Текст книги "На задворках "России""

Автор книги: Сергей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Звонки начались примерно в то же время. Значит, и меня-то били, возможно, в назидание Залыгину, чтобы был посговорчивее? Не потому ли он был тогда так напуган и прятал от меня какие-то догадки?..

– Я вам давно говорил, что бухгалтерию и завхоза надо гнать, – сказал Зелимханов. – Уже два раза говорил.

Стали думать, что можно предпринять. Зелимханов предложил назначить тем, кто звонит, встречу. Пусть приедут со своим бухгалтером. "Настоящие бандиты, солнцевские и другие, ходят с бухгалтерами". Пусть покажут свои расчеты и объяснят, какой, по их мнению, "процент" может дать им редакция. И опять:

– Когда меня зовут первые лица государства, я советую только один раз. Этого бывает достаточно.

Залыгин вслух размышляет: а может, откупиться от них, расстаться с частью денег? Сколько они запросят?..

Зелимханов: ни-ни!

– Коробейников на твое место метит! – подзадоривает Спасского.

– А что мне мое место? Я хоть сейчас готов отдать мое место!

– Ага, перетрусил! А ты не бойся.

Больше всего в этой истории мне стало жаль Залыгина. Они с женой, двое беспомощных больных стариков, живут на глухой даче, а тут – угрозы... Слишком уж контрастировала эта варварская, уличная, "бомжеская" ситуация с именем и положением старейшего писателя, с его небогатым, но уютным и тихим домиком. Да нельзя ли попросить, чтобы приставили круглосуточную охрану, хотя бы как к академику? Не сообщить ли о происходящем в милицию? По моим устаревшим представлениям, стоило Залыгину лишь позвонить, назвать себя...

От меня отмахнулись как от полоумного, первым – сам Залыгин.

Тогда я отважно предложил ему направлять всех, кто будет еще звонить, ко мне, сам при этом, честно говоря, содрогаясь: во-первых, уже битый, а во-вторых, ну какой из меня переговорщик с бандитами!

– Спасибо! – серьезно поблагодарил проницательный Сергей Павлович.

Открыл: у редакции действительно есть небольшой наличный резерв, собирали на черный день еще при Филипчуке. Тогда ведь каждые полгода казались последними, подписка стремительно падала, рубли дешевели. Думали: пусть хоть месяц-другой будет чем в трудную минуту журнал поддержать... И проблема в том, что солидная часть этих денег в валюте (названо было 10 тысяч долларов) положена в банк на личный счет Хреновой, Сергей Павлович сам ее об этом когда-то просил...

– Как вы могли! – все в один голос.

Посовещавшись, решили: надо подать знак. И для этого прежде всего добиться от Лизы возврата в редакцию хранящихся на ее счету 10 тысяч.

– А затем уже, может, и трудовую книжку потребовать, – не удержался Залыгин от озвучивания заветного своего желания. – А захочет уволиться – так увольняйся!

И еще один план у него был: напечатать в большой газете (предположительно – в "Труде") заметку, которую он набросал заранее и теперь дал всем по очереди прочесть. Вот этот набросок:

"Как живет нынче журнал "Новый мир"?

Чем дальше, тем хуже.

Сколько мы ни хлопотали через Министерство культуры, через Комитет по делам печати: приравняйте нас, хотя бы несколько старейших толстых журналов, к учреждениям культуры, это автоматически освободит нас от уплаты некоторых налогов... Нельзя! Не положено! А почему "нельзя – не положено"? Что, толстый традиционный журнал играет меньшую культурную роль в жизни страны, чем небольшой какой-нибудь театрик? Но... наплевать нам на традиции русского общества и государства: нельзя, и только!

В результате "Новый мир" от государства ничего не получает и даже спонсоров не имеет – живет за свой счет, платит налоги, часть тиража продает ниже себестоимости.

Зато рэкетиры считают нас богачами: "Отдайте нам процент, иначе хуже будет – убьем!"

Какие же мы богачи? За все время моей работы в журнале (11 лет) никто из нас не построил себе дома, никто не купил машины.

Мне 83 года, только что перенес тяжелейший инфаркт с осложнениями. Работаю последние дни, только чтобы сдать журнал в порядочные руки и в порядочном состоянии, а тут звонки в постель: "Отдайте процент, иначе очень плохо будет!"

Один мой заместитель уже был избит во дворе редакции.

Должно быть, осведомитель-наводчик рэкетиров плох: потолкался рядом с бухгалтерией, услышал кое-какие цифры – и только.

И государство нас защитить не может и не хочет.

Получается так: кроме новой демократической цензуры, появилась еще одна новая – "рэкетирская".

Ну, что же: пусть мир узнает о новой постановке издательского дела в России.

Главный редактор журнала "Новый мир", академик РАН Сергей Залыгин".

Все согласились, что подобная огласка хотя мало чем поможет, но и не повредит. Машинописный черновик с собственноручной правкой Сергей Павлович передал мне, попросил поправить еще, что сочту необходимым, затем дать Розе Всеволодовне перепечатать и – в газету.

– Кого-нибудь еще поставить в известность? – спросил я. – Киреева?

Подумал.

– Поставьте.

Вернувшись в редакцию, я пригласил к себе Киреева и коротко изложил все, что узнал от Залыгина. Показал черновик заметки. Затея с публикацией ему не слишком понравилась, особенно фраза о "бухгалтерии" и "кое-каких цифрах": получается, мы сами признаемся, что у вымогателей есть все основания рассчитывать на поживу!

Розе Всеволодовне, в свою очередь, не понравились отчего-то "звонки в постель". История со звонками была ей уже известна и потрясения не вызвала:

– Да это же давно началось, зачем он сейчас такой переполох поднял?

Точным чутьем она угадывала, возможно, что огласка только развяжет шантажистам руки и возбудит новые провокации.

В конце концов статья была перепечатана с учетом всех пожеланий, но так никуда и не пошла. Залыгин позвонил и попросил ее остановить – видимо, у него к тому времени уже состоялись консультации с Киреевым и Розой Всеволодовной.

В ближайшую среду он, как обычно, приехал в редакцию, вызвал Хренову и о чем-то долго разговаривал с ней наедине. Вышел из кабинета веселый; заглянул ко мне, потирая руки, даже хотел сесть за компьютер и впервые попробовать что-то набрать (до того никогда в жизни компьютером не пользовался), но – позвали обедать... Видимо, первая часть операции с Лизой прошла успешно.

Больше к тем деньгам Залыгин никогда в разговорах со мной не возвращался. На время словно подзабыли и о шантаже – стараниями ли Розы Всеволодовны, не желавшей будить дремлющего врага, или по воле Залыгина, который мог что-то скрывать даже от секретарши, чтобы ее не травмировать... Зато напоминание оказалось сокрушительным.

Но до этого случились некоторые события, также заслуживающие внимания.

В конце августа, после моего возвращения из отпуска, Залыгин (перед тем снова угодив в больницу и на работе какое-то время не появляясь) пригласил к себе на дачу меня и Киреева. Я вновь поставил вопрос о наведении порядка в финансовых делах. К тому времени Спасский уже имел право банковской подписи. Все остальное не сдвинулось с мертвой точки.

Киреев – за старое:

– Может, не торопиться? Вот примут налоговый кодекс ...

Больному Залыгину не хотелось ничего менять, позиция Киреева пришлась ему по душе.

– Разве нельзя оставить все, как есть? – не унимался Киреев, когда мы с ним садились уже в машину. – В других журналах вообще в долларах зарплату и гонорары платят! Все так живут!

– Можно, наверное. Нынче многое можно. Но для этого сначала надо, как минимум, не бить друг друга по головам и не звонить с угрозами.

Он, как всегда, не услышал – не захотел услышать?..

Вскоре в отделе прозы возникла проблема: как заплатить гонорар немецкому писателю Кристофу Рансмайру за опубликованный "Новым миром" перевод его романа "Болезнь Китахары"? Договор давно подписан, а платить по нему Лиза отказывается. Киреев наседает на меня; я, зная по опыту, что своевольную Хренову очень трудно заставить возиться с переводами за границу, переправляю его к ней: пусть договариваются. В конце концов, публикация эта – целиком инициатива Киреева, а Рансмайр – его любимый писатель...

Ничего не получается. Тупик.

Как только Залыгин появляется в редакции, предлагаю собраться для обсуждения этой проблемы у него.

Залыгин дает Хреновой прямое указание: обеспечить пересылку. Должны платить – значит, заплатим, и все дела.

Лиза набычилась, молчит.

Киреев:

– Я вот размышляю, какие у нас еще есть возможности. Можно, конечно, больше не печатать зарубежных авторов или ограничиться доконвенционными публикациями...

Хренова (с готовностью):

– Нет, зачем же. Нет, надо печатать. Надо решать вопрос.

Киреев:

– Нет, я пока сам с собой размышляю. Если пересыласть гонорары трудно, надо ли нам ставить самих себя в неловкое положение? Есть разные варианты, давайте подумаем, какой из них предпочтительнее.

Хренова:

– Нет, мы будем решать этот вопрос!

Через какой-нибудь час после этого обмена любезностями в присутствии Залыгина Киреев вновь приходит ко мне:

– Я сейчас от Лизы, она говорит, что пересылать все-таки очень сложно. Может быть, отказаться от пересылки и поступить иначе?..

– Отказывайтесь. Поступайте. – Мое терпение на исходе. Ведь только что специально собирались, как будто все решили, после того как Киреев несколько дней меня этим терзал!

– Вот я и размышляю, какие у нас еще есть возможности? Можно, в конце концов, забыть про эти деньги и ничего не платить. Но это, наверное, не самое разумное, и Лиза со мной согласна. Мне нравится, что она сама хочет найти выход...

Он прекрасно знал, что под договором, заключенным по его настойчивой просьбе, стоит моя подпись.

Еще одна веха, роковым образом ускорившая развязку, – довыборы в акционерное общество. После длительных пререканий между акционерами решено было (в основном, конечно, по инициативе Розы Всеволодовны, старавшейся везде загодя подстелить соломку) принимать в АОЗТ и новых сотрудников, но – тайным голосованием и не ранее чем через два с половиной года работы в редакции (некруглая цифра также явилась результатом компромисса). Требуемый стаж к тому времени, кроме меня и Спасского, накопили редактор прозы Бутов, кассир Зюзина, технические сотрудники Фрумкина, Колесникова и Шапиро (Киреев с Новиковой и Кублановский проработали меньше).

Залыгин поручает своему "заместителю по АОЗТ” Костырко под присмотром Спасского (надежный Василий Васильевич везде был подмогой) и Кривулина, реально действующего юриста, готовить собрание акционеров.

По-своему начал готовиться к нему весь четвертый этаж: с одной стороны – Хренова, с другой – Василевский. Интриговали в открытую. Костырко мотался от одного к другому, "утрясал".

Когда Костырко предложил мне написать заявление о приеме, я спросил:

– Что будет значить в данном случае голосование? Если это чистая формальность, если вы сумеете объяснить акционерам, что у них нет никакого права лишать других сотрудников того, что им самим досталось случайно и даром, – это одно. Если же таким путем кто-то собирается утверждать исключительные права "собственников" и сводить счеты с остальными, я в это не играю. Меня вполне устраивает мое теперешнее положение.

Костырко сердечно заверил, что не держит камня за пазухой и все пройдет по-товарищески.

Роза Всеволодовна и Спасский, видимо, предчувствовали иное. Настроение у них и у Залыгина было мрачноватое.

Собрание состоялось 18 сентября. Его объявили строго закрытым – не позвали ни Спасского, ни меня, никого из тех, кого принимали. Присутствовали, конечно, Залыгин с Банновой, Костырко, Хренова, Василевский, Зелимханов, Чухонцев, Борщевская, Швабрина и прочие акционеры: как работники редакции, так и давно ушедшие, ничего о новых сотрудниках не ведающие, но кем-то, как скоро выяснилось, соответствующим образом настроенные.

Первым после собрания в приемную ворвался Василевский. Торжествующее лицо его шло пятнами, в руках – большой конверт, который он стал суетливо заклеивать. Понурый Залыгин сразу скрылся в своем кабинете. Роза Всеволодовна растерянно наблюдала, как Василевский хозяйничает за ее столом, в каком-то оргиастическом восторге шлепая по своему конверту редакционной печатью раз, другой, третий, четвертый, пятый...

Под его бдительным надзором загадочное письмо заключили в залыгинский сейф. Только тогда Василевский победно удалился, сверкнув напоследок багровыми ушами.

– Андрюша был в счетной комиссии, – пояснила убитая Роза Всеволодовна. – Говорит, этот конверт теперь нельзя вскрывать до специального решения общего собрания... Там бюллетени. Спасский не прошел, Сарра Израилевна не прошла и... вы.

– Лихо! – вырвалось у меня. – Как раз те, кто мешает обворовывать редакцию.

Спрашиваю Спасского: как хоть голосовали-то? А квалифицированным большинством, тремя четвертями, как положено по уставу... Да где ж такую норму вычитали?! Смотрит на меня ошалело, листает устав, зовет юриста: в самом деле, нет такой нормы, и надо было – простым большинством! Оба, Спасский и Кривулин, готовили это собрание загодя, а последний по долгу службы даже присутствовал на нем (не будучи акционером) и по ходу давал консультации ...

Что делать с таким народом? А результаты уже похоронены в сейфе, в опечатанном конверте!

Заходит Костырко:

– Сережа, я не хочу, чтобы ты считал меня подлецом, который говорит одно, а за спиной делает другое, – прочувствованно произносит, прижав руку к сердцу.

– Пустяки, – успокаиваю. – Тебе я верю. Но там ошибка с подсчетом голосов! Надо бы исправить?

Меняется в лице. А когда юрист подтверждает, что решение принято незаконно, цедит в его сторону пренебрежительно:

– Это уже выходит по принципу "Чего изволите?"!

На другой день Костырко уезжал в отпуск в Крым. Собрать акционеров для пересчета голосов без него Залыгин не решился. Он был подавлен, чем-то напуган и на все аргументы отвечал: "Это будет неконституционно". Основательный Спасский полагал, что вначале нужно как-то выяснить расклад голосования: а вдруг мы и половины не набрали? Тогда незачем и огород городить. Роза Всеволодовна считала тех, кто голосовал, по ее мнению, против: Хренова, Василевский, Костырко...

– Костырко? Но ведь он только что божился ...

Отмахнулась и продолжала считать: Чухонцев, Борщевская... Она не верила уже никому. Даже своей наперснице Швабриной.

– Они же заранее все спланировали! Кто и не хотел голосовать против вас – заставили...

(Ларин и Роднянская по каким-то причинам на собрании отсутствовали. Последняя после прилюдно заявляла, что принятое решение было ошибкой и она бы проголосовала "за".)

Раздумавшись ночью после выборов над этой обидной и, как выяснилось, показательной акцией, я, едва дождавшись десяти утра (выходной!), позвонил Залыгину и мягко, но достаточно решительно сказал, что не хочу больше играть роль машинки для визирования финансовых документов. Бухгалтерия и раньше творила, что хотела, а уж теперь, познав вкус победы, окончательно распояшется. Лучше я останусь тем, кем и пришел в "Новый мир" – его, Залыгина, литературным заместителем.

– Вы согласны?

– Во всяком случае, буду в этом направлении действовать, – ответил сдержанно.

Роза Всеволодовна мою позицию одобрила. Спасский по понятным причинам расстроился: получалось, что теперь ставить подписи придется ему!

– А вы тоже откажитесь, ведь они и с вами по-хамски поступили, – советовала Роза Всеволодовна. – Пусть никто ничего не подписывает. Пару месяцев посидят без зарплаты, тогда, может, опомнятся...

Серьезно говорила или издевалась – не понять. Да она и сама, пожалуй, не чувствовала разницы: все эти дни – в крайнем возбуждении, близка к истерике. Однажды призналась мне:

– Наверное, впервые за все годы работы я нe могу просчитать, чем все кончится. Эта беспомощность сводила ее с ума.

Залыгин, появляясь в редакции, уединялся со Спасским. Затем приглашал к себе Хренову, после – меня. Начиналось бесконечное и почти безрезультатное перетягивание каната.

Спасский:

– Тут вот Сергей Ананьевич говорит, что он теперь вроде бы не очень хочет заниматься финансовыми делами . ..

Я:

– В нынешней ситуации я просто не имею на это морального права. Меня не приняли в акционерное общество. Отказали в доверии. Как я могу управлять собственностью людей, которые мне не доверяют?

Залыгин – Хреновой:

– Вы что думаете?

Хренова (сумрачно):

– Мне все равно, кто будет подписывать документы. Моя подпись вторая.

Залыгин – мне:

– Но вы до сих пор занимались, знаете вопрос.

Я:

– Сергей Павлович, я ваш литературный заместитель.

Залыгин:

– Мой литературный заместитель – Киреев.

Я:

– Киреев пришел на отдел прозы, занимается только им, и вы это хорошо знаете. А журналом в целом ведаю я.

Залыгин:

– Хорошо, если уж на то пошло, вы – первый мой заместитель и должны ведать всем!

Я:

– Пока что никто меня первым заместителем не назначал. Но дело не в этом. Я не могу заниматься делами, когда они изначально поставлены неправильно, а изменить что-либо мне не дают. Об этом я уже не раз говорил.

Залыгин (задиристо):

– Мало ли что вы говорили! Мы все вместе решаем, не один вы. Что неправильно?

Спасский (с интонацией ябедника):

– Сергей Ананьевич говорит, что ему вроде и наш договор аренды не нравится ...

Я:

– Месяца три назад мы здесь собрались по моей просьбе...

Спасский (слыша только себя):

– Вроде и договор наш не нравится... Я не против, давайте обсудим...

Хренова шикает на него в нетерпении. Ей уже интересно, что я еще выкину и чем все закончится.

Я:

– ...Собрались в более широком составе, с участием Киреева, и постановили легализовать отношения с арендаторами. Бухгалтеру было дано задание сделав обсчет для новых условий. Почему вы этого не сделали? – напрямую к Хреновой.

Та в растерянности:

– Здесь сидел Руслан Тимофеевич, я тогда сказала, что денег нам все равно не хватит, и он меня поддержал...

Я:

– Надо жить по средствам. А вы вместо этого выводите липовую прибыль и пытаетесь раздать редакционные деньги акционерам!

Хренова прикусывает язык. Залыгин – примирительно:

– Зачем предъявлять друг другу претензии, если мы работаем вместе ...

Я:

– Сергей Павлович, к вам у меня нет и не может быть никаких претензий. Но я не могу сотрудничать с бухгалтером, которая никому в редакции не подчиняется.

Залыгин:

– Да я знаю, я и не говорю... Ладно. Договоритесь как-нибудь между собой. (Это нам со Спасским.) А вы (Хреновой) принесите трудовую книжку!

Хренова (с потупленным взором, скрывая ухмылку):

– Принесу...

Потом Залыгин еще и еще раз беседовал со Спасским наедине. Потом по просьбе Спасского снова звал нас. Весь его слабый, немощный облик говорил: за что вы меня так мучаете?..

Спасский уже согласен подписывать документы, но все продолжает чего-то от Залыгина добиваться. Интересуется, кому будет подчиняться бухгалтер: только ли Залыгину или ему, Спасскому, тоже? Если и ему тоже, то он поставит дело одним порядком; если же только Сергею Павловичу как первому лицу, то Спасский согласен просто подписывать бумаги, но тогда нужно издать специальное распоряжение за подписью главного, снимающее с него ответственность...

Хренова:

– Я подчиняюсь одному Сергею Павловичу!

Залыгин спешит с ней согласиться. И только потом спрашивает у Спасского: а как положено? Тот мнется: ну, учитывая нашу особую ситуацию...

Что же вы никак не можете договориться, сетует Залыгин. Тогда подскажите, кем вас заменить? Если будут предложения, заменим. У вас троих, у всех, есть недостатки. Ладно бы сказали: не хочу работать, ухожу. Так ведь и этого нет! Тогда договаривайтесь...

Он ждет от нас чуда, спасения. Еще верит, что можно вернуть утраченный мир.

Однажды при мне заходит к главному юрист Кривулин, в своей ёрнической манере внушает Залыгину:

– По новому закону, Черномырдиным подписанному, бухгалтер ни за что не отвечает! Имейте в виду. Это при советской власти бухгалтера сажали в одну камеру с руководителем. Теперь не то. Старайтесь ничего не подписывать!

– Да мне уж и так... почти ничего не несут... – лепечет растерявшийся старик.

– Вот и хорошо, и не надо. Пускай подписывают Сергей Ананьевич, Василий Васильевич, а вы не подписывайте. То есть, конечно, – спохватывается, – Сергею Ананьевичу с Василием Васильевичем тоже не надо подписывать что попало. Пускай разбираются. А вы – совсем ничего!

Я чуть не за рукав вывожу увлекшегося Кривулина из кабинета. На пороге нас настигает голос Залыгина:

– Спасибо!

– Пожалуйста! – Юрист серьезно кланяется...

Спасский, выговорив условия, берется-таки за дело. Теперь чуть не каждый день в его кабинетике шум – это Зюзина, принеся что-нибудь на подпись из бухгалтерии, учиняет скандал. Хренова до Спасского не снисходит – он выслушивает ее насмешливые отповеди по телефону ... Василий Васильевич остается невозмутимым и непреклонным. Он при исполнении, это придает старому служаке уверенность...

Вечером 13 октября со Спасским происходит то же, что ранее со мной. После работы во дворике "Нового мира" на него внезапно нападают. Семидесятилетний старик оказывается ловчей и крепче меня, он упреждает первый удар, удерживается на ногах и дает отпор. Ему все-таки разбивают в кровь голову, рвут кожаную куртку. Преступник скрывается. Спасский возвращается в редакцию. Вызывают по горячим следам милицию, приезжает телевидение...

Обю всем этом я узнаю только на другой день от Розы Всеволодовны. "Показали сразу по двум каналам, разве вы не видели? Там и случай с вами упомянули". И еще: "Наша Сарра Израилевна сказала телевизионщикам все. Прямым текстом. Назвала все имена".

– Могу еще понять историю с Яковлевым, – рассуждает Костырко с Розой Всеволодовной, развалившись перед ней в кресле. – Учитывая характер и все такое. Но чтобы дважды и с разными людьми – это ва-аще!

То есть меня-то он давно "сдал" и по отношению ко мне любые меры считает заранее оправданными: "Если враг не сдается..." Спасского тоже почему-то терпеть не мог, мне же в этом и признавался. Но: зачем-де так демонстративно, зачем оставлять нарочитые следы? Нет, сам Костырко поступил бы иначе, создал иной сценарий...

Моя дверь в приемную распахнута, он прекрасно знает, что я его слышу.

(И в чем-то понимаю. В таких случаях малодушных мучает страх: а вдруг подумают на меня? Хочется заранее оправдаться. Хотя бы и таким путем: это не я, потому что я бы сделал умнее. А насчет "зачем" – ясно зачем: террор. У террористов своя испытанная тактика.)

Появляется Киреев с видом скучающего прохожего, поневоле ставшего свидетелем не слишком смешной уличной сценки.

– Готовьтесь, Руслан, теперь ваша очередь! – зловеще шутит Роза Всеволодовна.

Тот и ухом не ведет. В отношении себя, похоже, подобной перспективы никак не допускает...

К Спасскому (а он, с перемазанной зеленкой головой, уже на работе) приходит из районного отделения следователь – тот самый, что вел мое дело. Снимает показания, зовут и меня.

– Опросите ваших сотрудников, – говорит мне следователь, – не знают ли они такого человека (читает записанное со слов Спасского): "Возраст около 23 лет, рост 168—170, светловолосый, курносый, нос острый, черты лица мелкие..."

Звонит телефон. Спасский снимает трубку, она у него громкая, и мы все слышим отчетливый голос Залыгина:

– Василий Васильевич, следователь еще у вас? Вы ему сказали, что все это идет от бухгалтерии?

Спасский деликатно обрывает телефонный разговор. Мы ведь оба с ним молчим как шпионы. Сводим дело к простой случайности, самое большее – к какому-нибудь сумасшедшему автору журнала, бывают иногда такие. У нас нет иного выхода, потому что нет прямых улик. Хотя очень хочется, чтобы следователь сам додумался (это же задачка в два счета, для первоклассника!), чтобы кто-нибудь другой сгоряча брякнул, пусть хоть Сарра Израилевна, и в этом смысле даже нечаянный безумный звонок Залыгина меня втайне радует.

Робость. Боязнь оговорить невинных. Всегдашние интеллигентские сомнения. Но то – я, а что же Спасский? Может быть, сказывается еще и безнадежный опыт общения с милицией?

Следователь настораживается:

– Я слышал, как ваш начальник Сергей Павлович сказал по телефону, что ему угрожали. Вы что-то от меня скрываете?

Не дождавшись ответа, задает еще вопрос:

– Сергей Павлович – он примерно вашего возраста, такой же пожилой?

Обращается сразу к нам обоим. Мне 45, Спасскому за 70... Слава Богу, Сергея Павловича он так и не увидел.

После нападения на Спасского резко меняются отношения Залыгина с Хреновой. Он неделями не может с ней встретиться для решения самых неотложных дел. Всякий раз, когда Сергей Павлович в редакции, у Лизы "английские курсы" (когда-то он сам разрешил ей ходить на занятия в рабочее время). Домашний телефон Хренова отключила. Как-то Залыгину докладывают, что бухгалтер появилась у себя на четвертом этаже. В это время идет редколлегия, Роднянская произносит речь. Он трясущимися руками накручивает диск телефона, удачно соединяется и при всех начинает громко разговаривать с Лизой, забивая докладчицу.

– Может, я мешаю? – произносит, прервавшись, Роднянская с язвительным смирением.

Но Залыгину не до нее. Он упрашивает Хренову немного задержаться на работе и уделить ему хоть несколько минут. Лиза, видимо, отвечает, что как раз сейчас у нее начнутся английские курсы.

– Но один-то раз можно и опоздать! – бессильно протестует Залыгин.

Лиза что-то возражает. Он:

– Ах ты, черт!

Договаривается, когда ей можно позвонить домой:

– Так в десять я вам звоню!

После разговора у него долго трясутся руки...

– Попробовала бы она с Наровчатовым так поговорить! – кипит Роза Всеволодовна после редколлегии. – Или с Карповым!

– Что, Сергей Павлович не видался с ней с того самого дня, как напали на Спасского? – Мне любопытно.

– Не знаю! – стервенеет она. – Когда я пытаюсь теперь что-то у Залыгина выяснить, он отвечает: не скажу, чтобы вам крепче спалось.

Не было вернее способа нагнать на бедную Розу Всеволодовну бессонницу! Очень скоро она узнает, что Сергей Павлович вел себя по-мужски и что у него действительно были причины кое-что от своей помощницы скрывать. Когда в редакцию с почтой поступит анонимка и попадет прямо ей в руки и Залыгин вынужден будет признаться, что получает такие по домашнему адресу уже давно.

Не знаю, что там слали Залыгину. Я видел только эти два машинописных листка, ставшие впоследствии известными многим. Тогда же снял с них копию, благодаря чему могу теперь воспроизвести все, вплоть до орфографических ошибок:

"Сергей Павлович!

Мы требуем, чтобы вы в двухнедельный срок ушли в отставку. Вы развалили журнал. Вы настолько стары, что еле передвигаете ноги.

Если до 15 ноября вы не уволитесь, мы обратимся в прокуратуру России и разоблачим как злостного укрывателя доходов, получаемого от Кары за 1 этаж.

Получаемая коллективом зарплата и премии и производственные расходы журнала намного превышают доходы от подписки. И сразу видно, что журнал имеет побочные неофициальные доходы (черный нал), не облагаемые налогами. Это будет неопровержимым доказательством о том, сколько руководство получает от Каро. Это очень заинтересует и налоговую полицию.

Освободите, пока не поздно, место для более молодых и деятельных замов.

Направляем вам копию письма в прокуратуру, которую мы отправим 15 числа сего месяца".

На втором листе была та самая "копия":

"Копия

Генеральному прокурору России

Просим Вас расследовать незаконные действия главного редактора журнала "Новый мир" господина С. П. Залыгина. Он ловко с корыстью осуществляет руководство журналом со своей секретаршей Р. В. Банновой. А нас пытается контролировать. Получает незаконно деньги несколько сот миллионов от казино Каро, арендуемый весь 1 этаж. Налоги нам запрещает платить.

Как известно, сейчас органами прокуратуры возбудили уголовные дела в отношении ряда лиц от культуры за укрывательство доходов. Просим в это число включить и Залыгина С. П. При проверке мы засвидетельствуем все, что сдесь сообщаем.

Коллектив"

Роза Всеволодовна не раз потом говорила, что за строками этих посланий так и слышится отчетливый голосок Лизы Хреновой. Ее интонация.

ВЛАСТЬ В ГРЯЗИ

Спасский, поневоле войдя в роль, взялся за дело уверенными номенклатурными руками. Сам собрал и провел совещание (пригласив меня и Василевского) компьютерного отдела, наиболее скандального в редакции, находившегося под сильным влиянием бухгалтера. И когда взбалмошные женщины налетели на него с обычными претензиями к «начальству», резко осадил их, сказав всего-навсего:

– Ваше поведение на работе, каждой персонально, мы рассмотрим отдельно. Соберемся в ближайшее время.

И хотя он, как я уже говорил, в принципе, не отличал принтера от ксерокса и сильно путался в своих распоряжениях, касающихся производства журнала, все притихли. Потому что Спасский никогда не сомневался, что начальник должен начальствовать, а подчиненный – подчиняться. В этом было его решающее преимущество передо мной.

– А вы, поди-ка, злорадствуете? Пусть, мол, теперь с ним помучаются, пусть сравнят? – не упустила кольнуть меня Роза Всеволодовна.

Думаю, эту сочиненную в ее лукавой голове мысль она тут же довела до Залыгина, как всякое тешащее ее новоизобретение. Хотя на самом деле я Василию Васильевичу сочувствовал и от всей души желал ему успеха. Он ведь ни на что не претендовал. Просто он был человек старой выучки, честный бюрократ, не терпевший беспорядка и уверенный, что всякий распад можно и должно остановить административными мерами.

Отношения с арендаторами как будто налаживались. Спасский спешно заканчивал подготовку нового договора. Казалось, это лишит шантажистов почвы и позволит восстановить покой в редакции.

В начале ноября в приемной замелькал Зелимханов. Подолгу говорил с Залыгиным наедине, иногда куда-то вместе с ним ездил. Однажды засиделся у Сергея Павловича дольше обычного. Вылетев вдруг пулей, стремительно оделся и ушел, ни на кого не глядя и ни с кем не попрощавшись.

Залыгин не показывался.

– Не случилось ли чего с Сергеем Павловичем? – обеспокоился я.

Хмурая Роза Всеволодовна не шелохнулась, выдерживала паузу. Я даже не заметил, когда она проскользнула-таки в кабинет. Вышла – вконец расстроенная.

– Не хочу больше ни о чем говорить!

Чем-то крепко раздосадовал ее Залыгин, а чем – не знаю.

Существовали между "фигурантами", как принято говорить в определенной среде, некие отношения, о которых я старался не только не расспрашивать, но и не думать, чтоб ни на кого не грешить. Суть сводилась, видимо, все к тому же, о чем шла речь на майской встрече в Переделкине: изыскать защиту от напасти и сберечь для журнала какие-то деньги, скопленные на черный день. При этом в условиях нарастающей паники неизбежно совершались ошибки.

Но они, эти частные тайны, на самом деле ничего не значат, когда явлены характеры. Читатель, надеюсь, уже и без того знает, кто на что был способен, а как сказывались те или иные наклонности моих персонажей в конкретных житейских ситуациях – дело десятое.