Текст книги "Человечина"

Автор книги: Сергей Агафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ,

КОТОРАЯ ПРЕДВОРЯЕТ СЛЕДУЮЩУЮ ГЛАВУ

Цуна разбиралась со своими детьми и внуком в то самое время, как ее достопочтенный тесть дед Пачу разбирался с возмутителями порядка остроухими долгоносиками и их лидером Наяпом. Тяжело было старику.

– Ведь он внук мне… – вздыхал Пачу и утирал плавником скупую слезу.

– Тем более надо примерно наказать, чтоб другим неповадно было… – подзуживала его жестокосердная Янга, а ведь Наяп и ей был внуком.

– Накажу, что делать… Старейшина я… Облечен, так сказать… – опять вздыхал Пачу и утирал другим плавником очередную слезу.

– Славно! – воскликнула Янга и покатила тележку, на которой стояла бочка с Пачу, по направлению к холму Суда.

Пачу временно залег на дно бочки, чтобы придти в себя и насладиться нахождением в мутной тинистой воде. Пачу очень не любил ясную солнечную погоду. В глубине своего, заросшего салом тела, он был вполне солидарен с деяниями внука и его друзей, но положение обязывало старика пойти против самого себя.

Холм Суда находился не так, чтобы далеко, но и не так чтобы очень уж близко. Со всех сторон его окружали поля, в любое время щедро плодоносящие разнообразные злаки и корнеплоды. Холм хорошо был виден из любого конца деревни. И слышно было хорошо все, что на нем происходило, даже тому, чей слух был ослаблен длительным прислушиванием к себе, к другим и к миру. Еще было у холма важное преимущество среди других холмов – он был совершенно лишен растительности. Видно от того, что у подножия его культурные растения буйно разрастались. Сначала его звали Лысый холм и отправляли на него кое-кого из молодежи, замеченного в, несанкционированном старейшинами и руководящими органами тайных обществ инициации, онанизме и мужеложестве. На Лысом холме негде было укрыться и виден он был отовсюду, поэтому молодцы вынуждены были заниматься спортом, ремеслами, медитацией и слушать сказки, а не разыгрывать их в лицах. Даже ночью месяц хорошо освещал данную возвышенность, а в случае необходимости колдуны разгоняли облака. Так что любая благородная мать, почтенный отец и прочие родственники, друзья и знакомые, всего лишь должны были бросить взгляд, не отрываясь от своих важных дел, чтобы убедиться в добронравии своих отпрысков и их духовном и физическом прогрессе. Но как известно ни что не вечно под луной и мир неизменно идет к своему концу. Даже очень хороший во всех отношениях мир навсегда таким не остается. Что поделать – энтропия. Нравы постепенно повреждаются настолько, что на смену баловству приходит преступление, а тут уж одним общественным внушением и контролем не обойдешься. Тут надо судить и наказывать, а не следить и подсказывать. Так Лысый холм из места усовершенствования превратился в место суда. Судили же старейшины, спрашивая советов у Роаля и ему подобных существ, находившихся в более или менее долгой отлучке.

Янга втащила на холм своего благоверного с помощью услужливых тапиров, иначе, как ей свойственно было говаривать: "дух вон и лапки кверху" с ней приключились бы. Слава Роалю, создавшему тапиров.

На холме Суда собрались, собственно, те же, кто был на приеме в Доме Вод и многие деревенские. Последние, прознав, что Цуна разрешилась от бремени, решили, что вот-вот народиться новый прекрасный мир и смысла вылеживать в тени хижин больше нет, иначе можно пропустить все самое интересное, да и пуганы здорово растащили хозяйства, да и от хани многих уже просто рвало. Ожидания образумившейся деревенщины оправдались. Погасшее было, солнце опять вернулось на небо, а погасившие его долгоносики сейчас буду подвержены беспристрастному суду деда Пачу. Опять же по слухам внук Цуны Световид отправляется на прогулку устанавливать границы этого света. Короче, жить стало лучше, жить стало веселее, как гласит надпись на камне, что служит фундаментом Дома Вод.

Итак, на самой верхушке холма установили тележку с бочкой в которой плескался отдохнувший и приободрившийся Пачу. Колеса тележки подперли камнями, чтобы она в самый разгар действа вдруг не поехала вниз. Рядом с тележкой стала Янга, Фуема, Татай и другие уважаемые духи нынешней вселенной. Вокруг них на шестах, установленных полукругом, развесили в авоськах, сплетенных из лиан, остроухих долгоносиков. Вторым полукругом разместилась почтеннейшая публика. Дождались когда солнце встало прямо над холмом и Янга пошуровала в бочке палкой. Из нее показалась блестящая усатая морда Пачу. Янга нахлобучила ему на голову парик. Пачу строго оглядел собрание и трижды хлопнул плавниками. Все закричали:

– Спой, птичка, спой не стыдись!

Суд начался с арии нестыдливого Пачу: Меня судили тоже В года мои младые. Приговорили, рожи, К усекновенью выи. Но я – парнишка скользкий. Со плахи соскользнул. И в юшке предыдущих жертв Как будто утонул. Меня багром искали. И шарили сачком. А я такой весь сальный – Протиснулся бочком. Пока палач мой раком Над юшкою стоял, Я двинул его в сраку, И в юшке тот пропал. Судьи оценили Дар мой ловкача, И жить мне разрешили Без справки от врача. И вот я воздух порчу И заедаю век. А меня не корчит Не в завтрак, не в обед! Так что не страшитесь Моего суда. Лучше шевелитесь, Как я в ваши года!

– А за что дед Пачу был под судом в молодые годы? – спросил один бородавочник другого.

– Море выпил – Луной Закусил. – ответил бородавочник соплеменнику.

– Ах, вот почему Луна теперь одна! А я думал…

– Только это – великая тайна!

– Конечно, конечно…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

В КОТОРОЙ ПРОИСХОДИТ ОСУЖДЕНИЕ НАЯПА

Под каждого из долгоносиков проворные тапиры поставили по керосинке и по команде Пачу зажгли эти немудреные приборы для установления истины. Солнце здорово припекало. Публика клевала носами, а Пачу свирепел, чего и добивалась Янга. Всем с девства известно, что миролюбивый судья – не совсем судья.

Когда долгоносики основательно поджарились и стали оглашать окрестности непотребными воплями, а лианы, из которых были сплетены авоськи начали трескаться, грозя уронить остроухих, Пачу, потирая испекшийся на солнце глянцевито-черный лоб, начал свою речь:

– Будет ли завтра каждому члену племени в достатке кукурузы, фасоли, козьего молока и соуса пузцо на каждый день – я не знаю. Спросим Фуему.

– Скажи, Фуема? – попросили все хором, даже долгоносики криком.

– Уколет меня Янга иглой кактуса – скажу.

– Уколи его, Янга.

– С превеликим удовольствием! – вскричала Янга и всадила хорошую иглу Фуеме прямо в глаз. Глаз не вытек, а стал в четыре раза больше.

– Вижу, вижу, вижу… – загудел Фуема утробно.

– Что видишь? Что видишь?

– Великого Кукурузо вижу, как вас только что…

– Что он говорит? Что он говорит?

– У него живот болит…

– Слава Роалю! Слава Роалю! Слава Роалю!

– Будет ли каждому члену племени в достатке на праздник пива, хани и деревянной чушки с удобным дуплом, либо без оного – я не знаю. Спросим Фуему! – продолжил свою речь Печа – судья.

– Спросим Фуему! Спросим Фуему! Спросим Фуему!

– Скажи нам, Фуема…

– Скажу, если Янга еще раз уколет меня иглой кактуса.

– Уже колю! – вскричала Янга и всадила хорошую иглу Фуеме в затылок.

– О, я вижу Великую Мать-Хань! – запищал Фуема как котенок.

– Чем она занята? Чем она занята? – заинтересовались все разом.

– Она завязывает себе глаза и затыкает уши!

– Слава Роалю тысяча раз!

– Будет ли каждому члену племени видение его судьбы в другом мире – я не знаю. Будет ли каждому члену племени судьба в другом мире я не знаю. Будет ли рожден… – в этом месте речь судьи прервал треск рвущихся авосек – из них посыпались долгоносики. Только Наяп все еще прожаривался в своей. Все бросились ловить несчастных недожарков.

– Да говори ж ты наконец, Фуема, будет или нет? – кричали на бегу ловцы недожарков.

– Пусть Янга… – начал было Фуема.

– Уже колю! – вопила вне себя от непонятной радости Янга, коля Фуему в обширную ягодицу.

– О, я лезу, лезу, лезу по Великому Дереву Мира…

– Куда лезешь? Вверх или вниз? – засыпали одним и тем же вопросом Фуему его соплеменники, стаскивая под строгие, но справедливые очи судьи обгорелых долгоносиков.

– Вдоль ветвей лезу встречь Отцу – Солнцу…

– Восемь миллионов раз слава Роалю!

– Ну что же, суду все ясно! – провозгласил Пачу, – Мы, Наяп, праведники, а ты – грешник. Даже твои дружки не так уж и грешны. Ты все плавишься, а они уже испеклись. Поэтому суд приговаривает тебя, Наяп, к высшей мере наказания – полетишь в Обезьяньи горы за человечиной, а то из-за этого бардака мерзоты ее всю поели, а новый мир без этого ингредиента не народится…

Керосинку сию же секунду погасили, Наяпа из авоськи вынули. Янга его водой из дедовой бочки умыла, фартуком обтерла, кулек с простой снедью сунула со словами:

– Не поминай лихом, внучек, так надо было…

– Я понимаю, бабуля, но вернусь все равно тебя удавлю… – ласково пообещал Наяп.

– Ну и ладно, внучек, дави бабушку… На то мы и бабушки, чтоб нас давить не передавить…

Тапиры взяли Наяпа за обгоревшие крылья и подвели к месту, откуда виднелись Обезьяньи горы. Фуема вынул из складок на животе тряпичный мяч и поставил его на землю. Татай разбежался и со всей дури ударил по нему. Наяп даром, что стоял к ним спиной, сгруппировался и вскочил прямо на мяч. Крепко вцепившись в тряпичную выдумку Роаля, Наяп со страшно скоростью помчался прямо на туда, где синей громадой поднимались Обезьяньи горы.

– А с этими как поступим? – спросил, указывая на груду паленых долгоносиков, кто-то из бородавочников у судьи.

– На удобрения их… – ответила за судью Янга и выбила камень из под колеса его телеги. Тапиры навалились и спустили ее с холма под откос. Телега с грохотом, сквозь которые слышались испуганными вопли Пачу, неслась вниз, а за ней и все общество с веселым свистом, угрожая частично погубить прилегающие к Холму Суда нивы.

В таком, на первый взгляд, неуместном поведении общества, принимавшего участие в судилище был оказывается свой резон. Одна вдова по этому поводу рассказывала следующее:

– Жила я у Фатимы в Ропше на хлебах. Пропали овцы, и я пошла их искать. Вдруг такой ветер подул с полей турнепса, что не приведи Господь. Оглянулась я – вижу стоят по кромке поля столбиками старички в белом. Они и дуют. Они и руками машут. Мол, к нам иди. Не хотела я, но пошла. Про овец забыла. Про Фатиму забыла. Про мужа ее и его суковатую палку тоже забыла. Подошла к ближнему старичку. Тот своим товарищам знак подал. Они вокруг меня столпились – хоровод повели, и дуют мне под ноги дуют. Я подниматься начала. Страх меня взял. Вспомнила я – старики эти есть полевые. Полевые, мне еще бабка моего мужа-покойника сказывала, поля сторожат – потраву не допускают. Но я то не на потраву шла, а наоборот. Полевым все одно. Упертые они. Высоко меня своим дутьем полевые подняли. На высоту высокого дуба. Я уже знаю, что разбегутся в сторону полевые, а я упаду и шею себе сломаю или до смерти разобьюсь. Что мне тогда? Продадут меня тогда в город. Будут в коляске катать – милостыню собирать заставлять. А мертвую заставят детей-неслушников по чуланам и чердакам пугать, чтобы те в интернет-кафе или в спортивную секцию какую ходили, а не тараканов и моль на булавки накалывали. Тут спасение мне вышло. Откуда ни возьмись турист в пробковом шлеме, в шортах и с сачком. Идет свистит, а в лайковой перчатке смуглая рука. Полевики, его завидев, так и прыснули. Я, натурально, в турнепс полетела. Но Господь уберег. Турист меня в сачок поймал. Теперь я у него на почетном месте в формалине плаваю на серванте в гостиной…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,

В КОТОРОЙ БОРЬБА С КРОВОСОСУЩИМИ ГАДАМИ ПРИВОДИТ К ОЧЕРЕДНОМУ ПРИРАЩЕНИЮ СЕМЙСТВА БОГОВ

Цуна не остановилась на достигнутом, да и дети ее не отставали и были вполне сексуально активны, что вселяло надежду на истинную трансформацию мира у всех существующих.

На берегу Прорванихи, где встало лагерем семейство богов, все было неплохо – тенистые деревья, тихий плеск речных волн и все такое, но к вечеру смолк веселый птичий гам и появились комары. Они были столь свирепы, что Цуна не выдержала и стала искать спасенья в объятиях собственных сыновей.

От Бога мух толку оказалось мало. Все его кровавое тело покрывали животрепещущей одеждой мириады мух, которые не допустили Цуну под свой покров, вероятно, из-за банальной ревности.

Зверь был слишком мал, чтобы спрятать у себя на груди мать от кровососущих гадов. Сам то он был покрыт густой непроницаемой для комаров шерстью. Зверь честно помогал Цуне отмахиваться от насекомых, но этого было явно недостаточно.

Проблема разрешилась обращением к Игруну. Цуна просто последовала примеру собственной дочери, которая просто вошла в облачное тело своего храпящего брата и обрела там состояние покоя. Немного поблуждав в лабиринтах естества своего сына, мать отыскала Золотую бабу и сплелась с нею в одно. Даром такие вещи не проходят. В небе зажглись первые звезды, а перед Богом мух и Зверем предстал их не то брат, не то племянник – Знич.

Знич был парень-огонь и комаров не боялся. Он выскочил с гармошкой, в плисовых штанах, в красной кумачовой рубахе, смазанных сапогах и залихватски заломленном картузе. Лицом Знич был черен и усат. Сзади у него был хвост, которым он бил по земле. Несмотря на хвост, Знич тут же принялся плясать, подыгрывая себе на гармошке, время от времени выкрикивая: Я пляшу, пляшу, пляшу – Огнь жизни разношу По мирам холодным На белок голодным! Где явлюся я Загорается заря Жизни белковой – Самой здоровой! Я пою, пою, пою! Я горю, горю, горю! То там, то сям, конечно, Но в сущности я вечный! Здесь заждались меня. Ну-ка дайте мне коня! Поскачу бедовый Сеять мир белковый!

– А коня то, братка-племяшка, нету… – остановили пляску Знича его старшие родственники, – Световид свел…

– Ишь, пострел, вперед меня поспел! – рассмеялся Знич и вновь растянул меха гармони, – А подайте мне, братки-дядьки, тогда человечинки! Проголодался с дороги я дюже!

– Нет человечинки, Знич. Всю мерзоты поели, пока тут к творению готовились – не углядели. Они, мерзоты, страсть какие баловные… – скуксились старшие родственники от того, что нечем им угостить новорожденного.

– Так, ведь здесь без мерзотов нельзя! – воскликнул Знич, – От них и шерсть, и молоко, и мясо, и яйца и керосин. А без керосину по себе знаю никак нельзя – вошь заест! Ну, хучь, отправили кого за человечинкой, аль нет?

– Отправили, братишка, отправили. Наяп полетел.

– Добре… А вы чего такие кислые? Не рады, что ли, вновь приобретенному сродственнику?

– Мы то рады, да мать все ж таки жалко…

– Че ее жалеть! Ей Роаль на роду написал – чад в муках рожать. Вон тебя какого родила – всего в мухах! А ты, браток, чего то нет… Мож ты нам и не родня вовсе?

– Родня он. Я сам видал его появление на свет. Но одно дело родить в муках, а другое в комарах. Скажи, брат!

– Муррр – мяу…

– Дык, мы их сей секунд разгоним! – обрадовался Знич и обратился в костер, а старшие родственники накидали в него еловых веток. Дым поднялся до самого неба и комаров не стало. Цуна и Золотая Баба из Игруна вышли и вся семья, кроме Знича, что костром горит и Игруна, что сном своим потоп сторожит, уселась вечерять, чем Роаль послал – салом, вареными яйцами, хлебом, луком, да керосином с амфетамином.

– Едят… – повел рылом Кугуша.

– И мы едим. – откликнулся Маверик.

– Они еду едят. А мы…

– Ладно, не нуди. Итак на душе тошно…

– Это тебе то?

– Мне! Мне! Что я не…, не…, не…

– Ну, кто ты не…? Не знаешь?

– Я – Маверик!

– Паук ты, и боле ничего! Жри вон, что дают…

– Сам паук. Сам жри, Кугуша типичный…

– Я просто понюхал.

– И я понюхал.

– А муху доесть надо…

– Кто ж спорит…

И пауки стали доедать муху, ибо от веку так установил Роаль, чтоб паукам была повинность – мух есть, а мухам пауками поедаемыми быть. Быть по сему до скончания времен. А как углядите, что муха с пауками польку, а ли падеспань пляшет и коктейлем угощается, так и знайте пора чемоданы складывать: теплое белье, посуду, документы – мало ли что в бомбоубежище сгодится. Главное, приметить перемену в ходе бытия надо вовремя, а то обнаружишь себя не в том агрегатном состоянии, в котором приемлемо существовать, про «жить» умолчим ради душевного равновесия…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

В КОТОРОЙ НАЯП ВСТРЕЧАЕТ ДИКУ

Наяп шел по лесу. Он давно уже долетел до окраины Обезьяньих гор на тряпичном мяче Роаля и теперь благодарил Всевеликого за этот подарок. Наяп размотал тряпки. Из одной части их сделал себе вещевой мешок, куда складывал попадавшиеся по пути съедобные корешки, плоды и травы. Из другой их части соорудил себе нечто вроде плащ-палатки на случай ночлега под открытым небом или ненастья. Пока Наяп шел без дороги, продираясь сквозь чащу, состоявшую из гигантских подсолнухов, елей и помидорных деревьев. Последние были знамениты отнюдь не своими плодами, а соком, напоминавшим по вкусу русскую водку. Но Наяпу было не до этого. Нельзя так долго идти без дороги. Можно и впрямь заблудиться и не найти человечины… Наконец, показалась тропа. Наяп остановился, присел на корточки и облегчился. Потом пошел дальше.

Наяп не знал, что запах его кала привлек Дику и теперь тот следит за ним. Только Наяп скрылся за поворотом тропы, Дика подбежал к тому месту, где Наяп оставил следы своего волнения, и вывалялся в нечистотах. Сделав это, Дика обратился в большого черного человека в широких приспущенных штанах, в белой майке и золотой цепи на шее. Звенья цепи были размером с голову хорька. Наяп уже подходил к первым отрогам Обезьяньих гор, когда чья-то внушительная фигура загородила свет.

– Куда спешишь, длинноносый брат? – раздался хриплый голос. – Может в баскетбол сыграем?

– Здесь нет ни кольца, ни мяча. Не буду… – отказался Наяп. Отказ был обоснованный и фигура исчезла.

Наяп пошел дальше, но только он начал подниматься в горы как появилась та же фигура.

– Давай, длинноносый брат, я почитаю тебе рэп? – предложила фигура.

– Я достаточно наслушался космогонических телег дома, чтобы еще здесь забивать себе мозги уличным базаром. – жестко ответил на предложение фигуры Наяп и она пропала.

Наяп продолжил свой путь. Он вышел на первый перевал, а его там ждали.

– Может хочешь пыхнуть, длинноносый брат, или вмазаться? А может понюхать? – стала приставать к путнику фигура.

– Пшел вон, мудак! – не выдержал Наяп и оскорбил фигуру.

– Дай, хоть на пиво с солеными орешками! – не отставала фигура.

– Не дам! Вали в свой лумумбарий, пусть тебе там дают.

– Дай, сука, чего-нибудь!

– На! – и Наяп клюнул фигуру прямо в лоб, прикрытый цветастой банданой.

Этого фигура только и ждала. Она сгребла бедного Наяпа в охапку и стала душить, приговаривая:

– Что ты сделал для хип-хопа в свои годы, длинноносый брат? Что ты сделал для хип-хопа в свои годы…

Наяп уже готов был испустить дух и превратиться в кузнечика или мотылька как помощь пришла откуда ее не ждали. Со скалы спрыгнул горный козел в бабайке с длинным буром и пристроился к фигуре сзади. Почувствовав жезл наслаждения в своей прямой кишке, фигура вновь обратилась в Дику и, воя от наслаждения, вместе с козлом полезла высоко в горы. Наяп от неожиданности даже воскликнул:

– Ты куда, черный брат?

– В черто-о-о-о-о-г небе-е-е-е-е-сного-о-о та-а-а-а-а-пира… – едва слышно донеслось с заоблачной высоты до Наяпа.

"Ишь ты, хотел меня трансформировать, а оказался из наших, – подумал Наяп, – Наверное он просто до сих пор не отдавал себе отчета в том, что он есть на самом деле, а теперь судьба все расставила по своим местам и он нашел свой путь в жизни. Приятно, черт возьми, пусть невольно, но совершать добрые дела…"

Так размышляя о проблеме экзистенциального выбора, Наяп начал спускаться в долину.

Завидели его издалека черти, остановили грешников, что волокли телегу, тяжело груженую дровами, к воротам ада: заплясали и запели на радостях. Один из чертей стал вожжи захлестывать на крепкий сук – петлю налаживать. Но прошли черти с Наяпом сквозь друг друга, как привидения, без видимых последствий. Очень это грешников огорчило. Они на небольшой отдых рассчитывали, а их опять черти в ад погнали.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

В КОТОРОЙ СВЕТОВИД ОБЩАЕТСЯ С ТАПИРАМИ

– Помогите! Помогите!

Душераздирающий крик вывел Световида из приятной дремоты, вызванной мерным бегом коня по ровной дороге среди светлого соснового леса. Световид пришпорил коня и поворотил в сторону крика. Через мгновение всадник выскочил на окраину незнакомой деревни. Крик раздался снова:

– Помогите! Помогите! Меня поймало чудовище!

Световид пустил коня по улице, заросшей высокой травой. Видимо, в деревне давно никто не жил. Выехав на площадь, Световид увидел кошмарную сцену – заросший розовыми волосами великан в короткой желтой маечке и обтягивающих зеленых брючках, с соской на груди разинул пасть, чтобы проглотить молодого тапира. Световид немедленно простер руку и великан обратился в кучку серого пепла, осыпавшуюся на голову счастливого тапира.

– Спасибо! Спасибо, брат! – рассыпался тапир в благодарностях и вцепился в спасшую его руку, ища ее поцеловать.

– Не стоит, брат! – умилился было спаситель тапира, как тут же вместе с конем запутался в частой сети, наброшенной на него сзади. Со всех концов деревни бежали тапиры. Кто-то тащил котлы, кто-то дрова, кто-то топоры. Один тапир тащил знамя. На его древке развевалось белое полотнище с кровавой надписью: ешь богатых, а не дерьмо

Командовал всеми вождь. То, что это вождь, было ясно из того, что у него одного срам прикрывала набедренная повязка, а голову украшал убор из цельной шкуры домашнего кота.

Первым делом от Световида отделили его коня. Это взбесило парня:

– Мудаки! – орал он, – Зарежете коня – Игрун проснется! Игрун проснется – потоп начнется!

Этот ор вставил вождя очень оригинально. Вождь подошел к Световиду и плюнул ему в лицо. Больше Световид не орал и вообще как-то потерялся. Когда куски коня уже вовсю булькали в котлах вместе с красным жгучим перцем, сушеными ящерицами, перламутровым продолговатым рисом Световида развязали. Парнишка даже не попытался бежать или напасть на кого-нибудь. Он просто надеялся отведать хотя бы желудевых лепешек. Правда, мелкий дождик постепенно начинал накрапывать, но тапиры намека не поняли. Их вождь сказал:

– Будь любезен, молодец, пойди наруби еще дров. Вот топор. Налей в котел воды, разожги костер. Поставь воду кипятиться. Как вода закипит, мы бросим тебя в котел.

Маленькая капелька дождя упала Световиду в ухо и говорит:

– Ударь вождя топором, ударь!

– Зачем? Все равно все утонем! – возразил ей тихонько Световид, но взмахнул топором и отрубил вождю тапиров голову.

Другие тапиры от неожиданности оцепенели. У некоторых куски мяса торчали из ртов. Довольно комичное зрелище. Световид огляделся и увидел большую коробку из-под телевизора. Дождь тем временем сделался весьма ощутимым. Тапиры, хоть и были в оцепенении, тем не менее от него ежились. Световид им и говорит:

– Полезайте все в коробку.

Тапиры залезли. Световид заклеил коробку скотчем. К дождю добавился холодный ветер, и тапиры в коробке умерли. А Световид стал озираться по сторонам, ища где-нибудь гор, чтобы укрыться на них от потопа. Обнаружив таковые, он бросился со всех ног к ним на перегонки со всякой лесной живностью, ибо вода поднялась уже ему до колен.

Кому от этого печаль, а русалкам стала благодать. Плещутся в воде, прибывающей – радуются, аукаются, песни хвастливые поют: От потопа стонет лес. Все вокруг теряют вес. И тонут, и тонут, и тонут! Даже тот, кто шибко резв Или на гору залез Недолго протянет, протянет! Нам русалкам от того Только очень весело – Смеемся, ныряем, балуем! Будет здешний окоем Один большущий водоем – Русалкам приволье, довольство!