Текст книги "Беспокойные дали"

Автор книги: Сергей Аксентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

3

Должность начальника училища специфическая. Обычно средний срок пребывания на этом руководящем посту три-четыре года. Назначают сюда, порой, больных, погоревших или неудачливых адмиралов для дослуживания, а также вернувшихся из загранкомандировки, оказавшихся после реорганизации не удел или «прыгунов с трамплина», проще говоря, «блатных» капразов, охочих до адмиральских погон.

Каждый вновь назначенный на эту должность, если конечно, он по натуре не революционер, быстро понимает, что в учебном процессе, как и в медицине, главное «не навредить». Усвоив это, новый начальник подыскивает себе занятие по душе и отдается ему как юная куртизанка: сначала робко и стыдливо, а затем, войдя во вкус, с азартом, доходящим до исступления. Сфера приложения нерастраченной энергии, амбиций и народной смекалистости не ограничена: начиная от тотальной борьбы с курением и заканчивая эпохальными стройками местного масштаба. Когда начальник при деле, всем хорошо: курсанты учатся, педагоги учат, командиры командуют, политработники «блюдут», тыловики «темнят», а учебный караван продолжает свой путь, даже не почувствовав смены погонщика.

Хуже, если к рулю корабля знаний становится революционер. Тут можно ожидать самых невероятных сальто-мортале. Тогда матросам-аборигенам учебного судна приходится на ближайшие три-четыре года впадать в нирвану и терпеливо ждать.

Контр-адмирал Василий Васильевич Демидов ехал к новому месту службы в подавленном состоянии. Пожар на БПК, гибель лейтенанта во время ночного приема боезапаса в море и суицид матроса образовали такую убойную взрывную смесь, что бутафорское чеховское ружьё – судьба, которое, как известно, стреляет раз в жизни, шарахнуло по комбригу без промаха. Его сняли с должности и отправили начальником училища в Баку. Из Корсакова Демидов уезжал с тяжелым чувством вины перед родственниками погибших, под молчаливосочувствующие взгляды сослуживцев и липкий шепоток бабских домыслов и сплетен.

На дивизии он вырос с лейтенанта до адмирала. Честно прошел все ступеньки не легкой корабельной службы. Качающуюся «железку» в душе материл и проклинал не раз, но потаенно и нежно любил, как может любить только скиталец-моряк. И всякий раз, потолкавшись дома пару недель очередного отпуска, бросал к чертовой бабушке хрустально-диванный уют и сматывался на корабль, при этом твердо обещая себе, жене и детям, что уж на следующий год обязательно заберет семейство и на всю отпускную катушку закатится или в санаторий или к родственникам на Урал.

После серых сахалинских скал, грязно-рыжего весеннего снега и вечно штормящих вод залива Анива училище показалось Демидову землей обетованной. Казалось бы, здесь в самый раз забыть все невзгоды, окунуться в жизнь тихой учебной заводи, и не спеша тянуть оставшиеся годы до «заслуженного отдыха». Но тяготился Василий Васильевич своей новой должностью. Всё никак не мог приноровиться к размеренному ритму, никак не мог уяснить свое место, задачи и роль в циклическом процессе, где всё до последнего винтика отлажено, отрегулировано, запрограммировано на десятилетия вперед: набор – выпуск – набор – выпуск. И есть ли он, нет ли его на месте, раскрученный маховик никак на это не реагирует…

Помыкавшись так с полгода, Демидов на одном из совещаний откровенно признался своим замам:

– Не пойму я своего места и роли в училище. Утром выйду на плац – пустота. Только птицы щебечут, да училищные собаки слоняются. В обед выйду – опять пустота. Солнце жарит. Ни птиц, ни собак. Вечером – полумрак и всё та же пустота. Постою, посмотрю, вернусь в кабинет – тоже пустота. За день пару звонков из ВМУЗ да с флотилии. Ну, разве ещё пару совещаний. Вечером гора бумаг для подписи. Аж рука немеет. Вот и вся деятельность.

Замы тактично соглашались, «конечно, училище не бригада надводных кораблей. Ни учений тут, ни боевых дежурств, ни выходов в море, ни стрельб. Зато здесь начальник училища сам себе хозяин – выбирай дело по душе и трудись. Можно, например, как его предшественник, заниматься озеленением, подбирать и культивировать редкие породы деревьев или кустарников, разводить цветочные клумбы или устраивать фонтаны с подсветкой. Можно найти занятие по строительной части. Так лет десять назад, благодаря энтузиазму тогдашнего начальника училища, построили открытый плавательный бассейн. Можно, наконец, заняться обустройством собственной квартиры или дачи. Да мало ли чем может заняться начальник училища, не обремененный особыми делами, имея связи, особенно в таком городе как Баку…»

– Всё это не то, – выслушав своих многоопытных замов, отрубил Демидов. – Это бирюльки для пенсионеров, а я боевой адмирал. На флоте моё место, а не в садиках-огородиках.

Офицеры кивали головами: да, мол, понимаем – служба превыше всего! Но что при этом думал каждый – трудно сказать.

А вот контр-адмирал Демидов после этого разговора написал откровенное письмо главкому с просьбой перевести из училища в любую боевую часть.

Вскоре пришел приказ о назначении его командиром бригады ОВРа на Северный Флот…

Затертый штамп – «природа не терпит пустоты», но куда денешься, если это так? Вот и адмиральские кабинеты тоже не терпят пустоты, хотя они и не продукты природы. Не успел Василий Васильевич добраться до заполярных сопок, как в его бывшем кабинете обосновался новый хозяин.

Капитан первого ранга Бутырин Ростислав Матвеевич, холеный мужчина сорока семи лет, доктор военных наук, прибыл из подмосковного закрытого НИИ, где длительное время возглавлял научный сектор. Какими ветрами околостоличного доктора наук занесло на южную оконечность Апшерона, никто толком не знал. Злые языки поговаривали, что где-то, в чём-то он «дал маху» и поэтому подведомственный ему сектор при первом удобном случае прикрыли. А так как человек он был не без связей, то друзья помогли ему скомпенсировать потерю научного кресла в престижном НИИ креслом адмиральским, пусть и в каспийской Тмутаракани. Поколебавшись, Ростислав Матвеевич разумно решил: «Адмиральские погоны на земле не валяются, а из всякой ссылки при соответствующей настойчивости рано или поздно можно вернуться в края цивилизованные».

Немного осмотревшись, собрал он офицеров и поведал:

– Познакомился я с состоянием дел в училище и ужаснулся! – выждал паузу пристально вглядываясь в зал и продолжил:

– Педагогов и воспитателей с учеными степенями и званиями у нас кот наплакал!

Военный люд заерзал и тихо загудел.

– Отныне, – торжественно, словно на присяге произнес будущий адмирал, – беру этот вопрос под свой личный контроль! Начальник отдела кадров!

– Есть! – вскочил и вытянулся в струнку сухопарый капитан 2 ранга Морошкин.

– Завтра к утреннему совещанию представить мне перечень должностей, которые должны замещаться офицерами с учеными степенями и званиями. Садитесь! – махнул рукой, словно отрубил.

– Заместитель по учебной и научной работе!

– Есть! – простуженным фальцетом отозвался тщедушный капраз Еловой.

– Не надо водку из морозилки пить, – коряво пошутил Бутырин.

Еловой с перепугу закашлялся.

– Значит так, – не дожидаясь пока тот придет в себя, приказал Бутырин,– списки всех адъюнктов и соискателей – мне на стол. Я сам буду им гайки закручивать! А вас, Алексей Петрович, – повернулся он к одиноко сидящему за столом президиума начальнику политического отдела, – попрошу провести соответствующую работу среди аппарата политотдела, начальников факультетов и их замов. Они воспитатели, вот пусть и пишут диссертации на воспитательно-патриотические темы.

Начпо учтиво закивал и многозначительно улыбнулся.

– И ещё, объявляю, что отныне начфаки это Дэ-Ка– Ны! Как в порядочных вузах. И спрос с них за науку будет жесткий. Понятно?

…Лето жарило на всю катушку. В стеклянной рубке дежурного, словно в аквариуме без воды, жадно заглатывали остатки неизрасходованного кислорода дежурный по факультету капитан 2 ранга Кирилл Огурцов, человек желчный, убойно-острый на язык, и его помощник пятикурсник Хо Ли Куань, юркий парнишка всегда приветливый, улыбающийся и учтивый. Огурцов укрылся в комнате отдыха, рассупонился и сторожко задремал.

Над столом вспыхнула и истерично замигала красная лампочка.

– Начфак вызывает! – крикнул Куань

– Хоть бы в воскресенье оставил свою писанину. Торчит на факультете, как бельмо в глазу, – чертыхнулся Огурцов.

Дверь кабинета начфака была распахнута. Потолочный вентилятор лениво крутил обвислые лопасти, нехотя перемешивая очень горячий верховой воздух с почти горячим низовым. За столом в майке, с накинутым на шею мокрым полотенцем, обливаясь потом, сидел недавно назначенный начальник факультета Нурсултан Тагатович Ахтырбаев – тучный капитан 1 ранга с круглым, в мелкую рябинку, добродушным лицом. Под столом стоял большой эмалированный таз с водой. В него Нурсултан Тагатович пристроил свои босые волосатые ноги.

Как и все казахи, он был по-детски доверчив и болезненно восприимчив к подначкам. Указания свыше исполнял, не рассуждая, трагически серьёзно. Тезис начальника училища – все в науку он расценил как боевой приказ и неделю досаждал начальнику кафедры марксизма-ленинизма и своему заму по политической части, требуя актуальной темы для разработки диссертации. Получив, наконец, желаемое, с решимостью камикадзе ринулся на штурм научного Эвереста, твердо для себя определив, что чем больше он перепишет цитат из книг, тем солиднее будет диссертация. Надо отдать должное напористости соискателя – трудился он до исступления, почти не выходя из кабинета, прихватывая субботы и воскресенья, чем и вызвал ропот своих замов. Фанатичное рвение шефа их здорово раздражало. Оно требовало больших дополнительных затрат душевной энергии для имитации собственной бурной научной деятельности. А, поскольку всякие дополнительные энергозатраты быстро истощают психику, то обстановка на факультете стала нервной и взрывоопасной, словно перед близкой баталией. Замы, психуя на упёртость начальника, переругались друг с другом, «сливая» накопившиеся опасные заряды скрытого электричества на дежурную службу. Дежурить по факультету стало сущим адом. Без солидного запаса юмора нервы к концу суток превращались в клубок проводников под высоким напряжением. Только Нурсултан Ахтырбаев, как индийский йог во всем этом вселенском бедламе был спокоен и отрешен, продолжая крапать свой бесценный научный опус.

– Вот что, – увидев вошедшего дежурного, произнес начфак, – возьми список литературы, пойди в библиотеку и подбери мне книги. Да смотри, ничего не пропусти!

– Тяжело, наверное,– сочувственно осведомился Огурцов.

– Не то слово! – искренне отозвался Ахтырбаев, обрадованный тем, что хоть кто-то в этом аду ему сочувствует, – Каторга! А что делать? Ты же слышал, что на совещании потребовал начальник училища?

От волнения он пошевелил пальцами ног. Вода в тазу приятно забулькала.

– Тебе, что!– вздохнул Нурсултан Тагатович, – ты молодой. Всё у тебя впереди. А вот мне вот-вот пятьдесят, – ему явно хотелось выговориться, – и на хрена мне вся эта канитель? Но послужить ещё годков пять хочется. Вот и пишу.

–А что за тема? – кивнул Огурцов на россыпи исписанных корявым почерком листов.

– «Героизм комсомола Закавказья в боях на Малой Земле» – торжественно зачитал начфак.

– О-о! Тут важно охулки на руку не класть! – многозначительно протянул Огурцов, исподволь наблюдая за реакцией Ахтырбаева

– Что? Что? – не понял шеф.

– Это в том смысле, – ответствовал Огурцов, – что надо торопиться пока ветер дует в паруса!

Подождав пока начфак придет в исходное миролюбивое состояние, дежурный с многозначительной интонацией в голосе продолжил:

– Рассказывают, в хрущевские времена один мужик представил к защите диссертацию: «Некоторые проблемы районирования засухоустойчивых сортов кукурузы на приусадебных участках Мурманского Заполярья». Четыре года угрохал. А тут бац, и Никиту Сергеевича сняли!

–И что? – насторожился Нурсултан Тагатович.

Огурцов сделал вид, что не расслышал. Рассеянно взял со стола исписанный листок, углубился в чтение, как-то неопределенно покачивая головой.

– Ну и что же с мужиком-то, – настойчиво переспросил Ахтырбаев.

– С мужиком-то? – Не отрываясь от чтения бумаги, протянул Огурцов, – нормально с мужиком – помер!

– Это ты брось,– замахал на него начфак. – Какие-то дурацкие у тебя Огурцов, шуточки. Иди, лучше принеси книги, да службу правь, как положено, а то всё торчишь в комнате отдыха у вьетнамцев за телевизором.

После «судьбоносного» совещания все разговоры среди офицеров кафедры крутились не как раньше – вокруг женщин, автомобилей и приусадебных участков, а исключительно вокруг публикаций, апробаций и диссертаций. Кирилл Огурцов же к свалившейся научной напасти отнесся прагматично. В отличие от остальных, он начал не с темы и развернутого плана-проспекта диссертации, а с изучения «Положения о присуждении ученых степеней и званий» и справочника «Научного работника», из коих извлек массу полезной для себя информации. Так, например, он установил, что соискателю для работы над диссертацией положено еженедельно иметь один методический день. То есть читай – лишний выходной. Его нельзя загружать служебными обязанностями по субботам и воскресеньям. Это совсем здорово. Для апробации научных разработок соискатель имеет право на не менее чем две оплачиваемые командировки в год. Значит, если «подвизаться» в академии, то можно, кроме отпуска «на шару» минимум два раза смотаться в Ленинград. И ещё много чего в этих умных документах оказалось «положено» будущему ученому. Правда, все предоставлялось лишь «при успешном выполнении плана написания диссертации и положительном заключении кафедры о проделанной работе». Однако сие для Огурцова было несущественно, и потому он не стал утомлять свое внимание на этих деталях.

Следуя советам классика советской эстрады, Огурцов решил, что на данном этапе «главное запустить „дурочку“!», а дальше действовать по принципу корабельных штурманов: «упремся– разберемся!»

Окончательно «созрев», явился к Пятнице и с ходу озадачил шефа:

– Ренат Константинович, для согласования темы диссертации мне нужна научная командировка в ленинградскую военно-морскую академию.

– Что уж прямо – таки в ленинградскую, а может быть, подойдет что – нибудь поближе, например, Каспийская флотилия? – дипломатично начал оборону начальник кафедры.

– Флотилия – это мелко и несерьёзно, – отрезал Огурцов. – Я в академии под руководством профессора Брыльского писал дипломную работу на тему: «Стохастические процессы в трехкомпонентном акселерометре стратегической крылатой ракеты». Это даже не завтрашний, а послезавтрашний день ракетной техники.

Пятница иронически улыбнулся:

– Ну, зачем уж так далеко углубляться? Мы ведь не в НИИ, и кафедра – не проблемная научная лаборатория. И потом, дипломная работа и диссертация, как говорят в Одессе, «две большие разницы». У нас нет, и у вас тоже не будет тех возможностей, какие имеются в НИИ или академии. Мне кажется, уж если браться за научную работу здесь, в Баку, то следует исходить из двух основных соображений: решать конкретную и нужную для повышения боевой готовности флота научно-техническую задачу и углубить свои знания в той области, в которой вы сейчас работаете. Поверьте, важных и даже неотложных проблем сегодня на флоте более, чем достаточно. А глобальными вопросами ракетостроения пусть занимаются узкие специалисты. У них для этого есть всё.

– Как вы не понимаете, – горячился Огурцов, – я хочу заниматься крупным делом, а не флотской мелочевкой. Мелочевку пусть решают те, у кого от лекционного талмудизма высохли мозги.

– Вот это вы зря, – оборвал его начальник кафедры, – так пренебрежительно отзываться о коллегах, с которыми работаете всего чуть больше года, по меньшей мере, неучтиво. Вообще заносчивость и апломб не лучшие аргументы в научных делах…

Неловкое молчание прервал телефонный звонок.

– Через десять минут буду, – бросил в трубку Пятница и смерил насупившегося Огурцова долгим оценивающим взглядом:

–Я советую вам Кирилл Матвеевич запомнить одно очень толковое высказывание Теодора Рузвельта: «Делай, что можешь, с тем, что имеешь, и там, где ты есть». Надеюсь, вы не станете утверждать, что это сказал человек, у которого высохли мозги? А относительно вашей напористости с Ленинградом поступим так: к следующему заседанию кафедры вы подготовите небольшое сообщение, в котором изложите ваше видение предполагаемой работы: цель, задачи, актуальность, способы решения. Всё это доложите на совместном заседании нашей кафедры и коллег – прибористов. После обсуждения примем решение о командировке в военно-морскую академию.

– Я, конечно, выполню ваше указание, – заносчиво ответил Огурцов, – вот только сильно сомневаюсь, что найдутся специалисты, которые способны вникнуть в существо дела. Эта тема из разряда очень «закрытых» и я не уверен, что о ней вообще, что–нибудь, слышали.

– А вы не сомневайтесь! – отрезал Пятница, – Степень понимания будет зависеть от четкости и компетентности вашего доклада

…Доклад был пространным и бездоказательным. Чувствовалось, что выступающий владеет темой поверхностно. На вопросы отвечал путано и неконкретно, в основном упирая на совершенную секретность этого вопроса. В итоге никто не понял, что же предполагает разрабатывать Огурцов. Замороченные бесплодной дискуссией коллеги решили дать ему возможность съездить в академию, определиться там окончательно с темой и по возвращении заслушать вновь.

Однако ни потом, по возвращении из Ленинграда, ни год спустя ясности в научных делах Огурцова не прибавилось. На заседаниях кафедры, где ему приходилось отчитываться об очередной командировке, он забивал всем головы потоком околонаучных фраз, потрясал свитками машинных распечаток, требовал дополнительных научных консультаций в головных НИИ Москвы и Ленинграда, а по возвращении оттуда всё начиналось сначала…

Через два года вдруг выяснилось, что «научные командировки» Огурцов тратил на «пробивание» себе места в ЛенВМБ. А в академии, на кафедре, где пронырливый капитан 2 ранга пристроил себя соискателем, его практически не видели. Номинальный научный руководитель, уволился в запас и убыл из академии.

Огурцова наказали по строевой и партийной линиям, но дело было сделано пришел приказ о переводе оборотистого соискателя в Кронштадт, в школу техников Балтийского флота…

Вскоре после «дела Огурцова», убыл в родной НИИ и Ростислав Матвеевич Бутырин. Там изменилась конъюнктура в благоприятном для него направлении. Получив контр-адмирала, он был назначен на должность заместителя начальника НИИ по научной работе. Научный блицкриг на ниве просвещения не состоялся. В училище все облегченно вздохнули и занялись, наконец, учебным процессом. А те, кто действительно серьёзно работали над диссертациями, успешно защитились, каждый в своё время. 4

Как-то так получалось, что вот уже третий год подряд в середине декабря Платонов оказывался в столице. На этот раз в первопрестольную его привели дела научные. Вызвал как-то Пятница и повел такой разговор:

– Андрей Семенович, пришло приглашение из МВТУ имени. Баумана на научно-технический семинар. Тема: «Газовая динамика внутрикамерных процессов ракетных двигателей». Это как раз то, чем вы занимаетесь. Так?

Андрей утвердительно кивнул, с удовлетворением отметив, что у начальника особый дар: казалось, даже не вникая в суть личных научных интересов своих подчиненных, он четко формулировал существо волнующих их вопросов.

– Поэтому, если не возражаете, отправляйтесь-ка на этот семинар. Настала пора, как говорится, «на людей посмотреть и себя показать». В секретном отделе ознакомьтесь с приглашением и готовьте краткое сообщение.

Его выступление на семинаре вызвало интерес. В перерыве к нему подошли сразу несколько человек. Один из них – оказался начальником отдела НИИ. Он пригласил Платонова к себе на фирму для более детального разговора. Туда как раз и спешил Андрей, лавируя в людской толпе, медленно плывущей по подземному переходу. Уже почти на выходе, он натолкнулся на парня в длинном бостоновом пальто. Парень обернулся, и оба остолбенели.

– Макс! Ты? – не веря глазам, заорал Андрей

– Андрюха! Какими ветрами в столице? – кинулся к нему Максим.

Их толкали, стыдили, материли, а они, пораженные внезапной встречей, ничего и ни кого не замечая, тискали друг друга в объятьях…

Дружба их была неровной ещё со школьной скамьи. После непродолжительного бурного общения, о котором говорят «не разлей вода», оба вдруг, без видимых причин, охладевали друг к другу на несколько лет. Потом опять всплеск взаимной притягательности и снова долгий разрыв в отношениях.

И внешне и внутренне они были антиподы: длинный, худой и ироничный, Максим Горский, и невысокий, сухощавый, всегда сосредоточенный и малообщительный Андрей. Макс рано начал приударять за девчонками, обожал шумные компании. Одно время увлекался, поэзией. Особенно запрещенными в ту пору Ахматовой и Мандельштамом. Андрея же больше тянуло к технике и спорту. Шумных компаний он не любил. Всегда в них скучал, отбывая номер. Отношения с девчонкам тоже как-то не складывались. Скорее всего, им было с Платоновым не интересно.

Трудно сказать, что объединяло Андрея и Макса. Быть может, безотцовщина (у Максима отец погиб в январе 1943 под Сталинградом, а у Андрея – не вернулся после войны в семью) и ранняя самостоятельность, а может, стремление свободолюбивых натур найти творческое приложение своим быстро растущим энергетическим потенциалам.

После школы Макс сразу поступил в политехнический институт, а Андрей, не добрав двух баллов в авиационный, подался на завод. Через год уехал в училище. Погорев на пьянке, отслужил год на флоте, снова вернулся в училище, закончил его и получил назначение на Северный флот. Макс же, двумя годами раньше защитив диплом инженера-механика, подался в бега, так как ехать по распределению в захолустный уральский Миасс напрочь отказался. Осел на юге, в Темрюке, откуда через год прислал открытку на мамин адрес, а та переправила её Андрею в училище. Он писал: жизнью доволен, бесконечно рад морю, солнцу, сухому вину, рыбе, овощам и красивым казачкам. Работает в техникуме. Преподает «детали машин». Андрей ему написал о себе, но ответа не последовало.

Накануне отъезда из дома на Север после первого офицерского отпуска объявился Паша, приятель и напарник Макса по Темрюку. Сославшись на большую занятость, от встречи отказался. В коротком телефонном разговоре сообщил, что Макс обретается под Москвой в Реутово. Устроился там в техникуме всё с теми же «деталями машин». В Москве имеет подружку, на которой вот-вот должен жениться. Дал её телефон.

…До отправления поезда Москва – Мурманск оставалось пару часов. Послонявшись по привокзальным окрестностям, Андрей вспомнил про телефон. Позвонил без всякой надежды. Трубку взял Макс… и Платонов застрял в Москве почти на неделю. Благо эта неделя была предусмотрена у него в отпускной «заначке» для «вентиляции» кадровой обстановки на доблестном Северном флоте.

На подружке с редкостным именем Аксинья Макс действительно женился и перебрался в Москву. Молодоженов приютили родители Аксиньи в небольшой двухкомнатной квартире. Аксинья работала секретарем референтом, а Макс оформлялся инженером по кадрам в отраслевой институт. Ребята быстро перезнакомили Платонова со всеми своими приятелями, сопровождая каждое представление свежеиспеченного флотского лейтенанта веселыми дружескими пирушками.

Штатские люди никогда не тянувшие лямку воинской службы, как заметил Платонов, относятся к военным или презрительно, не скрывая, что считают их бездарями и нахлебниками, или ханжески раболепно, приписывая им не существующие жизненные блага и фантастические заработки. Но к морякам, у цивильной российской публики с давних времен отношение особое. И чем дальше в глубинку, тем трепетнее и сердечнее. При виде морячка равнодушным не остается в России ни стар, ни млад, а уж о женщинах и говорить не приходится. Возможно, вселенская любовь к морякам – это своего рода ностальгия, импульсивное шевеление в душах сухопутных соплеменников полуистлевших генов древних прапращуров, которые в далеком мезозое однажды вышли из темных океанских глубин на земную твердь, да так и остались на поверхности?

Так это или не так, но в те дни Андрей явно ощущал на себе завистливо – влюбленные взгляды московских тусовок, куда водили его на показ Аксинья и Макс. И это льстило. Всеобщая восторженность достигла апогея на прощальной вечеринке, когда уже все изрядно взбодренные выпитым, пустили по кругу кубок – плафон, снятый с люстры в честь будущего северянина. При трепещущем свете фронтовой коптилки сделанной из старой гильзы артиллерийского снаряда, под торжественный речитатив присутствующих: «На Полярных морях и на Южных по изгибам зелёных зыбей…» Андрей, поклонившись на четыре стороны света, первым испил «огненной воды». Затем ему вручили зонт и «буденовку», чтобы атмосферная влага не попортила светлой головы северного первопроходца, валенки с галошами, чтобы с земной мокротой в изнеженное южное тело не проникала злодейка хворь и библиотечку «Сокровища лирической поэзии» – чтобы в полярной глуши не остывала душа…

…А потом… Потом они вяло переписывались с Максом ибо новостей ни у того ни у другого особых не было, а жизненные интересы у каждого были разные. И переписка заглохла сама собой. О существовании друг друга оба от случая к случаю узнавали окольными путями от общих знакомых и родных.

И вот эта неожиданная встреча в подземном переходе почти через десять лет.

…Низкий стеклянный столик был изящно сервирован. После традиционных тостов «За встречу!», «За хозяйку!», «За тех, кого нет!» разговор вошел в неспешное русло «А как там у вас?». Около десяти вечера Аксинья, пожелав друзьям приятной беседы, ушла укладывать восьмилетнего Олега. Они остались вдвоём. Долго молчали, разглядывали друг друга, прикидывали в уме, как поработали над ними годы.

«Макс плохо выглядит, – мысленно отмечал Андрей.– Землистое, аскетически нервное лицо. Вкалывает, наверное, „по-чёрному“ и зашибает не в меру – вон какие мешки под глазами».

Перехватив изучающий взгляд Андрея, Горский разлил по рюмкам водку, кивнул: «выпьем!». Похрустел огурчиком и нехотя начал:

– Ты думаешь в столице райская жизнь?

– С чего ты взял, что я так думаю? – удивился Андрей

– Думаешь, думаешь. Квартира в центре Москвы, дорогая мебель, машина. Не ты первый так думаешь, – с ожесточением продолжал он. – Так вот знай, что столица это большая крысиная помойка, в которой идет постоянная борьба за выживание. По головам, по спинам, а если надо, то и по трупам – только вперед, только вперед. Без остановки. Иначе затопчут.

Макс снова налил. Жестким прострельным взглядом вперился в Андрея:

– Здесь нужны не мозги. Вернее нужны особые мозги. Чтобы двигаться по служебной лестнице, ты должен напрочь забыть о своем самолюбии, своих амбициях, своих способностях. Но, зато должен чувствовать шкурой, волосами, обонянием коньюктуру каждого дня, значимость каждого жеста, каждой фразы и желания шефа. Помнить наизусть дни рождения не только его и всех замов, но и всех их родственников, включая любимого попугая Кешу. И не просто помнить, а ненавязчиво, со вкусом, и главное в резонанс настроению приносить свои поздравления. Ты должен отслеживать отношение к себе и при первых признаках снижения к тебе интереса находить способ вновь доводить его до устойчивого состояния. Ты должен быть всегда под рукой, но не на глазах. И многое, многое чего ещё ты должен…

– По-моему, ты устал и на кого-то или на что-то сейчас обозлен, – попытался «закрыть» эту тему Платонов.

Но Горский уже «закусил удила» и остановить его было невозможно. Андрей, откинувшись на спинку кресла, приготовился слушать.

– Хренотня! Уж если на кого и обозлен, так на самого себя.

– Ну, уж тебе-то, как говорится, нечего Бога гневить! – пожал плечами Платонов.

– Брось ты, – оборвал его Макс. – Это внешне всё просто и красиво, а знаешь ли ты, дружище, каким образом всё это досталось?

– Не знаю. Да и незачем мне это знать. Чужая жизнь – потемки. А в потемках лучше не шастать.

Горский снова разлил по рюмкам.

– Может, хватит? – спросил Андрей.

– Не хватит! – рявкнул Макс.

В комнату заглянула Аксинья:

– Ты можешь потише? Ребенок спит!

Платонов поднялся:

– Давай на этом закруглим. Мне ещё ехать в Химки

– Сиди! Сегодня ты мой гость и никуда не поедешь! Нам надо поговорить!

– Завтра и поговорим. Зачем создавать лишние хлопоты Аксинье?

– Не завтра. Сегодня! – крепко сжал Андрея за локоть Макс.

Было видно, что норму свою он уже перебрал, и теперь важно было его сдерживать.

…Макс сидел с запрокинутыми за голову руками, сосредоточенно вглядываясь в висевшую напротив картину. На ней пыльный проселок петлял среди спелой ржи. Вдоль обочины лепились сиреневые головки репья и колючего татарника, да стайки белых ромашек. Поодаль небольшая березовая рощица, обласканная знойным ветерком, а вдали зеленела стена соснового бора. По лазоревому полуденному небу плыли пышные копны белых облаков.

– Хочу домой! В Сибирь! – глянув на Андрея, выдохнул Макс.– Мне надоело пресмыкаться и лизать задницы всем этим столичным ханжам.

Андрей никак не отреагировал на его стенания.

– Платонов, я завидую тебе! – неожиданно объявил Горский.– Я всю жизнь завидую тебе! – почти простонал он.

– Нашел, кому завидовать – пожал плечами Андрей.

–Не паясничай Платонов, – оборвал его Максим.– Ты всегда был в моем понимании очаровашкой; – пьяно настаивал Макс. – Именно очаровашкой в классе, в спорте, потом – синегюйсовым курсантом моряком, золотопогонным лейтенантом флота Российского. Этаким Печориным двадцатого века. Тогда, в последнюю нашу встречу, когда провожали тебя на Север, ты, не прилагая ни грамма усилий, посводил с ума всех наших девчонок. Марина, та, что подарила тебе, олуху, свою любимую библиотечку «Сокровищ мировой поэзии», как последняя дура, потом убивалась по тебе, а ты даже не соизволил написать ей и поблагодарить. Ты жестокий и эгоистичный, Платонов. Ты надменно проходишь через всех нас, как ледокол через сплоченные льды. Ты прёшь вперед сосредоточенно и твердо, не оглядываясь по сторонам, не замечая боли и страданий других, совершенно не заботясь о том, что творится там, за кормой в кильватерном следе твоих винтов…

– Аркадий, не говори красиво! – усмехнулся Платонов.

– Причем здесь Аркадий? – взвился Горский.

– Классика надо знать! – ответил Андрей. – Так тургеневский Базаров урезонивал своего друга

– Зря тратишь свою эрудицию, – огрызнулся Макс, – здесь нет прекрасных дам.