Текст книги "На задворках "России""

Автор книги: Сергей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Этой-то идеологии я и перекрыл доступ в "Новый мир".

Роза Всеволодовна, которая умела настраивать беседы в приемной на задушевный лад, однажды начала прощупывать мои цели и планы и подбросила приманку: жаль, мол, что у меня сложились со многими столь напряженные отношения, ведь преемника Сергею Павловичу пока нет, и я вполне мог бы занять его место...

– Я тут смертник, камикадзе, – возразил я. – После Залыгина мне в этой среде делать будет нечего. Но при мне, можете быть в этом уверены, журнал не напечатает ничего постыдного.

Залыгин, похоже, недооценивал идейных мотивов противостояния. Журнальный процесс казался ему достаточно гибким и гармоничным – в полном соответствии с его собственными вкусами, с его широкой натурой. Он не понимал, что значило для его давно сплотившейся команды потерять строку из программного манифеста, или стерпеть написанное мной слово о Дедкове, или, того пуще, мой роман, или увидеть, как надежных членов их "партии" постепенно вытесняют со страниц журнала старые новомирские авторы.

От меня Залыгин не однажды слышал: "Я пришел работать с вами, но не с ними". Это отнюдь не значило, что, будь моя воля, я бы завтра же уволил Василевского, Ларина, Марченко, Роднянскую, Чухонцева и так далее по списку. Напротив, я-то бы как раз оставил всех. Тот же Чухонцев, появлявшийся в редакции от случая к случаю (много – два раза в неделю), вообще не открывает журнал, и ему абсолютно все равно, печатаются ли там в отделе публицистики дневники Вернадского или, к примеру, М. Леонтьев с Шушариным, но каждый месяц он составляет для очередного номера безупречно выверенную подборку стихов, и в этом деле никто его не заменит. А все его бурчание на редколлегии говорит лишь о его повышенной возбудимости, внушенном ему «образе врага» и ложно понимаемых им чувстве долга и товариществе (а какой поэт понимает данные материи неложно?). Тот же Ларин, можно было не сомневаться, завтра стеснительно постучится в мою дверь и с сияющим лицом представит какого-нибудь автора, с которым я давно желал познакомиться, или принесет купленную специально для меня книгу, которую я давно искал. Да и Роднянская, прекрасно сознающая, кто чего стоит (ее художественному вкусу я доверял все больше, мы с ней практически всегда совпадали в оценках – пока она не вспоминала про свою платформу), напишет такое, от чего останется только ахнуть... Всех их я ценил и «Нового мира» без них не представлял. Все они в иных обстоятельствах могли стать для меня милыми, обаятельными сотрудниками.

Но что за особые обстоятельства сложились вокруг меня, откуда? Не преувеличиваю ли я значение "идеологии", не пытаюсь ли переложить на некие неблагоприятные силы собственное неумение руководить людьми? Я не собираюсь уходить от этого наверняка возникшего в чьей-нибудь голове вопроса и сам не раз им задавался. И вот как вижу, вспоминая подробности и размышляя, обстановку тех дней.

Приходит новый начальник. Начальники у нас вообще не в чести, новые – тем более. Настороженность, подозрения. И одновременно каждый мечтает разрешить сразу все накопившиеся у него проблемы, заполучить при новом начальстве какие-то льготы, какими прежде был обойден... Таким было естественное начало отношений не только с редакторами (кроме тех, конечно, с кем отношения сложились много раньше), но и в компьютерном цехе, в корректорской, с хозяйственниками и бухгалтерией, со всем техническим персоналом.

Я начинаю разбираться, пытаюсь помочь. Приглашаю на совещание ответственного секретаря, чтобы укрепить его авторитет и не действовать "через голову". Договариваемся все вместе, серьезно и основательно, к пользе журнала и сотрудников. А спустя каких-нибудь полчаса, заглянув в одну из комнат, застаю там разглагольствующего с труженицами Василевского и слышу обрывок его фразы обо мне: "...Да он же ничего не понимает!" В следующий раз мое здравое предложение, даже если оно идет всем на пользу, встретят молчанием. В третий раз... Ну, не буду уточнять, что бывает в третий.

Хлопоты по другой линии пресекаются аналогично. Я, например, собираю собрание, чтобы договориться о распределении обязанностей, о графике, нагрузках и прибавках к зарплатам. А в это время бухгалтер втихомолку решает вопрос желанных прибавок росчерком пера. Конечно, для тех, кто ей мил. Залыгин проглатывает и утверждает, даже не поставив меня в известность, для него это привычнее, чем выдерживать демагогию открытых споров. Ставки бухгалтера растут, мои – падают. Назавтра Роза Всеволодовна, ратуя за справедливость, принесет Залыгину другой список, и он его также утвердит... И вот уже задобренный Олег Чухонцев, святая невинность, рассуждает в кругу сотрудников, что журнал живет и процветает только благодаря усилиям талантливого бухгалтера Лизы Хреновой, а наборщицы шепчутся по углам, что без Яковлева, с одним Василевским, им куда как легче работалось...

Все вместе это называется – система. С системой или уж мирись, встраивайся в нее, или приготовься сложить голову на плаху. Иных вариантов расписанная мне роль не предполагала.

Залыгин своим положением в журнале был до поры до времени доволен. Его убаюкивала всеобщая лесть; разовые стычки, например с Василевским, он воспринимал как досадные исключения и не оставлял надежды с ними покончить. "Новый мир" и всегда работал в авторитарном режиме, а первые годы правления непредсказуемого Залыгина заставили редакторов особенно цепко держаться за свои стулья. Когда на редколлегии в очередной раз обсуждался новый рассказ Залыгина, каждый торопился сказать ему что-нибудь приятное. Особенно усердствовал Костырко; почесывая бритый затылок, он всякий раз произносил дежурную тираду:

– Мне очень неловко, что приходится говорить в присутствии автора, меня могут неверно истолковать, но я считаю себя обязанным сказать правду. Таких пронзительных, глубоких рассказов я еще не читал! ..

Залыгину иравилось возглавлять эти чинные заседания и вершить суд – произносить заключительное слово. Его почтительно слушали. И хотя почтительность эта была напускной, и едва ли многие действительно прислушивались (а говорил он вещи разумные, нередко глубокие), отдельные мысли и фразы впечатывались в сознание и блуждали по редакции. По иронии судьбы именно Василевский чаще других присваивал (вольно или невольно) соображения главного редактора, причем не самые удачные, и настойчиво их пропагандировал. Такова была мысль, будто журнал "не делает литературу", а берет ее "такой, какая она есть" (на самом деле хорошие журналы именно делают литературу); из этого же ряда его печатные заигрывания с масскультом, литературной дешевкой, – Залыгина всегда раздражало пренебрежительное, свысока, упоминание о «чтиве» и о «массовом читателе», но основания для этого были совсем, совсем другие. Сравним:

– Мы становимся высокомерными, пренебрегаем так называемой массовой культурой. Вроде как собрались тут одни яйцеголовые и пишем для таких же, как мы сами... (Слова Залыгина на редколлегии в марте 1997 года, цитирую по моему конспекту.)

"Удивляет не презрение к "макулатуре”, а презрение к массовому читателю. Читатель выбирает то, что не скучно. Он не прав?" (Андрей Василевский. «Макулатура» как литература. «Новый мир», 1997, № 6.)

Статья Василевского вышла через три месяца после высказывания Залыгина (то есть была написана сразу — около трех месяцев длился типографский цикл!). Вроде бы угодил, «отметился». Но вот занятная проговорка из той же статьи: « ...у нормальных читателей, которых гораздо больше, чем ненормальных (вроде меня и моих коллег), никакой усталости от вымысла я не вижу». То есть я-то, конечно, особенный, но его, «массового», спешу понять и даже о нем позаботиться. Прекрасная иллюстрация к залыгинским опасениям!

Залыгин еще не сознавал, что я оказался его заместителем не только в административной иерархии: все то, что обрушилось на меня, копилось давно и предназначалось на самом деле – ему; я же стал мишенью тогда, когда не уступил общему давлению и отказался признать несостоятельность главного редактора, – по сути, отказался помогать им обманывать его и усыплять, как они делали уже много лет, потому что открыто выступить против него не решались.

Отказался же я прежде всего потому, что престарелый Залыгин виделся мне в журнале единственным здравомыслящим и самостоятельным человеком. Но и со всех прочих, в том числе моральной, точек зрения – странно, если бы я повел себя иначе, не правда ли?

После того как разнообразные интриги успеха не возымели, а устроенная мне головомойка завершилась отрицательным результатом (по некоторым признакам я догадывался, что Залыгин на том заседании все-таки высказал без меня запланированные угрозы в адрес Василевского), "теневой кабинет" временно сменил тактику. Василевский беспрекословно выполнял мои распоряжения. Роднянская при встрече учтиво улыбалась и раскланивалась. Новая ставка была сделана, как скоро обнаружилось, на атаку извне.

В мае 1995 года вышел роман "Письмо из Солигалича в Оксфорд", занявший чуть не половину журнальной книжки. Судить о нем не берусь (хотя верно и то, что никто лучше автора не знает, в конце концов, недостатков и достоинств сочинения). Слышал добрые слова о романе от Михаила Кураева, Владимира Маканина, Владимира Леоновича – писателей, мнением которых я очень дорожу. Юрий Кублановский, к тому времени уже работавший в журнале, передал мне похвалу Семена Липкина: "Глоток воздуха!". Даже Роднянская на публичном обсуждении была вынуждена сказать о достоинствах (цитирую по своему конспекту): "Проза, которая очень читается... Дар включать читателя, чтобы ему хотелось слушать... Пластика подробностей, ритм фразы... Как проза это "состоялось". Вообще откликов, в том числе читательских писем, пришло в мой адрес немало. Обширной была и пресса: большими рецензиями откликнулись журналы "Нева" и "Урал", прошла заметка у Игоря Виноградова в "Континенте", писали о романе "Независимая газета" и "Коммерсант", "Московские новости и ярославский "Очарованный странник". А уже после всех рецензий критик В.Кардин в журнале "Вопросы литературы" отмечал, что роман достоин, на его взгляд, "большего внимания критики"...

Но все это будет потом. Первым на свежий выпуск отозвался, как всегда, "А. Н." – Андрей Немзер в газете "Сегодня". Приятель Василевского и Костырко, он знакомился с журналом в верстке и потому имел возможность опережать других рецензентов."Главное событие номера—два новых (действительно новых) рассказа Александра Солженицына...

В поэтическом разделе естественно соседствуют настоящие живые стихи Инны Лиснян– ской, Семена Липкина и Евгения Рейна...

Под рубрикой "Новые переводы” разместился еще один лауреат...

Олег Ларин умело записал как бы устные рассказы невероятно бывалого человек...

Сергей Костырко аккуратно заполняет "Книжную полку”. К нему присоединили уже упоминавшийся Андрей Василевский с новой рубрикой "Периодика”, где очень кратко характеризуются публикации самых разных изданий. Чем меньше нас, тем мы внимательнее друг к другу. И это прекрасно".

Ах, до чего трогательно! А главное, никто из ближних не забыт, не обойден... "Здесь бы и остановиться", – пишет рецензент далее. Что же ему мешает? Оказывается, "в журнале напечатаны еще роман Сергея Яковлева "Письма (так у Немзера. – С. Я.) из Солигалича в Оксфорд” и письмо (рубрика "Из редакционной почты") В. Сердюченко "Прогулка по садам российской словесности”. Характеризовать эти сочинения я не считаю возможным”. Далее следует, тем не менее, довольно злобная характеристика. И заканчивается все таким пассажем:

"К сожалению, изрядное количество традиционных (или сблизившихся с журналом в последние годы) авторов "НМ” вправе почувствовать себя лично оскорбленными публикацией этих сочинений, которые мне трудно представить себе напечатанными и в гораздо менее щепетильных изданиях, чем неизменно ценимый российским читателем "Новый мир".

Одно любопытное саморазоблачение: Немзер ставит под сомнение мот ".иевюну" (как будто она где-то мной прокламировалась!), полагаясь, очевидно, ш вольно пересказанный ему мой разговор с Василевским.

Пассаж был определенно рассчитан на внимание главного редактора журнала К тому же как раз в этом номере газеты целую полосу занимала статья самого Залыгина с большим его фото: при всем желании мимо не пройдешь, да и акценты кто с кем и против кого – расставлены чересчур ясно.

Кажется, уж на что я был готов к любым наскокам, но и меня Немзер поразил своей бесформенной и беспредметной ненавистью. Ни до, ни после выхода той рецензии я не был с ним знаком, спустя пару лет случайно увидел в редакционном коридоре рядом с Костырко и лишь по косвенным признакам догадался, что это он (не знал в лицо), нигде печатно с ним не сталкивался, а ненависть в заметочке такова, словно я с детства был его заклятым врагом. Утешало лишь, что в компании критикуемых рядом со мной оказались не только талантливый литературовед из Львова Валерий Сердюченко и известный критик Павел Басинский (о систематически разносах, которые устраивал последнему Немзер, разговор впереди), но и ... В. И. Вернадский. Да-да! В той же рецензии Немзер прошелся насчет "многомерных (и не всегда радующих либеральное сердце) воззрений "философствующего естествоиспытателя", а публикатора дневников Вернадского упрекнул в неверности: странно, – то в "Дружбе народов" печатается, а то в "Новом мире"; подозрительно! Боюсь, что добрейший Итар Иванович Мочалов, безвинно попавшийся "либеральному сердцу" под "горячую руку", равно как и сам Владимир Иванович Вернадский, пострадали из-за меня: ведь это я инициировал ту публикацию, о чем рецензент наверняка знал.

Немзер был в "Сегодня" штатным обозревателем. В газете и вокруг нее, как я уже упоминал, кучковались знакомые фигуры: М.Леонтьев (заместитель главного редактора), Д.Шушарин...

Последний-то и сделал следующий выпад. Время выбрано – когда я в отпуске. По возвращении слышу от Василевского торжествующее:

– У вас неприятности.

Что такое, откуда? Оказывается, "неприятность" эта нечто, опубликованное Шушариным в газете "Сегодня".

Начинается нечто, как всегда, с папы римского. Но затем нежданно и не к месту, подобно призраку, всплывает "Новый мир" и я в нем:

"Борис Любимов любезно предоставил автору этих строк рукопись статьи, отвергнутой "Новым миром”, который ныне фактически возглавляется заместителем главного редактора – человеком без имени и лица, делающим все, чтобы омертвить главный журнал России".

Читать это было омерзительно. Я слишком хорошо знал подоплеку интриги и не особенно комплексовал. Однако публичное заявление, будто главный редактор "Нового мира" отстранен от дел, наносило жестокий удар по самолюбию ревнивого Залыгина; именно на это и рассчитывали провокаторы, полагая, что уязвленный и рассерженный Сергей Павлович захочет тотчас показать, кто в журнале хозяин... Главный редактор только-только ушел в отпуск, мы с ним не пересеклись. Посоветоваться не с кем. Я оставался наедине с безрадостными размышлениями.

А уже на следующий день прочел в газете блестящий ироничный ответ Залыгина, напечатанный по его требованию. Процитирую целиком – он того стоит:

"Уважаемый господин главный редактор!

В номере Вашей газеты от 6 июля с. г. некто Дмитрий Шушарин опубликовал статью "Нетерпимость”, в которой с первых же строк отмечает, что "главным событием прошедшего месяца стала, конечно, совместная служба в Ватикане Папы Римского и Патриарха Константинопольского в день Апостола Петра и Павла”. А далее автор отмечает очевидный "рост внутренней напряженности и нетерпимости в обществе”. В доказательство этого он сообщает, что "Борис Любимов любезно предоставил автору этих строк рукопись статьи, отвергнутой "Новым миром”, который нынче фактически возглавляется заместителем главного редактора-человеком без имени и лица, делающим все, чтобы омертвить главный журнал России”.

Считаю необходимым сообщить, что:

не мой заместитель, а я отвергнул статьи Бориса Любимова и Дмитрия Шушарина;

журнал "Новый мир” я как возглавлял девять лет, так и возглавляю сегодня.

Не этот ли именно факт и не устраивает Дмитрия Шушарина? А может быть, и газету "Сегодня”?"

По возвращении Залыгина мы с ним гадали, кто за всем этим стоит.

– Я знаю, что все идет отсюда, – говорил он.

– Скорей всего, да. Но я не знаю, от кого.

– А я знаю!

Свое знание он хранил в секрете.

Провокаторы не понимали главного: я действительно не мечтал, подобно Василевскому, прибрать к рукам "Новый мир". Журнал, как мне было известно по опыту, – дело авторитарное и очень личное. Тогдашний "Новый мир" был для меня журналом Залыгина. Я сознательно пришел работать к Залыгину, под его началом, и долг свой, профессиональный и человеческий, видел прежде всего в том, чтобы помогать ему крепче держать бразды правления и не дать журналу осрамиться.

Сергей Павлович неплохо разбирался в людях и прекрасно это чувствовал.

Что же касается места главного редактора "Нового мира", которое рано или поздно должно было освободиться, – я бы предпочел (и предпочтения своего ни от кого не скрывал), чтобы его занял широко известный, не ангажированный никакими политическим силами, в лучшем смысле слова народный, хороший и серьезный писатель.

АКЦИОНЕРЫ И «ПРЕЕМНИКИ»

Ситуация с Кимом разъяснилась еще зимой. Он вернулся из Кореи с извинениями, Сергей Павлович его простил и оставил членом редколлегии. В журнале как раз шел новый роман Кима, и он частенько заглядывал в редакцию, иногда с симпатичной женой Наташей, той самой, присутствия которой в журнале якобы не переносил Залыгин.

– Тут дело совсем в другом, – доверительно поведал мне как-то сам Сергей Павлович. – Ким сразу, как пришел, дал в газете интервью, что скоро станет главным редактором журнала. Действительно, я говорил ему, что годика через два собираюсь уходить, но пока-то я был главным! Зачем же заявлять такое? Он мне говорит: они там все переврали, я совсем не это имел в виду. Ну так дайте опровержение! Через неделю встречаю, спрашиваю: опровержение напечатали? "Да ну их, – машет рукой, – вам не стоит из-за этого волноваться!" Так и не опроверг.

Это была уже четвертая версия. То злосчастное интервью мне в руки не попадало, и как там высказывался Ким, я не знаю. Да это и не важно. Тем более что скоро пришлось услышать и пятую трактовку – от Ларина, с которым я старался, несмотря ни на что, поддерживать нормальные отношения. Ким-де рассчитывал сразу пройти в дамки, видя немощность Залыгина, но Андрей Василевский охладил его пыл, сказав: у нас акционерное общество, оно-то и выбирает по уставу главного редактора. После этого, мол, Ким сам потерял интерес к журналу...

Не там ли, на четвертом этаже, в кулуарах "теневого кабинета", сочинилась специально под Залыгина (с расчетом задеть его самолюбие) история про интервью? А что, это было бы вполне в духе новомирских византийцев. Где уж Киму, человеку восточному, разобраться в подобных ходах!

– Вы готовите себе преемника? – иногда спрашивал я Залыгина напрямую.

– Нет, пока не думал.

– Тут должен сидеть большой писатель. Битов, может быть?

– Ну что вы. Битов лентяй, он ничего не будет делать. Мы не можем зазвать его в редакцию, даже когда вещи его здесь идут. Или уж нужен хороший заместитель, который станет за него работать...

– А Макании?

– Маканин не пойдет, зачем ему это надо! Он своими книгами больше зарабатывает. Никто из хороших писателей такую ношу на себя не взвалит. Одно время я рассчитывал на Борисова... Да тут уже крутились, собирались занять это место. Прежде всего Филипчук.

О скончавшемся незадолго до моего прихода в "Новый мир" Филипчуке я знал только по слухам, а они, как можно догадаться, были самыми разными. Аркадия Семеновича призвали в журнал в пору экономического упадка как лихого бизнесмена, хотя он одновременно считал себя и писателем. Костырко, большой любитель "травить" анекдоты и байки, как-то поведал мне (должно быть, в поучение), что Филипчук мечтал напечататься в "Новом мире" и постоянно показывал Залыгину свои рукописи; тот однажды не выдержал, переписал один его рассказ от начала до конца и пустил в набор. И что бы вы думали? Филипчук отказался от публикации и забрал рассказ назад!

Если все на самом деле так и было, этот самоотверженный поступок делает Аркадию Семеновичу честь. Вся штука в том, что какое-то время Филипчук был в журнале царь и бог: Залыгин под давлением обстоятельств, не умея справиться с хозяйствованием в "новых условиях" (а что за условия наступили в 1992 году, можно представить), перепоручил ему практически все административные функции. Редакторы ходили к Филипчуку выпрашивать прибавки к жалованью, и он давал (хотя вообще-то, говорят, творческих сотрудников не слишком жаловал, намереваясь всех их когда-нибудь заменить бедными писательскими вдовами). Залыгин просил его провести сокращение штатов, и он увольнял – того же Вадима Борисова, залыгинского зама. Василевский писал ему (уж не знаю, по собственной инициативе или по заданию) доносы на сотрудников; во всяком случае, один такой донос, касающийся техреда Гинзбурга, попался мне на глаза во время разборки многолетних бумажных завалов в моем кабинете:

"На моей памяти работа А. С. Гинзбурга непрерывно вызывала нарекаеия сотрудников редакции. Дело тут не в том, что Гинзбург совершил какую-то одну ошибку, которая нанесла существтный ущерб журуналу и за которую его можнно было бы призвать к ответу. Нет, он непрерывно совершат мелкие ошибки, каждая из которых, так сказать, не смертельна и может показаться пустяком, но все вместе они мешают спокойной работе редакции и раздражают редакторов, что тоже не способствует нормальной атмосфере. Дело тут не в том, что Гинзбург ленив, непрофессионален и проч. Нет, как раз напротив, он очень работоспособный профессионал, но основные его усилия идут не на "Новый мир". Он постоянно работает налево – на многие частные, комммерческие и пр. издательства. Речь идет не об однократных случайных заказах..."

И так далее. Предоставляю читателю самому судить о достоинствах стиля критика Василевского. Этот случай не стоил бы упоминания, если бы впоследствии молва не отнесла увольнение «несчастного еврея» на счет патологических заскоков Залыгина, а Василевский не оказался в ореоле защитника Гинзбурга.

В те годы редакцию вынуждены были покинуть многие. Придя в журнал, я недосчитался прекрасных специалистов, кого хорошо помнил с 80-х годов. Среди них заведующая корректорской Жанна Милова, создавшая, без преувеличения, фирменную марку безупречной новомирской корректуры, и редактор-библиограф Маргарита Каманина – самая квалифицированная и добросовестная из всех проверяющих редакторов, каких я знавал. Пришедшие на их места значительно уступали своим предшественницам не только с профессиональной, но и с человеческой точки зрения. Кто был виноват в потерях, мне до конца так и не удалось выяснить, однако Василевский, по должности курировавший технические отделы, сыграл тут, полагаю, не последнюю роль.

Но продолжу о Филипчуке. Больше всего он прославился тем, что по его инициативе и под его руководством скромненький журнал "Новый мир", печатавший разных там соцреалистов и прочих совписов, преобразился в Акционерное общество закрытого типа (сокращенно АОЗТ) "Редакция журнала "Новый мир”"!

То самое, которое впоследствии дало возможность отважному Василевскому указать заместителю главного редактора Киму его место: всего лишь наемного работника у собственника, каковым являлось АОЗТ.

Это был факт эпохального масштаба, буквально перевернувший сознание новомирцев. Из копошащихся в бумагах литсотрудников, подслеповатых трудяг все они вдруг стали капиталистами! Чудо совершилось в одно мгновение, когда каждому, числившемуся на тот момент в редакции, присвоили энное число акций сообразно служебному положению и рабочему стажу в обмен на некое "ноу-хау". Что это было за "ноу-хау", Залыгин (поневоле ставший Президентом АОЗТ) не догадывался даже спустя несколько лет, когда я пришел в "Новый мир":

– Нет, вы мне объясните, какое "ноу-хау" у Василевского? За свою работу он получает неплохую зарплату, но при чем тут "ноу-хау"? Что он вложил в журнал такого, без чего нам не обойтись? Где эти миллионы, за ним записанные? Я их не видел.

Главный редактор с первого дня моего появления в журнале клял Филипчука за саму идею АОЗТ. Убаюканный своим "президентским" положением и самым большим количеством акций, Залыгин слишком поздно понял, что угодил в ловушку. Новый порядок давал возможность интриганам возбуждать коллектив, в особенности технический персонал, и предъявлять от его имени ультиматумы. Это было почище того "кооператива", что предлагал в свое время Стреляный. К тому же акционерами и, следовательно, непременными участниками журнального процесса оставались люди, которых Залыгин за эти годы по разным причинам уволил (и некоторых из них, естественно, терпеть не мог). Уволенные являлись на собрания, продолжали дерзить, противодействовать и, в общем, оставались в своем праве. В то же время новые сотрудники, в том числе и руководители журнала, становились "наемными". Близилась ситуация, когда контрольный пакет уйдет на сторону и действующие работники останутся буквально ни с чем, то есть не будут играть никакой роли в судьбе журнала! Место редакции вполне могли занять пошивочное ателье или туристическое бюро с одноименным названием, и это наверняка было бы признано акционерами более рентабельным.

Роза Всеволодовна (сама заслуженный акционер) была настолько озабочена трениями между акционерным обществом и главным редактором, что уговорила Залыгина использовать в качестве буфера общительного Костырко. Действительно, он умел заговаривать зубы и прикидываться "своим в доску". Костырко назначили общественным "заместителем по АОЗТ".

Такова была моральная сторона переворота. С материально-финансовой – еще сложнее.

Дело в том, что никакой собственности за "Новым миром", кроме собственно журнала "Новый мир" (вещи эфемерной, существующей лишь в качестве издательского процесса), не числилось. Копеечные оборотные средства не в счет. Существенной материальной ценностью обладало, конечно, помещение, целых три этажа со множеством комнат в самом центре Москвы – таким не располагал ни один толстый журнал! – но оно было казенным. Правда, "Новый мир" почти ничего не платил за аренду (в отличие от новых изданий, у которых аренда съедала львиную долю бюджета), а с какого-то момента научился извлекать полулегальный доход, уплотнившись и сдав сначала несколько комнат, а затем и весь первый этаж. Вольготно располагавшиеся там в конце 80-х отделы прозы, критики и публицистики теперь ютились, к моему удивлению, в тесноте наверху. Сотрудники пошли на уплотнение, потому что это давало существенную прибавку к зарплате. Но о приватизации всего помещения не приходилось и мечтать: лишних денег у "Нового мира" не водилось. Наоборот, журнал был убыточным и сам нуждался в дотациях.

Однако капиталисты-собственники вошли во вкус и ждали настоящих дивидендов. На мой вопрос, зачем вообще нужно "Новому миру" это АОЗТ, даже всезнающая Роза Всеволодовна с бесхитростной надеждой отвечала:

– Может, в старости нам и подкинут что-нибудь, как акционерам. Пенсии сейчас, сами знаете, какие!

По этому можно судить, что творилось в головах более далеких от журнальной стратегии и тактики корректоров, машинисток, вахтеров и уборщиц.

В тяжелую пору Филипчуку удалось вовлечь в акционерное общество коммерческие организации и даже банк, заплатившие за свое участие реальные деньги (для того, видимо, все и затевалось). Ко времени моего появления в журнале все они уже разобрались, что речь идет всего-навсего о спонсировании убыточного издания, и торопливо разбегались. Существовать в оболочке АОЗТ стало для журнала обременительным и опасным.

Моим призванием был сам журнал: отбор материалов, их редактирование, отслеживание издательского процесса. Здесь я чувствовал себя на своем месте и всегда утешался тем, что никто другой в редакции, в том числе из моих критиков и оппонентов, не мог бы сделать эту работу лучше меня. Ничем другим в "Новом мире" я заниматься не предполагал, дел и на этом поприще хватало с избытком. Как страшный сон вспоминались мне, например, покупка бумаги для "Странника", ее завоз в типографию, переговоры с грузчиками, кладовщиками и т. п.: всего этого я делать как раз не умел и не хотел, но там просто не было другого выхода. Не имел я склонности и к коммерции. Не говорю уже о том, как изматывали меня трения и скандалы в сложном коллективе, которые мне приходилось по должности как-то гасить, разбираться в них, так что взваливать на себя новый ворох проблем по акционерному обществу совсем не хотелось...

В "Новом мире" было кому заниматься всем этим. Были главный бухгалтер Лиза Хренова, девушка сметливая и изворотливая в своем бухгалтерском деле, но с норовом (из тех, к кому надо "на козе подъезжать"), и при ней кассир Зюзина. Был помощник Залыгина по хозяйственной части Спасский – человек пожилой, давно перешагнувший пенсионный рубеж, но вполне работоспособный и даже боевой, из советской хозноменклатуры; в редакции его считали большим занудой – но таким, видимо, и должен быть настоящий хозяйственник. Был в помощь ему просто завхоз, а также шофер, вахтер, свой человек при типографии и прочая "обслуга".

Но прыгающую подпись Залыгина на документах, случалось, уже не признавали в банке. Каждые полгода журнал терял подписчиков. Требовалось налаживать отношения с агентствами и продавцами, выверять и согласовывать цену журнала, повышать полиграфическое качество, работать с зарубежными подписчиками, сотрудничать с фондом Сороса... Все это была каждодневная кропотливая работа, требовавшая участия если не первого лица в журнале, то, как минимум, его заместителя. Для нее необходимо было понимание редакционно-издательского процесса. Василий Васильевич Спасский, добросовестный человек и опытный администратор, не знал разницы между офсетной и высокой печатью и мог, например, спросить, зачем нужен принтер, если уже куплен хороший ксерокс...

Так что Залыгин (посоветовавшись с Хреновой) решил взвалить на меня еще и воз коммерческих забот.

Отказаться было невозможно, потому что речь действительно шла о жизни и смерти журнала, которым я дорожил. Но я заранее предупредил Залыгина, что мало смыслю в бизнесе, не умею делать деньги из воздуха и уходить от налогов, да и само существование "Нового мира" под вывеской коммерческого предприятия кажется мне абсурдом.