Текст книги "Мы искали друг друга (СИ)"
Автор книги: Сергей Щипанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Сначала Саша пыталась самостоятельно справиться с проблемой, затем с помощью снотворного. Тут новая напасть: теперь засыпала она моментально, но где-то часа в три-четыре ночи просыпалась, и – всё, до утра уже не смыкала глаз.
Неудивительно, что каждое утро Саша, глядя в зеркало, видела там одну и ту же печальную картину: бледное измученное лицо, серые тени вокруг глаз, на голове – воронье гнездо. Как могла, старалась привести себя в порядок. Ждала кого то? Пожалуй… хотя и не признавалась, даже самой себе.
Не напрасно ждала. Макс пришел.
Спросил разрешения войти. Как-то неуверенно поздоровался, спросил о самочувствии. Заметно было, что смущается, не знает, как общаться с молодой женщиной, только-только пережившей гибель мужа и потерю ребенка. Двусмысленная ситуация. Она вдова, он… не понятно кто: хахаль – не хахаль, так, не пришей рукав жилетке. А тут еще соседка-старуха – и не поговоришь нормально.
Макс замялся, не решаясь присесть, поставил на тумбочку гостинцы: бутылочку с темно-бардовым соком барбариса, другую, такую же, но ярко-оранжевую, с облепиховым соком.
– Вот. Витамины, – сказал Макс, и пояснил, – Сам собирал.
Зачем ему понадобилось это вранье, – на самом деле барбарис с облепихой ему пожертвовали женщины из их партии, – Макс не смог бы объяснить толком. С языка сорвалось.
Саша сдержано поблагодарила. Она тоже была в замешательстве. Соседство Полины Андреевны ее не смущало: старуха все равно не обращает никакого внимания на приходящих к Саше, по крайней мере, делает вид, что не слушает их разговоры. И, все-таки, не по себе ей было: оказалась неготовой к этому свиданию.
Пауза затянулась.
– Я пойду… Выздоравливай, – стал прощаться Макс.
Саша кивнула. Макс улыбнулся, виновато, пошел к двери.
– Максим, подожди.
Он вернулся.
– Хорошо, что ты пришел…
Она протянула руку, Макс осторожно сжал ее ладонь. Сердце гулко бухало в груди, и его стуку вторило биение другого сердца.
– Как хорошо, что ты пришел, – повторила Саша.
6
Бронислава Вячеславовна ни разу не навестила Сашу в больнице. Но вовсе не от нежелания видеть невестку, ставшую вдовой. Сашина свекровь (теперь уже бывшая) сильно сдала. Гибель сына, последнего по-настоящему родного человека, надломила несгибаемую женщину.
Прикроватный столик в спальне Брониславы Вечаславовны превратился в маленький филиал аптеки. Одних только сердечных препаратов и средств от давления насчитывалось не менее дюжины. Доковылять до кухни стало для Брониславы Вячеславовны проблемой, приходилось держаться за стену и делать остановки. Частыми гостями в доме сделались врачи неотложки.
Именно таким Александра, выписавшись из больницы, увидела дом Ярошевских и его хозяйку. Удручающую картину являло собой это разоренное гнездо. Еще более печальное зрелище представляла хранительница ныне погасшего очага, некогда властная аристократка, а теперь просто немощная старуха в донельзя запущенной квартире. Жалким выглядел и попугай Коко (он же Давлят), едва не погибший от истощения: хозяйка постоянно забывала его кормить. Давлят сидел в клетке нахохлившись, время от времени принимался долбить клювом прутья, ругался на своем птичьем языке (разговаривать по-человечьи он так и не выучился).
Саша еще в больнице решила, что вернется домой к родителям. С Брониславой Вячеславовной они теперь вроде как чужие. Да и у папы с мамой ей, ясное дело, лучше всего. Вот только… будет ли это честным по отношению к свекрови, хоть и бывшей? Саша решила: поговорит с Брониславой Вечаславовной, попробует объяснить, мол, ничего личного, никаких обид не имеет… А может, Ярошевская сама укажет ей на дверь. Тогда и объяснять ничего не придется.
С такими мыслями Саша появилась на пороге дома, не успевшего стать ей родным. Вошла – и ужаснулась. Боже ты мой, неужели это тот самый дом!? Как, оказывается, можно запустить свое жилище.
А Бронислава Вячеславовна, увидев невестку, просто расплакалась, чего раньше не позволяла себе никогда. Саша кинулась утешать старушку, и тоже разревелась. Так и рыдали они, обнявшись, две женщины: молодая вдова, и мать, потерявшая последнего сына.
Саша поняла, что не сможет уйти, оставить убитую горем женщину одну. Она принялась наводить порядок в доме, все мыть, чистить, раскладывать по местам. Устала страшно, – еще не совсем оправилась после болезни, – зато квартира была приведена в божеский вид.
Прошло больше месяца после выписки, а Саша все еще находилась на больничном. Врач в поликлинике каждый раз продляла ей бюллетень. Саша и рада была. Ей совсем не хотелось показываться на людях, слушать болтовню и пересуды дамочек из их геолпартии, где теперь и начальник новый. Она вообще подумывала подыскать другое место. Может, вообще, не связанную с геологией работу найти.
Свекровь сделалась беспомощной, как трехлетний ребенок. Только что на ручки не просилась. Зато постоянно упрашивала:
– Почитай мне, Саша.
Невестка, если не было срочных дел, брала со стеллажа томик стихов, садилась на диван рядом со свекровью, и начинала читать. Пастернака, Бальмонта, Гумилева.
«Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе…»
Грустная музыка стихов завораживала. Уходила ноющая душевная боль, сменяясь тихой светлой печалью.
Какие-то глубинные струны в душе молодой женщины трогали, будто бы про нее написанные строки:
«Я буду ждать тебя мучительно, Я буду ждать тебя года…»
И эти:
«Не смею вернуться в свой дом И все говорю о пришедшем…»
Бронислава Вячеславовна слушала, прикрыв веки, и казалось, начинала дремать. Но стоило невестке замолчать, свекровь тут же открывала глаза.
– Саша, читай.
Год заканчивался. Слава богу, подходил к концу. Плохой год, несчастливый. Хотелось верить, что все беды останутся в нем, а с началом нового витка планеты вокруг солнца придет Удача.
Новый год ждали, на него надеялись, верили: будет лучше. Наивные люди.
За неделю до Нового года произошло событие, нарушившее размеренное существование двух женщин, Ярошевской-старшей и ее молодой невестки. Из Саратова, нежданно-негаданно, приехала младшая сестра Брониславы Вячеславовны, Софья.
Тетя Соня оказалась чрезвычайно деятельной особой. Не отдохнув даже с дороги, она принялась осматривать квартиру, заглядывать во все щели. Потом заявила, что останется здесь, дабы ухаживать за сестрой, давая Александре понять: отныне и навсегда хозяйкой квартиры (вместе с имуществом) становиться она, Софья Вячеславовна. При этом прозрачно намекнула, дескать, присутствие в доме посторонних (имелась в виду, разумеется, Саша) более не желательно.
Возражать Саша не стала. Тем паче, свекровь безропотно подчинилась новоявленной опекунше. Война с бездетной незамужней теткой, вознамерившейся завладеть жилищем сестры и ее скарбом, заранее была обречена на поражение. У Саши и мысли не возникло пытаться оспаривать притязания захватчицы. Собралась, и на следующий день переехала к родителям.
Год закончился, начался новый, явившийся прелюдией к тому, что потом назовут «лихими девяностыми», или просто лихолетьем.
Глава 10. И это только начало
1
Геологическая карьера Максима Шведова закончилась так же неожиданно, как и началась.
Математический бум, подобно любому ажиотажу, оказался весьма скоротечным явлением. Всеобщее забалдение и поклонение математике свелось к знакомой формуле: много шуму их ничего. А к результатам поголовной математизации оказалась применима другая известная поговорка: гора родила мышь.
После прилива всегда случается отлив. Начальство стало косо поглядывать на математиков: дескать, слишком вольготно им живется, и даром едят хлеб, да еще с маслом. Особенно те, что кормятся от щедрот геологических служб.
В геологоуправлении поменялось начальство. «Новая метла», как оказалось, «нахлебников» не жаловала. Для геолого-математической партии наступили черные времена. Цая не стало, и заступиться за партию перед высоким начальством было некому. И, как следствие, «геолого-математиков» поприжали – урезали ассигнования; им, чтобы выжить, пришлось пойти на сокращение штатов.
Шведов с Трофимовым из перспективных сотрудников в одночасье сделались «персонами нон грата». Приятелям дали месяц (начиная с 1 января) на подыскание новой работы.
Такой вот подарок к Новому году получили Макс и Леха.
– Позвольте вам выйти вон, сударь! – спародировал начальство Леха, комментируя полученную отставку.
– Позвольте вам не позволить, – кисло отшутился Макс.
Юмор – лекарство от неприятностей, своеобразное обезболивающее, которое не лечит болезнь, а лишь снимает симптомы. На самом деле, получить коленом под зад в самом начале карьеры – такого и врагу не пожелаешь. Тут не до смеха. А с другой стороны… Что теперь – рвать на себе волосы? Посыпать пеплом голову?
– Пойдем ко мне, – предложил Леха. – Вина выпьем, споем.
– Давай, – согласился Макс, – взглянем на этот поганый мир сквозь вино.
До конца рабочего дня было еще два часа, но на них, рассудили отставленники, этот регламент больше не распространяется. Приятели вышли под серое декабрьское небо и смешались с озабоченным предпраздничными хлопотами людом.
Найти что-нибудь особенное к новогоднему столу сделалось практически невыполнимой задачей. Пустые полки магазинов уже не просто угнетали – пугали. Что-то будет дальше.
«Если бы мы знали, что исчезнет завтра, то оно исчезло бы уже сегодня», – невесело шутили люди, уставшие от полной безнадеги.
Приятели и не подумали соваться в магазин. Зачем? Там, если даже что-то и «выкинут» к празднику, толпа соберется такая, что… В общем, ну его к лешему. А за спиртным и того пуще – картина «Штурм Зимнего». В газетах писали: где-то старичка насмерть задавили в толпе, штурмующей «спецуху». Народ, как умел, решал для себя проблему с выпивкой. В аптеках исчезли лекарственные настойки. В парфюмерных магазинах, говорили, появились объявления: «Одеколон отпускается с 11–00». Те же, кто неприемлил лекарств и парфюмерии, припомнили базовые крестьянские принципы: не выбрасывать того, что может пригодиться, и не покупать того, что можно сделать самому. Народные рецепты вспомнили, и придумали новые, вроде браги «Хайль, Гитлер» (она же «Привет Горбачеву»), приготовляемой в стеклянных банках с надетыми на них резиновыми перчатками.
Дома у Лехи Трофимова, стараниями его жены Валентины, никогда не пустовал «винный погребок», где хранились напитки марки «сделай сам». Валентина не даром работала в химической лаборатории: профессиональные навыки очень пригодились ей при выработке чистейшего, как слеза младенца, ароматного самогона двойной перегонки.
Семья Трофимовых занимала квартирку в доме барачного типа. Не бог весь что, – две комнатушки, «удобства» во дворе, – а все-таки свой угол. Леха немало гордился наличием собственного жилья. Все его приятели с родителями жили, а он – отдельно.
Мужа с гостем Валентина встретила радушно, и даже не очень расстроилась, узнав о Лехином сокращении. Во всяком случае, виду не подала.
– Ничего. Еще лучше найдешь.
Леха старался выглядеть бодрячком, улыбался, шутил, подхватил на руки подбежавшую Оленьку, стал подбрасывать ее к потолку. Девочка повизгивала, хохотала до слез. Макс, в который раз, позавидовал Лехе. Впрочем, то была белая зависть.
Валентина, тем временем, собрала на стол: достала из чулана банки с домашними солениями, из серванта – графинчик настоянной на ореховых перегородках самогонки. Позвала:
– Садитесь, мужики.
Сама Валентина долго засиживаться не стала, выпила за компанию рюмочку, и ушла к себе в комнату, оставив приятелей на кухне, служащей, согласно советской традиции, местом дружеских посиделок.
Беседа вертелась вокруг непростого положения в котором оказались экс-геологи. Куда теперь?
– Швед, не парься ты так, – сказал Леха, хмелея. – Безработицы у нас пока что нет. Только все это фигня… Я вот что тебе скажу: надо мотать отсюда.
– В смысле?
– В прямом. Уезжать надо. Совсем.
Макс удивился: с чего бы это Леха задумал умотать? Трофимов всегда уверял, что здесь ему нравиться жить: климат, мол, теплый, горы, опять же, ну и вообще.
– Нет у нас тут будущего, – продолжил Леха.
– Чего так? Всегда было.
Макс хихикнул. Леха оставался серьезен.
– Швед, ты чё, не видишь, к чему все идет? Армяне с азербайджанцами передрались, узбеки турок этих, как их там… месхетинцев режут. Прибалты отделяться собрались, грузины туда же…
– Но таджики-то, вроде молчат пока.
– Вот именно, пока. – Леха криво ухмыльнулся. – Мне Алишер, шофер из нашего гаража, рассказал: в их доме объявился деятель один, из «Растохеза», что ли… Или из другой, какой, «обхезанной» партии, типа фундаменталистов, ну, ты понял, да? Так вот, этот му. к говорит Алишеру: «Почему ваша жена-таджичка не носит изоры*? Это неприлично». Ну, Алишер послал его, конечно, ответил: «Моя жена что хочет, то и одевает, тебе какое дело». «Они, говорит, – эти долбо…, еще указывать будут, что моей жене носить! Тем более – она наполовину осетинка». Ты понял, Швед? А если такая публика до власти дорвется? – –*) Прим. Изор – национальные женские штаны (авт.)
Макс отмахнулся.
– Нам-то что. Или ты думаешь, они всех женщин заставят штаны носить?
– Да, не в этом дело… Ты не врубаешься, Швед, тут тенденция, вот что важно. В газетах уже пишут, типа, нет ничего плохого, если женщина станет прикрывать лицо. Хотят, чтобы опять паранджу носили… Но и это не главное. Сейчас дележ власти начнется: коммунисты долго не продержатся.
– И что?
– А то. Драчка будет. Оч-чень большая драчка.
Леха наполнил рюмки.
– Да, хрен с ним… Давай, Швед. Как там Цой поет: все не так уж плохо, когда есть что выпить.
– Он про пачку сигарет пел, – уточнил Макс.
– Какая, нафиг, разница.
Выпили.
– Лех, – сказал Макс, хрумкая огурцом, – ты же… хрум, хрум, всегда говорил: отсюда – никуда… хрум, хрум. Горы, мол… то, сё.
– Ну, говорил… У меня семья, Швед. Мне о них надо думать. – Леха кивнул на дверь в комнату. – А горы… они не только здесь.
Макс спорить не стал. Про себя же подумал: «Куда ехать? Зачем?»
Раньше он сам мечтал умотать отсюда. В Австралию.
Теперь, почему-то, ему не хотелось никуда уезжать.
2
Советские граждане для подыскания работы почти всегда пользовались одним и тем же, проверенным способом: через знакомых. Или родственников. Или знакомых родственников. Или родственников знакомых. В общем, «возможны варианты».
Макс не стал изобретать велосипед или искать обходных путей, а пошел проторенной дорогой. Результат, однако же, пока был неутешительный – работы по специальности никто не предлагал. Чего, в общем-то, следовало ожидать: наступили смутные времена.
Лихорадило. Никто больше ни в чем не был уверен. Сегодня ты успешный партийный функционер, занимаешь не слишком обременительную и неплохо оплачиваемую должность освобожденного секретаря парткома на предприятии, а завтра… Завтра выйдет «Указ», по которому ты обернешься никому не нужным, и ни к чему не пригодным просиживателем штанов. Каким и был до начала партийной карьеры.
Вчера ты, аспирант кафедры Научного коммунизма в университете, накарябал диссертацию на тему «Роль комсомола в период Перестройки», и уже готовился к предзащите, а сегодня… Сегодня тебе объяснили, что твой опус годиться лишь на то, чтобы висеть в дачном сортире в качестве туалетной бумаги.
Не стало стабильности.
Оставалось одно: податься в кооператоры.
Как-то Макс проходил мимо ЦУМа, там, где выстроились в ряд будочки-ларечки, торгующие разной чепухой, вроде пластмассовых бус да значков «Любитель пива» и «Борис, борись!». Здесь же припарковался темно-синий цельнометаллический «уазик», возле которого стоял раскладной столик с разложенным на нем товаром – дамской обувью «под змеиную кожу». Каждая туфля имела броский черный с золотым ярлык «Кооператив Элегант». А продавец… Ба, знакомые всё лица! Это же Стасик Романовский. Сто лет не виделись.
– О, какие люди! – воскликнул Стас, искренне обрадовавшись встрече.
Обнялись.
Стасик раздобрел, раздался вширь. Он и раньше-то не тощий был, а уж теперь…
– Рассказывай Макс. Как живешь?
– Хреново, – честно ответил Макс.
– Чего так? – удивился Стас.
– Да, вот… С февраля безработным становлюсь. Сокращают нас: меня и Леху Трофимова.
Макс обрисовал приятелю ситуацию. Стас живо откликнулся на его беду:
– Так давай к нам! В кооператив. Я тоже, мыкался: то здесь, то там… Математикой нынче не прокормишься. Вот обувь, она всегда нужна. Ха!
Макс замялся.
– А что я там делать буду? Туфли шить? Я не умею.
– Не бери в голову. Найдем и тебе применение. Кстати, права у тебя есть?
– Водительские? Нету.
– Жаль…. Ладно, пойдешь на курсы, получишь – не проблема.
Макс, обрадованный неожиданно свалившейся удачей, едва не забыл, что и Трофимову, как воздух, нужна хорошо оплачиваемая работа.
– А Леха? – спохватился Макс. – Его возьмете?
Стас покачал головой.
– Сейчас нет… Может позже. Понимаешь, мы недавно открылись. Не развернулись еще, толком. Вот телефон, – Стас достал из кармана визитную карточку. – Позвони мне через неделю, хорошо?
Макс сразу скис. «Через неделю»… Вилами по воде, оказывается, все написано: новая работа, высокие заработки… Стас известный трепач, наобещает золотые горы, и – в кусты. Однако, пренебрегать, пусть мизерным, но шансом, не стоило. Как мог, постарался Макс не показывать своего разочарования.
Расстались приятели на оптимистичной ноте.
3
О Лехе напрасно Макс беспокоился. Трофимов уже решил проблему хлеба насущного – подвернулось место сторожа на автостоянке. Для человека с высшим образованием не самая престижная, конечно, работенка, и не совсем по специальности, но «наваристая». График работы вполне приемлемый: сутки дежуришь, трое отдыхаешь. И делать особо-то, ничего не нужно: сиди в будочке, почитывай книги, музыку слушай, поглядывай, иногда, что там, да как. Ночь, правда, не спишь. Зарплата, разумеется, ерундовая, зато идет навар: все, у кого нет договора на постоянное место, платят сторожу наличными. Набегает неплохо.
Леха долго не раздумывал: в его положении привередничать не приходилось.
А вот Макс пребывал, по его собственному определению, «в подвешенном состоянии». Стас заверил его, что вопрос решается, но у них, внезапно, возникли определенные сложности и… короче, надо подождать.
Ожидание получилось долгим, как новогоднее похмелье. Пожалуй, не стоило вообще связываться со Стасом и его шарагой.
А с другой стороны… Макс стал замечать, что ему не очень-то и хочется выходить на работу. Утром можно было валяться в постели в свое удовольствие, а вечером читать допоздна, или телек смотреть. Отличная штука – безделье. А от угрызений совести имелась прекрасная отмазка: мол, бездельничанье его вынужденное, и закончится, как только решится вопрос с кооперативом. Праздность затягивала. Шла уже вторая неделя пребывания Макса, получившего в геологоуправлении расчет, в статусе временно неработающего. Проше говоря, Макс откровенно лодырничал. В десять утра, перекочевав с кровати на диван, сидел он, ленясь даже телевизор включить – подниматься не хотелось.
«Говорят, появились уже японские телики с дистанционным управлением. Заиметь бы такой», – мечтал Макс.
Ага, как же! Сиднем сидя и, при этом, что-то поиметь… Максу, вдруг, совестно стало за свое полурастительное существование. «Позвонить Стасу, пусть прямо скажет: да или нет. Если опять станет вола вертеть – послать его, и… податься, как Леха, в сторожа». Макс встал, решительно направился к телефону. Повторяя про себя: «Хватит, к черту», принялся кружилить диск. Уже на последней цифре он осознал, что машинально набрал не тот номер.
О Саше Макс думал постоянно, но позвонить не осмеливался. Собственно, он не знал, толком, куда звонить. Помнил наизусть старый ее телефонный номер. Который и набрал сейчас, совершенно неосознанно.
Спохватился, хотел дать отбой, но рука зависла над рычажком. А в трубке раздался знакомый голос:
– Алло.
– Здравствуй, – выдавил Макс.
– Максим?
– Я. Саша, как ты? Как чувствуешь себя?
– Спасибо. Все нормально.
– Правда!? – искренне обрадовался Макс. – Молодец.
Какое-то время каждый слышал в трубке лишь дыхание собеседника. Макс не хотел бередить Сашину рану расспросами. Она – просто растерялась.
– Ты как? – прервала молчание Саша. – Все в порядке?
– Да, как сказать… Относительно. У меня сейчас вроде отпуска, бессрочного.
– Ты что, болеешь? – не поняла Саша.
Макс стал объяснять. Саша слушала рассеяно, поддакивала «а-а, понятно», сочувствовала. Невеселый получился разговор. Макс понял: надо прощаться. И вдруг услышал:
– Приезжай ко мне. Сейчас.
Сказать, что Макс волновался, спеша на зов – ничего не сказать. Весь наэлектризованный, раздираемый противоречивыми чувствами, ехал он на удачно подвернувшемся такси; пульс зашкаливал, и тяжесть в ногах присутствовала, когда поднимался на лестничную площадку и звонил в дверь.
Саша открыла сразу.
– Проходи, Макс.
Он опять видел перед собой ту, хрупкую, почти субтильную девушку, какой запомнил ее с первой встречи в больнице. Сколько же лет прошло…
Саша была в тонком черном свитере, с закатанными до локтей рукавами и потертых джинсах. Короткая стрижка «под мальчика» очень шла ей, и даже болезненная бледность, оттененная одеждой, придавала аристократичность худенькому личику.
Макс, вслед за хозяйкой, прошел в ее комнату, где вся обстановка сохранилась с Сашиных «дозамужних» времен. Она усадила гостя в свое любимое кресло, дала ему в руки толстый альбом с фотографиями.
– Я кофе сварю, а ты пока фотки посмотри.
Показывать гостю семейный альбом – традиция давняя и очень удобная, помогает снять неизбежную неловкость, одновременно знакомя его, хоть и заочно, с домочадцами.
Сашин альбом не был семейным, в строгом смысле. Там преобладали Сашины фотки, в одиночку и с родителями, школьными и университетскими друзьями-подругами, большей частью в горах. И только две карточки относились к новой (и уже бывшей) семье Александры Ярошевской. На одной Саша с мужем были сняты на фоне зимнего леса; оба в лыжных костюмах и с лыжами в руках. Подписано: пансионат «Серебрянка». Вторая фотка, похоже, была последней – Саша и Николай на фоне знакомого Максу горного озера. На обеих карточках Саша улыбается, позируя; но улыбка ее, какая-то… вымученная, что ли. Молодая женщина словно жалеет о чем-то. Или беду предчувствует?
Саша принесла кофе.
– У меня немного «рижского бальзама» есть. Хочешь?
Макс кивнул.
Хозяйка достала из шкафчика красивую керамическую бутылку с пахучим настоем, долила себе и Максу в чашки. Кофе теперь чуть-чуть припахивал аптекой, и слегка «давал в голову».
– Вкусно, – похвалил Макс.
Он все еще смущался, словно подросток на первом свидании. Да и хозяйка, тоже. Как если бы они были школьниками и вдвоем курили, где-нибудь под лестницей.
– А где это, «Серебрянка»? – спросил Макс, сам не зная зачем.
Саша едва заметно вздохнула: Макс неосторожно коснулся незажившей раны. Но виду не подала.
– В Подмосковье… Там ведомственный пансионат. Наш, геологический.
– Да. Что-то такое слышал, – вспомнил гость. – А мне, знаешь, понравилось в вашем ведомстве… Эх, только привык, втянулся, и на тебе!
– Правда? Тебе понравилась геология? – удивилась Саша. – А я, наоборот… Похоже, сменю, профессию. Не мое это, понимаешь.
– В математики подашься?
– Нет, в юристы.
Саша с Максом глянули друг на друга и рассмеялись.
– Помнишь «Заразку»!? – воскликнул Макс. – Ох, и видок у нас был.
– Ага. Сплошная «желтоглазая ночь».
– А как на брудершафт пили, помнишь?
– Помню. – Саша состроила якобы недовольную гримасу. – А на другой день нас вытурили из бокса в общую палату. По вашей милости, между прочим.
Воспоминания окончательно растопили ледок скованности.
– Я все помню, Макс, – произнесла Саша с неподдельной грустью в голосе.
– Я тоже.
Макс поднялся с кресла, подошел к Саше, взял ее за руку. Она сидела, опустив глаза, увлажнившиеся от накатившей волны. У Макса возникло острое желание прижать ее к себе, приласкать, утешить, как плачущего ребенка.
– Саша…
– Не надо. Не говори ничего.
Саша тоже поднялась.
Макс не догадывался, что творилось в душе у молодой женщины, ставшей совсем недавно, – не прошло еще и полгода, – вдовой, и сейчас страстно желавшей близости с тем, кого, не сознаваясь даже себе, любила все эти годы.
«Пусть, – решила Саша. – Пусть меня осудят, назовут дрянной и развратной, пусть. Больше не могу и не хочу притворяться». Она прижалась к груди Макса.
– Саша, милая…
– Не говори ничего, – прошептала она.
Их губы встретились.
Мир исчез. Остались только Он и Она. И было им плевать, что потом скажут другие: осудят или оправдают…
Саша и Макс, отдыхая от бурных ласк, лежали на низкой тахте, уместившись головами на маленькой подушке-думке. Плед, которым они укрывались, полностью сполз на пол, но Максу не хотелось его поднимать.
– Бесстыдники мы с тобой, – сказала Саша с усмешкой. – Давай прикроемся, что ли.
– Не могу, – возразил Макс, – ты слишком красивая, чтобы прятать тебя под покрывало.
Саша хихикнула и, с деланной жеманностью протянула:
– У-у, негодник. Ты разглядываешь меня, словно…
– «Я любуюсь тобой, как Мадонной Рафаэлевой», – процитировал Макс.
– Мадонна нарисована одетой.
– Ну, как… Венерой Милосской.
– А та вообще, без рук!
Они расхохотались. Макс обнял любимую, обворожительно прелестную в ничем не прикрытой наготе, и притянул к себе.
– А мне на самом деле ни капельки не стыдно, – прошептала ему на ухо Саша. – Это плохо, да?
– Это замечательно, – ответил Макс, целуя свою ненаглядную.
Они совсем забыли о времени. И не услышали даже, как в квартиру вошли. Встрепенулись, когда дверь, предусмотрительно запертую на защелку, тронули снаружи, и раздался женский голос:
– Саша?
Макс стал судорожно шарить свободной рукой по полу в поисках пледа. Саша прижала к его губам палец и прошептала:
– Это муля.
Затем громко сказала:
– Муль, у меня гости.
Она крепко обняла любимого, словно желая защитить от всех напастей.
– Никому тебя не отдам, милый мой…
Макс отвечал на Сашины поцелуи, мысленно сетуя на вечную непруху. Что за напасть: стоит ему лечь в постель с женщиной, как кто-нибудь обязательно начинает ломиться в дверь.
Они еще с четверть часа не отпускали друг друга и целовались. Точнее, Саша не выпускала Макса из объятий. Но… продолжение стало невозможным.
Саша, поднявшись, накинула халатик. Быстро привела в порядок постель, помогла Максу застегнуть пуговицы на рубашке. Поправила ему волосы и, поцеловав на прощание, выглянула в прихожую. Убедившись, что там никого, проводила гостя до лестничной площадки.
4
Прошел слух, что город наводнили беженцы-армяне, что все они, как один, богатые торгаши, и что им без очереди(!) квартиры дают. В «компетентных органах» потом утверждали, дескать, слухи эти распространяли некие эмиссары из Азербайджана, чтобы поквитаться с армянами за Карабах. Не исключалась и вероятность прямого участия зарубежных радикально-исламистских организаций, разыгрывающих «мусульманскую карту» в Средней Азии. Оппозиционеры же, заявили: все это – провокация московских властей и КГБ. Так или иначе, а в топку перегретого котла подлили керосину. Градус озлобления достиг критической отметки.
Двенадцатого числа перед правительственным зданием стала собираться толпа. Митинговали, орали: «Долой армян!», требовали, чтобы к ним вышел Главный. Ближе к вечеру настроение толпы переросло в ультрареволюционное. «Армянский вопрос» отошел на второй план. Под крики «Долой Махкамова*!» орда, подогревшаяся анашой, ринулась на штурм, толкая перед собой пустой троллейбус. В окна цековского здания полетели булыжники – оружие пролетариата, и бутылки с «коктейлем Молотова». Запахло жаренным. – – *) Прим. Махкамов – в то время Первый секретарь, глава Таджикистана (авт.)
В ответ из здания стали стрелять. Сначала в воздух, потом – на поражение.
Толпа отступила. Но не угомонилась, а покатилась по центральной улице, вымещая озлобление на всем, что попадалось под горячую руку. Перемещение неуправляемой орды сопровождалось хрустальным звонов разбитых вдребезги витрин, треском переворачиваемых киосков, возбужденными криками, воем и топотом.
Алишер, тот самый шофер, о котором рассказывал Максу Трофимов, случайно оказался на перекрестке возле ЦУМа. Он увидел, как из проема высаженной витрины какие-то люди вытаскивали коробки – грабили магазин. Алишер бросился к стоящему у стены милиционеру и закричал по-таджикски:
– Ты что, не видишь!? Смотри, что они делают!
«Страж порядка» только испуганно моргал. А потом и вовсе исчез, растворился в переулках.
Толпа постепенно рассосалась по боковым улицам. На время бесчинства прекратились.
В тот день Макс в город не выходил, и о случившемся узнал, когда вечером включил телевизор. На местном канале показывали одни и те же кадры: орущую толпу, троллейбус, используемый в качестве тарана, летящие пылающие бутылки, клубы дыма, валящие из разбитого окна, бегущих людей, опрокинутую будку «спорт-лото»… Диктор попеременно, по-таджикски и по-русски, говорил о «массовых беспорядках, спровоцированных хулиганскими элементами с подачи деятелей радикальных группировок».
Макс поспешил к телефону: узнать, все ли у Саши в порядке, не случилось ли с ней чего. Только напрасно он мучил телефон, пытаясь прорваться через шквал звонков. Телефонные линии, должно быть, раскалились докрасна и готовы были полопаться от перегрузок.
Впрочем, Саша дозвонилась сама.
– Как, там, у вас? У нас все тихо…
Макс подошел к окну. С улицы доносился лишь шум редких, в этот поздний час, машин.
Город засыпал, чтобы завтра проснуться другим. Прошедший день поделил историю города на «до» и «после». Он переживет еще не одно трагическое событие, будет получать и залечивать раны, быть может, он станет самым красивым и современным городом, а может, захиреет окончательно.
Вот только прежним ему не быть уже никогда.
5
Тринадцатого, с утра, на улицах было спокойно Только в центре появились БТРы, охраняющие Важные Объекты: госбанк, главпочтамт, здания правительства. Да еще очереди стояли в хлебных отделах магазинов – наиболее предусмотрительные решили запастись хлебушком.
Однако, спокойствие это было видимым. Все ждали: что-то будет. Часам к десяти к Центру с разных сторон, группами, потянулись люди, преимущественно молодые: студенты, жители окрестных кишлаков и просто городская шпана. На сей раз толпа собралась на Главной площади. Продолжили митинговать, орали в мегафоны, произносили пламенные речи. Про армян больше не вспоминали. Призывали разобраться с теми, кто отдал приказ стрелять в «мирных граждан», к тому же, выставили явно провокационное требование: захоронить на площади перед зданием ЦК убитых в ходе вчерашнего расстрела, и переименовать это место в «площадь Шахидон (Мучеников)».
