Текст книги "Мы искали друг друга (СИ)"
Автор книги: Сергей Щипанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
И все бы ничего, только никак не получалось у Александры выкроить день для самоволки. То одно мешало, то другое… Текучка. На беду Сашу сделали маленьким начальником – командиром отряда. Собачья должность: привилегий никаких, а мороки… Под началом у нее оказался мужской коллектив, числом шесть душ. Контингент подобрался аховый – те еще работнички. К тому же, все, как один, закоренелые «хвостисты». Им что-то поручить – проще самой сделать. Вот и крутилась Саша «как белка в мясорубке».
Шла вторая половина июля, до конца практики всего десяток дней оставался, когда Саше удалось выбраться на волю. Можно было уже и не торопиться, да разве усидишь – на крыльях любви Саша летела… Ну, про «крылья», скорее для красного словца сказано, но что торопилась – факт. Натерпелось добраться до телефона, набрать врезавшийся в память номер, услышать знакомый голос… Вот тут-то ее ждал, что называется, облом. Дозвониться удалось лишь с третьей или четвертой попытки, когда и времени оставалось всего ничего. Ответила женщина, вероятно мама:
– Максима нет, он уехал… Куда уехал? Со стройотрядом, на эту, как её… где электростанцию строят.
Что тут скажешь. Осталось одно – разреветься. Саша не стала сдерживаться.
6
– Борька о тебе спрашивал, – сказала подруге Куракина.
Они вдвоем пили кофе у Саши на кухне. Практика закончилась, впереди был целый месяц полной свободы.
Ленка, должно быть, ничего не знала о загородном вояже брата и подруги, бесцеремонно воспользовавшихся машиной Махмуда-стеклотарщика. Александра о той поездке словом не обмолвилась, Боря, видимо, тоже не счел нужным делиться с сестрой. Тем более, что оба они поступили… не лучшим образом в отношении Ленки, даже не подумав заехать за ней и предложить составить им компанию.
– Похоже, он неровно к тебе дышит, – продолжила Куракина. – Замучил вопросами: как там Саша? Какие у нее планы на каникулы?..
– А чего он сам мне не позвонит?
– Стесняется, наверное. – Ленка ухмыльнулась. – Стеснительный он у нас. Кстати, ты не решила еще, куда податься? У меня предложение: поехали к нам на дачу. Зульку возьмем. До выходных там никого, купаться будем, загорать…
Предложение выглядело заманчивым: вдали от городского шума, пыли и бензиновой вони, быть полностью предоставленным самим себе – это ли не счастье!?
И все-таки, Саша приняла приглашение не сразу. Что-то ее удерживало. Может, просто боялась опять «разминуться» с Максом? Или упоминание о Борисе, одновременно смутившее девушку, и польстившее ее самолюбию?..
– Ну, так как, едем?
– Давай, – согласилась Саша, уступая нажиму подруги. – У своих только отпрошусь.
– Тогда вечером созвонимся, и прямо завтра, с утра – вперед!..
Дачный поселок встретил подруг безлюдьем и какой-то неестественной, пугающей даже, тишиной. Не по-летнему, наглухо запертые двери и окна дачных домиков – так могло выглядеть поселение, оказавшееся в зоне техногенной катастрофы и спешно оставленное жителями, успевшими забрать лишь самое необходимое. Здешние дачники, в большинстве своем, приезжали только на выходные. На два дня поселок оживал, наполнялся шумом-гамом, дымом от мангалов с шашлыками, застольными песнями подвыпивших хозяев и их гостей, чтобы к вечеру воскресенья вновь опустеть, впасть в спячку до следующей пятницы..
Еще бросалась в глаза незащищенность дач. Здесь не было ни высоких заборов, ни сторожевых псов. Удивительно даже, что домики стояли нетронутыми, до сих пор не подверглись нашествию воров и бродяг.
Впрочем, все было еще впереди.
– Как на кладбище, – проворчала Зулька. – Ты куда нас привела, Ленка? Тут вообще-то есть живые люди?
Подруги, нагруженные сумками, шагали по узкой улочке от автобусной остановки к Куракинской даче.
– Тебе не угодишь, – огрызнулась Ленка. – То слишком шумно, то слишком тихо… Сама не знаешь, чего хочешь. А люди здесь есть, не волнуйся. Это только кажется, что нет никого. Наш сосед, дядя Коля, пенсионер – он тут безвылазно торчит…
– Пенсионер, фи! На что он нам сдался!?
Саша с Ленкой рассмеялись – Зулька, как всегда, в своем репертуаре.
– У тебя одно только на уме.
Зуля отмахнулась:
– Да, ну вас, в баню.
– Во, точно! – воскликнула Куракина. – Можно будет баню истопить, попариться.
До бани дело так и не дошло – лень возиться. Да и духота стояла такая, что и парилка не нужна. К тому же рядом, в двух шагах, располагался карьер с чистой проточной водой – настоящее озерцо. Плавай – не хочу. Куракина и ее гостьи, махнув на баню рукой, отправились купаться.
Потом обедали, чем бог послал, пили любимое сухое. Зулька привычно ворчала: мол, опять кислятина эта, нет чтобы взять чего покрепче…
Потом дурачились, подкалывали друг дружку, хохотали до слез, до колик в боку.
Со стороны, кто посмотрел бы – дурдом. Такое нередко случается в девичьих компаниях: стих на них найдет, гогочут, сами не зная над чем. И не говорите им, что «смех без причины – признак дурачины». Ответят: это мужики скучные выдумали.
Так и день прошел.
К вечеру стало ясно: заняться им, собственно говоря, не чем. Достали карты, уселись играть в «тысячу» (по-другому «ап энд даун»). Так скоротали остаток дня.
Спать легли все втроем в гостиной (если это наименование уместно для дачной комнатки, весьма скромных размеров), постелив прямо на полу.
Саше не спалось: лезли в голову всякие мысли. В тишине ночи слышались, откуда-то издалека доносящиеся музыка, людские голоса. Поселок и впрямь не был таким безлюдным, каким казался на первый взгляд. У Саши разыгралось воображение, стали чудиться подозрительные шорохи и шаги под окнами. Сделалось страшно: а вдруг в дом вломятся грабители какие-нибудь, или насильники. То обстоятельство, что в поселке, кроме них, были еще дачники, не успокаивало, напротив – тревожило. Неизвестно еще, кто эти люди. Может, приехали встряхнуться некие молодые балбесы, «золотая молодежь», напились и теперь их на подвиги потянет. И некому защитить девушек, разве что сосед-пенсионер придет на помощь…
Рядом мирно сопели во сне подруги, где-то трещали цикады, лягушачий хор исполнял одну бесконечно длинную песню. Саша встала, стараясь не шуметь, вышла из комнаты. Подошла к входной двери, убедилась, что она заперта на замок.
Когда-то давно Саша, подобно всем детям, спасалась от ночных страхов, укрываясь с головой одеялом. Хлипкая дверь была, в сущности, столь же эфемерной защитой. Однако, страх отступил, успокоенная девушка легла и моментально заснула.
И все же, тревога ее не исчезла окончательно, а лишь спряталась на время. Поэтому, когда на следующий день нежданно-негаданно прикатил Борис, Саша не столько удивилась, сколько обрадовалась: теперь есть кому заступиться за их «девичник».
Боря приехал на такси. Сапожник без сапог, он каждый день имел дело с машинами чужими, о своей же пока лишь мечтал. Куракин-старший владел «москвичом», но отцовской машиной Борис пользовался редко. Непристижно. Была б машина, а то – утюг на колесах. Такую таратайку Боря и сейчас мог бы взять без особых проблем. А вот «стоящая тачка» и стоила соответственно. Боре такая, как он выражался, была не по зубам. Пока.
– Здорово, дачницы! – шумно поприветствовал девушек Боря, поднимаясь на террасу, где подруги расположились пообедать на свежем воздухе.
– Борька, какими судьбами!? – воскликнула Куракина. – ты же говорил, работы полно.
– Как любит говорить наш начальник, если пьянка мешает работе – бросай нахрен эту работу!
– Так ты все бросил и приехал сюда пьянствовать?
– Ага! – весело ответил Борис и достал из объемистой сумки, которую притащил с собой, бутылку «Камю».
– Боря, ты прелесть! – обрадовалась Зулька. – А то они уже замучили меня своей «душанбинкой».
Вслед за коньяком Борис извлек из сумки бутылку марочного вина, баночку черной икры, еще какие-то банки, затем пакет с фруктами (огромные, похожие на мячики персики, черный виноград «тайфи» с хорошую сливу величиной ягодами), и под конец необъятных размеров дыню. Девчонки только ахали, удивляясь.
– Откуда?
– Завсклада один одарил от щедрот, – пояснил Борис. – Премировал, так сказать, за ударный труд. Крутой ворюга – на «форде» ездит. Пришлось повозиться с его тачкой, теперь как часы работает. А я решил отгул взять: чай не лошадь, без выходных пахать. Захотелось отдохнуть в приятной компании. Если не прогоните, конечно…
Изобилие, нежданно-негаданно свалившееся, вместе с Борей, позволило устроить настоящий праздник. Накрыли шикарный стол. И не беда, что сервировка не отвечала канонам: тарелки на Куракинской даче были разнокалиберными, а пить коньяк, так и вовсе, пришлось из стаканов. Праздника это не испортило.
Обед плавно перетек в ужин с перерывами на танцы под магнитофон. Жаль только, кавалер был один на всех. Зулька, поначалу, разумеется, кокетничала с Борей, крутила перед ним бюстом и другими выдающимися частями тела. Пока не убедилась окончательно, что праздник сей, не в ее честь устроен. А убедившись, не стала расстраиваться, махнула рукой: раз Боря положил глаз на Сашу, то так тому и быть, не станет она мешать подруге, отбивать у нее ухажера. Ленка тоже не имела ничего против желания брата приударить за подругой, независимо от серьезности (или несерьезности) Борькиных намерений. Сама же Александра не стала дичиться и корчить из себя недотрогу, полагая, что сумеет удержать ситуацию под контролем, не позволит их с Борисом отношениям зайти слишком далеко. И, как нередко случается, переоценила свои силы.
«Это же не всерьез. Просто легкая любовная игра», – думала Саша, когда во время танца Боря нашептывал ей на ухо двусмысленные, полные намеков, комплименты. Незаметно для себя она заигралась, переступила незримую границу, попала на пресловутую «точку невозврата». Лишь оказавшись с Борисом наедине в спальне (Лнка с Зулей продолжали в гостиной застолье), Саша поняла, что чересчур далеко они зашли с этой игрой. Но, осознав рассудком, она не нашла в себе сил противиться неизбежному. Неопытная девушка покорно легла в постель, уступив напору мужчины, который страстно хотел ее. В голове у Саши отчаянно билась, подобно птице, попавшей в силки, мысль: «Боже, что я делаю!».
Потом она плакала, уткнувшись в подушку, мысленно проклинала себя, своего соблазнителя и Ленку, которая, по мнению Саши, все это подстроила, будучи в сговоре с братцем. Даже Зульку кляла, хоть та была, вроде бы, не причем,
Только, что сделано, то сделано. Назад не воротишь.
Глава 5. Снимается кино
1
Стройотряд – дело добровольно-принудительное. Когда университеское начальство говорит: «Надо», с ним не поспоришь.
Макс надеялся, что Саша приедет, позвонит ему, как обещала. Не дождался. Прошел июнь, а в июле он, боец отряда «Пифагор», отбыл на строительство Рогунской ГЭС.
Студенты мехмата, понятно, не чета их «коллегам» с Физкультурного. Но и считать, что все математики поголовно чокнутые очкарики-задохлики – большое заблуждение. Среди «пифагорейцев» были даже два мастера спорта: парашютист и боксер(!). Вот строителями математики оказались никакими. Единственный инструмент, который им смогли доверить, это совковая лопата – бери больше, кидай дальше.
Сооружение ГЭС, строго говоря, еще не началось. Там разные подготовительные работы шли, «нулевой цикл». Стройка велась главным образом в городке Рогуне. Туда и определили студентов. Ставили их, естественно, чернорабочими – строительный мусор убирать, ну и вообще, на подхвате. Пашешь, что твоя лошадь, а заработок – кошкины слезы. Жарища стояла адова, да еще пыль постоянно, вонь от баков с кипящей смолой. Преисподняя, должно быть, именно так и выглядит.
Что же касается «бытовухи», это отдельная песня. Жили студенты в старых прокопченных балках-вагончиках, кишащих тараканами. С рыжими тварями никакого сладу не было – ползали, где и когда хотели; не кусались, и на том спасибо. Вот местные комары, те попили у студентов кровушки, в прямом и переносном смыслах.
Математики ругались ненаучными словами, по вечерам нарушали сухой закон, переставали бриться (еще одно нарушение стройотрядовского кодекса), выражая, таким образом, свой протест. Только дела до этого, похоже, не было никому.
Леха Трофимов, тоскуя по свежему горному воздуху, излил ностальгические настроения в поэтических строках:
Ледники пламенеют кострами на горных вершинах,
Эдельвейсы – будто бы искры от них.
Горных рек водопады ревут,
Этот рев отзывается в жилах.
Мы как черти в аду, так в нас запах костровищ проник.
2
По стройке прошел слух: тут будут снимать кино. И действительно, на следующий день прикатил «уазик» с надписью «киносъемочная». Из машины вышли трое: женщина в ядовито-желтой футболке и шортах-«бананах», лысоватый толстячок в затрепанных штанах и сандалиях на босу ногу и долговязый тип в ковбойской шляпе «а ля Юл Бриннер».
Местное начальство вышло встречать киношников, организовало им мини-экскурсию по стройке, Точнее, не «им», а «ей» – смотреть отправилась женщина; толстячок и долговязый уселись в тени, о чем-то оживленно говорили. Дама, тем временем, осматривала, расспрашивала, всюду совала востренький свой носик, делала пометки в блокноте. Студенты решили: она у приезжих главная. И ошиблись. Алла, так звали любопытную особу, оказалась помрежем (помощником режиссера). Алик-ковбой был оператором, а неуклюжий толстяк, – коллеги величали его Георгичем, – он-то и являлся главой, а именно – режиссером, причем известным: его фильмы брали призы на всяческих конкурсах (даже международных) документального кино. Георгич был из тех руководителей, которые умеют так организовать процесс, что все само собою крутится-вертится, подчиненные вкалывают, работа кипит, а шеф спокойно взирает сверху, мыслит, творит, не отвлекаясь на мелочи; тут главное – найти толковых помощников. В команде Георгича помреж Алла была той самой рабочей лошадкой, что тянет воз. Хотя, нет. Не с лошадью уместно сравнение деятельной, кипучей, темпераментной Аллы, а с вихрем, штормом, ураганом. Пожалуй, главная заслуга Георгича, как начальника, была в том, что сумел он обуздать стихию, направить энергию помощницы в нужное русло.
Алла оббежала стройку в десять минут. «Гиды» едва поспевали за ней. Закончив осмотр, Алла направилась к «пифагорейцам».
– Привет, мальчики!
Студенты стояли живописной группой, опирались на лопаты – ни дать, ни взять, картина на тему трудовых будней строителей БАМа. Были они черны от загара и копоти, в пропыленных, заляпанных цементом рабочих штанах, по пояс голые, на щеках – пятидневная щетина. «Мальчики» вразнобой ответили на приветствие гостьи, поглядывая с нескрываемым любопытством на киношницу. Алла достала из кармана пачку «Примы» и спички, прикурила по-мужски, прикрывая ладонью пламя от ветра, чем озадачила студентов. По их разумению такой яркой женщине, представляющей здесь «волшебный мир кино», приличествовали сигареты класса не ниже «Мальборо», и уж во всяком случае, не такая дешевая дрянь, что смолила Алла.
– Мы делаем кино о стройотрядах, – начала объяснять помреж, убирая пальцем табачные крошки с губы.
– Художественное? – поинтересовался кто-то из математиков.
– Документальное. Нам вас рекомендовали… – Кто рекомендовал, она не уточнила. – Ваш отряд называется «Пифагор»? Хорошее название, подойдет. Значит, завтра и начнем. С утра. Просьба не наряжаться, и вообще, марафет не наводить. Вы нужны нам именно такие, как сейчас. Понятно?
Помреж обращалась со студентами, как со своими подчиненными. Не удосужилась даже поинтересоваться, желают ли они, собственно говоря, участвовать в затее киношников.
Впрочем, студенты были совсем не против. Сняться в кино? Почему бы нет. Разнообразие, какое-никакое, к тому же, обещали заплатить, а рубль, он никогда лишним не бывает.
3
Перед съемкой Георгич собрал студентов. Объяснил задачу.
– … Запомните два главных правила. Первое: не пытаться играть, изображать что-то. Делайте все, как всегда. Второе: не смотреть в камеру. Кто будет таращиться в объектив – получит от Аллочки по лбу.
Помреж сделала страшное лицо: пощады не ждите.
Оказалось, это чертовски трудно, «не замечать» камеру. И не пытаться актерствовать. Несмотря на грозное предупреждение, «пифагорейцы», нет-нет, оглядывались на оператора, делали умные лица, или изображали ненатуральные улыбки, слишком картинно размахивали лопатами. Аллочка подбегала, кричала на нерадивых «актеров», грозила кулаком, ругалась матом:
– Стоп!..! Куда смотришь!! А ты?! Убери сейчас же с лица улыбку идиотскую. И ты, тоже. Вы что, нарочно… мать! Сколько можно повторять: делайте все, как обычною. Нечего… клоунов из себя корчить!
Георгич не вмешивался, сидел в тенечке, под зонтиком, насвистывал что-то, барабанил пальцами по колену. Знал старый кинематографический волк: привыкнут – перестанут обращать внимание на оператора с камерой, а пока пусть им Аллочка мозги вправит.
Оператор Алик не торопился пускать камеру, дабы не расходовать понапрасну пленку, примеривался с разных ракурсов, ждал команды Георгича.
Во второй половине дня, когда жара достигла пика, когда все живое благоразумно попряталось от солнца по щелям и норам, когда строители, устроившись под навесом, предавались фиесте (по-восточному – кейфовали, а по-русски – гоняли лодыря), подъехал и разгрузился самосвал с горячим асфальтом. Нашел, гад, время! Пришлось студентам взяться за лопаты и идти туда, где и вовсе сущий ад – и сверху жарит, и снизу. Тут-то им стало не до кино, чем немедленно воспользовался Георгич, дав Алику команду снимать.
Процесс, как любил выражаться новоиспеченный генсек, пошел. Снимали сразу с двух точек: Алик и его помощник знали свое дело. Студенты послушно вкалывали, не за страх – за совесть, матерились только сквозь зубы: сюда бы их, начальников долбанных, в это пекло… Злой оскал придавал лицам «пифагорейцев» дополнительный колорит; кадры получились – то, что надо.
В последующие дни снимали не только работу, но и бытовуху: вагончики, со всем их содержимым, включая тараканов (Алик умел снимать и насекомых). Рыжие бестии позировали охотно: грозно шевелили усами, бегали по столу, набрасывались на специально рассыпанные крошки сладкой булки.
Студенты тоже вошли во вкус: в бытовой сцене сняться – с нашим удовольствием, всегда, пожалуйста. Тем более, что снимали днем, в рабочее время. Георгич объяснил: вечером не получиться из-за недостаточного освещения, но на экране вагончик и обстановка в нем будут смотреться как если бы на улице сумерки уже наступили. А еще режиссер сказал: нужна изюминка; тараканы не в счет, – этим никого не удивишь, – так, вторым планом пойдут.
Георгич прошелся по вагончикам, увидел Лехину гитару.
– Чья?
– Лехи, – ответил за приятеля Макс, и добавил. – Он у нас бард.
– Да? – заинтересовался Георгич. – Кто Леха?
– Я, – отозвался Трофимов.
– А ну, давай, спой что-нибудь свое.
– Да я, не очень…, – замялся Леха.
– Давай, давай.
Трофимов спел одну из стареньких. Про горы.
– А еще. Что-нибудь «стройотрядовское» есть?
– Ну, есть, вообще-то… Вот, самая свежая.
Леха запел: «Ледники пламенеют кострами…».
Концовка песни вызвала одобрительную улыбку режиссера.
– Ну-ка, еще раз. Про комаров и начальство.
– Донимает нас гнус: комары и начальство.
Крови жаждут и пьют
Ведь! Но нам наплевать.
Их имеем в виду, целиком и
Отдельно, по части.
Нас послали сюда, и мы тоже их вправе послать.
– Пойдет, – сказал Георгич. – Вставим в фильм, только рифму, кое-где подправим.
– Ну, да, – возразил бард, – а потом декан мне: кого ты собрался послать? И – под зад коленом.
– Не бойся. Обещаю, никто тебя пальцем не тронет. Не те времена сейчас.
По задумке Георгича песня, в основном, будет идти за кадром: Леха поет, остальные сидят, слушают. Камера берет их лица: насмешливые, задумчивые, безразличные… в общем, у кого какое получится. Причем, исполнять Леха может что угодно, все равно песню отдельно запишут, в студии.
Когда снимали этот эпизод, все сидели свободно, покуривали, негромко переговаривались, анекдоты рассказывали. На камеру уже не смотрели – успели привыкнуть.
А Макс замечтался, на минуту забыл про съемку, и Леху не слушал, был где-то далеко. Алик подал знак помощнику: возьми этого крупным планом.
О чем думал тогда Макс, бог его знает – он и сам не помнил. Главное – в кадре смотрелся.
4
– У тебя фотогеничная внешность, – сказала Максу помреж.
Макс не заметил, как сделался центральной фигурой, попал, так сказать, на главную роль. Аллочка, вслед за оператором, выбрала для крупного плана именно его. Режиссер не возражал, более того, предложил Максиму «роль с текстом»: что-то вроде интервью. Конечно, волновался Макс ужасно – шутка ли, отвечать на вопросы, когда камера на тебя одного нацелена. Сто потов с него сошло – легче, оказалось, лопатой асфальт разгребать, чем сняться в эпизоде, который, как ему объяснили, займет не более десяти минут экранного времени.
Вопросы ему задавала помреж. Аллочка, прежде чем стать помощником Георгича, оказывается, успела сменить несколько творческих профессий, была даже диктором на радио и вела там музыкальную программу. Дикторские способности помрежа Георгич использовал по максимуму, сделав ее «голосом за кадром».
Темы бесед были самые разные, соответственно и вопросы, тоже. «Почему у вас в отряде нет девушек?», «Довольны ли вы зарплатой?», «Математика – скучное занятие?». Были и откровенно провокационные, вроде, «Насколько добровольным является участие в стройотрядах?». Макс, не желая «подставляться», юлил, отвечал неопределенно, но хитрая Аллочка сумела таки расшевелить собеседника, спровоцировала его на откровенность.
– Добровольно… как же! Загнали в дерьмо, так хоть платили бы… У меня знакомый прошлым летом устроился в бригаду – столбы ставить. Под электричество. Они в горном кишлаке пахали – свет проводили. Там сдельщина: копка ямы – семьдесят рублей, установка столба – двести. Хозяева, в чьи дома линию тянут, угощают постоянно: плов, шурпа, фрукты, то, сё… Короче, неслабо он там заработал. А тут… На голый оклад посадили, по второму разряду, платят гроши. Сами прикиньте, пошел бы я сюда добровольно?
На вопрос о сугубо мужском коллективе их отряда Макс ответил, что не мужики, а женская половина их курса откололась – у них свой отряд «Урания» (так звали музу с циркулем в руке). А работают «уранщицы» в городе, как белые люди. В отличие от «пифагорейцев».
Чистого времени интервью заняло минут семь, а с приготовлением и техническими паузами – едва ли не час.
– Ну, как? – спросил Макс, когда помреж отключила микрофон.
– Думаю, пойдет, – не очень уверенно ответила Аллочка. – Если что, допишем потом в студии… Кстати, оставь мне свои координаты.
Максу пришла неожиданная мысль.
– У меня к вам просьба…
Макс замялся. Он не знал отчества женщины, а обращаться к ней «Алла» и тем более «Аллочка» считал неудобным, хотя сама помреж и не возражала вовсе, чтобы ее называли просто по имени. К тому же просьба у Макса была… как бы это назвать, весьма щепетильная.
Аллочка курила неизменную свою «Приму», поглядывала на студента, как ему казалось, насмешливо. Макс совсем стушевался.
– Ну, давай, уже. Что за просьба? – поторопила его помреж.
– Понимаете, мне в Душанбе нужно… Вы не могли бы сказать нашему начальнику… ну, что я нужен вам… для съемок в студии, что ли…
Аллочка усмехнулась.
– Девушка ждет?
– Ага, – обрадовался догадливости помрежа Макс.
– Что вы здесь, все затюканные какие-то. Начальства боитесь. Да меня, если б ждал кто, я бы любое начальство послала… как Трофимов ваш поет. Только в песнях вы и смелые… Ну, ладно, – сжалилась Аллочка, – это я так. Понимаю,
все начальства боятся, не только вы. Так и быть, попробую тебе помочь. Скажу Георгичу, он поговорит с вашим шефом.
– Спасибо, обрадовался Макс. – А можно…. и Леху Трофимова тоже… Понимаете, у него жена молодая…
– Что за друга просишь, хвалю. Ладно, заберем вас обоих. Всё? Или еще кого-то забыл?..
Вечером Леха и Макс на машине киношников отбыли домой.
5
Семья Шведовых жила в малогабаритной «хрущевке». Квартира – обычная «двушка», самовольно расширенная за счет веранды (небольшая переделка, и получилась дополнительная комнатка).
Отец Макса, Шведов-старший «пахал» на текстильном комбинате сменным мастером. Мать там же, бухгалтером. Максим был единственным ребенком в семье. В рядовой советской семье, со средним достатком и без особых амбиций. Батя практически не пил, – не позволяла язва, – так, в праздники мог пропустить рюмаху-другую, и к футболу был равнодушен. Батя очень любил читать, но не все подряд, а лишь научно-популярную литературу и мемуары военачальников. Беллетристику он не уважал, как, впрочем, и «серьезные» романы. «Это же все вранье, говорил неисправимый скептик. – Ну, выдумал Достоевский историю, как студент убил старуху. На самом деле этого ведь не было, а если и было, то совсем не так. Чего ж я буду чужое вранье читать?».
Отец хотел бы видеть сына военным или инженером, врачом, на худой конец, но математиком… Выбор Максима удивил его, если не сказать обескуражил. Но возражать он не стал, рассудив так: «В конце концов, все мы несовершенны. А математик, все же лучше, чем клоун, скажем». Батя любил пофилософствовать.
Маме тоже показалось странным решение сына пойти на мехмат. «Математика, это же сплошные цифры. Они мозги сушат». О цифрах мама, в силу своей профессии, знала все. Впрочем, и она не стала отговаривать Максима: выбрал, так выбрал, ему с этим жить.
Родители вообще старались не вмешиваться в дела сына. И лишний раз с расспросами не лезли.
Когда Макс разбудил маму неожиданным появлением, прибыв со стройки в неурочный час, она лишь поинтересовалась:
– Совсем приехал?
– Как получиться, – не стал уточнять Макс.
– А грязи-то притащил… Вы что, там не мылись совсем? Включи водогрейку, и залазь в ванну. Я пока поесть тебе подогрею… Или лучше окрошки?
– Окрошки, конечно. Холодненькой.
С огромным удовольствием лег Макс в теплую воду. Отмокал.
Хорошо дома, все-таки, после вонючего барака. Принять ванну, окрошки холодной похлебать, и – в чистую постель. Саше бы еще позвонить… Нет, поздно уже, все спят давно. Завтра, с утра…
И, как двумя неделями раньше Сашу, Макса ждало разочарование: дома ее не оказалось, уехала на дачу к подруге. Словно нарочно! Непруха, вечная непруха. Зря только со стройки смотался. Чем теперь заняться?
Макс позвонил Лехе. Может, у того какие-нибудь идеи есть, насчет того, чем заполнить внезапно образовавшийся досуг. Но Лехе было явно не до него. Оно и понятно: жена молодая заждалась. Да и сам Трофимов соскучился, поди…
Макс достал из ящика письменного стола записную книжку. Полистал. Ага, вот.
– Привет, Тань. Узнала?
– А то! Привет, Макс.
«Боткинская» знакомая отвечала в обычной своей иронично-задиристой манере.
– Как отдыхается на каникулах?
– Классно! Ездила на Кавказ к дяде. Как Нина из «Кавказкой пленницы». Помнишь такую? Студентка, комсомолка…
– … красавица. Помню, конечно. Тебя там тоже украли?
– А то! Сунули в мешок и увезли. Но прискакал красавец-блондин на белом коне и вырвал меня из лап злодеев.
– Принц? – Макс охотно подыграл собеседнице.
– Что вы, сударь! Берите выше: директор валютной «Березки».
– Да, ну! Где же он сейчас, этот «березовый» блондин?
– Умер. Почил в бозе. Правда, успел завещать мне все свое состояние.
Некоторое время разговор продолжался в тот же «кавеэновском» ключе.
– А вы где изволили отдыхать, сударь? На Багамах?
– Чуть-чуть не доезжая… Есть такое чудное место – Рагун. Очень много солнца и масса ярких впечатлений.
– Ой, как интересно! Чем же вы там занимались?
– Загорал-с. Принимал солнечные ванны, плюс физические упражнения на свежем воздухе.
– А нельзя ли поподробнее?
– Извольте. Брал совковую лопату и раскидывал асфальт. Он такой черный-черный и горя-а-чий!
Посмеялись.
Татьяне первой надоело ерничанье, и она перешла на нормальный язык.
– А с Александрой ты что, так и не виделся?
– Нет, – честно ответил Макс.
– Понимаю. У нее свой принц.
– В смысле? – не понял Макс.
– А то ты не в курсе. Высокий такой блондин. Не на коне, правда, ездит, а на машине, но тоже ничего. Классная тачка. Дорогущая, наверное. Видать, богатенький Буратино.
– А-а, ну да, – выдавил Макс, стараясь казаться невозмутимым.
Деланное безразличие не обмануло Татьяну.
– Извини, Макс. Огорчила тебя, да? Я не хотела… Ладно, не забывай, звони. Пока.
После этого разговора Макс ощущал себя, как если бы шел он по улице, замечтался, или загляделся на что-то, и тут бац – башкой об фонарный столб. Как же так! Ведь она сама позвонила ему тогда, перед отъездом, говорила: скучает… Непохоже, что Татьяна все выдумала. Нет, видно, это очередной облом. Вечная непруха…
Те, кто накалывает на груди «Нет в жизни счастья», делают это, должно быть, большей частью, надеясь перехитрить судьбу. Вот и Макс, мысленно изображая покорность, подсознательно стремился обмануть злой рок.
6
Макс решил: ему необходимо объясниться с Сашей. Хотя бы для того, чтобы поставить крест на их несостоявшемся романе. Или наоборот. В общем, или-или.
Больше звонить он не стал. Ждал: может Саша сама объявиться.
Ему позвонили, но совсем из другого места.
– Максим?… Здравствуй, это Алла с киностудии. Ты можешь придти к нам завтра? Понимаешь, наш звукорежиссер, он сразу в двух картинах занят. Сейчас у него «окно». Решили дописать интервью и песню Трофимова вашего. Лады?… Что?… Да, его я уже предупредила. Подходи утром на киностудию. Пропуска я вам заказала…
Фронтон здания киностудии был увенчан обязательной для любого советского учреждения надписью – цитатой из классика. Но не банальный фразой о «важнейшем из искусств», как можно было ожидать, а почему-то горьковским «Человек – это звучит гордо». Директор «Таджикфильма» был большим оригиналом*. –*) Прим. Кстати, именно этот начальник придумал начинающему актеру С.Фердману псевдоним, заявив: «Ваша фамилия не таджикская, мы не можем поставить ее в титры… Как-нибудь решите эту шараду-фараду». Так с легкой руки директора появился актер Семён Фарада (авт.)
О вкусах и предпочтениях киношного начальства можно было судить по подборке цитат, вынесенных на агитационные щиты, что украшали двор киностудии. По такому, скажем, изречению:
«И веет ветра вешнего дыханье,
Мудрец – кто пьет с возлюбленной вино, Разбив о камень чашу покаянья…
Омар Хайям»
Сам двор представлял собой мини-парк, с газонами, клумбами, фонтанчиками и массой декоративной растительности. Как видно, начальство не жалело средств, стремясь создать здесь атмосферу этакого райского уголка в восточном вкусе.
И еще тут было на удивление тихо и малолюдно. Ни какой тебе суеты и беготни, ни малейшего намека на бедлам, что царил на описанной Ильфом-Петровым киностудии города Черноморска. Таджикская «фабрика грез» была полной противоположностью «ильфо-петровской».
