Текст книги "На задворках "России""

Автор книги: Сергей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Касательно последнего даже сочинил для главного редактора целый манифест. Привожу его с незначительными сокращениями:

"Главному редактору журнала "Новый мир”

С. П. Залыгину

О ПЕРЕРЕГИСТРАЦИИ ЖУРНАЛА

В настоящее время возникла необходимость перерегистрации журнала "Новый мир” как средства информации (в Роскомпечати) и как предприятия (в Регистрационной палате). Дело идет медленно – в значительной мере из-за того, что у сотрудников (в том числе тех, кто непосредственно занят перерегистрацией) нет ясности в отношении статуса журнала и предпочтительной формы его существования... Втискивание некоммерческого, неприбыльного издания, каким останется в новых условиях наш журнал, в искусственные рамки коммерческого предприятия (будь то АО, ТОО или что-то еще), является некорректным. Подобная вывеска лишь смущает наших читателей и партнеров и уменьшает шансы на получение необходимой журналу помощи и на снижение налогов.

В сложившихся условиях я вижу только один путь к стабильному, устойчивому положению журнала при сохранении его полной независимости.

1. Учредителем журнала с полным правом может стать возглавляемая Вами "большая редколлегия”, которую на этот случай можно пополнить новыми авторитетными членами, действительно пекущимися о журнале и способными оказать ему реальную поддержку. Этой редколлегии придается статус Попечительского Совета с правом назначать (а не выбирать списочным составом работников) главного редактора, задавать журналу направление, изыскивать средства на его издание.

Такая форма учреждения кажется мне более надежной и больше соответствует интересам литературного журнала. Она защитит "Новый мир” от попадания в случайные руки и других случайностей, закрепит за ним вес и авторитет, соответствующие весу и авторитету Попечительского Совета.

2. Попечительский Совет журнала "Новый мир” регистрируется как общественная организация (справка: для регистрации общественной организации достаточно 10 физических лиц) и получает все соответствующие своему статусу права: печать, счета в банках, право заключать договоры, заниматься коммерческой деятельностью и т. д.

Таким образом, мы обретем статус, вполне соответствующий задачам журнала, ничего при этом не потеряв, но выиграв морально и материально (налоговые льготы).

Больше того: благодаря новой организации журнал станет центром притяжения лучших литературных сил, то есть формально закрепит свое прежнее состояние и действительно будет играть роль мощной общественно-культурной силы.

Опыт других стран показывает, что подобные Попечительские Советы могут, постепенно обновляясь, давать литературным журналам жизнь на сотни лет, сохраняя их облик.

Я понимаю, что такая реформа журнала (фактически регистрация заново) потребует подготовительной работы и определенных усилий от всех, однако в конечном счете все это окупится и окажется не столь болезненным, как ожидающее нас при другом выборе бесконечное латание старого".

Я действительно считал и продолжаю считать, что охлократия в журнальном деле (когда тон задают пресловутые уборщицы, вахтеры, кассиры, шоферы и прочие) до добра не доводит. На моих глазах таким образом распадался после ухода Баруздина журнал "Дружба народов". Когда-то главных в толстые журналы назначал секретариат Союза писателей. Можно сколько угодно ругать старые порядки, но журналы тогда читали нарасхват, а имена редакторов были у всех на слуху. Сам Залыгин был таким назначенцем. Я нарисовал ему, по сути, схему спасения "Нового мира" и его самого в нем. Осуществление моего плана позволило бы Залыгину сохранить контроль над журналом, даже отойдя от повседневных редакторских дел. В "большой редколлегии" тогда состояли: С. С. Аверинцев, В. П. Астафьев, А. Г. Битов, Д. А. Гранин, Д. С. Лихачев, П. А. Николаев, М. О. Чудакова... Представительный набор, не так ли? Это не говоря о именитых Роднянской, Чухонцеве, Марченко, которые работали в журнале практически. Список можно было дополнить еще несколькими лицами "по должности": министром культуры (тогда им был Е. Сидоров), председателем Роскомпечати (тогда И. Лаптев), ректорами крупнейших университетов, директорами крупнейших библиотек... Это и был предлагаемый мной Попечительский Совет, во главе которого – сам Залыгин.

Доверили бы вы таким людям назначение редактора в "главный журнал России", как выразился Шушарин?

Я бы – доверил ...

Залыгин не нашел ничего лучшего, как показать мою докладную Хреновой.

Главный бухгалтер была, разумеется, одним из главных акционеров и обсуждала блистательные капиталистические перспективы "Нового мира", а также промахи недотеп-начальников, из-за которых перспективы эти рушатся, за сигаретой на лестничной площадке четвертого этажа, куда покурить к ней выходили Костырко и другие, кто был поближе территориально и социально. В беседах рождались идеи, которые передавались мне затем в виде напутствий и прямых указаний: о том, как развернуть рекламную кампанию журнала, даже что в нем печатать... У них был свой взгляд на вещи. В эту-то бочку с бензином Залыгин и закинул по неосмотрительности мою искорку.

Бумага эта возбудила и объединила сразу всех, кто до того и терпеть, может, друг друга не мог: Хренову и Роднянскую, наборщиц и корректоров, Василевского и Чухонцева, Зюзину и Костырко... Версия первая: "Яковлев хочет разрушить то, что мы строили". Версия вторая: "Он спит и видит, как пролезть в акционеры". Версия третья: "Он хочет занять место Залыгина". Версия четвертая: "Он хочет лишить нас независимости, вернуть в советские времена". Версия пятая: "Это нужно, чтобы Залыгин остался пожизненным главным"... Были, наверное, и еще. Не беда, что первая версия исключала вторую, а третья – пятую; они гуляли по коридорам все разом и, как это часто бывает, усугубляли одна другую. Чем больше невнятицы и путаницы, тем лучше. Расплывчатый "образ врага" действовал сразу на всех.

Костырко, ходатай на любые случаи, даже явился уговаривать меня:

– Наташа Иванова в "Знамени" тоже заместитель и тоже не акционер. Ну и что?

Я ничего не знал про положение Наташи Ивановой в "Знамени" и действительно не представлял, что из этого должно следовать, но именно после его слов мне впервые почему-то стало немножко обидно. В самом деле. Я пришел работать в "Новый мир" гораздо раньше Костырко. После недолгого перерыва я возвращаюсь в редакцию в новом качестве, руководителем. И обнаруживаю, что Костырко (который как был, так и остался на низшей редакторской ступеньке) теперь "собственник" журнала и считает меня своим "наемным работником". И все лишь потому, что меня не оказалось на месте в тот момент, когда им позволили "поделить" эту самую "собственность"!

Да откуда вообще у кучки людей, волей случая оказавшихся принятыми на работу в "орган Союза писателей СССР", какие-то частные права на общенародное культурное достояние? Пожалуйста, открывайте новые журналы, вложив свои накопления или взяв кредит, делайте их знаменитыми и прибыльными, если у вас получится, как получалось, скажем, у Некрасова. Но паразитировать на былой славе "Нового мира", жить на ренту с выделенного редакции казенного помещения и еще гордо называть все это "частной собственностью" – нечто совсем другое. Можно ли представить, чтобы служащие Третьяковской галереи (дирекция, экскурсоводы, охрана) вдруг присвоили и поделили между собой все хранящиеся в музее картины?

Наверное, можно. Наверное, таковой была чуть не вся "приватизация". Но в случаях с учреждениями культуры это выглядит особенно нелепо.

"Да и в плане юридическом мы предприятие совершенно частное". Как-то читалось бы это старыми, со времен Твардовского, подписчиками "Нового мира"?..

Обратная связь (в основном через Розу Всеволодовну) работала четко. Осмотрительный Залыгин никогда больше не поминал о моих предложениях. В его голове зрел другой план преемства.

Связано это было с приходом в отдел публицистики Юрия Кублановского.

До него публицистикой заведовал, как я уже упоминал, Сережа Николаев, про которого не могу сказать ни хорошего, ни дурного; прежде я с ним не работал, теперь же, в те несколько месяцев, что он числился при мне в редакции, видел его чрезвычайно редко. Почти всю отдельскую нагрузку в эти месяцы вез на себе, тихонько чертыхаясь, Сергей Иванович Ларин. Появляясь раз в две-три недели под хмельком, Николаев в буфете кидался целовать руку Роднянской – та его обожала. Впрочем, к нему благоволили многие, и в первую очередь добросердечная Роза Всеволодовна, вошедшая даже в секретные переговоры с Сережиной бабушкой и врачами-наркологами... Благодаря ей-то он и продержался на работе так долго. Но это не могло длиться бесконечно.

Кублановский возник внезапно. Залыгин, зная мое неравнодушие к отделу публицистики и то, что именно из-за материалов этого отдела возникали у меня самые острые стычки с сотрудниками, даже не счел нужным со мной посоветоваться. Просто заглянул ко мне однажды и сказал:

– Николаев ушел, мы берем другого.

– Кого?

– Кублановского.

О Кублановском я мало что знал и никогда его не видел. Спросил:

– Но ведь он поэт?..

– Не только. Он и статьи пишет.

Новый редактор отдела публицистики оказался на редкость покладистым. Читая публицистические заметки Кублановского или, того паче, его гражданскую лирику, можно вообразить человека принципиального, твердого и непримиримого; в жизни все было несколько иначе. Статьи, которые поступали теперь из отдела, чаще всего были никакими. Меня они не возмущали, но и не радовали. Теперь уж возникал, бывало, Василевский: приносил ко мне прочитанные материалы (а он читал первым), настаивал, чтобы я отклонил их своей властью; если я с ним не соглашался – шел с тем же к Залыгину. Подкалывал к рукописям двусмысленные записочки: «Я подписал, но я бы это в литературном журнале ,,Новый мир” не печатал ...» Когда я с Василевским соглашался (бывало и такое), Кублановский спокойно забирал выбракованный материал и заменял его другим.

Залыгина такая бесхребетность главного публициста очень скоро начала раздражать. Он сам привык все печатать с боем и той же боевитости ждал от сотрудников.

С меня же на первых порах было довольно и того, что испарились объемистые и будто под копирку писанные опусы не слишком грамотных "младоконсерваторов". Кублановский часто бывал в провинции, видел жизнь, это выгодно отличало его от "асфальтовых мальчиков" из тогдашней газеты "Сегодня". "Ведь за всеми политическими тусовками никто не думает о конкретном человеке во крови и плоти, об атмосфере, способной реанимировать добросовестного гражданина, семьянина, работника, уважающего и себя и отечество... Идет почти тотальная пропаганда социальных и эстетических представлений, чуждых нам столь же, сколь и коммунистические (и тоже для нас губительных)" – писал он в статье, напечатанной в первом номере "Нового мира" за 1996 год. Призыв Кублановского "ощущать себя просто русскими в России" был мне близок. Иные акцентируемые им тезисы и оппозиции, впрочем, казались чересчур огрубленными.

И еще: с появлением нового заведующего в журнал косяком пошли Анатолий Грешневиков – депутат Госдумы (у которого Кублановский числился в помощниках), Марк Фейгин – депутат Госдумы, Александр Паникин – богатый предприниматель, а далее на очереди предводитель "Конгресса русских общин" Дмитрий Рогозин, близкий к власти профессор Зубов и другие, все писатели не ахти, но в новорусской иерархии люди не последние – по определению самого Кублановского, "истеблишмент". Вот за них-то он хлопотал более энергично.

В той же новомирской статье Кублановский жаловался: "...Когда после семи эмигрантских лет еще в конце 1989-го я первый раз приехал в Москву, на эмигрантов был большой спрос: телефон надрывался, интервью, тексты рвали из рук. Но стоило мне только заикнуться о необходимости выработки общественного идеала, имеющего традиционную родословную, как у "Огонька", "Московских новостей" и прочих "флагманов перестройки”, руки отсохли: никто не захотел это печатать... И язык инстинктивно начинал прилипать к гортани при первом упоминании о национальном самосознании и традиционном патриотизме". Видимо, это и было главной причиной неприятия его большинством новомирской публики: в либеральных кругах Кубланов– ского числили патриотом-державником, а оппозиционность ельцинскому режиму, конечно, не добавляла ему очков.

Роднянская то и дело поминала любезного ей Николаева, обидно ставя его Кублановскому в пример.

Но это с одной стороны. А с другой – как и прежде, навязывала отделу своих авторов, пыталась влиять на политику, интриговала. Позже Кублановский признавался:

– Меня с самого начала предупредили: в редакции есть красные. Имели в виду вас.

Такую репутацию испортить трудно, поэтому я продолжал следовать в работе с отделом здравому смыслу и ранее заведенному порядку. С чем был согласен – соглашался, что можно было поправить – поправлял, но иногда приходилось заявлять твердое и аргументированное несогласие. Так случилось со статьей эмигранта В. Ошерова, к которой сам Кублановский написал восторженное предисловие. Цитирую мой письменный отзыв:

"Автор категорически против "либеральных ценностей", но двумя руками за "капитализм".

На сегодня известна лишь одна форма капитализма без либеральных ценностей – это фашизм.

Автор проповедует христианство: "Только Священное Писание, с его пониманием человеческой природы, назначения мужчины и женщины, назначения семьи и т. д., дает цельную и неопровержимую концепцию брака", – и тут же в качестве образца семейного воспитания приводит мусульманские страны, Японию и других "язычников".

После этого непонятно, какого бога Ошеров рекомендует упомянуть в российской конституции ...

В статьях Ошерова (по сути, здесь две разных статьи) есть дельные рассуждения о воспитании и образовании. Надо либо вычленить их из пропагандистской шелухи, тщательно отредактировав, либо отправить это в "Редакционную почту", оговорившись, что редакция не во всем разделяет точку зрения автора.

Да и как мы можем разделять, например, нападки Ошерова (эмигрант из России) на американские профсоюзы или призывы сворачивать в США все социальные государственные программы. Если же переносить эту стереотипную праворадикальную пропаганду на российскую действительность, картина окажется еще более странной: наши социальные расходы и без того свернуты до опасных пределов".

После сокращений и правки статья Ошерова все-таки вышла в журнале и сразу заслужила, конечно, одобрительный отклик в "Сегодня".

Кублановский интересовался, что за компания кучкуется возле этой газеты, почему они так на меня взъелись.

– Думаю, это связано с их отсроченными видами на "Новый мир", – отвечал я. – Где-то там есть охотники на кресло главного.

– Да ну, неужели такая мелочь может иметь виды, – отмахивался Кублановский.

О Василевском, что даже он может, тогда и мысли ни у кого не было...

Что-то Кублановский попробовал в первые дни работы сказать на редколлегии о журнале, кого-то в чем-то упрекнуть – и даже Залыгин после морщился:

– Неудачно выступил. Зачем поднимать такие мелкие вопросы?

Ему явно хотелось сберечь авторитет Кублановского, он напоказ держал его близко к себе. Частенько подвозил на редакционной машине до дому, благо жили оба в Переделкине. И однажды, обсуждая со мной перспективы оголившегося отдела прозы, бросил вскользь:

– Со временем я возьму туда жену Кублановского, она редактор.

А в другой раз – еще откровеннее:

– Кублановского надо приблизить ко мне, я сделаю его заместителем. Два заместителя – это нормально.

По какому-то поводу я обмолвился об этом разговоре Василевскому.

– Неужели это дерьмо... – вырвалось у того. Прикусил язык, но вопрос был понятен: неужели Кублановскому светит место главного?

И сразу началась целенаправленная агитация против Кублановского. Иногда, зайдя ко мне, Василевский извлекал из-за спины газету "Завтра":

– Кублановский у них напечатался.

И все. Без комментариев.

Или всучивал мне свои разносные отзывы на новомирские статьи Кублановского, упирая на те особенности, которые, по мнению Василевского, должны были и меня в этих текстах задевать:

"Это ведь не просто дневник "какого-то писателя"; этот писатель работает в журнале заведующим отделом публицистики, и все это знают. Поэтому многие политические оценки, определения, язык должны быть более взвешенными и точными".

В общем, работал как бы в паре со мной – в своем духе, со своим пониманием, так сказать, общности целей и задач. Тут уместно вспомнить, как я сам, только придя в журнал заместителем, искренне намеревался работать в паре с Василевским...

Думаю, в том же духе обрабатывал "теневой кабинет" и Залыгина. Тот, чутко отслеживавший господствующие настроения, да и сам уже не уверенный в своем выборе, довольно скоро сделал выводы.

Как-то заглянул ко мне встревоженный Кублановский:

– Вы ничего не слышали про то, что Залыгин берет сюда первым замом Золотусского? Чтобы передать ему свой пост? Мне сказала об этом одна очень сведущая дама, близкая к "Новому миру".

– Не слышал. Честно говоря, я считал, что он приберегает это место для вас.

– Я тоже так считал. Месяц назад он сам мне об этом говорил. А после замолчал. Это было бы лучше, правда? У Золотусского невозможный характер!..

Версия с Золотусским не подтвердилась. Вместо него в редакции при нехороших обстоятельствах появился другой нежданный преемник. Но об этом надо начинать новую историю.

ОТДЕЛ ПРОЗЫ

В отделе поначалу работали трое: Алла Максимовна Марченко, Наталья Михайловна Долотова и начинающий прозаик Миша Бутов.

Залыгин отделом прозы (главным и самым большим в журнале) занимался особо и раз в неделю собирал его у себя в кабинете, приглашая на беседу также меня и Василевского.

– Ну, как дела? – начинал он.

Практического смыла в этих посиделках не было, за неделю в журнале, выходящем раз в месяц, мало что меняется, и Алле Максимовне приходилось из раза в раз повторять почти одно и то же: какие романы, повести и рассказы сдаются в очередной номер, что нового появилось в отделе, а что только еще обещают и несут, кого из авторов хотелось бы привлечь, с кем предстоит сложная работа... Это ее заметно раздражало, что прорывалось и в интонации.

Долотова, дородная дама весьма преклонного возраста, относилась к происходящему как к старческой дури Залыгина, старалась не перечить и всем своим видом выказывала сострадание.

А Миша Бутов, ростом с Костырко, но еще пообъемистей, весь обросший курчавыми волосами, в свободном балахоне и с косолапыми медвежьими повадками, жил отдельной молодой жизнью, вел себя достаточно бесцеремонно и вообще держался снобом.

Подобные беседы ввели в правило до меня. Я старался сократить их число, иногда под уважительным предлогом отговаривая Сергея Павловича от очередной встречи с отделом прозы, но совсем отменить не мог. Роза Всеволодовна уверяла, что это нужно Сергею Павловичу для моциона - чтобы держать, как говорится, руку на пульсе, а вернее, поддерживать свой пульс, почаще о себе напоминать и не чувствовать себя лишним. Боюсь, все было как раз наоборот: эта церемония не прибавляла авторитета Залыгину как действующему редактору. Боюсь также, что инициатива таких встреч, как и многого другого, исходила от самой Розы Всеволодовны: в глубине души эта славная женщина и верная помощница Залыгина давно уже «списала» своего шефа и старалась поддержать его власть надуманными средствами (руководствуясь при этом, конечно, самыми лучшими побуждениями). Мне представлялось, что нужды в подобных искусственных стимуляторах не было.

Перед очередной такой встречей Залыгин меня вызвал и сказал:

– Когда соберутся, я им скажу, что ничего не сдано в очередной номер, что отдел провалил работу. Буду говорить строго, вы не удивляйтесь.

Повод для такого разговора был – портфель отдела на тот момент действительно опустел. Однако никаких особых строгостей не случилось. Залыгин оставался, как всегда, доброжелателен и мил. Скороговоркой, правда, упомянул о недоработках... Когда разошлись, сам заглянул ко мне, довольный, потирая руки:

– Ну, как я сказал? Это нужно, чтобы подготовить Марченко к уходу.

Оказывается, Кублановский, который тогда был в фаворе, порекомеидовал ему нового заведующего прозой – Юрия Малецкого.

Отдел прозы при Залыгине был самым нестабильным в "Новом мире". После ухода Игоря Виноградова пришла Маргарита Тимофеева, ее сменил Вадим Борисов, следующим оказался Владимир Потапов, затем Марченко...

Незадолго до моего возвращения в журнал "теневой кабинет" выкинул глупейший, губительный для репутации любого издания фортель: отдел критики (Роднянская с Костырко) при поддержке Василевского на страницах собственного издания резко выступил против своей же публикации – романа Владимира Шарова, напечатанного отделом прозы. Публике была явлена "война отделов" внутри одной редакции. Инна Петровна Борисова, многолетний и наиболее квалифицированный редактор прозы, вынуждена была покинуть "Новый мир". Об этой потере я, придя в журнал, искренне сожалел, но поправить что-либо было уже невозможно.

Мое отношение к Марченко было, как я уже говорил, неоднозначным. Мне не хотелось терять ее как журнального сотрудника. Она была редактором демократичным, не считала (в отличие от некоторых других сотрудников) "Новый мир" вотчиной только "своих", "избранных" авторов и в этом сходилась с устремлениями Залыгина и, конечно, моими. За ней стояла литературная молодежь, совсем еще зеленая, которую она любовно пестовала и на свой страх и риск тащила в журнал. В условиях общего писательского кризиса это было выходом и давало надежду. Но с другой, человеческой, стороны (а можно ли в нашем деле вполне отделить человеческое от профессионального?) общение с Аллой Максимовной представляло немало проблем.

Идет в журнале, к примеру, рассказ Ирины Полянской "Тихая комната", к которому я относился достаточно сдержанно, без особого энтузиазма: идет так идет... Заглядывает Марченко:

– Полянская хочет что-то дописать. Как вы думаете, надо это делать?

– Не знаю, Алла Максимовна. Решайте с автором.

Через время – опять:

– Полянская прислала три страницы. Будем вставлять?

– Это ваше дело. Я возражать не буду.

– Да ладно. Мне кажется, без них лучше. Скажем, что уже поздно, да?

Страниц тех я даже не держал в руках, они завалялись где-то на столе у Аллы Максимовны. А еще через время, когда журнал с рассказом вышел из печати, врывается ко мне в кабинет разгневанный молодой человек, представившийся мужем Полянской:

– Как вы смели, не посоветовавшись с автором?.. В отделе прозы говорят, что это именно вы выбросили три страницы!

Залыгину подали письменную жалобу. Пришлось разбираться, и Марченко писала объяснительную.

Это старый редакционный прием в общении с авторами: все грехи валить на "начальство". Авось автор стерпит, не осмелится бежать в высокие кабинеты. Причина, понятно, в элементарной трусости, нежелании наживать врагов, злого умысла лично против меня тут не было. Но от этого не легче.

Другой пример. Марченко раздобыла для журнала роман молодого Александра Терехова, сама с увлечением взялась редактировать. Рука у Аллы Максимовны опытная, но тяжеловатая – амбициозному Терехову, у которого уже и книга была на выходе, правка показалась излишней.

Я прочел роман в обработке Марченко. Он мне понравился. Показал Залыгину – тот пришел в возбуждение: "У этого автора большое будущее! Нам нельзя его терять".

Алла Максимовна выдохлась, перенервничала, попросила жалобно:

– Поговорите с Тереховым сами. Я уже не могу его видеть.

Назначили встречу. Юноша пришел не один, со своим агентом; со стороны журнала – я и Василевский. Предложили компромисс: автор сам проходится по редактуре (была уже и верстка) и возвращается к первоначальному варианту там, где это кажется ему необходимым. Терехов тоже не желал видеть Аллу Максимовну; стали соображать, кто будет с ним дальше работать от отдела.

– Наталья Михайловна? – предположил я. Долотова казалась мне для этой роли наиболее подходящей: и опытна, и терпима.

– Она не справится, – почему-то решил Василевский.

Позвали третьего, Мишу Бутова, и уговорились, что Тереховым займется он. Времени до выхода книжного издания было в обрез, следовало торопиться.

Через несколько дней узнаю, что Бутов к работе и не приступал. Объяснений никаких. Похоже, просто не нравится роман. А Марченко, начальница его, ходит надутая и при встречах отворачивается.

– В чем дело, Алла Максимовна?

– Как вы могли, за моей спиной!

– Да ведь вы же сами попросили и сказали, что не желаете его больше видеть?

Роман ушел в журнал "Знамя" (и правка Марченко там пригодилась!), а многообещающий Терехов в "Новом мире" больше не появился.

Позже я убедился, что Василевский в отношении Долотовой был прав: она действительно не справилась бы с той работой, как не справлялась и со многим другим.

– Я так устала от этой вещи, что могла что-то и пропустить. Посмотрите, пожалуйста! – жалобно говорила она, вываливая мне на стол, бывало, груду черновиков.

Я брал рукопись домой и сидел ночами, выправляя грубые огрехи, вычеркивая повторы, расставляя абзацы и запятые, подклеивая авторские вставки... Можно было бы возмутиться, вернуть в отдел, но – жаль было неплохих вещей, которыми, уже ясно, никто, кроме меня, не займется. Так шла работа, например, с "Романом воспитания" Горлановой и Букура, с рукописями Михаила Кураева, Виктории Фроловой и других авторов Натальи Михайловны. Марченко, хоть и была заведующей, за подчиненных отвечать не желала, каждый из них работал сам по себе. Василевский (прочитывавший рукописи до меня) вообще был слаб в собственно редакторской, стилевой правке, где-то, возможно, и не хотел вмешиваться, нарочно "подставляя" меня под скандалы, но пропускал вещи чудовищные...

Мне наконец тоже надоело быть чернорабочим у отдела прозы и за все за это переживать. Поэтому я не слишком отстаивал Марченко как заведующую. Но искренне уговаривал ее остаться литсотрудником, хотя бы на полставки, на что она поначалу соглашалась.

С приходом нового заведующего (Залыгин взял Малецкого с испытательным сроком) Долотова подолгу стала засиживаться за тихими разговорами в приемной у Розы Всеволодовны. При моем появлении всякий раз смущенно ретировалась.

Как-то Роза Всеволодовна спросила меня будто невзначай, но нервно:

– Малецкий что, еврей?

– Возможно.

– Конечно, еврей. Этого только наш Сергей Павлович может не заметить! Зачем нам было торопиться с новым сотрудником... Как хоть он пишет-то?

Я ответил, что рассказы Малецкого, которые я читал, мне понравились.

– А вот Андрюша говорит, что он слабый прозаик.

Мне Василевский говорил про Малецкого совсем другое. Но я уже приучился не доверять не только Василевскому, но и ей. Она скучала без интриг. Однажды, вернувшись из отпуска и подивившись, как размеренно и безмятежно текла без нее редакционная жизнь, пожаловалась мне:

– Очень уж у вас спокойно. Даже жутко!

И через день-два, как ни странно, журнал действительно начало лихорадить.

Вспоминаю необъяснимо-злую реплику Розы Всеволодовны о Василевском (которого она по-матерински опекала), брошенную за обедом Залыгину:

– Андрей сказал: "Ну и пошлая же эта ваша Токарева!"

Речь шла о принесенной Викторией Токаревой рукописи. Реплика сочинилась на ходу, скорей всего, без всякой цели. Просто для затравки, чтобы взбодрить Сергея Павловича.

– Почему – "ваша"? – только и нашелся спросить Залыгин. Ему было неловко, что при этом разговоре присутствую я. Но ответ означал, что она нашла верную точку. Василевский действительно не жаловал Токареву, хотя никогда бы не посмел, да просто не додумался бы сказать "ваша".

В другой обстановке, с глазу на глаз, такое придумывалось и говорилось, полагаю, про всех, в том числе и про меня. Роза Всеволодовна искренне оберегала Залыгина, но прежде всего сама боялась оказаться ненужной и для того именно старалась собрать всю информацию, чтобы затем распоряжаться ею по своей прихоти. Она научилась конструировать удобную и выгодную реальность, пользуясь отголосками и тенями того, что на самом деле имело место. Она домысливала, слагала целое из осколков. Чья-то случайная шутка тотчас превращалась в ее голове в опасный план, кем-то сгоряча брошенное слово – в заговор. По натуре человек отзывчивый и добрый, она сама начинала верить своим фантазиям. В этих условиях не оставалось иного спасения, как сталкивать всех лбами, чем она в меру сил и занималась. Ее тонкий ум и богатое воображение были десятилетиями направлены на одно: оказаться начальнику всех нужнее.

Залыгин был ее "лебединой песней". Ей удалось наконец добиться того, чтобы начальник не мог обходиться без нее во всех смыслах. Когда она почему-либо не выходила на работу, он терялся, хандрил, часами скрывался в своем кабинете, был насуплен и молчалив. Ей первой показывал свеженаписанные произведения. С ней первой советовался по всем важнейшим делам. Во многих его распоряжениях, похвалах и выговорах, даже литературных оценках, я слышал отзвуки ее голоса, вплоть до интонации...

В редакции об этом знали и открыто над этим подтрунивали. Долотова, готовя к 70-летию журнала юмористическую стенгазету, поместила туда двух птенчиков в одном гнездышке, которым приделала фотографические лица Розы Всеволодовны и Залыгина. Предварительно показала газету главному; он остался доволен...

– Трех редакторов пересидела! – как-то сказал я ему о Банновой с искренним восхищением. (До Залыгина она работала секретарем Наровчатова и Карпова, а начинала, кажется, еще при Косолапове.)

– Ну, меня-то еще не пересидела! – задорно откликнулся Сергей Павлович...

Когда суета вокруг отдела прозы была в разгаре, Залыгин вдруг слег в больницу – у него открылось желудочное кровотечение. Из больницы звонил Розе Всеволодовне, изредка мне, но я старался его редакционными проблемами во время кратких разговоров не волновать.

А между тем Долотова заявилась и ко мне. Поделилась, что Малецкий крепко сдружился с Мишей Бутовым, что по церковной части он во всем заодно с Роднянской и, в общем, такой же еврейский мальчик, как и его приятель Юра Кублановский...

– Как, и он тоже?!.. – невольно вырвалось у меня.

– Я ничего не имею в виду плохого: у меня у самой муж еврей, сын, можно сказать, еврей... Но Кублановский постоянно у нас, прямо-таки не выходит из отдела.

Думаю, все это доводилось и до Залыгина.

На общую картину наложился еще один казус. Одной из первых вещей, которую Малецкий предложил и упорно отстаивал в журнале, была повесть Юрия Кувалдина. Кувалдин руководил издательством "Книжный сад", он был отчимом Миши Бутова и выпустил его первую книжку, не раз печатал в "Новом мире" свою прозу. Однако новая вещь не удалась. Первым ее отверг Василевский, пришел поделиться со мной: