Текст книги "Воскресший для мщения"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Сергей Рокотов
Воскресший для мщения
(Сюжетная разработка Григория Стернина)

ПРОЛОГ

Август 1991 г.

Шел конец августа, и в городе стояла удушающая изнурительная жара. Температура была далеко за тридцать, порой приближалась к сорока и лишь только к вечеру становилось немного легче дышать.

Но не только жара и духота висели в воздухе, ощущалось нечто другое… И было непонятно, что это. Все, вроде бы, было то же самое, среднеазиатский город, пыль, грязь, марево, загорелые дочерна чумазые бритые наголо ребятишки, кто в трусах, кто и вовсе без трусов, гомон, ленивое перекрикивание на родном языке…

Около здания душанбинского вокзала шла оживленная торговля арбузами и дынями. Прямо на земле сидел чумазый торговец в грязном халате и гнусавым голосом зазывал покупателей, предлагая им баснословно дешевый товар. Вокруг него роилась туча мух, ос и шершней, на которых продавец, ошалевший от жары, никакого внимания не обращал. Слева, еле волоча ноги, прошел несчастный облезлый ишак. Откуда-то справа из кустов пахнуло характерным смачным запахом анаши. Переговаривались на местном языке три мужских голоса. Один сказал какую-то гадость и разразился оглушительным хохотом своей собственной шутке…

Жара, духота, марево, скука… Но что-то еще, непременно что-то еще… Ведь все это бывало и раньше, но что-то новое появилось в воздухе… И Алексей Кондратьев остро ощущал это… Тревога, постоянно усиливающаяся, нарастающая тревога все глубже и глубже проникала в его сердце… И ему отчего-то было страшно. А ведь он считал, что давно позабыл это понятие «страх», ещё там, в Афганистане, особенно после того, как увидел обугленный труп своего заместителя лейтенанта Звягина, заживо сгоревшего в танке. Казалось, что он тогда отучился бояться, а тут… Откуда он взялся, этот страх? Он и сам не понимал этого, стоя на перроне и куря сигарету за сигаретой. В нескольких метрах от него молча стояла жена Лена, а шестилетний Митя бегал туда-сюда по перрону и то и дело задавал отцу и матери вопросы, сверкая веселенькими глазенками.

– Пап, а что слаще арбуз или дыня? – спросил он, проглатывая букву «р».

– А тебе-то самому что больше нравится?

– Я люблю яблоки!

– Яблок ты теперь много накушаешься, сынок, у бабушки такой замечательный сад в Белгороде.

– А мы долго будем ехать до Белгорода?

– Долго, сыночек, наберись терпения, Сначала более двух суток до Москвы, потом ещё одна ночь до Белгорода. Но ничего, ты уже большой, ты же мужчина, ты должен поддерживать маму… Я могу тебе доверять?

– Да!!! – закричал Митька, засмеялся и побежал по перрону, махая длинной палкой от оторванного сачка. Поодаль, около чемоданов и сумок стоял долговязый шофер Коля и покуривал, глядя в сторону, не желая мешать прощанию командира с женой.

Алексей смотрел вслед бегущему по перрону сыну и отчего-то это чувство тревоги стало совсем уже гнетущим. Закурил очередную сигарету, тяжело закашлялся.

– Дай и мне, что ли, – тихо попросила Лена, подойдя к мужу.

– Зачем?

– Хочется, – мрачно ответила Лена.

– Да приди же ты в себя, наконец, что с тобой? – взял её за руку повыше локтя Алексей. – Что такого страшного происходит? Поживете пока у твоей матери, а там…

– А там пройдет полгода, год, два, потом потихоньку пройдет жизнь, я состарюсь, и во что, позволь тебя спросить, превратится моя жизнь? Что я вообще видела в жизни, ты когда-нибудь об этом задумывался? Что видел наш Митька? Ишаков? Верблюдов? Скрипучие качели в гарнизоне? Ему ведь скоро в школу! А он совершенно неразвит… Он же полным идиотом вырастет от такой собачьей жизни… Ты-то не уделяешь сыну ни малейшего внимания. Он же не танк, с ним возится не надо, и так как-нибудь вырастет… Кем только?

– Неужели тебе больше нечего мне сказать перед долгим расставанием? – сглотнул слюну Алексей. – Неужели сейчас время обо всем этом говорить?

– Именно время. Как раз сейчас самое время обо всем этом говорить! Дай же ты сигарету, наконец! Я давно тебя попросила, а ты, словно, ничего не слышишь!

Алексей протянул ей пачку «Родопи». Лена вытащила сигарету, сунула в рот, Алексей чиркнул спичкой. Лена неумело затянулась и ещё больше помрачнела.

– Меня скоро переведут служить в Среднюю Россию, я уже говорил с командиром полка, – неуверенно произнес Алексей.

– Я знаю, год назад ты с ним говорил, или ещё раньше, – Лена сделала подряд несколько глубоких затяжек. – Вернее, это ты мне говорил, что с ним говорил…

– Лена, скоро поезд, так нельзя расставаться, – досадливо махнул рукой Алексей. – Нельзя так, – повторил он.

– Нельзя, нельзя, – согласилась Лена. – А так жить можно? Нет, ты мне скажи, так жить можно, как мы живем? В каких условиях мы жили в этом проклятом месте? Это разве жизнь? Разве этого я хотела, когда выходила за тебя замуж?

– А чего ты хотела? – помрачнел Алексей, пристально глядя на нее.

– Чего хотела? – сузив глаза, переспросила Лена. – Не знаю, Алеша. Наверное, того же, чего и все женщины, выходящие замуж. Счастья…

– А разве мы с тобой не были счастливы? – почувствовав подступившую к горлу обиду, прохрипел Алексей.

– Может быть, и были… Месяца два перед женитьбой. Да еще, когда я была беременна, и когда Митька родился. А так… Переезды, ожидания, война в Афганистане.. Твое ранение… Нет! – вдруг крикнула она, схватив за рукав мужа и сверкнув голубыми большими глазами. – Я была счастлива, была, когда ты вернулся оттуда живым… Раненым, но живым… Счастлива, когда встречала тебя на вокзале в Белгороде… А потом…, – опустила она руку и снова понизила голос. – Потом все постепенно стало как-то обыденно, скучно, пусто… Эти гарнизоны, казенные квартиры с убогой мебелью… Эта жара, пыль, ишаки… Эти люди вокруг… Скучные грубые солдафоны, мещанки-жены. Они со всем примирились. Им все хорошо, никаких требований к жизни. А мне плохо, понимаешь ты, плохо… И я ненавижу эту Азию, эту жару, пыль эту, мух этих проклятых… Этот махровый национализм… Я по свежей траве соскучилась, по березкам, по елочкам, соснам… Я просто не выношу всего этого, меня душит эта обстановка… И я работать хочу, зачем я бросила пединститут?! Как я теперь жалею об этом, локти кусаю, до того жалко…

– Ну… А если бы я… если бы мы… жили вместе… Если бы меня перевели служить куда-нибудь в Среднюю Россию, если бы служил в Москве или вообще демобилизовался, тогда бы ты была счастлива?

– Тогда бы.. Не знаю. Не знаю, Алеша. Мне порой кажется, что я… Не знаю, – отвела взгляд Лена. – Не знаю, будет ли нам вообще когда-нибудь хорошо вместе…

– Что тебе кажется?! – крепко сжал её руку повыше локтя Алексей, грозно глядя на нее. Какой-то холодок пробежал между ними в последнее время. Он все время старался как-то подбодрить унывающую жену, то шуткой, то каким-нибудь подарком, и постоянной нежностью и вниманием, но с отчаянием видел, что его попытки получались весьма жалкими. Голубые глаза Лены стали какими-то пустыми и обреченными, она практически перестала улыбаться, зато в её разговоре постоянно проскальзывали язвительные нотки, постоянная насмешка над всем тем, что делал Алексей.

Их разговор прервал подбежавший к ним Митька.

– Папа, жарко, так жарко, мороженого хочу, – улыбнулся он и дотронулся своей пухлой загорелой ручкой до отцовских форменных брюк. И тут Алексей почувствовал такой прилив нежности к этому родному маленькому существу в голубенькой кепочке , что у него на глаза навернулись слезы.

До Алексея дошло, что через час он останется совсем один, войдет в свою опустевшую квартиру, в которой уже не будет слышаться звонкий голосок Митьки. «Ничего, зато они будут в безопасности», – успокоил себя Алексей. – «Главное, они будут в безопасности, а все остальное ерунда».

– Папа, мороженого хочу, – повторил Митя, схватил с земли свою палку от сачка и, размахивая ей, побежал по перрону.

– Ладно, Лен, – пробасил Алексей. – Образуется. Все образуется. Пойду, мороженого куплю. Тебе купить?

– Нет, не хочу, – еле слышно ответила Лена. – Мы пойдем посидим в здании, здесь так печет, невозможно. Коля! – позвала она шофера. – Постой с вещами, мы с Митей пойдем внутрь, а то меня солнечный удар хватит. Митя! Иди сюда, сынок!

– Я не хочу туда! – закричал Митька, размахивая палкой.

– Пошли, говорю! Будешь ты меня слушаться, или нет?! Если не пойдешь, папа тебе не купит мороженого! Иди же сюда, наконец!

Малыш нехотя подошел к матери.

– И опусти ты эту дурацкую палку, – раздраженно говорила Лена. – Так и ждешь, что ты ткнешь ею мне в глаз…

Она взяла сына за руку, и они вошли в здание вокзала. За ними шагал Алексей. Коля подошел к чемоданам.

– Пойдем, посидим вон там, тут хоть более менее чисто, – сказала Лена и повела сына к скамейке слева. Там сидели двое прилично одетых мужчин в одинаковых белых рубашках и галстуках и о чем-то неторопливо беседовали.

– Я не хочу здесь сидеть, сама сиди, – захныкал Митя, надув губки. – Я с папой пойду за мороженым…

– Нечего тебе туда идти! – ещё более раздраженно произнесла Лена. – Папа сам сходит. Иди сюда, посмотри, какой ты грязный, рубашка опять вся в пыли, на тебя не настираешься. Господи, какой же все это кошмар! И двое с лишним суток ещё ехать… А потом ещё до Белгорода… Как только я все это вынесу?

– Я с папой хочу, – упрямо повторял малыш, протягивая пухлую ручку к отцу.

– Нет, останешься здесь, – не уступала Лена.

– Ничего, Дмитрий, я сейчас, я быстро, – сказал Алексей и направился на вокзальную площадь. Там находился единственный ларек, где продавалось мороженое. Алексей поморщился, увидев довольно длинную очередь. Ему очень не хотелось стоять в этой очереди, он собирался сказать какие-то важные на его взгляд слова Лене, но отказать перед расставанием сыну он тоже не мог…

– Разрешите мне без очереди? – попросил Алексей стоявших впереди. – Жена с сыном уезжают, вот… жарко, понимаете ли…

Толстая тетка с насурьмленными бровями, стоявшая в очереди первой, набычилась и мрачно глядела на Алексея.

– Тут все уезжают, – пробубнил с сильным акцентом какой-то невзрачный человечек, несмотря на жару одетый в черный костюм и широченный цветастый галстук. – И у всех дети…

– Да пропустите его, – вмешалась девушка в ситцевом платье. – Он же офицер, у него времени нет…

– Вот и пусть едет в свою Россию, там его без очереди и пропустят, – злобно проговорил человечек, теснее придвигаясь к безразмерной заднице стоявшей впереди тетки, чтобы Алексей не сумел втиснуться туда.

Алексей хотел было что-то ответить, но только манул рукой, не желая вступать в беспредметный спор. Такими разговорами его было не удивить. А Лена их слышала в городе постоянно. А в последнее время все чаще и чаще… Особенно после августовского путча, когда дело запахло развалом огромной страны. Местные жители почувствовали запах призрачной свободы. Правда, свободы от чего именно, они и сами толком не знали, всем казалось, что грядущие перемены сразу ощутимо улучшат их жизнь…

Отстояв минут десять, он купил мороженого и сыну и себе. Быстро шагал к вокзалу. Увидел приближающийся слева состав. «Все», – подумал он. – «Слава Богу, хоть не задерживается… Посажу их, дождусь отправления и успокоюсь душой… А то тут в последнее время всякое бывает… Два месяца назад в центре города…»

Но не успел он это подумать, как оглушительный взрыв потряс площадь. Полетели стекла из здания вокзала, раздался некий многоголосый душераздирающий крик. Алексей похолодел и почувствовал, что волосы зашевелились у него на голове. Ноги стали словно ватные, а во рту страшно пересохло. Продолжая держать в обеих руках стаканчики с мороженым, на подкашивающихся ногах он шел к вокзалу. Здание вокзала гудело словно улей, все шевелилось, как разворошенный гигантский муравейник. Нараставшая тревога разразилась молнией… Вот что э т о было… Это было марево перед грозой, перед страшной, уничтожающей все живое грозой….

Навстречу Алексею бежали люди, обезумевшие от ужаса, окровавленные, растерзанные, размахивающие руками…. Продираясь сквозь толпу, он вошел в здание вокзала.

…Там… вон там они остались, на той скамейке они сели… «М-м-ми….», – извергалось из пересохшего рта Алексея. – «Л-л-ле…» «Нет», – пытался успокоить он себя. – «Да, это взрыв, такой же, какой был в центре города два месяца назад, это трагедия, но они-то живы… Они живы… Ведь не может такого быть, чтобы… Не может такого быть…»

На него налетел какой-то обезумевший человек в тюбетейке, с окровавленным лицом. Он махал руками и истошно кричал что-то по-таджикски… Алексей инстинктивно отшатнулся от него в сторону.

– Оцепить вокзал! – раздался откуда-то слева властный голос. – Рахимов, к тому выходу, Джурабеков – к этому!

– Погиб Джаббаров! Джаббаров погиб! – раздался голос в глубине вокзала. – Вот его тело. – Голос говорил по-таджикски, но Алексей понимал этот язык.

– Перекройте выходы! Немедленно! – крикнул властный голос слева.

Алексей хотел было повернутся налево и что-то посоветовать этому человеку. Но… голова его инстинктивно повернулся влево…

… Лицо Алексея исказилось страшной гримасой. Он увидел на полу голубенькую кепочку Митьки… И палку от сачка, которой он только что так весело размахивал… А рядом… А рядом… Что-то жидкое, кровавое, красное… А вот… черная лакированная босоножка… Эти босоножки он купил Лене позавчера в центральном универмаге… Она ещё так долго мерила их, никак не могли подобрать нужный размер… Ему так хотелось сделать жене приятное… Босоножки импортные, немецкие…

– Оцепить вокзал! – ещё раз крикнул слева властный бас.

Алексей хотел тоже что-то крикнуть, но почувствовал, что лишился дара речи. Спазмы в горле мешали ему говорить. Он словно рыба открывал рот и делал странные конвульсивные движения всем телом.

– Что с вами, товарищ капитан? – спросил его бас.

Алексей повернул голову налево и увидел черноволосого милиционера с капитанскими погонами. Он поднял дрожавшую мелкой дрожью правую руку с зажатым в ней вафельным стаканчиком и показал ему туда, где лежали в луже кровавого месива кепочка и босоножка. При этом сделал резкий шаг на милиционера, продолжая сжимать в обеих руках стаканчики с мороженым, причем, так сильно, что белая сладкая жижа потекла у него по рукам. Но он отчего-то не бросал эти стаканчики, продолжал сжимать все сильнее и сильнее. Капитан милиции сделал непроизвольный шаг назад, словно испугавшись Алексея, его жуткого выражения лица.

– Товарищ капитан… – пробормотал милиционер, как-то весь сжимаясь и поводя широкими плечами.

Алексей отвернулся от него и сделал несколько маленьких шажков вперед. Он уже почти ничего вокруг не видел, ничего не соображал. Понимал он одно – от его жены Лены и сына Митеньки осталось то, что под ногами… И больше ничего… Ничего…

– Граждане, соблюдайте спокойствие! – раздался голос из репродуктора. – На вокзале произошел взрыв. Вокзал оцеплен. Соблюдайте спокойствие, не поддавайтесь панике. Сейчас всем раненым будет оказана медицинская помощь. Оставайтесь на своих местах!

– Может быть, ваши близкие все-таки живы, – пробормотал капитан милиции, слегка дотрагиваясь до плеча Алексея.

– Н-н-н, – мычал Алексей, указывая на кепочку и босоножку.

– Вы собирались уезжать? – спросил милиционер, чтобы хоть что-то сказать.

– П-п-провожал… Там жена… там…. М-м-мии….

Он не мог оторвать глаз от кровавого месива на полу вокзала.

– Товарищ капитан! – подбежал к нему шофер Коля. – Вы живы?

– Я да…, – еле слышным шепотом ответил Алексей.

– А Елена Павловна? А Митя? Где они?

И похолодел, увидев странную блуждающую улыбку капитана. Алексей стоял и качал головой в разные стороны с этой жуткой улыбкой-гримасой на сером лице.

– Вы солдат из его части? – спросил Колю милиционер. – Надо его увести отсюда. Нельзя ему тут…

Слева стоял отчаянно рыдающий черномазый мальчуган лет восьми и размахивал руками. Алексей вздрогнул и машинально сунул ему в обе руки вафельные стаканчики с мороженым. Тот так же машинально стал лизать языком таявшее мороженое.

– Алишер! – раздался рядом истошный женский крик. И тут же ребенок был взят на руки. Мать трясла мальчугана, глотавшего мороженое и рыдала от счастья, бесконечно говоря что-то по-таджикски…

Она неистово покрывала загорелое чумазое лицо ребенка поцелуями, а Алексей с блаженной улыбкой наблюдал за этой сценой, наблюдал за тем, как в здании вокзала появились многочисленные милиционеры и крепкие ребята в штатском, как они стали проверять документы у пассажиров.

Подошли и к нему. Он дрожащей, испачканной мороженым рукой протянул удостоверение. Человек в штатском посмотрел и протянул обратно.

– Пойдемте, товарищ капитан, – пробормотал Коля, преодолевая комок в горле. Горе капитана Кондратьева было так безмерно, что утешить его было нечем.

Алексея повели в выходу Коля и капитан милиции. Он брел медленно, еле волоча онемевшие подкашивающиеся ноги. Но дойдя до выхода, он неожиданно оттолкнул сопровождающих его и ринулся назад.

– Что вы?! – закричал он, бросаясь к крепкому лысоватому человеку в штатском, явно главному в группе. – Что вы медлите? Ловите их!!! Что вы их не ловите? Они же уйдут! Кто? Кто сделал это?!! Кто?!!!

Рука его потянулась к кобуре с пистолетом. Двое мужчин крепко схватили его за руки.

– У него только что погибли жена и сын, – шепнул Коля.

– Проводите его домой, – посоветовал лысый. – А то он тут ещё дел натворит… Товарищ Джаббаров погиб, и Юнусов вместе с ним, – сообщил он шепотом капитану. – Вышли из депутатского зала, Джаббаров хотел отдать какие-то распоряжения, сели на скамейку и…

Алексей уже обмяк и стал оседать на пол, почти ничего уже не соображая.

«Я с папой пойду за мороженым, я с папой хочу, я с папой хочу, я с папой хочу», – словно шептал ему в уши голос оставшегося навечно шестилетним Митьки.

– Да почему же я не взял его с собой?! – закричал Кондратьев, схватившись обеими руками за голову.

Капитан милиции и Коля вывели его из здания вокзала и повели к УАЗику, стоявшему слева. Алексей повернул голову и увидел бегущего к вокзалу того мужчину в черном пиджаке и цветном галстуке из очереди, который не пропустил его. Сделал было резкое движение по направлению к нему, но его держали крепкие руки. Алексей отвернулся. «А ведь этот человек, сам того не желая, спас мне жизнь», – неожиданно подумал он. – «Только зачем мне теперь жизнь? Какой в ней смысл?»

– Садитесь, Алексей Николаевич, – произнес Коля, подсаживая командира в машину. – Поедем домой…

– Вещи не заберете? – шепнул капитан милиции шоферу, но Алексей услышал эти слова.

– Не надо!!! – закричал он. – Ничего не надо!!! Поехали отсюда! Поехали!!! Гады, – процедил он сквозь зубы. – Гады… Зачем, зачем они это сделали?…

Коля сел за руль, капитан милиции отошел в сторону и провожал глазами тронувшуюся с места машину.

– Стой! – вдруг крикнул Алексей. – Останови машину.

Коля выполнил приказание.

– Ты… вот что… послушай… Иди туда… Принеси… Ну… короче, кепочку Митькину… Голубенькую, ты знаешь… Она там… лежит…

Избегая глядеть на командира, Коля вылез из машины и побрел к зданию вокзала.

– Стой! – крикнул Алексей. – Стой, погоди!

Коля остановился и оглянулся.

– Не надо, – махнул рукой Алексей. – Ничего не надо. Поехали…

Коля пошел обратно к машине, сел за руль, непроизвольно взглянул на командира и был поражен тем, что виски Кондратьева были совершенно седыми.

– Все, – прошептал Алексей, остекленевшими глазами глядя на Колю. – Все, – повторил он. – Прежняя жизнь закончена… Все…

И пыльный УАЗик тронулся с места…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
САМОЕ СТРАШНОЕ – ЭТО ЖИЗНЬ

1.

Октябрь 1991 г.

… Моросил мелкий дождик, дул холодный северный ветер, когда Алексей вышел на перрон Загорского вокзала. В левой руке у него был маленький чемоданчик с бельем и туалетными принадлежностями, правой рукой он достал из кармана плаща сигарету. Поставил чемоданчик на перрон, закурил…

Гнусная погода до какого-то кошмара давила на психику, до ужаса хотелось швырнуть чемоданчик в одну сторону, а самому броситься под отъезжавший поезд. Это желание постоянно присутствовало у Алексея на перронах, на пешеходных переходах… Броситься, и все кончилось бы сразу, весь этот кромешный мрак, в котором он пребывал уже второй месяц. За это время он похудел на десять килограммов. Он практически не мог есть, друзья чуть ли не силком впихивали в его рот хоть какую-нибудь пищу. Его тянуло только к одному, к чему-нибудь такому, что бы помогло ему хоть на какое-то время забыться, хоть как-то затуманить мозги. Так и теперь он стал искать глазами какое-нибудь питейное заведение. На вокзальной площади углядел облезлую пивнушку, около которой топтались корявые алкаши с багровыми мордами. Ноги сами понесли его туда.

Не так-то просто было получить в руки вожделенную плохо вымытую кружку пенного разбавленного пива. Надо было отстоять приличную очередь, послушать пустых нелепых разговоров, вдоволь надышаться смрадом и перегаром. И вот… кружка у него в руках… Потом вторая, третья… Сигарета, ещё одна, еще… Так, вроде бы, легче… Можно идти…

Алексей взял в руку чемоданчик и пошел на улицу Красной Армии, где ждали его родители и сестра Таня. Он телеграфировал им из Душанбе перед посадкой на поезд. Как же он молил Бога о том, чтобы повторилось то же самое, что произошло на том же вокзале в августе… Но ничего не произошло, он спокойно сел в поезд, и через двое с лишним суток был на Казанском вокзале в Москве. Перешел площадь, сел на электричку, проехал полтора часа, и вот… он здесь…

В принципе, он не имел никакого желания видеть ни родителей, ни тем более сестру. Он не хотел видеть в глазах жалость, сочувствие, соболезнование. Он с детства этого терпеть не мог. Особенно страшила его встреча с матерью. Простая хлебосольная женщина, толстушка и хлопотушка, наверняка бы с порога заголосила и бросилась ему на шею с причитаниями. «Ой, Леночка, ой, мой внучек ненаглядный Митенька!!!», – голосила бы она нараспев и махала бы толстыми короткими ручками. Отец, худощавый, высокий, скрестив руки на груди, молча бы глядел на Алексея, а сестра старалась бы не встречаться с ним взглядом. А на её сына, восьмилетнего Сашку ему самому было бы тяжело смотреть – двоюродные братья были очень похожи друг на друга.

Но что было делать? На всей огромной, страшной и враждебной земле двухкомнатная квартирка на улице Красной Армии неподалеку от Троице-Сергиевой лавры была единственным местом, где его ждали, где он мог бы отдохнуть, где он мог бы укрыться от всего этого наплывающего на него со всех сторон зловещего кошмара. Все-таки это его родители, все-таки это в некоторой степени его дом…

От трех выпитых кружек пива кружилась голова, от выкуренных многочисленных сигарет было гнусно и тошно во рту. Зато боль стала как-то послабее, потише, она словно заглохла на время…

Дождь и ветер усилились, причем как назло холодный ветер дул ему прямо в лицо… Он быстро промок, и как страшное наваждение мелькнул в памяти гарнизон под Душанбе, лютая жара, ишаки и верблюды, лениво пасущиеся около дороги, и бегущий навстречу ему загорелый Митенька, бегущий, что-то кричащий и машущий пухленькими ручонками. «Папа пришел! Папа пришел!»

Алексей скорчился от невыносимой боли, чемоданчик упал на мокрый асфальт, пальцы скрючились, судорога пробежала по лицу. «А если бы я не стал их отправлять, ведь они были бы живы», – в тысячный раз буравила воспаленный мозг одна и та же мысль, и не просто буравила, а словно кто-то красный, злой, с гнусной улыбкой на здоровенной морде говорил ему это и ржал в лицо. «Были бы живы, были бы живы, дурачина ты придурочная, идиотина гребаная… А теперь ты один-одинешенек, и никому ни на хрен не нужен… Вояка-капитан… Никогда ты не станешь майором…»

– Чего чемодан швырнул? – пробасил кто-то сзади. – Нажрался, что ли? У, пьянь позорная…

– Пошел ты…, – прорычал Алексей, даже не глядя назад, поднял чемоданчик и быстро зашагал вверх по склону.

Вот он, двухэтажный облезлый домик, в котором прошла его юность… Именно сюда они переехали из Горького, здесь неподалеку его школа, в которой он проучился шесть лет… Здесь проходила его т а жизнь,

та, которая была до Лены, до рождения Мити, другая жизнь, доармейская… От этой мысли ему стало как-то полегче, воспаленному мозгу показалось, что ничего не было вообще, что все это ему привиделось, и армия, и военное училище, и знакомство с Леной в Белгороде, и рождение Митьки, и Афганистан, и душанбинский вокзал, и голубая кепочка, и лакированная босоножка… Ничего не было… Ему только семнадцать, он десятиклассник… И вот его дом, там, на втором этаже квартира номер четыре, где его родители Николай Фомич и Клавдия Карповна, где его шустрая и язвительная сестра Таня, учащаяся фельдшерско-акушерского училища…

… Сейчас он войдет в родную квартиру, его напоят чаем, а мать накормит своими вкуснейшими пельменями… Сейчас, сейчас…

… Облезлый подъезд, знакомый запах, такой едкий, но в то же время такой родной, знакомый…

Вот она, квартира номер четыре… Вот он звонок…

Алексей нажал кнопку звонка. Но почему-то никто не открывал… Он продолжал давить на кнопку, но за дверью стояла зловещая тишина. Жуткое раздражение охватило им, он стал пинать дверь ногами, но все совершенно бесполезно. «Куда они запропастились?» , – бормотал он и все звонил, звонил…

– Лешенька, Лешенька! – послышался голос снизу. Он поглядел назад и увидел семенящую по лестнице мать в своем стареньком пальто. За ней возвышалась голова отца в нахлобученной на глаза кепке.

Мать, перепрыгивая короткими ножками через ступеньки, неслась к сыну. На последней ступеньке она оступилась и растянулась носом вниз. Почему-то это жутко разозлило Алексея, его охватило чувство бешеной досады.

– Что же ты так неаккуратно? – проворчал он и стал поднимать мать. Та заголосила и бросилась ему на шею.

– Ой, Леночка, ой мой дорогой внучок Митенька…, – нараспев причитала она. Все, как он и ожидал.

– Да не надо же, мама, не надо, – шептал он, целуя мать в пухлую щеку. – Не надо, пожалуйста…

Поднялся и отец, легонько отстранил мать, протянул сыну крепкую заскорузлую ладонь. Потом они по-мужски обнялись и поцеловались.

– Встречать ходили, на вокзал ходили, как это мы тебя там упустили…, – всхлипывала мать, пытаясь достать дрожащими пальцами ключ из кармана пальто.

– Да я же говорил, что встречать не надо, час пик, давка такая, черта с два там кого-то найдешь, в этой давке, – ворчал Алексей.

– Да как же сыночка не встретить, как же не встретить, такие дела, ой какие страшные дела…, – продолжала голосить мать, никак не в состоянии вставить ключ в замок.

Отец легонько отстранил её и открыл дверь…

… Вот она, родная квартира… Только все как-то по-другому… Другая мебель, другой запах… Довольно уютно, но все какое-то чужое…

– Таня-то где? – пробасил Алексей, ставя чемоданчик на пол.

– Она с Сашенькой пошла в музыкальную школу, я говорила ей, пропустите сегодня, Лешенька приезжает, а она ладит свое, обязательно надо, и все тут… Ты же знаешь её характер… Ее не переспоришь…

– С мужем-то не сошлась? – равнодушным голосом спросил Алексей, только бы не молчать и не слушать причитания матери.

– Откуда там? Да и не надо, ну его к лешему, алкаша этого, – говорила мать, снимая с себя пальто. Снял плащ и кожаную кепочку и Алексей, и мать снова заголосила, взглянув на сына.

– Коля, погляди, Коля, он же весь седой… Коля, ты погляди, ты что, не видишь, что ли? Ой, ой, ой, сыночек, родненький, тебе только тридцать три, а ты весь седой, как старик… Ой, сыночек…

– Голова болит, мам, – мрачно процедил Алексей, снял мокрые ботинки и прошел в комнату. Да, здорово тут все изменилось за эти годы…

– Ладно, ладно, не буду, не буду, я пельмешек налепила, сейчас разогрею, покушаешь домашнего…

Накрыли на стол, но даже материных пельменей совсем не хотелось Алексею. Он не мог дождаться того момента, когда отец откроет бутылку водки и нальет ему полный стакан. «Нет,» – неожиданно подумал он. – «Это не мой дом, здесь все чужое, мой дом остался там, в гарнизоне, среди пыли и духоты, среди ишаков и верблюдов… А здесь я жить не буду, не могу…»

Наконец-то пришел долгожданный час. Отец чинно, молча налил всем по рюмке водки.

– Царство им небесное, – глухо произнес он, поднял рюмку и залпом выпил. Мать не выдержала и снова заголосила. Тут раздался звонок, и она побежала открывать. Вскоре на пороге комнаты появилась Таня, держа за руку восьмилетнего Сашку. Сходство с покойным Митенькой было настолько разительное, что Алексей вздрогнул и смертельно побледнел.

– Здравствуй, Лешка, – тихо произнесла Таня и обняла брата. – Ты извини, Сашке обязательно надо было сегодня в музыкалку, контрольный урок, понимаешь…

– Дядя Леша! – закричал Сашка и подбежал к дяде, но тот стоял бледный и недвижимый, не в состоянии произнести ни слова. Все переглянулись. Алексей поднял свою рюмку, залпом выпил, а потом дрожащей рукой налил себе ещё и опять выпил.

– А стаканов в доме нет, что ли? – хрипло спросил он. – Это какие-то наперстки просто, я же мужик, как-никак…

Пораженный его раздраженным тоном, Сашка осекся и обиженно приостановился на середине комнаты. Таня укоризненно поглядела на брата.

– Он не понимает, Леш, – тихо сказала она. – Ему только восемь.

– Извини, – проворчал Алексей, подошел к племяннику и протянул ему свою загорелую, шершавую руку. – Здорово, Александр, как дела?

– Хорошо, – прошептал мальчик.

– Ну и хорошо, раз хорошо, – только и сумел произнести Алексей…

… На следующее утро, проснувшись часов в пять, Алексей вышел из дома и побрел к вокзалу…

В голове было мутно, его тошнило, он не мог даже курить. Хотелось опохмелиться, но он понимал, что в такое время это сделать совершенно невозможно. Надо было терпеть…

И, тем не менее, как ни странно, настроение было бодрое. Погода улучшилась, было прохладно, но дождя не было, с неба светила полная луна. И Алексей шагал на первую электричку… Ноги сами его несли туда. Он отчетливо понял, что не может здесь оставаться, хотя бы по той простой причине, что в маленькой двухкомнатной квартире ему просто не было места. Он провел ночь в комнате с родителями на скрипучей раскладушке, постоянно ощущая, что родители не спят. А сам, поворочавшись, утомленный дорогой, заснул часа в два ночи. А проснувшись, умылся, побрился, написал записку родителям и не взяв с собой ничего, вышел из дома…

Еще вчера, когда он подходил к родному дому, у него были какие-то эфемерные надежды на то, что здесь он забудется и хоть как-то успокоится душой, хотя бы на короткое время. Надежды эти рассеялись как дым. Он не нашел здесь ту точку опоры, которую искал. Ему было тоскливо и тягостно дома. Его худшие прогнозы оправдались – суета и хлопоты матери, суровое, морщинистое лицо отца с глубоко запавшими глазами, нарочитое бодрячество сестры Тани, все это только лишь раздражало его, все это было далекое и чужое. А свое – это там, в Таджикистане, гарнизон, пыль, жара, ишаки, дыни, арбузы, и Митька, бегущий к нему… А больше ничего не было, и их не было, ни Митьки, ни Лены… Осталась от них скромная могила на русском кладбище в Душанбе… И он, рано постаревший, поседевший в тридцать с небольшим, уставший от жизни, молодой старик, понятия не имевший, что ему делать дальше в жизни… Нет, осталась ещё армейская дружба… Остались воспоминания о страшных и тем не менее, славных годах молодости, когда они ежеминутно рисковали жизнью, выполняли свой долг, выручали друг друга, боролись, страдали и умирали…