Текст книги "Мы искали друг друга (СИ)"

Автор книги: Сергей Щипанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Корпеть над бумагами, задыхаясь в душной конторе – не самое приятное времяпровождение. Поскольку никакого аврала не предвиделось, всем, у кого подошел срок, Цай дал отпуск. Сам же решил совершить короткий вояж в Фанские горы. Налегке. И в компании двух молодых спецов.

– Собирайтесь, завтра летим, – сказал начальник, заходя в комнату, где маялись от жары и безделья Леха с Максом. – Удачно вертолет подвернулся.

– Ура! – обрадовались приятели.

Куда на машине день трястись, да пыль глотать – туда вертолет в полчаса доставит чистыми и свежими, в немятых рубашках.

– А куда летим? – поинтересовался Трофимов.

– К Коле Ярошевскому в гости. У него лагерь в верховьях Шинга.

Лететь – одно удовольствие. Только поднялись, и вот они, горы, рядом, протяни руку – достанешь. Внизу, вдоль реки, змеилась трасса, по которой ползли (так виделось сверху) букашки-машины. На подлете к Гиссарскому хребту вертолет стал забирать влево. Скалы придвинулись вплотную. Прямо по курсу возвышался массив, увенчанный островерхими вершинами. Было ощущение, что попали в каменную ловушку, и вертолет теперь станет метаться в поисках прохода, подобно мухе, тыкающейся в оконное стекло. Но летуны знали свое дело. Машина заложила крутой вираж, пронеслась над горным цирком, нырнула в ложбину между двумя пиками. Внизу промелькнуло белое пятно глетчера, дальше шла крупная осыпь, за ней – уходящее вниз ущелье. Гиссарский хребет остался позади.

Макс буквально прилип к иллюминатору: открывающиеся виды завораживали его. Сидящий радом Трофимов что-то говорил, показывал рукой, но за шумом мотора ничего не было слышно. А впереди заискрилась, бликуя на солнце, водная поверхность. Вертолет приближался к крупному, вытянутому по ущелью озеру.

Макса тронул за рукав Цай. Прокричал в ухо:

– Азорчашма.

Это было седьмое, самое верхнее озеро из «голубого ожерелья Шинга» – Маргузорских озер.

– Лагерь, – опять прокричал Цай, указывая пальцем.

Макс увидел на берегу водоема ряд белых квадратиков – палатки. Людей он разглядеть не успел. Вертолет, стремительно теряя высоту, пролетел над озером, оставив позади каменный завал – естественную плотину, перегородившую реку. (Все здешние озера – завального происхождения). Ниже завала лежало еще одно большое озеро. Вертолет развернулся над ним, стал заходить на посадку. Машина теперь летела совсем низко. Видно было, как ветер от винта гонит по воде волны. Вертолет завис над землей и, подняв облако пыли и мелкого сора, тяжело опустился. К нему уже спешили полевики.

Пока здешние хозяева разгружали вертолет, Цай и его спутники направились к лагерю. На встречу им вышел представительный мужик в солнцезащитных очках. Шумно поприветствовал Цая:

– Витя, здорово!

– Коля, сколько лет!

Макс догадался, что это и есть начальник партии Ярошевский. Молодым спецам начальник только кивнул. Они с Цаем приотстали, оживленно беседуя, а Макс с Лехой двинулись к навесу – лагерной столовой (и гостиной, по совместительству). Там за столом что-то писала женщина в клетчатой мужского покроя рубашке и шортах, бывших когда-то джинсами. Заслышав шаги, женщина оторвалась от бумаг, подняла голову.

– Здрас…

Саша, это была она, встретилась глазами с Максом, и замерла в растерянности.

Макс примерно так и представлял себе их встречу. В том, что она рано или поздно произойдет, Макс не сомневался. После их размолвки он видел Сашу только мельком, на бегу, как говориться, а вот так, лицом к лицу, тет-а-тет (Леха не в счет), впервые.

Изумление, отразившееся на Сашином лице, не поддается описанию.

– Максим? Как ты… Откуда?

– Здравствуй, Сэнди. Очень рад видеть тебя. Откуда? Да все от туда, из города. Я теперь еще и геолог. Наполовину.

Макс в двух словах объяснил, как они с Лехой умудрились примкнуть к славному племени геологов-полевиков. Саша продолжала удивляться.

Она изменилась. Вместо хрупкой субтильной девчонки – женщина. Молодая красивая женщина. Прелестный бутон раскрылся замечательным цветком. И лишь глаза ее выдавали спрятанный глубоко, в тайниках души, внутренний разлад.

У Саши были грустные глаза.

И она не выглядела счастливой. Хотя старалась.

Но это Макс заметил позже.

Хозяева показали, где поставить палатку. Взяли гостей на довольствие. Договорились о совместных маршрутах. Цай планировал пробыть здесь неделю, потом спуститься к автодороге, на пятое озеро – там их будет ждать «уазик».

Вечером небольшой компанией отметили приезд. По геологическому обычаю угощали прибывшие из города. Цай выставил привезенную водку, а Ярошевский позвал Александру.

– Сашунь, принеси нам баночку с грибами. Сами засолили, – объяснил он. – На грибное место попали.

Макса словно током шибануло – Саша жена Николая! Он вспомнил, как судачили дамочки из их партии, мол, Ярошевского (тогда Макс не знал, кто он такой) окрутила молодая специалистка. Так, вон оно что…

Представляя себе встречу с Сашей, Макс заранее решил, что останется невозмутим. «И ничто души не потревожит…». Ошибся (не Есенин, конечно, а Макс). Еще как потревожило. Старался не попадаться Саше на глаза, но в условиях лагеря это было не реально. Иногда они встречались взглядами, и тогда, как бы не тщился Макс казаться равнодушным, глаза его выдавали. А Саша… Вот она-то выглядела абсолютно спокойной, а если и испытывала какие-то чувства, то никак их не проявляла.

Неделя тянулась и тянулась, причем не только для Макса. Ближе к концу сезона время всегда ползет медленно, как страдающая запором змея.

Хозяева дали лошадей – свезти груз к автодороге. Помогли завьючить: молодые спецы в этом деле были полными профанами.

Пока Цай что-то обговаривал с Ярошевским, к Максу, державшему под уздцы лошадь, подошла Саша. Потрепала кобылку по гриве, дала ей хлеба. Сказала тихо:

– Макс, ты извини меня, за то, что я тогда… Все так нелепо получилось… Не держи зла, хорошо?

Макс кивнул. Он чувствовал: Саша хочет сказать еще что-то, но не решается. Она только улыбнулась своей обычной печальной улыбкой.

– Прощай.

Повернулась, чтобы он не заметил в ее глазах слез. Отошла в сторону.

Лошади мотала головами, нетерпеливо били передними копытами землю – стоять на месте завьюченными им явно не нравилось.

– Ну, пока, мужики, – попрощался с гостями Ярошевский.

Маленький караван тронулся в путь.

* * *

Два месяца спустя нежданно негаданно явилось несчастье. Виктор Сергеевич Цай умер. У себя дома. Обширный инфаркт.

Накануне они с женой принимали гостей. Цай со всеми сидел за столом. Не пил – чувствовал себя неважно. Ночью ему стало плохо. Вызвали скорую.

Врачи приехали быстро.

И, все-таки, опоздали.

Глава 9. Гибельные выси

1

Нынче радист – вымирающая профессия. По крайней мере, в геологии. В прежние времена настоящий, умеющий выстукивать морзянку специалист был желанной персоной в геологических партиях и находился на особом положении. Он – голос и уши партии. Вести с «большой земли», – хорошие ли, плохие, – все через него. Те, кому случалось ждать важного известия, каждый раз, перед сеансом связи, смотрели на радиста так, словно от того завысило, оправдаются ли их надежды. И если, скажем, где-то далеко, супруга рожала мужу-геологу первенца, то первым об этом радостном событии узнавал радист, а уже потом счастливый отец.

Все изменилось с переходом на голосовую связь. Портативную «Ангару» привести в рабочее положение не многим сложнее, чем включить телевизор. Знай себе, жми на тангенту «прием/передача», вещай: «„Вал“, я „Вал сорок семь“. Для вас ничего нет. До связи». Проще простого: обезьяну посади – справится.

Радист Михалыч, по прозвищу «колымчанин» был осколком легендарного прошлого. В свое время он бортрадистом летал, сначала на «Ли-2», потом на «Ил-14». Всю необъятную восточную часть России от Омска до Магадана и от Хабаровска до Певека облетел, но укорениться на Севере не смог, да и не захотел. Вылетал пенсию к сорока годам, и подался на Юг. Решил на родине осесть, в Краснодаре, где имелась многочисленная родня. А по пути завернул колымчанин в Душанбе, в гости к армейскому другу.

Тут и приключилась с ним история, вроде рассказанной бичом – персонажем песни Высоцкого «Про речку Вачу».

Встречу отметили крепко, продолжив и на следующий день. Гуляли сначала на квартире у сослуживца, потом нелегкая вытащила их на улицу, а там и растеряли друг друга. Колымчанин обнаружил себя лишь на утро другого дня. Без копейки денег и без документов. В дальнейшем пришлось долго все это восстанавливать: писать объяснительные, слать запросы, проходить через бумажную волокиту. Словом, до Краснодара Михалыч так и не доехал. Прижился в Душанбе. Сошелся с женщиной, устроился на работу в геолпартию.

– Оформим тебя рабочим, – сказал колымчанину Ярошевский. – Так и пенсию будешь получать, и все надбавки.

В партии ко двору пришелся Михалыч. Рукастый мужик. Где чего починить, движок собрать-разобрать, протянуть проводку, новую ручку для молотка выстругать, палатку подлатать – да мало ли – все умел Михалыч, «и швец, и жнец», и радист, само собою. Но был один у него существенный недостаток – слаб на выпивку. Ему только начать стоит, и все – пропал колымчанин на месяц, а то и на два. Закладывал, покуда черти не принимались беспокоить, являться по ночам, а то и средь бела дня. Зная про эту слабость Михалыча, геологи старались его не провоцировать, ограждали, как могли, от соблазна.

По преферансу был большим спецом Михалыч. Но карты в руки брал редко – не тот здесь размах. То ли дело на Севере.

– «Офицера» прошу! – заявил Михалыч.

Решил таки сыграть, вспомнить молодость. Сел четвертым в компанию к начальнику с супругой и геологу Сане Волкову.

– Оставь замашки свои колымские, – возразил Ярошевский, – играй, как все люди.

«Офицер», или «двойная темная» – это для любителей играть по принципу «либо грудь в крестах, либо голова в кустах». Партнеры Михалыча не привыкли к таким экстремальным трюкам. Зачем? Преферансу азарт противопоказан, а для особо пылких существуют другие игры.

– Не надо, Михалыч, – попросила Саша.

Она, как ни странно, больше за радиста переживала, что тот может, с такой игрой, крупно подзалететь.

– Скучно с вами, – скривился Михалыч. – Кто не рискует – шампанского не пьет.

– А зачем нам шампанское, – усмехнулся Ярошевский, – чай, не гусары.

– Да, вижу. Вот у нас, на Севере…

– Знаем: сто верст – не крюк, сто рублей – не деньги, шестьдесят лет – не старуха. Только здесь тебе не Колыма.

Убедиться в справедливости этого утверждения колымчанин получил возможность буквально на следующий день. За время северных скитаний Михалыч повидал всякое, но наблюдать воочию разрушительное действие подземных толчков ему довелось впервые.

В лагере ужинать собрались, когда тряхнуло, качнуло раз, другой, и еще раз, сильнее. С окрестных склонов донесся шум катящихся камней. Все повскакивали с мест, обратив взгляды на ближайший к лагерю склон. К счастью с этой стороны им ничего не угрожало: откос пологий, да еще покрыт арчовым лесом. Сильно грохотало на противоположном берегу озера, там сорвались и плюхнулись в воду одна за другой две крупные глыбы. По озеру пошли волны, своеобразные микроцунами, с шумом накатившиеся на ближний берег.

Вызванная землетрясением суматоха быстро улеглась. Убедившись, что все тихо, люди вернулись за стол. И тут обнаружилось: пропал Михалыч. Стали искать. Оказалось, радист, перепуганный до смерти, дал тигаля и укрылся в лесочке на берегу, где его и обнаружили. Бедолага, он потом всю ночь не сомкнул глаз, лежал, не раздеваясь, поверх спальника, пугался ночных шорохов.

Перед стихией бессильны даже закаленные северяне. Как и прочие смертные.

2

В Фанских горах сентябрь – поистине чудесное время. Понятия «бархатный сезон» и «бабье лето» лишь отчасти передают состояние здешней природы в начале осени, когда даже в самых бурных реках вода приобретает кристальную прозрачность, когда небо синее синего, а воздух чист и неподвижен, и когда в горах наступает тишина.

Геолог, случись ему оказаться в нарушение техники безопасности одному в маршруте, получает уникальную возможность соприкоснуться с Вечностью. Поднявшись на водораздел, человек сбросит с плеч рюкзак, присядет, достанет сухой паек, не торопясь, поест; затем вытянется на земле и станет лежать, закинув руки за голову. Кругом – звенящая тишина, а над ним – бездонное небо. Человеку покажется: он один в целом мире. И ему откроется Вечность…

А скорее всего, человек просто расслабиться, и начнет дремать, ни о какой вечности не думая. Созерцательность и мистическо-философские настроения – удел разного рода отшельников да поклонников восточных вероучений, коих развелось в горах, как собак нерезаных. Прут и прут, из обеих столиц, из других мегаполисов, из Прибалтики и Украины, из Польши и Германии. Бесполые, какие-то, существа – не разберешь, где мужик, где баба. В одинаковых хламидах, волосы и у тех и у других до ж… пардон, до задницы. Им беседовать с Вечностью, как говориться, сам бог велел. А геологу недосуг. Сезон еще продолжается, и недоделанного – выше крыши.

Саша скучала в лагере в обществе Михалыча и Нади-поварихи. Николай в город укатил по делам, остальные в многодневном «выкидном» маршруте.

Ярошевский, узнав о беременности жены, хотел было домой ее спровадить, но Саша отказалась категорически. Чего ей там делать? Торчать в четырех стенах, пылью и вонью бензиновой дышать? А здесь природа, арчовый лес, горный воздух; люди немалые деньги платят, чтобы сюда попасть…

Убедила. Но теперь муж пекся о Саше, как о больной. Подбирал ей самые легкие маршруты, на «выкидушку» вообще запретил идти. Мол, в лагере остаешься, за старшую.

Сидели втроем под навесом. Надя картошку чистила, Саша с Михалычем играли в шахматы. Радист был мастак не только в преферанс, да вот партнера по шахматам ему не находилось. Иногда начальник соглашался сгонять партейку, но с ним было не интересно: думал долго, отвлекался постоянно, вечно дела не давали ему доиграть.

А тут, вдруг, Саша предложила:

– Михалыч, давай сыграем.

Колымчанин усмехнулся: тоже мне, игрок. Думал: разделается с ней, как с ребенком. И тут же получил мат. Обозлился, стал играть внимательнее – тот же результат.

– Ты, что, в шахматную секцию ходила? – спросил обескураженный радист.

– Нет. Меня пэпс научил. Папа мой.

– Он у тебя кто, шахматист?

Саша рассмеялась.

– Скажешь, тоже! Геолог он.

– А-а, – уважительно отозвался Михалыч.

Саша, видя, как страдает мужское самолюбие колымчанина, – проигрывает женщине! – начала поддаваться, стала «зевать» фигуры. Михалыч сразу же смекнул в чем дело.

– Ты чего мне подыгрываешь! Играй по-настоящему.

И опять схлопотал мат.

Надя наблюдала, какое-то время, за игроками, потом сказала:

– До чего же скучная игра. Лучше бы в лото сыграли.

– Втроем? – скептически отозвалась Саша.

– А что, – оживилась повариха, – мы с сестрой и в вдвоем играли, в детстве.

– Так то в детстве.

Не уговорила их Надя. Продолжили сражаться за шахматной доской. Упрямый Михалыч решил, что костьми ляжет, а у «девчонки вчерашней» выиграет. Впрочем, шахматные страсти не мешали им мирно беседовать.

– Действительно скучно, – вздыхал колымчанин. – Самое сейчас время – запить.

– И не думай даже! – воскликнула Саша.

– Думай, не думай, все равно ничего нет. Разве что одеколону…

– Михалыч! – рассердилась геологиня.

– Да ладно, это я так… Не имеет смысла начинать, если продолжить нет возможности.

Саша покачала, укоризненно, головой.

– Обязательно в запой уходить? Нельзя, что ли, как все нормальные люди?

Михалыч, теребя плохо выбритый подбородок, принялся рассуждать вслух:

– Специфика профессии. Радист сидит безвылазно на базе. Заняться нечем, скука. Ну и… Вот в Мургабе на рации – знакомый мой, Вадик Фоменко. Когда на Памире работали, я с ним каждый день на связь выходил. Раз слышу: не его «почерк», не Фоменко. У каждого радиста своя манера ключом работать, свой «почерк». Я ему: «Кто на связи?». Отвечает: «Фоменко». Что за ерунда, не пойму. А потом, когда были в Мургабе, я к нему заглянул. Спрашиваю: «Вадим, а помнишь, тогда-то, я не узнал тебя по „почерку“». А он: «Да это я трезвый был». Ха-ха-ха.

– Ты, Михалыч, лучше про себя расскажи, как чертей гонял, – вмешалась в разговор Надя.

– Было, – согласился радист. – Закуролесил я, на месяц «в штопор» ушел, а может, и больше. Раз сижу утром дома один: моя на работе была. А выпить-то нечего, да и завязывать, чувствую, надо. И так мне плохо, так плохо… Вдруг вижу: из-за шкафа выруливают: пять штук. Черти! И ты понимаешь, пляшут, паразиты. Я на них матом: «А ну, пошли!». Гляжу, исчезли. Потом снова. Так я их и гонял, пока моя на обед не пришла. Испугалась, вызвала скорую. Приехали, укол мне вкатили. В психушку хотели забрать, но я уговорил – оставили. А санитар мне, когда они уходили, говорит: «Ты, мужик, наверное, резко бросил, вот тебя „белочка“ и накрыла». Нельзя, оказывается, резко завязывать.

– А какие они, черти эти? – заинтересовалась Надя.

– Обыкновенные, с рожками.

– Ох, Михалыч. Что ты с собой делаешь, укорила радиста геологиня. – Так не долго в дурдом попасть.

– Я теперь осторожно. Вообще, хочу окончательно бросить.

– Давно пора, – поддержала Саша, а сама подумала: «Свежо предание, да вериться с трудом».

Чтобы не провоцировать Михалыча, Саша постаралась сменить тему.

– У тебя дети есть, Михалыч?

– Дочка. В Красноярске живет, с моей бывшей.

– А сколько ей лет?

– Пятнадцать будет. – Михалыч вздохнул. – Скучаю по ней. Последний раз видел ее три года назад – специально приезжал повидаться. А она мне: ты бросил нас, папа. Эх!

В голосе радиста было столько горечи, что Саше стало ясно: вся его «колымская» бравада – маска, а под ней одинокий и ранимый человек.

3

В октябре партия перебазировалась на озеро Хурдак, «пятый номер» в цепочке Маргузорских озер. Здесь не так красиво было, зато имелась автодорога. К тому же поблизости – озеро Нофин, а в нем маринки, что сельдей в бочке. На крючок рыба не шла, а вот браконьерской «накидкой» вытащили, – дважды забросив, – три полных ведра. Устали потом чистить.

Погода испортилась. Дождило. Бархатный сезон закончился, пора было подумать и о завершение полевого сезона. Хотя формально партия должна находиться в поле до декабря, имелся вариант перебраться поближе к городу, арендовать домишко в какой-либо «зоне отдыха», и жить там с удобствами, получая, при этом, «полевые».

Саша неважно себя чувствовала. По утрам ее тошнило, на еду смотреть не хотелось. Зря не послушалась мужа, не поехала с ним в город. Сиди теперь в сырой палатке, напяливай на себя сто одежек, кутайся в шерстяное одеяло, жди, когда распогодится.

Нашла себе занятие Саша: собирала дикий шиповник. Нарвала уже два больших пробных мешка. Ягоды следовало подсушить… но это уже потом, в солнечные дни. Зимой пригодится. Ей теперь надо витаминов побольше. Ей и будущему малышу.

Нежданно-негаданно прилетел вертолет. Эта машина, все знали, была закреплена за геофизиками – специальным оборудованием напичкана. Среди прилетевших Саша увидела Николая, чему очень удивилась.

Муж обнял ее, спросил:

– Все нормально, Сашунь?

Он явно спешил.

– Облет будем делать, – объяснил супруге Николай. – Ребята-геофизики попросили наши точки им показать…

Он зашел в палатку, взял свою полевую сумку.

– Коля, можно мне с вами? – попросила Саша. Ей вдруг захотелось еще раз полюбоваться с воздуха красотами Фанских гор.

– Не надо, малыш. Опять тебя начнет тошнить, – возразил Николай. – Не скучай. Мы быстро: туда-сюда.

Саша только вздохнула, но настаивать не стала.

Вертолет поднялся, резко набрал высоту, ушел в сторону перевала Тавасанг.

Николая Саша видела в последний раз.

Потом следственная комиссия так и не пришла к однозначному выводу о причине катастрофы вертолета «Ми-8», бортовой номер такой-то. Машина только-только прошла плановый ремонт, и управлял ею опытнейший командир Юра Бойко, знавший здешние горы, как свои пять: он смог бы летать и с завязанными глазами.

Вертолет подошел к Чимтаргинскому массиву со стороны озера Куликолон, приблизился к скальной стене и тут… Высказывали предположение: в несущий винт попал шальной камень, сорвавшийся сверху, с ледника, и отскочивший от удара о выступ так далеко, что угодил прямо в лопасть. Машина потеряла управление, врезалась в скалу, мгновенно вспыхнула, и огромным черно-желтым факелом рухнула вниз, к подножью Чимтарги – высочайшей вершины Фанских гор.

В лагере удивлялись, почему так долго не возвращается вертолет. Но особо и не тревожились: может им в город пришлось вернуться, да мало ли… Одна Саша места себе не находила. Николай сказал: туда-сюда, а уж вечер скоро. Что могло их задержать? Если только… О, боже!

Саша вспомнила: в пять вечера сеанс связи.

У себя в палатке Михалыч посмотрел на часы: до связи оставалось три минуты. Щелкнул тумблерами на панелях громоздкой как шкаф, мощной «Полосы» – засветились желтые огоньки индикаторов. Михалыч закурил, достал из бокового кармашка палатки общую тетрадь с ручкой, положил перед собой: у радиста все под рукой должно быть. На часах большая стрелка уперлась в «12». Михалыч аккуратно притушил сигарету в консервной банке, нажал на тангенту, поставив ее в положение «передача», выстукал ключом: «РОЦИ, я РОЦЩ». Эфир молчал. Радист повторил вызов. «РОЦИ» отозвался. Михалыч приготовился писать, слушал. Он, вдруг, побледнел, застучал: «Не понял. Повторите».

Чуда не произошло: морзянка, переведенная на нормальный язык, воспроизвела скорбное известие, которое, хочешь – не хочешь, пришлось записать, с тем, чтобы вручить геологу Александре Ярошевской, жене… теперь уже вдове, Николая Антоновича Ярошевского.

Старый колымский волк, чего только не повидавший в жизни, совершенно растерялся, страшась и подумать, как сможет он сообщить ужасную новость молодой женщине, еще девчонке, в сущности. Позвать, разве, кого из геологов?…

Михалыч выглянул из палатки, и встретился взглядом с Александрой. Отвел глаза.

– Что-то случилось, Михалыч? – сдавленным голосом произнесла Саша.

Радист молча кивнул, и дрожащей рукой протянул ей листок с радиограммой.

Саша вскрикнула раненой птицей, повернулась и пошла к своей палатке. Не доходя, присела, схватилась за живот.

– Ой, мамочка…

Михалыч бросился к ней.

Бледная, без кровинки в лице, Саша с трудом выговорила:

– Больно.

* * *

В тот год в Фанских горах смерть собрала обильную жатву: жертвами авиакатастрофы стали, вместе с экипажем, семь человек; на восхождениях погибли трое альпинистов, и еще один скончался в больнице; три туриста-дикаря бесследно исчезли. Что произошло с ними, осталось загадкой.

4

Саша потеряла ребенка, и сама едва не лишилась жизни. Машиной ее отвезли в Пенджикент, в районную больницу, оттуда санрейсом доставили в Душанбе. Три дня она балансировала «на краю» из-за большой кровопотери (последствие выкидыша). Не обошлось без осложнений. Врачи оценивали состояние больной, как критическое.

Саша пребывала в полузабытье, бредила, металась. Все карабкалась наверх, силилась выбраться из глубокой ямы – не получалось; она снова и снова лезла, падала, поднималась… То, вдруг, она оказывалась маленькой девочкой, заблудившейся в горах: отстала от мамы в маршруте, жалобно звала ее, но кругом лишь скалы да бездонные пропасти….

– Саша, девочка моя…

Она открыла глаза и увидела маму, сидящую на стуле, возле кровати. Мама тихо плакала.

– Не плачь, мулечка, – попросила Саша.

– Ой, проснулась… Лежи, лежи. Я не буду плакать.

Появились две женщины во врачебных халатах. Маму попросили выйти. Сашу чем-то напоили, затем сделали укол, она опять заснула.

Утром солнце ярко осветило небольшую, на две койки палату. Саша открыла глаза, осмотрелась. Она была здесь одна – вторая койка аккуратно застелена. Пахло хлоркой и лекарствами. Из крана умывальника, что находился в углу палаты, падали гулкие капли.

Зашла врач, полная улыбчивая кореянка, в годах.

– Как себя чувствуем? Голова не болит? Ну-ка, давай посмотрим тебя… Так, хорошо. Присядь, пожалуйста…. Так, давай послушаем. Дыши… Еще. Не дыши…. Давление, давай, померим.

Тараторила, как сорока. Саша и рта не раскрыла – докторша все сказала за нее.

– Хорошо. Только слабость есть, немного, да? Голова кружится, да? Сейчас сестричка укольчик сделает… Лежи, вставать нельзя, ни в туалет, никуда.

Потом пришла мама. С большой сумкой, в накинутом на плечи белом халате. Присела возле койки, положила руку на лоб дочери.

– Не болит? Я поесть тебе принесла. Покормлю тебя сейчас. Как раньше, из ложечки.

– Какое сегодня число?

– Шестнадцатое.

Саша закрыла глаза, поджала дрожащие губы.

– Похороны уже были?

Мама молча кивнула. Саша, не видя ее, все поняла.

У мамы опять слезы навернулись. Она торопливо достала платок, промокнула.

– А Бронислава Вячеславовна… Как она? – спросила Саша, вспомнив о свекрови.

– Держится.

– А папа? Он в поле?

– Нет, здесь он, со мной. Внизу сидит, в вестибюле. Меня одну только пустили, и то, на полчаса, не дольше.

Мама покормила Сашу, умыла ее, помогла переодеть ночнушку. Саша все, как во сне делала – ушла в себя. Мама лишь вздыхала, шмыгала носом, часто платок доставала.

В таком состоянии Саша пребывала в последующие три-четыре дня. Мама не на шутку обеспокоилась ее душевным здоровьем. Неужели, к психиатру придется обращаться? Не дай бог.

Сашу по очереди навещали все родственники. Старались ободрить. Саша оставалась безучастной к их разговорам, отвечала односложно. Она не плакала, но и не улыбалась, вообще не проявляла никаких эмоций.

На пятый день заявилась Зулька.

– О, привет, Сэнди!

Наклонилась, обняла подругу, чмокнула в шеку.

– Привет.

Саша впервые за последние дни не выглядела человекоподобным роботом.

– Как ты узнала про меня, Зулька?

– Я же в партии Информации работаю. Забыла?

Зулька вывалила на Сашу кучу новостей. В основном про себя. Похвасталась:

– У меня роман. С таким мужчиной… Он москвич, кандидат наук. Красавец. Такой мужик, о-о! Его группа здесь работает, по договору. Они сейчас в районе Магиана. Ты, может, даже видела их. Вы ведь рядом, где-то, находились?

Саша кивнула. Некоторое время она молчала: Зулька неосторожно напомнила ей о трагедии. Потом, неожиданно, заговорила:

– Ты, знаешь, Зулька, я, кажется, на самом деле видала твоего… красавца. Высокий такой, с бородкой? Как же его фамилия… Козырев, кажется.

– Кошелев, – поправила Зулька. – Да, это он. Ну, и как тебе?

– Достойный мужчина, – ответила Саша неопределенно. – Зуль, ты Ленку Куракину давно видела?

– Ты что, не в курсе? Она замуж выскочила, за немца, и умотала с ним. Сейчас в Германии живет. Он с ее Борькой вместе работал, на СТО. Ленка мне недавно написала. Мол, скучаю по дому, плачу каждый день… Ой, ой, так я и поверила – плачет она, как же! Рада, небось, до усрачки. Они пока живут… Ну, типа лагеря карантинного. Их там обучают всему: законам, порядкам… Как с дикарями, в общем. И ты поняла, они на пособие уже тачку себе взяли – «ауди»…

Язык у Зульки был, что называется, без костей.

– А брат ее тоже уехал?

– Борька? Да нет, чего ему там делать… Хотя, может и укатил куда. Не знаю, сто лет с ним не встречалась.

После Зулькиного визита Саша немного оживилась. Только чувствовала себя неважно.

И улыбаться, похоже, совсем разучилась.

* * *

Зуля Деникаева не подозревала, что на тот момент, когда она рассказывала подруге о новом любовнике, Лев Никитьевич Кошелев был уже почти сутки мертв. Произошел несчастный случай, из-за небрежного обращения его помощника с охотничьим оружием.

Еще один скорбный эпизод в Фанских горах в тот злополучный год.

5

У Саши появилась соседка. Пожилая и замкнутая. Все молчала, только вздыхала, да постанывала. Саша подумала: уж не немая ли. Самой Саше разговаривать не хотелось, но такое соседство – тоже не подарок. А, впрочем…

Тут соседка подала, неожиданно голос.

– Дочка, – позвала Сашу старуха. – Дочка, налей мне водички.

Саша даже вздрогнула. Уточнила:

– Минералки?

– Ага.

Саша передала ей бутылку, но та не взяла.

– Налей.

Вот так: ни тебе «пожалуйста», ни «спасибо».

Полина Андреевна, так звали бабку, не слишком докучала соседке. Обращалась, в основном, с просьбами, больше смахивающими на приказы: «дай», «налей». Саша не обижалась на такую бесцеремонность: не пристает с расспросами, и ладно.

Иногда, впрочем, на Полину Андреевну находило желание поболтать. Просто так, ни с того, ни с сего, начинала рассказывать:

– Дочка у меня в Оренбурге живет. замужем. Зять-то у меня хороший, работящий мужик, все в доме делает. Он и в магазин сходит, и ужин сготовит, когда дочка на работе задерживается. Она в вечерней школе работает, учительница. Да, зять хороший у меня, ничего не скажу. Вот невестка, Нинка, от стерва, такую еще поискать! Мужик, может, отдохнуть хочет, а она ему: «Хлеба у нас нет, сходи в магазин». Нет, совсем, совести…

Старуха даже не заметила анекдотичности своих высказываний: по отношению к своему чаду белое то, что для другого – черное.

А еще Полина Андреевна панически боялась уколов. Когда в палату входила медсестра со шприцем, она сразу начинала скулить:

– Может не сейчас, а? Попозже…

Медсестра на корню пресекала старушечье нытье.

– Что вы, ей богу, как малое дитя… Ну-ка, повернулись. Быстро!

– Только потихоньку… Ой!

– Все, все. И не надо дергаться, когда колют. Вот соседка ваша – ей уколы больнючие делаем, терпит же, не кричит, и не хнычет.

«Что те уколы, – подумала Саша с горечью, – по сравнению с болью, которая там, в душе». Она действительно не жаловалась, не причитала, а если и плакала, то так, чтобы никто не видел.

Родные и знакомые не забывали Сашу, навещали, приободрить старались. И это было ей в тягость. Саше казалось: без их назойливого внимания она бы скорее справилась с душевной болью. Вот Полине Андреевне, соседке, родственники не докучали визитами. Один раз появился мужчина лет сорока-пятидесяти, лысоватый, потрепанный, какой-то. Сын, должно быть. Принес старухе домашнюю еду, спросил про самочувствие – и был таков. Не присел даже. Пару раз приходила невестка, та самая «Нинка-стерва». Оказалось – нормальная женщина, приветливая, улыбчивая. Подробно расспросила бабку, что, да как, чего принести в следующий раз. Старуха лисила, говорила с невесткой не просто любезно – заискивающе, «Ниночкой» называла.

Соседка, конечно, не подарок, да бог ей судья. Сашу другое мучило – бессонница. Многим знакомое состояние, когда чем больше стараешься, тем дольше не можешь заснуть. Пытаешься задействовать проверенные средства, вроде счета овец, но скоро понимаешь: это, что мертвому припарки. Остается лежать, таращится в темноту, и стараться думать о приятном. И тогда, может быть, спасительный сон придет.