Текст книги "На задворках "России""

Автор книги: Сергей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Пришлось буквально за руку привести ее к Залыгину, спросить прямо:

– Вы действительно велели бухгалтеру скрывать от меня информацию о документах, которые я подписываю?

Он, конечно, долго ничего не понимал.

– Не то чтобы скрывать... – мямлила Лиза.

Выслушав мой прямой вопрос в третий или четвертый раз, Залыгин попросил оставить его наедине с бухгалтером:

– Это какое-то недоразумение. Мы сейчас разберемся.

Через пять минут зовет меня. Нахожу его уже в одиночестве, красным и распаленным. Спешит выговориться:

– Может быть, вы возьмете на себя полностью руководство журналом?

– Бог с вами, Сергей Павлович. Чем вас Лиза против меня настроила?

– Ничего не настроила! Почему бы вам не взять все на себя? Что тут особенного?

Все это с неповторимым старчески-беспомощным сарказмом.

– Сергей Павлович, я не рвусь командовать, и вы хорошо об этом знаете. Меня вполне устраивает роль вашего литературного заместителя, на которую я был принят. Но если уж вы хотите, чтобы я помогал вам еще и по финансовой части, мне нужна информация. Я отвечаю за содержание бумаг, которые подписываю, и не могу подписывать вслепую.

Не сразу, но остыл.

– В этом есть резон . ..

Впоследствии сам не раз с тревогой возвращался к этой теме:

– Вы, кажется, составляли перечень вопросов к бухгалтеру? Надо ей эти вопросы подать как официальный документ, пусть отвечает. Она хочет сама всем распоряжаться, этого допускать нельзя. Скажите, что я уполномочил вас контролировать. Проверяйте, чтобы все совпадало...

И в другой раз:

– Я с ней поговорю, она даст вам ответы. А вы разбирайтесь. Надо уж или как я, ни во что не вмешиваться, или все держать под контролем . ..

Однако стоило Лизе показаться ему на глаза, глянуть в ее обычной манере исподлобья, хмыкнуть иронически, как Залыгин утрачивал боевой дух, настроение менялось на прямо противоположное.

– Может быть, назначить ее коммерческим директором? – предложил я ему однажды наедине. – Она ведь ни в чем не дает отчета, мне с ней трудно работать.

– И мне трудно.

– Упряма, властолюбива. ..

– А другой безынициативен, как Василевский. А третий, подобно Спасскому, резину тянет. У всех недостатки.

– Я и говорю: пусть уж лучше сама все решает. Если вы ей доверяете, если она умная ...

– Умная! Ее в любой банк примут, уже сейчас много предложений...

– Вот и назначьте. Коммерческим.

Только тут до него дошло. Опешил.

– А вот это ... Это – фантазия!

Рассердился, принялся кому-то звонить, давая понять, что разговор окончен.

Бухгалтер получала в редакции больше всех, о чем Залыгин почему-то всегда упоминал с гордостью. Уже на моей памяти Розе Всеволодовне с трудом удалось уговорить Лизу сделать зарплату главного редактора чуть-чуть выше – на символическую сумму в несколько рублей, из соображений сугубо этических.

Так и работали. Когда на стол мне, положим, ложилась платежка на особо крупную сумму, я звонил Залыгину:

– Такая-то сумма отправляется туда-то. Вы знаете об этом?

– Знаю, Лиза мне говорила. Подписывайте!

– Вы вполне уверены? Тут вот Василий Васильевич ворчит, сомневается в целесообразности.

– Ну, этот всегда ворчит...

С болезнью Залыгина, как легко догадаться, подобная система начала давать серьезные сбои.

Придя иной раз на работу, я заставал Спасского в тревоге, взволнованно шушукающимся с Розой Всеволодовной. Обнаружилась недостача наличности. Доступ к кассе – только у него да у Хреновой.

Вскоре после этого – звонок мне из больницы, Залыгин слабым голосом спрашивает:

– Вы следите за нашей бухгалтерией?

– Насколько могу, Сергей Павлович.

– Проверяйте все! Скажите Хреновой, что я вам поручил!

– Вообще-то, деньги, как вы знаете, через мои руки не проходят, только бумаги...

– Это неважно!

У Розы Всеволодовны в это время – новая забота. Казино "Каро", занимающее у "Нового мира" первый этаж, в порядке частичной оплаты давно уже обеспечивает редакцию горячими обедами. Так условился с администрацией казино Спасский. Но для бухгалтерии все, что делает Спасский, – плохо. Поэтому Хренова, а следом за ней Зюзина "бастуют": не спускаются к обеду в буфет.

– Очень я за Лизочкино здоровье беспокоюсь! – изо дня в день стонет, появляясь в приемной, настырная Сарра Израилевна.

– Поговорите с Лизой! – озабоченно просит меня Роза Всеволодовна. – Что за капризы?

При случае захожу в бухгалтерию к Хреновой и Зюзиной. На журнальном столике – шоколадный торт, фрукты, десертное вино...

– Что ж не обедаете со всеми? За вас беспокоятся.

– Бесплатный сыр бывает только в мышеловке! – одна.

– Выясните у Василия Васильевича, как он собирается выплачивать нам компенсацию за несъеденные обеды! – другая.

Вскоре обнаруживается, что они все-таки обедают. В Роскомпечати, где отличная столовая и можно заранее приобретать талоны на питание. Ходят туда вместе с завхозом.

Коробейников агитировал других, приходил и ко мне, настойчиво уговаривая присоединиться.

– Вообще-то, меня наши обеды устраивают.

– Так можно в час там поесть, а в три часа здесь. И сравнить. Даром же! – зачем-то подмигивал, вертел в руках пачку оплаченных талонов, как фокусник.

Реклама действовала. За первой троицей потянулись другие – пожилые "девочки" из компьютерного цеха, корректоры. Из каких средств оплачиваются эти обеды, для всех оставалось тайной. Обиженный Спасский принципиально не вмешивался. Роза Всеволодовна (ее уверяли, что на обеды расходуются деньги, которые "все равно пропадут", "уйдут в налоги", в чем она в свою очередь старалась уверить меня) начала не на шутку волноваться.

В один из дней сообщает решительно:

– Я распорядилась отменить обеды на стороне для всех, кроме Лизы и Зюзиной... – спохватывается: – Не я, конечно, распорядилась, а Сергей Павлович, когда узнал, что у нас творится.

– Это плохо, – заметил я. – Не нужно никаких особых обедов. Ни для кого.

– Так решил Сергей Павлович! – обиделась.

Через время выясняется, что на обеды расходуются наличные суммы от продажи журнала в редакции. Продажу и льготную подписку вела Сарра Израилевна Шапиро. Каждый раз она отчитывалась перед бухгалтерией: в проданных экземплярах и передавала деньги кассиру Зюзиной. Суммы были немаленькие.

Я потребовал от бухгалтерии отчета. Тут-то и обнаружилось, что часть этих денег по кассе не проводилась и тратилась, между прочим, на обеды...

Обманутая в лучших чувствах Роза Всеволодовна в истерике. Сарра Израилевна, невольно раскрывшая "тайну", становится врагом бухгалтерии и завхоза Коробейникова (сидящего, между прочим, в одной с ней маленькой комнатке при входе в редакцию); старуху затравливают и запугивают до того, что в один прекрасный день она грохается в обморок прямо посреди редакционного коридора...

С Коробейниковым связан был в те дни еще эпизод – пустяк, но в какой-то мере показательный. У Залыгина на даче с давних времен стоял числившийся на балансе редакции автомобильный прицеп. Куплен он был еще при Филипчуке. Возможно, на нем в те трудные, располагающие к натуральному хозяйству времена предполагалось развозить по городам и весям журнальные тиражи. Но со дня приобретения новенький прицеп так ни разу и не использовался. Залыгин давно предлагал от него избавиться. Однажды ко мне пришел Коробейников с готовым договором:

– Я покупаю прицеп, подпишите!

В договоре сумма – раза в четыре меньше, чем стоил в то время прицеп в магазине, да еще с выплатой в рассрочку.

– Откуда цена?

– Лиза насчитала! – сует черновик с какими-то цифрами.

– Вообще-то, подобные дела так не делаются. Нужен официальный акт уценки или что-то такое. Посоветуйтесь с Василием Васильевичем, как правильно оформить.

Через некоторое время в беседе со Спасским этот случай всплывает.

– Он ко мне тоже заявился, – возмущался Василий Васильевич. – Я ему сказал, что это липа! Заставил при себе порвать все бумаги.

А Коробейников вдруг подлавливает меня в коридоре и заговорщическим тоном предлагает:

– Берите этот прицеп сами, копейки же! В рассрочку! После загоните кому-нибудь!

Я едва не лишаюсь дара речи.

– Что все это значит?

– Как – что? По Марксу: "Деньги – товар – деньги"!

Еще через время случайно узнаю, что прицеп все-таки куплен Коробейниковым на тех самых условиях. Спасский лишь машет рукой: все оформили без него: подали бумаги Залыгину, тот подписал их то ли в больничной палате, то ли в санатории... Роза Всеволодовна в ответ на мой упрек взрывается:

– А чего вы хотите от старого больного человека, у него уже который год сарай этим прицепом занят! Вы бы потерпели в своем дворе такое?

Тем временем мне в отсутствие Залыгина впервые попадают в руки ведомости по зарплатам. Что Хренова получает наравне с главным редактором, много больше остальных сотрудников, – уже не новость. Но вот помощница Хреновой Зюзина с ее полутора ставками – на уровне заместителя главного редактора и ответственного секретаря! – это изумляет. (Для такой маленькой организации хватило бы, вообще-то говоря, и одного бухгалтера.) Много и других несообразностей. Среди равных по должности есть любимчики (чьи?), кто-то получает больше, кто-то меньше. Бедная Сарра Израилевна, сидящая в редакции с утра до ночи, а иногда и по выходным, зарабатывает почему-то меньше уборщицы... Такое чувство, что Залыгин до сих пор подписывал подсунутые ему приказы и ведомости не глядя.

Говорю с Хреновой о неразберихе с зарплатами, о контроле за наличными поступлениями, задаю другие вопросы.

– Зачем вам это надо? – напрямую спрашивает она.

– То есть как? Это же деньги редакции...

– Деньги акционерного общества. А вы к нему не принадлежите.

Внятных ответов не получаю, но вокруг меня повисает ощутимое напряжение. Зачем-то заглядывает в кабинет Зюзина и мимоходом втолковывает мне, что на таких бухгалтеров, как Лиза, нормальный начальник молиться бы должен. Коробейников стороной заводит разговор: у Лизы, мол, нелегкий характер, она сама об этом знает и иногда раскаивается, но ссориться с ней, вообще-то, ни к чему ...

Роза Всеволодовна следит за событиями с интересом, но предпочитает держать нейтралитет:

– Если дойдет до дела, она все сумеет объяснить. Все объяснит и во всем оправдается! – понизив голос, добавляет: – Насчет Лизы не знаю, но Зюзина – настоящая бандитка!

Залыгин узнает о скандале, конечно, одним из первых, но печется из своего далека о другом. Хитроумная Хренова (знает, чем умаслить старика!) вовремя доводит до его сведения: на счету журнала есть лишние деньги, скопились, прямо-таки пропадают – нужно срочно раздать их на премии сотрудникам!

– Ну, всем платить я не буду! – уверенно заявляет мне по телефону Сергей Павлович. – За что давать премию Смирновой? Кублановскому? Пометьте для себя.

– Так, значит, Смирнова, Кублановский ...

– Ларин давно в больнице, ему не надо. Коробейникову тоже. Зелимханову. Кривулину ни в коем случае. (Двое последних – юристы.) Пожалуй, все.

Список отвергнутых я обсуждаю с Розой Всеволодовной. Она:

– Нельзя этого делать! Знаете, какие скандалы начнутся? Предложите ему дать всем, но по-разному...

Звоню Залыгину. Секретарша его уже приготовила к разговору. Уславливаемся о двух уровнях премий: 40 и 20 процентов от оклада. Ставлю в известность главного бухгалтера.

– Только не надо вот этого! Не надо 20 и 40! Я сама с Сергеем Павловичем поговорю! – разъяряется Лиза.

Роза Всеволодовна все-таки готовит свой проект, зачитывает его по телефону Залыгину. Тот соглашается. А вечером звонит мне домой.

– Я не хочу, чтобы это называлось премиями. Перепишите так: приказ о вознаграждении сотрудников по результатам работы на октябрь месяц ...

– За октябрь?

– Нет, на октябрь. Проследите за этим.

Утром, едва прихожу на работу, снова звонок.

– То, что вы подготовили, нельзя подписывать. Нельзя делить на 20 и 40.

– Да это же ваше решение! Я только предложил вам дать хотя бы половину тем, кого вы совсем хотели лишить вознаграждения!

– Хорошо. Если вы не согласны, подготовьте свой проект, я его рассмотрю, – с нешуточным раздражением.

Секретарша рядом, слушает, ворчит:

– Ему хочется и твердость проявить, и чтобы никого не обидеть!

– Сергей Павлович, – говорю я в трубку, стараясь сдерживаться. – Значит, даем полностью и Ларину, и Кублановскому...

– Всем!

– И Смирновой...

– Ей – нет. Она не в штате.

– А Шапиро Сарра Израилевна, которая тоже не в штате? Если уж кто заслужил поощрение, так прежде всего она!..

Какое-то время молчит.

– Ладно, я вам позже перезвоню.

Еще не придя в себя, спроста жалуюсь секретарше:

– Это же его список! Я бы иначе распорядился. А он теперь заявляет, что проект – мой. Кто-то морочит его.

– Он сам себя морочит.

Звонит Залыгин:

– Всем дать поровну!

– И Смирновой?

– И Смирновой!

– И Коробейникову?

Молчит. Вдруг взрывается:

– Да ну ее к черту, эту премию! Никому не будем давать!

Бросает трубку. Через минуту звонит:

– Значит, так: составляйте список одинаковых премий.

– Кривулин?

– Он всего-то ничего получает. Дадим.

– Зелимханов?

– Этому – не давать!.

После безумных переговоров горько перешучиваюсь с Розой Всеволодовной, предполагая в ней единомышленника:

– Говорит: ну ее к черту, эту премию!

А она меня – как обухом по голове:

– Конечно. Он же вам предлагает составить список, а вы его посылаете. Не хотите брать на себя ответственность?

Через несколько дней для окончательного утверждения списка вызывает меня и Хренову к себе в Переделкино. Тут – своя интрига. Вначале я узнаю об этом как бы случайно от шофера Вани:

– Кстати, вас Сергей Павлович ждет в понедельник!

После этого в выходные долго говорю с Залыгиным по телефону. Обсуждаю с ним, между прочим, неоправданно завышенную зарплату Зюзиной и – как давать ей премию. Неужели с полутора окладов?

– Не знаю, что делать. Лиза уверяет, что я сам приказ о ее зарплате издал. Мне очень трудно с ней разговаривать. Прислала вот с шофером еще какие-то бумаги на подпись. Я спрашиваю: это что, непременно мне нужно подписывать? Все равно, отвечает, может и ваш заместитель. Тогда зачем присылать? В понедельник я жду вас обоих к себе!

– Хренову известили?

– Не знаю... Ваня должен был сказать... Я не могу с ней разговаривать, мне это очень тяжело!..

За всю дальнюю дорогу в редакционной "Волге" до Переделкина мы с Хреновой, торопливо занявшей переднее, "залыгинское" место, не говорим друг другу ни слова.

Лихой шофер Ваня, бывший вертолетчик, пытается шуточками разрядить обстановку:

– Женщина за рулем – это хуже, чем фашист в танке!..

Лиза прыскает.

По лесенке на второй этаж я поднимаюсь в кабинет к Сергею Павловичу первым.

– А где Лиза? – восклицает он в испуге.

Могла ведь и не приехать, проигнорировать...

Разговор о премиях начинается сначала. Принято предложение Хреновой: всем дать поровну.

– Этот как будто неважно работает? – еще сомневается Залыгин.

Нет уж, всем так всем!

– И Зелимханову? – тут почему-то Лиза спрашивает.

– И Зелимханову! – храбрится Залыгин. – Много ли он там получает!

Но я категорически против того, чтобы исчислять вознаграждение Зюзиной с ее невесть откуда взявшихся полутора окладов. Принято! Залыгин сам трясущейся рукой вписывает в копию приказа: с одного оклада! Невелика экономия, но с точки зрения здравого смысла все-таки победа.

– Все проверяет! – язвит насчет меня Лиза.

– Что делать! – обреченно вздыхаю.

– Мы ведь с вами не так работали, Сергей Павлович, – говорит Лиза с сожалением.

– Ну, он только начал разбираться, ему надо привыкнуть, – увиливает Залыгин от прямого ответа. – Давайте доверять друг другу. Как раньше.

– Сергей Павлович, вы – другое дело! – горячо восклицает Лиза. – А вот Спасский... Или Сергей Ананьевич...

– Давайте так: звоните мне по телефону. Звоните и рассказывайте о затруднениях.

– Ну, Сергей Павлович, всякий раз тревожить вас по пустякам...

–А что – тревожить! Звоните, и больше никому ничего не объясняйте! Мы с вами вдвоем будем решать.

Я взрываюсь. Только накануне он требовал от меня присматривать за бухгалтером. "Я скажу ей: пока я болею, все решает мой заместитель! И точка". Напоминаю о деньгах, которых недосчитался Спасский. О необходимости упорядочить зарплаты, ввести надлежащий контроль за продажей журналов. О "бесплатных" обедах...

– Прошу дать отчет по кассе, а мне толкуют про обеды!

– Я вам такого не говорила! – быстро реагирует Лиза.

– Зюзина говорила. В вашем присутствии.

– Вот с нее и спрашивайте! И вообще, Сергей Ананьевич работает у нас незаконно, на него даже приказа нет.

Новый анекдот. Однако Залыгин реагирует вполне серьезно и поворачивается ко мне:

– Вы что на это скажете? – со строгостью в голосе.

– Да что уж тут говорить. Если я два года работаю вашим заместителем без приказа, если бухгалтер все это время незаконно начисляла мне зарплату – вопросы надо задавать не мне.

Занятная подробность: все приказы по редакции хранятся в сейфе у Хреновой. В приемной – только неподписанные копии. Смешно и жутко одновременно. Захочет, чтобы не было этого (или любого другого) приказа, его и не будет; а Залыгина можно убедить в чем угодно.

– Дождитесь меня и будем работать, как прежде, – ласково уговаривает он Лизу. – Все пойдет по-старому.

– Не знаю, Сергей Павлович! – Она сокрушенно качает головой. – Не знаю...

Он садится за коротенькое письмо Розе Всеволодовне, которое хочет отправить с нами; она тем временем притулилась у книжной полки, листает том энциклопедии.

– Что вы там нашли? – дружелюбно шутит Залыгин, покончив с работой.

– Почему-то – ядовитые растения!

Вот последнее из той поездки, что ярко запомнилось. На обратном пути молчали. Лиза уже не спрашивала, "зачем мне это нужно". Думаю, ей все со мной было ясно.

Стоит добавить, что старый приказ о моем назначении действительно "пропал", и Залыгину пришлось восстанавливать его по сохранившейся у секретаря копии с номером...

Канитель с премиями имела неожиданное, почти фантастическое продолжение: деньги начислили всем, кроме... Спасского и Роднянской! Так явствовало из ведомости, которую мне дали на подпись. К первому в бухгалтерии относились известно как; вторую тоже отчего-то не жаловали. Окончательно выйдя из себя, я отказался подписывать бумаги и немедленно доложил о происшедшем Залыгину.

Вскоре звонит Хренова, оправдывается:

– Роднянская и Спасский в этом месяце были в отпуске!

– Ну и что? Мы же вознаграждаем по результатам работы за целый год! Вы сами потребовали дать всем и поровну!

– Я не имею права. В приказе написано: "по результатам за октябрь".

Только тут я оценил дальновидную мелочность старика, прежде совершенно мне непонятную. Должно быть, за долгую жизнь всевозможные пройдохи не раз обводили его вокруг пальца на таких пустяках.

– А вы почитайте внимательно, как там написано!

Справедливость была восстановлена. Впрочем, если Ирина Бенционовна и узнала от кого-нибудь, как я бился за ее кровные (сам я, разумеется, ей не рассказывал), то едва ли ее сердце оттаяло. Такое уж сердце.

БЕЗ ХОЗЯИНА

В мутном и мусорном потоке захлестнувших редакцию событий как-то присутствовали и отмечались и другие знакомые персонажи.

Сразу после инфаркта у Залыгина, когда его состояние вызывало большие опасения, взбудораженный Киреев стал часто наведываться ко мне и втянул-таки меня в откровенную беседу. С глазу на глаз я изложил ему ситуацию в журнале, как сам ее видел. Вот Василевский с его "теневым кабинетом" и амбициями, вот Хренова с сомнительной компанией; как минимум, две особых "группы интересов", две линии раскола, которые могут в дальнейшем опасно углубиться. Фактически я предложил ему союз, чтобы объединенными усилиями уберечь журнал от развала.

Скорее всего, он понял этот разговор лишь как признание с моей стороны его статуса "преемника" (склонный, подобно всем эгоцентричным людям, преувеличивать свое значение) и откликнулся в ту минуту с энтузиазмом. (Его ведь тоже, как и Кима, глубоко задевало положение бесправного "наемного работника", а Василевского они с Новиковой у себя в отделе даже прозвали "Наполеончиком".) Велел звонить ему домой в любое время дня и ночи – если мне вдруг позарез нужна будет его помощь, чтобы отвратить от журнала беду. Уж не знаю, как это он себе тогда представлял... Позже, более прагматично оценив ситуацию, стал демонстративно отдаляться от меня и все теснее сближаться как с Василевским, так и с Хреновой. В отношении немощного Залыгина и его установлений Киреев усвоил манеру беззлобной иронии, которая вполне примиряла его на том этапе почти со всеми.

Что касается редакторской работы, тут наше с ним взаимное непонимание, к сожалению, продолжало расти. Вот характерный пример "диалога глухих" – речь шла о рукописи известного актера и литератора В. Рецептера.

– Написано живо, артистично... – я.

– Язык бледный, невыразительный, – Киреев.

– Читается легко...

– Никого не заинтересует, слишком специальная тема.

От Солженицына (традиционно сохраняющего с "Новым миром" связь) поступает новая рукопись – короткие рассказы, "Крохотки". Печатать или не печатать – вопрос не стоит, все солженицынское сразу идет в набор, но тут Киреев приходит ко мне с инициативой:

– "Крохотки" в этот раз очень хороши. Не начать ли с них номер, а?

Как раз в те дни выходит статья Солженицына в "Общей газете". В ней – резкая отповедь правящему режиму, сохранившему, а в чем-то и усугубившему после выборной фантасмагории свои отрицательные черты. Я читаю по рукописи "Крохотки" и вижу, что в них по-иному выраженная, облеченная в художественное переживание, отстраненная от преходящих реалий, но – та же ясная всем боль сегодняшнего дня. Спешу порадовать Киреева:

– Вы правы, это будет достойное открытие номера. Во всех смыслах.

– И все-таки давайте еще пару дней подумаем.

Это уже он – мне!

А через пару дней:

– Василевский считает, что нам не следует политизировать журнал, и я с ним согласен. Не будем открывать Солженицыным!

Про себя я назвал этот феномен – "татарин во власти".

Мы с ним были, напомню, формально во всем приравненными друг к другу заместителями, хотя выполняли различные функции и несли разную ответственность: он – за отдел прозы, я – за весь журнал.

Когда стало ясно, что Залыгин слег надолго, я попросил Розу Всеволодовну (которая одна в те дни имела доступ к уху больного) осторожно посоветоваться с Сергеем Павловичем – не назначить ли ему на время болезни кого-то из нас (неважно, Киреева или меня) исполняющим обязанности главного? Во избежание мелочного раздрая, чтобы в текущих делах за кем-то оставалось решающее слово. Я почувствовал, как при этом нервно щелкнул и заработал ее сложный вычислительный аппарат. Прежде чем обращаться к слабому шефу, она должна была, конечно, сама иметь ответ. И через несколько дней как бы между прочим этот ответ был мне дан:

– А может, поживем, как есть? Не надо никаких назначений?

Говорила от себя, но я не сомневаюсь, что совет с Залыгиным состоялся.

– Может, и не надо.

Я действительно не знал, как лучше. Залыгин очень болезненно переживал любые покушения на свою власть, даже "на одре" (тут словечко Битова вполне уместно) не желая ни с кем ею делиться. Оттого и плодил равных в правах и бесправии заместителей. Когда-то он уволил добросовестного и опытного Григория Резниченко (предшественника Василевского в должности ответсека) только за то, что тот "начал выступать от имени журнала". Так сам Залыгин рассказывал мне эту историю. Речь шла о выездных конференциях и встречах сотрудников и авторов "Нового мира" с читателями. Активный Резниченко не раз был инициатором таких встреч и иногда проводил их, видимо, самостоятельно, без участия главного редактора. С тех пор Сергей Павлович невзлюбил всякую публичность, связанную с "Новым миром". Единственный раз он вынужденно уступил долю властных полномочий Филипчуку – и никогда не мог простить себе этого...

Теперь, когда приходила пора собирать редколлегию (обычно это делалось раз в месяц, для обсуждения вышедших номеров и попутного решения других накопившихся проблем), я спрашивал Киреева:

– Будете председательствовать?

– Нет уж, давайте вы!

Я занимал кресло во главе длинного стола (за которым, как любил в свое время напоминать Видрашку, сиживал еще Твардовский), Киреев демонстративно устраивался в дальнем конце напротив./p>

– Придвигайтесь ближе, здесь лучше слышно!

– Мне и тут хорошо!

В таких случаях раздавалось неприлично громкое хрюканье Василевского – вероятно, он изображал смех. Лицо у него при этом не выражало никаких эмоций и оставалось болезненно неподвижным.

– Не обращайте внимания, у Андрюши нервы не в порядке, он ведь долго лечился, – простодушно поясняла мне после Роза Всеволодовна.

Она каждый день подолгу разговаривала по телефону с Залыгиным, держала его в курсе всех маленьких редакционных происшествий. Спокойной оставаться не умела, считала тихие дни напрасно прожитыми, и потому каждый раз из пустяка раздувалась целая история. Вот одна из них, ее можно озаглавить "Грязное белье Кублановского".

Как я уже упоминал, Кублановский жил в Переделкине и часто ездил на работу в редакционной машине вместе с Залыгиным. Подвезти, доставить попутно туда-сюда какой-нибудь груз – проблемы для него не возникало. Но когда Залыгин слег, постоянное сообщение прервалось.

Готовились к церемонии вручения ежегодных журнальных премий, решили купить вина. Кублановский считался тонким ценителем напитков. И Роза Всеволодовна упросила его проехаться с шофером Ваней по магазинам – выбрать. А Кублановский к месту вспомнил, что на даче у него скопилось много нестираного белья, которое хорошо бы отвезти в Москву в прачечную, так что если у шофера туда ляжет путь...

– Господи, что же нам придумать? – живо откликается сердобольная секретарша (я был свидетелем сцены). – Вы ведь знаете, машина в Переделкино теперь почти не ходит, а бензин стоит так дорого... Придумаем, Юра, обязательно что-нибудь придумаем! Только чтобы это в последний раз, больше не копите так много!

– Слышали? – с возмущением спрашивает меня, когда Кублановский удаляется.

– М-да. Услуга за услугу, – говорю я довольно равнодушно. Машина обслуживала в основном Залыгина, в его отсутствие руководили шофером Роза Всеволодовна и хозяйственник Спасский, в их дела я старался не вмешиваться.

Как я догадываюсь, секретарше хотелось, чтобы я донес о происшедшем Залыгину и дал поступку Кублановского соответствующую оценку. Не дождалась. Пришлось действовать самой.

Через несколько дней она приболела. Звонит мне из дома, справляется о делах.

– Болейте себе спокойно, здесь все тихо! – легкомысленно заявляю я.

– Какое там тихо! Сергей Павлович отменил покупку вина! Запретил Василию Васильевичу давать Кублановскому машину! Я же ему пообещала – в каком я теперь положении?

– Не надо было впутывать в эти пустяки Сергея Павловича, – мягко укоряю ее.

– Вот и я говорю! Сделали бы тихо, Ваня бы отвез в прачечную сумки Кублановского, и все. А теперь Василий Васильевич уперся и не дает!

Иду к Спасскому:

– Что за история?

– Мне позвонил Сергей Павлович и категорически запретил давать машину Кублановскому. Кто-то ему накапал. А что я теперь могу? Не могу же я ослушаться Сергея Павловича?..

Уж не знаю, секретарша ли сеяла панику своими рассказами, или Залыгин сам в воображении себя растравлял, но только нервничал и переживал он по причине своего бездействия очень сильно, а это неизбежно вносило суматоху в редакционную жизнь. Однажды у кого-то возникла идея, чтобы главный редактор проводил редколлегии из Переделкина по селектору, присутствовал на них, так сказать, заочно. Засуетился Спасский, подключили к делу услужливого Коробейникова, куплен был аппарат, установлен... Не прижилось: Залыгин слышал плохо, по многу раз переспрашивал; говорить специально для него, его не видя, для всех было неловко. А вот иронии и шуток по поводу методов залыгинского руководства журналом прибавилось.

Возмущаться стал даже Чухонцев, всегда относившийся к Залыгину почтительно. Появляясь в редакции раз или два в неделю, ворчал:

– Ситуация становится просто неприличной. Об этом вся Москва говорит.

Обращался чаще к Розе Всеволодовне, "нашей пионервожатой", как звала ее помощница Чухонцева Марина Борщевская, иногда ко мне. Когда я спрашивал, что он предлагает, недовольно отмалчивался.

Тогда или чуть позже, не помню точно, Василевский зашел ко мне в кабинет, плотно затворил за собой дверь и сказал негромко:

– Сочинения Сергея Павловича для журнала – большая проблема.

Расчет был на солидарность: все знали, что к первым вариантам залыгинских рукописей у меня, как и у других редакторов, было немало претензий. Это входило в творческий процесс Сергея Павловича, планировалось им: показать кому-нибудь горячий черновой вариант, набить шишки и тут же снова засесть, все переделать по-своему, и еще раз, и еще... Никакой "проблемы" для журнала я в этом не видел. И в любом случае Василевскому не нравилось совсем не то, что иногда смущало в окончательной редакции меня.

(С уходом Залыгина из редакции его сочинения странным образом перестали быть для Василевского и компании "проблемой. Напротив, выпрашивали что угодно, только бы засветить имя Сергея Павловича на страницах журнала. И старик, воспользовавшись этим, пошутил: напечатал в "Новом мире" рассказ про то, как его ... травили в "Новом мире". Подробнее об этом можно прочесть в моей рецензии на рассказ Залыгина "После  инфаркта" ("Нева", 2000, N 1.)

– Вы хоть не говорите этого при Розе Всеволодовне! – Вот все, что я мог (вполне искренне) посоветовать Василевскому.

– Я знаю...

У той – новые хлопоты: Залыгин надиктовывает ей по телефону, она печатает на машинке, читает ему, вносит поправки, перепечатывает... В течение нескольких дней – в нервно-приподнятом настроении. Что-то готовится! На носу очередное заседание редколлегии, и в самый его день, за полчаса до общего сбора, Роза Всеволодовна меня огорошивает:

– В конце дадите мне слово, я зачитаю от имени Сергея Павловича его послание.

И зачитывает. В послании – о том, что за время болезни главного редактора, насколько ему стало известно, упала трудовая дисциплина, творческие сотрудники относятся к журналу спустя рукава, на работу ходят нерегулярно; есть такие, которые и журнала-то своего не читают; мне с Василевским упрек – не следим за порядком; давно пора повесить на дверях отделов таблички с указанием часов приема посетителей и т. п. Распустились, слишком хорошо и вольготно живем. Пора увольнять бездельников. Но ничего, скоро он, Залыгин, вернется на рабочее место, и тогда всем достанется на орехи.

Угроза вроде шутливая, да и сам тон послания по-стариковски мелочный и достаточно невинный, обнаруживает понятное желание просто напомнить о себе (можно подумать, что до болезни Залыгина тот же Чухонцев, например, появлялся на работе чаще или существовали когда-нибудь в редакции часы приема!), но слишком все неожиданно, и от этого как-то не по себе. Даже мне.