Текст книги "На задворках "России""

Автор книги: Сергей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Ну, все! – безапелляционно закончила чтение секретарша, прихлопнув листок ладошкой. – Расходимся!

– Это надо переварить, – возражаю я со своего председательского места.

Все будто этого и ждали.

– Когда заходит разговор о присутственных днях, журнал можно закрывать! – вскипает Чухонцев, это для него самое больное. – Сокращать надо обслугу, а не творческий состав!

– Кто-то на нас стучит! – Роднянская ...

Только остаемся с Розой Всеволодовной наедине – она на меня набрасывается:

– Вам же Сергей Павлович говорил, чтобы закончить сразу, без обсуждений!

– Во-первых, никто мне ничего не говорил. Хотя бы текст показали, тогда я постарался бы Залыгина кое от чего предостеречь. Во-вторых, лучше сразу выпустить пар, чем после по коридорам и углам будут нас склонять.

– Теперь они уверены, что я на них стучу!

Трудный и рискованный диалог с мучительным подбором эпитетов:

– Роза Всеволодовна, вы опытный...

– Что вы, Сережа, какой у меня опыт!

– ...аппаратный...

– Вот уж никогда!

– ...работник. И вы прекрасно видите, сколько сил у меня уходит на то, чтоы вести журнал. Пока мне это кое-как удается, но если все будут только мешать, гнуть свою линию, то я не поручусь, что Сергей Павлович не вернется к разбитому корыту...

– Сережа, он не вернется!

– Как?..

– Я ведь делаю все это, чтобы хоть как-то поднять ему настроение, создать для него видимость того, что он нами руководит. Сергей Павлович десяти шагов пройти не может! Он у себя даже во дворик не выходит, потому что ему потом по лестнице не подняться! Я говорила с его женой, Любовью Сергеевной. Он никогда больше не появится в редакции...

Снова и снова ее длинные беседы с ним по утрам по телефону. Думаю, он уже не представлял себе жизни без этих разговоров, они придавали ему необходимый заряд бодрости, служили своеобразным наркотиком. А она, когда случались у Залыгина дни полегче и он мог шутить, звенящим от радости голосом с его слов всем подряд пересказывала, как Сергей Павлович беседует дома со своим правнуком Данилой:

– Как кошка разговаривает?

– Мяу.

– А собачка?

– Гав-гав!

– Ну, а человек?

После паузы:

– Але-але...

Такой забавный!..

Еще история из тех дней. В свое время Роза Всеволодовна уговорила шефа не работать по пятницам. Дело в том, что редакторы по давней традиции имели так называемые "творческие" (или "библиотечные") дни, кое-кто даже два, а она – не имела.

Равно как и весь технический персонал. Залыгин же по пятницам никогда не приезжал, приходилось скучать в приемной в одиночестве. И хотя компьютерному цеху, корректорской, хозяйственному и всем другим отделам работы хватало (авторы, в конце концов, приходили), "руководство" постановило: в пятницу редакция на замке.

("Руководство" – так бесхитростный Спасский со всей серьезностью называл спайку Баннова – Залыгин, а острая на язычок Хренова подхватила и при каждом удобном случае передразнивала, интонацией изничтожая и Василия Васильевича, и само "руководство".)

Мое скептическое отношение к "нерабочим" пятницам Роза Всеволодовна знала, и это ее нервировало.

В те новогодние праздники – выходных много, а работы, как всегда, хватает, журнал-то выходит каждый месяц! – я, посоветовавшись с Василевским, предложил отдыхать 31 декабря, но зато две пятницы считать рабочими. Все приняли это как должное. Все, кроме, как ни странно, Розы Всеволодовны.

Вскоре после Нового года спрашивает:

– Вам Сергей Павлович не выговаривал за то, что мы не работали 31-го?

– За 31-е мы отработали две пятницы – до и после.

– Мне ли вам говорить, что мы и без того должны работать по пятницам, и если не работаем, то только потому, что я упросила Сергея Павловича . ..

– Но разве он не знает, что мы не работаем по пятницам? Или вы этого не знаете? А теперь вот отработали сразу две, за один предпраздничный день, от которого, как показывает практика, все равно мало толку.

– Сергей Павлович считает, что, если мы не работаем по пятницам, значит, нам просто нечего делать, надо выгнать лишних и работать все дни.

– Вот и я так считаю. А вы сопротивляетесь.

– Я сопротивляюсь?!.

Однажды Залыгин позвонил мне и с облегчением сказал, что скоро Хренова, видимо, покинет журнал. Обещала уйти к середине февраля. Жаль, конечно, она толковый бухгалтер, но никаких сил уже на нее не хватает...

Я не случайно во всех мелочах обрисовываю сложившуюся к тому времени обстановку. Всему этому даже название подобрать трудно. На самом деле так существовала в те годы вся страна, но не каждый имел возможность увидеть порядок своей жизни с изнанки, да еще так близко и отчетливо. Только в тогдашней атмосфере и могло случиться то, что скоро случилось.

В СЕРЕДИНЕ ФЕВРАЛЯ

Все-таки Залыгин в редакции появился. И как раз в середине, точнее, 19 февраля 1997 года. Эту дату я буду помнить до конца своих дней, почему – скоро станет ясно.

Из особо значимых эпизодов этому предшествовала поездка к нему бухгалтера Хреновой – уже без меня, в одиночку.

О том, что такая поездка готовится в строжайшей тайне, я узнал совершенно случайно от Розы Всеволодовны. И вслух выразил недоумение: что за секреты от меня, ответственного за все редакционные дела?

– Вы отвечаете только за то, что подписываете! – отрезала секретарша.

Накануне она сама тоже побывала у Залыгина (он опять попал в больницу). На все расспросы сдержанно отвечала, что свидание прошло чудесно, Сергею Павловичу теперь гораздо лучше и он рвется в бой...

(Лексикон тогдашнего окружения немощного Ельцина; секретарша использовала его без малейшей иронии и каких-либо аллюзий – это просто носилось в воздухе.)

А вот Лиза-бухгалтер 5 февраля привезла от Залыгина прямо-таки сенсационную новость: Яковлев нашел для журнала новую типографию с компьютерным набором, и через две недели Сергей Павлович приходит и увольняет всех сотрудников компьютерного цеха вместе с корректорами. Они больше не нужны!

И наборщицы, и корректоры – это все четвертый этаж, по соседству с бухгалтерией. Каждый день общие чаи (нередко с винцом), пересуды...

Роза Всеволодовна нежданной новостью крайне обеспокоена:

– Это правда?

Мои уверения, что собственный набор и "фирменная" новомирская корректура – это как раз то, чем я как профессиональный журналист по-настоящему дорожу, ее не убеждают. Старая машинистка Швабрина, подруга секретарши, обезумела до того, что в присутствии агрессивно настроенных напарниц учиняет мне допрос:

– Вы правда нас увольняете?

– Конечно, – пытаюсь отшучиваться. – Завтра же. А если серьезно, то ваши вопросы лучше задавать тем, кто придумывает и разносит сплетни.

После этого они мне вдогонку шлют гонца вниз и заявляют Розе Всеволодовне, что у них нет больше сил и они вот-вот взорвутся.

Заинтригованную Розу Всеволодовну общество вновь откомандировывает к Залыгину – узнавать подробности. Как обычно, с цветами и фруктами...

– Ну, как поговорили? Выяснили правду? – спрашиваю у нее шутя после визита (горькие шутки, конечно, да что остается делать?).

– Да мы ни о чем таком не разговаривали! Единственное, что его беспокоит, – это долгое нахождение журнала в производстве...

Крючок закинула. А я, простофиля, попался.

– Вы знаете, от чего это зависит. Надо вернуть нормальную рабочую неделю, сделать плотный график...

– Опять вы о пятницах! Ну что вам эти пятницы, если все и так всё успевают?

– Если все всё успевают, тогда просто не о чем говорить.

– Ну, вот. Опять вредничаете. Вы же знаете, как вас не любят. Ладно, не переживайте, вас жена любит!

Это был, видимо, такой юмор. Вообще-то, веселилась она в те дни немного, чаще выглядела озабоченной, а вскоре я начал заставать ее и вовсе удрученной.

Однажды призналась:

– Вы знаете, конечно, что мы с Сергеем Павловичем поссорились?

С печалью в голосе, но и с тем знакомым мне акварельным волнением на щеках, от которого того и жди подвоха.

– Что вы, Бог с вами! Да и откуда мне знать?

– Да, поссорились. Вы же слышите, как мы разговариваем по телефону! Сквозь зубы. Но мне так лучше: надоело выслушивать его бесконечные жалобы. Сам едва дышит, а все грозится: того уволю, этого уволю! Я говорю: да никого вы теперь не уволите! Из-за этого и поссорились...

В такую-то тревожную пору Залыгин ровно через две недели после встречи с Хреновой, как и обещал, впервые за много месяцев появился в редакции – с неопределенными, но, по слухам, зловещими планами.

Он не мог много ходить, тем более подниматься по лестнице. Шофер Ваня подвез его к самому крыльцу и под руку, с частыми остановками, кое-как довел до второго этажа. К его приезду уже собралась редколлегия.

Из того заседания я почему-то запомнил мало. Должно быть, прошло рядовое обсуждение номера, Залыгин слабым голосом произнес какие-то дежурные слова... Никаких внушений и резких заявлений с его стороны, никому ни одного упрека, атмосфера, можно сказать, елейная: подчиненные рады возвращению любимого начальника, он – долгожданной встрече с верными сотрудниками. Отдельно поговорить с ним о делах мне не удалось: он слишком устал. После заседания я проводил его, все так же бережно поддерживаемого шофером, до машины. На минуту задержались на открытом, со всех сторон просматриваемом пятачке двора, прощаясь. Вот эту минуту, многого мне, как я догадываюсь, впоследствии стоившую, почему-то хорошо запомнил. Смеркалось. Двор был завален грязным снегом и мусором. Здесь, прямо у подъезда "Нового мира", стояли помойные баки, их содержимое по многу дней не убиралось и вываливалось на площадку, распространяя кругом нестерпимую вонь. В баках копались бомжи. Это была головная боль Спасского: он постоянно хлопотал, чтобы перенести или хотя бы огородить помойку, но безуспешно... Картина двора у меня и сейчас перед глазами во всех подробностях.

Когда Залыгин уехал, я вернулся в редакцию, минут пятнадцать еще побыл в своем кабинете, оделся и вышел. Помнится, обогнал на лестнице Сарру Израилевну, деликатно меня пропустившую. Сумерки сгустились. Я снова оказался на пятачке, где только что прощался с Залыгиным, свернул направо и довольно быстрым шагом – торопясь поспеть на свою электричку – пустился по неровной обледенелой тропе через двор к метро мимо мусорных баков, беспорядочно громоздившихся вдоль стены...

Следующее, что помню – внезапный миг легкости и блаженства. Отсутствие времени. Затем, по мере возвращения сознания, – все более тяжелый дурман. Я понял, что лежу в неудобной позе, подвернув руку, на грязном утоптанном снегу, и постарался подняться. Это было нелегко: перед глазами плыло, земля кренилась и уходила из-под ног. С трудом удерживая равновесие, я стал озираться – нет ли свидетелей, не видал ли кто моего нечаянного позора, и увидел в проеме ворот спину быстро удаляющегося по направлению к метро человека в легкой дешевой куртке-дубленке, из тех, что носил чуть не каждый второй. Только тут до меня стало доходить, что на меня напали. Видимо, ударили сзади чем-то тяжелым в висок: по щеке стекала кровь. Поднеся к лицу руку, я увидел, что она вся в кровавых ссадинах. В другой руке ощутил, к своему изумлению, судорожно сжатый дипломат, который я не выпустил ни падая, ни после, вставая. Пальто вываляно в грязи; машинально сунул свободную руку в карман – нащупал там осколки раздробленного пластмассового брелка от ключей. Пинали ногами лежачего? К тяжелому чувству стыда примешивался нарастающий страх. Крикнуть не было сил, но мне и в голову не пришло кричать. Дверь редакции была совсем рядом, в каких-нибудь тридцати шагах, там еще оставались сотрудники, они могли помочь, вызвать милицию – но туда почему-то не влекло. Во-первых, казалось унизительным предстать в таком виде перед сослуживцами; во-вторых, давил безотчетный страх. Хотелось бежать отсюда как можно скорей на освещенную улицу, к людям, нырнуть в метро, добраться до дому ... Сделав, пошатываясь, несколько шагов к калитке, я ощутил, что мне чего-то не хватает. Но чего именно – понять не мог...

– Шапку-то забыл! – раздался гнусавый голос. За спиной стоял маленький грязный мужичонка, из тех, что ютятся возле помоек, с моей шапкой в руке.

Я взял, поблагодарил, нетвердо продолжил свой путь. Он следовал сзади, не отставая. Я постарался ускорить шаг. Кто поручится, что этот человек не заодно с напавшими на меня бандитами? Выйдя к подземному переходу, приостановился на лестнице почистить пальто. Появился новый страх: меня не пустят в метро, задержит милиция, станут разбираться. Весь в грязи, лицо разбито в кровь. Приложил к горящему виску носовой платок – тот сразу пропитался насквозь. Только бы доехать! Обработать раны, отлежаться, рассказать обо всем жене, собраться с мыслями...

– Дай хоть на сигареты, я тебе шапку сделал! – сказал настырный провожатый.

– Погоди, друг, видишь, какой я грязный? – пробормотал я, едва держась на ногах.

Навстречу попадалось все больше людей. У входа в метро мой спутник незаметно отстал.

Время спустя я, конечно, себя корил. Ведь это был важный свидетель. Надо было вернуться вместе с мужичонкой в редакцию (заманить его посулами, предложить деньги), вызвать милицию, врача... В таком состоянии я ведь мог и до дому не доехать.

Уж не помню как, но добрался. Поглядел в зеркало и понял, что скрыть такое от сослуживцев все равно не удастся, да и силы не хватит пойти завтра на работу, так что придется рассказать все, как было, и чем скорее, тем лучше.

(Хотя еще жег странный стыд, смешанный со страхом. Это чувство должно быть знакомо каждому. И особенно легко оно переносится каждым из нас на других. Бьют, убивают? Значит, за дело! Расчет преступников на безотчетный инстинктивный страх и стыд жертвы в подобных случаях – один из первейших, и он часто оправдывается. Иными словами, те, кто замыслил и осуществил нападение, как минимум, на 50 процентов могли быть уверены, что я промолчу.)

Позвонил, конечно, домой Розе Всеволодовне – кому же еще? Кстати, если б она была в редакции, когда все случилось, я бы, наверное, туда все-таки вернулся. Трудно судить задним числом, но теперь кажется, что спутанные и мутные мои мысли заработали бы в этом случае в правильном направлении. В минуту настоящей беды Баннова была человеком незаменимым, ее присутствие гарантировало искреннее участие и деятельную, умную заботу. К сожалению, в тот раз она покинула редакцию раньше меня...

Мой сбивчивый рассказ привел ее в ужас.

Буквально через пару минут раздался звонок Залыгина – он уже все знал от нее. В его голосе сквозила тревога, не объяснимая одним только состраданием...

Я провел жуткую ночь. Уснуть не давали нестерпимая головная боль и тошнота, но еще более – непрерывный поток мучительных предположений и догадок. Ясности не было ни в чем. Возможна случайность, элементарный разбой, но почему ничего не взяли, не обыскали карманы, не отняли дипломат? Маньяк-убийца – также маловероятно. Удар был страшным, но добивать меня, похоже, не собирались. Получается, караулили именно меня? Почему? Я не имел врагов. Никому ничего не задолжал. Вспоминалось какое-нибудь мелкое недоразумение из прошлой жизни, вспыхивала неприязнь к предполагаемому обидчику, какое-то время мусолилась; затем всплывала иная версия, как будто более основательная, новый персонаж, новая обида... Так всю ночь напролет. В числе подозреваемых, не скрою, появлялись в том тяжелом кошмаре и новомирские персонажи, но – не на первых, далеко не на первых ролях, где-то на заднем плане, и я всякий раз старался гнать прочь эти постыдные домыслы. Слишком уж вульгарно. Не то место, не те люди, чтобы так мстить – за какую-нибудь отвергнутую статью, за недоданную премию... Можно ли, вообще, быть руководителем, никого не обижая?

На другой день жена помогла мне добраться до работы. Следовало показаться врачу (ведомственная поликлиника – рядом с редакцией) и обратиться в милицию.

Выглядел я страшно: пол-лица почернело, глаз заплыл кровью. Сарра Израилевна при виде меня посетовала, что напрасно уступила мне дорогу на лестнице – уж лучше бы ей досталось. Одна из корректорш недоверчиво спросила, отчего это, если все и правда случилось у подъезда, я пренебрег помощью сослуживцев и не вернулся в редакцию? Киреев добродушно сообщил, что его в молодости тоже били и голова после такого болит долго. Бухгалтеры (зачем-то пришлось мне к ним зайти, что-то по их просьбе подписать) встретили с бестрепетными лицами, да от них и трудно было ждать иного. Коробейников туманно намекнул, что тут замешаны солнцевские, и все косил профессиональным глазом, пытаясь высмотреть, что я там понаписал для милиции...

– Будь это "гоп-стоп", тогда бы взяли кошелек и шапку, – решил следователь в отделении. – Значит, не "гоп-стоп".

Спросил, конечно, об отношениях на работе (дураку понятно, что самый близкий конец ведет туда), да что я мог сказать, кроме:

– Это все-таки "Новый мир"!..

Просвеченный рентгеном череп оказался, к счастью, цел, а насчет заплывшего, затекшего кровью глаза врачи обнадежили: отойдет.

Не помню уже, в тот ли вечер или на другой день (все было как в тумане) снова позвонил Залыгин. Справившись о здоровье, вдруг сказал:

– Видите, как у нас: я болею, теперь и вы больной...

– Надеюсь, ненадолго, Сергей Павлович!

– Так-то так... Я вот к чему: не передать ли денежные дела другому? Чтобы другой документы подписывал?..

– Конечно! – горячо поддержал я. – Давно пора. Поручите Спасскому, он сумеет навести порядок. Хренова, похоже, уходить не собирается, а мне с ней не сладить.

– Так нельзя, – задумчиво сказал Залыгин, словно отвечая на свои скрытые мысли. – Это может быть простая случайность.

– Что именно?

– Нападение на вас. Чья-то ошибка. Метили в другого, попали в вас. Так тоже бывает.

В ту минуту я не мог выстраивать мысли в надлежащем порядке. Позже осознал: столь поспешно воспользоваться несчастьем, чтобы отстранить меня от дел, передать контроль над бухгалтерией другому – это ведь не Залыгину в голову пришло! Ему-то я был как раз нужен.

Разговор с Розой Всеволодовной, состоявшийся после возвращения к работе, недели через две, мою запоздалую догадку подкрепил. Предложение Залыгина (а она, как ни странно, впервые узнала о нем от меня) привело ее в настоящий гнев.

– Не нашел ничего лучше, как говорить больному человеку гадости!

– Почему гадости? У меня гора с плеч, да и пользы от Спасского больше...

– Думаете, они ведут речь о Василии Васильевиче? Как же, держите карман!

Той весной у меня умер отец. Похороны состоялись далеко от Москвы, пришлось отпроситься с работы на неделю. Чуть не в самый день похорон – телефонный звонок, это Роза Всеволодовна отыскала меня в далеком городе, чтобы сообщить тревожно:

– Зюзина ходит по редакции и всем рассказывает, что зарплаты не будет из-за Яковлева. Некому подписать банковские документы. Возвращайтесь скорее!

Это переполнило чашу терпения. Вернувшись, я категорически заявил Залыгину, что за Спасским должно быть закреплено право финансовой подписи. Он отдал соответствующее распоряжение Хреновой.

Проходят дни. Как-то спрашиваю бухгалтера:

– Вы занимаетесь нотариальным оформлением подписи Спасского на банковских карточках?

– Дело в том, что я предлагала Сергею Павловичу другое ... Когда было нужно. Сейчас такая необходимость отпала.

– У вас, может быть, и отпала, а у редакции – нет. Вам все-таки придется выполнить распоряжение главного редактора.

Про себя еще сомневаюсь, достанет ли твердости у Залыгина, не даст ли, как бывало многократно, задний ход. Но он, появившись в очередной раз в редакции, неожиданно сам настаивает посвятить этой теме совещание. Собирает в кабинете меня, Хренову, Спасского, Киреева и Розу Всеволодовну – чтоб вела протокол, вот даже как!

Сергей Павлович был очень слаб. Теперь уже в буфет с Розой Всеволодовной он выходил, когда все до одного пообедают и разойдутся, – она специально за этим следила. За столом ухаживала за ним как за ребенком: резала ему в тарелке на мелкие кусочки мясо или сосиску, даже вытирала салфеткой рот... (Роза Всеволодовна с горечью передавала мне его жалобы: ему так плохо, он чувствует себя таким беспомощным, что каждый раз, засыпая, мечтает: хорошо бы не проснуться!)

За рабочим столом встретил нас в теплой зимней куртке – ему постоянно было холодно. В повестке дня два вопроса: о наведении порядка в денежном обороте и о подписи Спасского.

Я изложил свои соображения. По редакции гуляют неучтенные деньги. Это, конечно, бывает удобно при мелких хозяйственных расчетах за текущий ремонт и тому подобное, но это же открывает широкий простор злоупотреблениям, манипулированию сотрудниками, грязным слухам. Это опасно. При желании каждого из нас можно сделать без вины виноватым. Нужно полностью легализовать сдачу в аренду помещений:, заключить с "Каро" открытый договор. Никаких наличных расчетов, все деньги – только по документам и через кассу!

Спасский согласен немедленно взяться за разработку нового договора с "Каро". Но возражает Хренова:

– В этом случае нам не хватит на зарплату!

Хватит! По результатам каждого года Хренова показывает в отчете изрядную прибыль, которую всякий: раз предлагает раздать акционерам. Вот один ресурс: можно пожить и без дивидендов. Мы чуть не каждый месяц повышаем гонорары, обогнали по ставкам все другие журналы – другой ресурс. Пока никак не задействованы валютные доходы от зарубежной подписки. Не обязательно давать деньги на строительство храма Христа Спасителя, найдутся вкладчики и побогаче. (Было такое, захотелось Хреновой выступить в роли спонсора – и уломала-таки она тишком Залыгина отдать на богоугодное дело кругленькую сумму. Настаивала даже раздуть вокруг этого акта рекламную шумиху, но я воспротивился.) Да много источников, если покопаться. В конце концов, надо просто жить по средствам, и, если даже для этого придется сократить зарплаты – надо сокращать, они у нас не маленькие, как-нибудь перебьемся, и все сотрудники такое поймут. Если, конечно, не действовать враздрай, не стравливать людей, как у нас теперь принято.

– Может, не торопиться? – встревает Киреев. – В этом году обещают принять новый налоговый кодекс, подождем?

Он вообще в этом разговоре посторонний, от коммерческих забот всегда демонстративно уклоняется: ничего, мол, не понимаю, собственную декларацию заполнить не умею! – но тут Хренова за нежданную поддержку радостно ухватывается:

– Вот, верно сказал Руслан Тимофеевич, давайте подождем!

– Руслан Тимофеевич глядит со стороны, а кому-то за все это отвечать головой! – не сдерживаюсь я.

– Гм ... Сергей: Павлович у нас вроде бы того... Не подпадает по возрасту, – острит Хренова.

Залыгин подводит итог. Спасскому – заняться составлением нормального договора с "Каро". Хреновой – сделать полный обсчет по зарплатам и представить на рассмотрение. Говорит Розе Всеволодовне решительно:

– Записывайте!

Та в растерянности. Что писать? И можно ли вообще такое писать?

Второй вопрос: подпись Спасского на документах. Речь не идет о передаче в его ведение распорядительных функций, он сам этого не хочет. Но Залыгин, главный и единственный распорядитель, уже ничего не подписывает, отчего случаются неприятные казусы во время моих вынужденных отлучек: по болезни, например, или вот на похороны. К тому же основная часть финансовых бумаг касается как раз хозяйства Спасского, и будет куда надежнее, если он лично станет прослеживать их путь от начала до конца.

– Я не буду искать нотариуса! – беспомощно протестует Хренова.

Нотариуса беру на себя. Принято.

– И в понедельник принесите мне трудовую книжку! – неожиданно строго завершает разговор Залыгин, обращаясь к Хреновой. Это у них с Розой Всеволодовной старая тема: никак не могут заставить бухгалтера представить в редакцию, как положено, трудовую книжку. Очень это их почему-то беспокоит. Сколько раз просили сами, подсылали к ней и меня, и кадровика Спасского... Всем – отказ.

– Принесу, – убито кивает Лиза...

Заслуживает упоминания еще одно событие, сыгравшее важную роль в дальнейшем. 5 марта на общем собрании был принят новый устав АОЗТ "Редакция журнала "Новый мир”". Под приглядом Залыгина работали над ним Спасский с юристом Кривулиным, Костырко, иногда присоединялся к ним Василевский. Плодом их коллективных усилий стало, в частности, положение об избрании и освобождении главного редактора не собранием акционеров, а журналистским коллективом (штатными сотрудниками редакции). Правда, поскольку заявлялась "целесообразность совмещения должностей Главного редактора журнала и Генерального директора Общества", кандидатура эта подлежала последующему "одобрению" собранием акционеров, а если таковое не последует, журналистский коллектив обязан был предложить другую кандидатуру.

Проект устава предусматривал выборы главного редактора простым большинством голосов. На собрании против этого выступил Василевский, заявив, что такая норма открывает возможность для "сговора" (по его подсчетам, при благоприятных условиях для избрания редактора оказывалось достаточно пяти солидарно голосующих). Его поддержали почти все, я в том числе, и приняли другую норму: журналистский коллектив избирает главного редактора "большинством голосов двумя третями его состава".

Как именно голосовать – тайно или открыто, – устав не регламентировал...

Жизнь сложнее и неожиданнее, чем иногда кажется. Скоро произошло такое, что свело разрозненные и случайные, казалось бы, события в один страшный клубок.

ШАНТАЖ

Сразу после майских праздников (я выезжал на эти дни в деревню) мне позвонил Спасский. Сообщил: Сергей Павлович срочно вызывает к себе в Переделкино его, меня и Рафика Рустамовича Зелимханова.

Последний уже упоминался выше, но теперь настало время представить его подробнее.

В штатном расписании Зелимханов значился как юрист и получал небольшую зарплату, появляясь в редакции крайне редко, только по вызову Залыгина. Практически ни с кем больше не общался, разве что с Розой Всеволодовной, потому что дорога к Сергею Павловичу лежала через приемную. По рассказам, именно Зелимханов в свое время привел Филипчука и тем самым спас журнал от финансового краха. (Кто привел или навел на редакцию самого Зелимханова – о том предания молчат.)

Приезжал Зелимханов на длинном черном "кадиллаке". Входил в приемную в длинном черном кожаном пальто и черной шляпе, в темных очках. Рассказывал Розе Всеволодовне, что у него есть пистолет, а на ее бесхитростное "покажите!" снисходительно отвечал, что в редакцию "Нового мира" пистолета не берет, нет необходимости. Насчет основного места работы темнил, но, судя по отрывочным репликам Залыгина и той же Банновой, до меня доносившимся, он был советником по особо важным делам – то ли в Совете Федерации, то ли еще выше. Потому Залыгин и звал его в тяжелые минуты для совета: "Оч-чень сведущий!" В ни к чему не обязывающем трепе с Розой Всеволодовной Зелимханов подкреплял свою таинственную репутацию упоминаниями о недавних встречах то со Строевым, то с Николаем Ивановичем Рыжковым... Предпочитал называть испытанную, старую номенклатуру. А однажды произвел фурор, показав изданную где-то книжечку своих афоризмов, всю пересыпанную фотографиями: вот Зелимханов и правда почти разговаривает с Николаем Ивановичем (а может, с кем-то еще из давно примелькавшихся лиц, уже не помню, да это и не столь важно), вот он где-то сбоку от Руслана Имрановича (в те еще времена), а вот – на заднем плане – в одном кадре чуть ли не с самим Борисом Николаевичем!

Тут уж все сомнения, если у кого они и закрадывались, должны были сразу отпасть. Как-то телевидение приехало с утра снимать Залыгина – насколько помню, речь шла об экологии (это еще до инфаркта). Тут как тут Зелимханов; договорился быстренько с Розой Всеволодовной, что сядет в моем кабинете (меня как раз не было) и тоже что-нибудь скажет в камеру... Я, конечно, потом поворчал, выговорил Розе Всеволодовне за такое самоуправство. Но самое интересное случилось, когда чуть не вся редакция собралась в буфете у экрана телевизора поглядеть на выступление своего шефа (передача шла в рабочее время). Действительно, вот кратко говорит Залыгин, мелькает в титрах "академик". И вдруг – Зелимханов! Видом куда внушительней Залыгина! Вальяжно расселся за моим столом и вещает куда дольше! И тоже про экологию! А в титрах: "Ведущий сотрудник журнала "Новый мир", "академик". Оказывается, и тут не придерешься: существовала в числе мириад самозванных "академий" такая, которой он был "действительным членом"...

Василевскому бы, с его будущим "действительным членством", этот урок усвоить, да куда там! Пожалуй, глядел и завидовал. Учился жить.

Зелимханов и в журнале печатался – приносил главному редактору какие-то фразочки-шуточки, и все тут. И хотя в "Новом мире" подобный жанр выглядел, мягко говоря, экзотически, Залыгин не решался отказать. Сразу вызывал Василевского и поручал готовить рукопись непосредственно ему – меня, зная мою придирчивость и опасаясь неожиданностей, даже в известность не ставил. Так и шла в печать рукопись, мной не подписанная, и в журнале появлялось примерно следующее:

"Зависть, подлость, бессовестность и невоздержанность – разные дороги к одной бездонной пропасти".

"Некомпетентный человек, заняв должность, более подвержен коррупции, нежели профессионал".

"Муж имеет на свою жену не исключительное, а преимущественное право".

Наконец, крик души:

"Не всякая эпоха благоприятствует авантюризму. Недавно можно было сколотить разве что альпинистскую группу. А теперь – и фонд. И секту".

Полагаю, в минувшие полтора десятилетия жизненные пути многих читателей пересекались с загадочными личностями, чем-то похожими на Зелимханова...

Итак, мы втроем на даче у Залыгина.

– На нас наехали, – такими словами (буквально), произнесенными чуть не шепотом, встретил нас Сергей Павлович в гостиной на втором этаже.

И рассказал о том, что у него по ночам раздаются странные звонки: аноним с кавказским акцентом (притворным?) требует "отдать процент". Первый звонок был давно, чуть не в феврале (все тот же злосчастный февраль!).

Настроение Сергея Павловича передалось всем. Не могу ручаться за Зелимханова, но мы со Спасским сидели ошарашенные и подавленные.

– Легче всего заподозрить Коробейникова, – продолжал Сергей Павлович. – Но он мелкая сошка, заурядный стукач. За его спиной кто-то стоит. Кто хорошо знает наши финансовые дела. Кстати, теперь ясно, что нападение на вас... – Залыгин многозначительно повернулся ко мне, не договорив.

Это стало для меня вторым чудовищным ударом. До сих пор я даже себе не смел в этом признаться, глушил любые подозрения. Как с такими мыслями можно работать, каждый день встречаться с людьми? И вот дождался, что об этом вслух заговорили другие.