Текст книги "Воскресший для мщения"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

14.

Ровно в три часа ночи серебристая «Ауди» с замазанными номерами стояла на тридцать втором километре Минского шоссе. За рулем сидел качок Тимоха, настолько молчаливый, что люди порой сомневались, умеет ли он говорить вообще. Его Живоглот брал на самые ответственные дела. И если с речью у него было неважнецки, и слов он знал маловато, то махаться и стрелять умел так, как никто. И машину водил классно, любую марку от самосвала до «Мерседеса» и в любых погодных и природных условиях. Рядом с ним сидел весь напряженный, мрачный Живоглот. Сзади сидела заложница, и два качка по обеим её сторонам.

– Запаздывают что-то, – пробормотал Живоглот, куря неизвестно какую по счету сигарету. – Не дорога, видать, ему жизнь женщины…

Никто ничего ему не ответил. Качки были выдрессированы именно так, чтобы не произносить ничего, пока их о чем-нибудь не спросят. А Живоглоту отчего-то было страшно. В голове роились воспоминания – коммуналка на десять комнат на Ленинградском проспекте, очередь в туалет и ванную, велосипеды, висящие в прихожей на крюках, огромная прокопченая кухня с запахом кипятящегося белья и пригорелого масла… Бесконечно ругающаяся с соседками мать… Не побазарить с кем-нибудь было для неё потерянным днем, а если ей удавалось кому-нибудь врезать кулаком или скалкой, она, напротив, ходила гоголем, с гордостью глядя на окружающих… Помнится, когда она в кровь разбила рожу пожилому соседу, соседи вызвали участкового, и тот забрал мамашу. И вернулась она только через пятнадцать суток.

Живоглот вдруг вспомнил, как им хорошо стало без нее, как он, пятнадцатилетний Коляка, ухаживал за восьмилетним Игорьком, готовил ему, стирал, гладил чугунным утюгом трусы и рубашки… Прекратился отборный мамашин мат, вечный окрик, затрещины, щедро раздаваемые ей малышу… Стало тихо и спокойно. Только тогда Николай почувствовал, что он кому-то в жизни нужен, что, если что-нибудь с ним случится, его младшему братику станет плохо… А потом вернулась мать, и все стало на свои места. Утро она начинала с крепкого слова на букву «б», которым величала обоих сыновей, а кончала день, уже хорошенько поддатая каким-нибудь заковыристым ругательством… Теперь она жила в особняке Живоглота по Боровскому шоссе, командовала прислугой, материла всех почем зря. Она распорядилась построить сарай и завела там свиней. Это были единственные существа, к которым она испытывала какую-то теплоту. Откормленные свиньи ходили по посаженным специалистами газонам, гадили на покрытые красным гравием дорожки, смачно хрюкали, жрали, рожали… А Николай перестал ездить в свой особняк, гадко ему там было, несмотря на бесчисленное количество комнат. И мать к нему никогда не приезжала… А Игорек? Его младший братишка… Его держит под прицелом остервенелый от злобы и желания мстить капитан Кондратьев. И если он его убьет, то зачем Живоглоту жизнь вообще? Ему тридцать шесть лет, он испытал все – и нищету, и зону, и побои, и богатство, и власть… Ни одной женщины он не любил, их тупость и жадность только раздражали его. И похотливый Гнедой со своими изощренными развлечениями был ему в сущности противен и непонятен. Живоглота тянуло к нормальной жизни – он хотел жениться, иметь много детей, жить в своем доме и заниматься хозяйством… Но никого на пути ему никогда не встретилось, одни шлюхи, одни размалеванные бляди, которые, несмотря на их умение, не могли удовлетворить его. Обычно после соития он избивал их и выгонял вон – только не из сладострастного садизма, как Гнедой, а просто от раздражения их тупостью и продажностью. А все тепло в его очерствелой душе он отдавал одному человеку – своему младшенькому братишке Игорьку.

… От воспоминаний его отвлек свет дальних фар машины, едущей навстречу. Он каким-то шестым чувством ощутил, что это о н и.

… И действительно, машина остановилась метрах в двадцати от них на противоположной стороне дороги. Оттуда вышла высокая мужская фигура и направилась твердым шагом к их машине. Живоглот понял, что это Кондратьев. Он тоже вышел из машины, сказав телохранителям, чтобы были наготове и пошел навстречу своему врагу.

– Здорово, – произнес он, подходя к Кондратьеву. Им никогда не доводилось лично встречаться, и Живоглот помимо всего прочего испытывал некий интерес к этому человеку, против которого они затеяли семь с лишним лет назад опасную игру, которая до сих пор никак не может закончиться.

– Ладно, целоваться в следующий раз будем, – грубо оборвал его Алексей. – Шуруй к моей тачке и взгляни, что твой брательник жив и здоров… А я пойду к твоей… Только предупреждаю ещё раз… Пусть только кто-нибудь дернется…

– Да все путем, – ответил Живоглот. – Только учти вот что, я тебя тогда ещё предупредил… До твоего звонка с ней поработали… Избили… Но не трогали, клянусь братом… Она в шоке после всего этого… Сам понимаешь, женщина… Если бы ты раньше позвонил… Сам понимаешь…

– Разберемся, не болтай много, – сказал Алексей и пошел к «Ауди», оглядываясь по сторонам.

Живоглот подошел к «девяносто девятке» и увидел там, на заднем сидении живого и здорового, хоть и какого-то одуревшего Игорька. Рядом с ним сидели здоровенный кудрявый мужик лет сорока и ещё один, тоже крепкого сложения. Мрачно глядели на него.

– Здорово, братуха, – произнес Живоглот.

– Здорово, – тихо, виноватым голосом ответил Игорь. – Видишь вот, лоханулся я… Тепленьким взяли…

– Ничего, не переживай… Главное, что жив и здоров. Остальное приложится.

Он повернулся и пошел обратно к своей машине. Алексей тем временем приоткрыл заднюю дверь «Ауди» и увидел, что между двух мордоворотов сидит Инна с сильно напудренным лицом в каком-то странном состоянии.

– Инна, – произнес Алексей. – Это ты?

Но та была в шоке. Она не произносила ни слова. А потом взглянула на него и истерически зарыдала. Какие-то странные звуки исторгались из её рта. Алексею стало не по себе.

– Что вы с ней сделали? – буквально прорычал он подходящему сзади Живоглоту.

– Я тебе говорил, сам посуди… Убили Гнедого, убили ещё троих братков… Узнали, что это сделал ты… Взяли твою бабу в заложницы, и, сам понимаешь, отвели на ней душу… Ты думаешь, это все я? Я сам между двух огней, но жизнь братишки для меня дороже их мнения… Думаешь, мне легко было уговорить соглашаться на этот обмен? Я сделал, что мог… Отдавай Игорька и забирай свою Инну…

Алексею вдруг стало снова тяжело и тревожно на душе. Он почувствовал некую опасность, исходящую от этой глухой ночи, от этих трех молчаливых как рыбы, качков и почему-то даже от сидящей между ними Инны… Инны?!!!

– Ладно, отпускаю твоего брательника, – произнес Алексей и пошел к своей машине. – Выпускай женщину…

Он подошел к машине и сказал своим спутникам:

– Выпустите его…

Он видел, как из машины Живоглота выпустили женщину, и она пошла по направлению к их машине. Игорь Глотов, не оглядываясь, быстро зашагал к машине брата.

«Но почему она такая странная?» – неотвязная мысль буравила мозг Алексея. – «Вроде бы, она, одежда её, даже запах духов её, но какая же странная… Молчит из-за шока, напудрена для того, чтобы скрыть побои?…»

Женщина, закрыв лицо руками, шла навстречу Алексею. Он, как и договаривались с Живоглотом, находился в машине.

Чувство тревоги нарастало, и стало каким-то совсем угрожающим. «Если сейчас я вскочу, они будут стрелять по ней, как и договаривались… А если это все же Инна?»

Но, когда она приблизилась, сомнения в том, что это она, стали совсем уже сильными. Но тут произошло неожиданное. Вдруг послышался шум автомобильных сирен, и как из-под земли на трассе появилась милицейская машина.

– Быстрее! – крикнул Игорю Живоглот.

– Быстрее! Сюда! В машину! – крикнул женщине и Алексей. Входить в объяснение с милицией в его планы не входило. Как-никак, только вчера он лишил жизни четырех человек, как это ни странно, но четырех полноправных граждан России, что предусматривается статьей сто пятой Уголовного Кодекса, причем при отягчающих обстоятельствах, наказуемых пожизненным заключением.

Женщина побежала быстрее и нырнула в машину. Уже по запаху Алексей окончательно понял, что это не Инна. Духи её, а запах не ее… Но было уже поздно. Две милицейские машины с мигалками и сиренами на огромной скорости летели со стороны Москвы. «Ауди» рванул с места, и то же самое сделал и Алексей. Одна милицейская машина стала догонять «Ауди», другая с визгом развернулась и помчалась за машиной Алексея в сторону Москвы… Что бы все это не значило, но надо было нажимать на газ, другого не оставалось. И Алексей, до которого отчетливо дошло, что его безобразно обвели вокруг пальца, как школьника, в отчаянии с остервенением давил эту педаль. Машина набрала скорость километров сто сорок и мчалась по левой полосе. Милицейская машина давала сигналы, требуя, чтобы «девяносто девятка» немедленно остановилась. Но останавливаться было нельзя…

– Ты кто такая? – наконец, сумел произнести Алексей, бросив быстрый взгляд в зеркало заднего вида и увидев напудренное лицо женщины. Она и впрямь была очень похожа на Инну.

– Кто ты такая? – повторил вопрос Никифоров, но ответа не последовало.

Тут вдруг милицейская машина стала ехать медленнее, и, наконец, совсем отстала. И тогда-то до Алексея дошло, что произошел самый настоящий кидняк, что он отдал Живоглоту его любимого брата, а Инна по-прежнему находится в опасности.

Он остановил машину у обочины и вышел из нее. Подошел к задней дверце, Олег из машины вылез, а Алексей сел рядом с этой женщиной.

Она сидела, постоянно как-то пряча лицо, и теперь отворачивалась от него. Он оторвал от её лица руки, которыми она его прикрывала и повернул её голову на себя.

– Кто ты такая?! – громко крикнул он.

Но он с ужасом увидел её мутные глаза, дрожащие губы, какой-то мертвенно бледный цвет лица и брезгливо оттолкнул её.

– Она же накачана наркотиками, – прошептал он. – Вот это да… Провели, как младенца… И все же, поглядите, как она похожа на Инну…

Она не столь была похожа на Инну, сколь являлась как бы грубой пародией на Инну. То же сложение, те же волосы, тот же овал лица, да и черты лица очень похожи… Откуда они откопали эту странную личность?!

– Помнишь фильм «Крестоносцы?» – спросил у Алексея Олег.

– Помню, – вздохнул он. – Понимаю, что ты имеешь в виду… Только он не признал в той юродивой свою дочь Данусю, а я фраернулся так, что …, – схватился за голову он. – А про фильм ты вспомнил не зря… Теперь я пойду за Инной сам… Другого выхода у меня нет… Пусть будет, что будет… Жизнь мне не дорога. Ради чего жить? Что я, ради того, что не успел отомстить Лычкину, поставлю на карту жизнь любимой женщины? Какой вздор… Нет, буду ждать их звонка… Пока вот молчат, сволочи…

– А с этой-то что делать? – спросил Валера.

– Отпускать её не надо. Завтра придет в себя, я и с ней побеседую. Хотя вряд ли она что-нибудь мне сообщит путного, но мы не имеем права брезговать никакой информацией. Только вот куда мне ехать, спрашивается? К Инне нельзя, там меня, наверняка, уже ждут. А другого дома у меня нет…

Тут раздался звонок мобильного телефона Алексея.

– А вот и они…, – прошептал Алексей. – Алло…

– Братаны! – раздался в трубке хрипловатый басок. – Я вам сейчас такое сообщу, обалдеете!

Алексей слушал, и Олег поражался, как мгновенно меняется выражение его лица. Из удрученного, почти отчаянного, оно стало по мере разговора просветляться, и, наконец, он яростно взмахнул кулаком и выкрикнул какой-то непонятный клич. А когда разговор закончился, он внимательно поглядел на Олега и Валеру и тихо произнес: – Нет, кажется, ещё не вечер…

Алексей сел на свое место, и они поехали в Москву.

– Так куда едем? – спросил, недоумевая, Олег.

– Кстати, не так уж далеко, – ответил Алексей. – Пересечение Можайского шоссе с Рябиновой улицей. Там нас ждут. И я предчувствую, что завтра нас ждет хороший день. И очень интересный…

– Какие там предчувствия? – поморщился Олег. – Давай, выкладывай, что он там тебе сообщил…

– Что сообщил, говоришь? Не могу пока сказать, тут присутствует нечто враждебное и непонятное, – покосился он на женщину, сидящую в сомнамбулическом состоянии на заднем сидении машины. – Могу сказать только одно – новости очень хорошие, настолько хорошие, что даже не верится…

– Инна свободна? – вскрикнул Олег.

– Нет, – нахмурился Алексей и снова замкнулся в себе.

Доехали до Рябиновой улицы, загнали машину во двор.

– А ну, пошла из машины, – выпустив Олега, Алексей схватил женщину за рукав и резко дернул на себя. Та покорно вышла, по-прежнему, не произнося ни слова, что было очень странно. «А не немая ли она, часом?» – пришла в голову странная, но вполне логичная мысль Алексею. – «Ведь подставная фигура, да ещё накачанная наркотиками, могла ляпнуть что-нибудь ненужное им ещё тогда, в машине, когда он в темноте вглядывался в лицо женщины, сидевшей на заднем сидении в Иннином пиджачке, с её прической, даже надушенной её духами… А эта только молчит, да мычит нечто нечленораздельное…

Она вышла из машины, и они вчетвером медленно пошли к подъезду, который назвали Алексею по телефону.

Было очень поздно или, вернее сказать, очень рано – шел пятый час утра… Было ещё совсем темно. Они поднялись на лифте на пятый этаж и встали перед обитой дерматином дверью. Алексей нажал кнопку звонка.

Медленно открылась дверь.

Перед Алексеем стоял человек лет сорока. Крупная голова, копна светлых волос с заметной проседью, густые рыжие усы, могучее сложение, уверенный взгляд небесно голубых глаз, с веселым прищуром, глядящих на Алексея. А из-за его спины высовывалась бородатое лицо Барона.

– Здорово ещё раз, тезка! – хриплым баском приветствовал его хозяин квартиры. – Здорово, братаны, Олег и Валерка! А вот блядь с собой зря привели, да какую-то корявую вдобавок. Гоните её взашей, не до неё сейчас…

– Кинули нас, Алеха, – глядя в сторону, проговорил Кондратьев. – Кинули, как котят… Вместо Инны вот эту… подсунули…

– Ладно, не переживай, – утешил его хозяин. – У тебя, видать, зоркий глаз через раз. То, что ты лоханулся с женщиной – это, разумеется, хреново, но то, что ты углядел около казино с такого расстояния, это полностью искупает твою вину…

– Как искупает? Инну ведь могут убить… А для меня это самое страшное…

– Не убьют, – продолжал утешать его хозяин. – Резону нет им её убивать. Ты жди звонка. Тебе скоро позвонят. А мы все вместе к звоночку этому подготовимся как положено. Чтобы уже не лохануться ни в коем случае. Эту сучару запрем в кладовке. А потом поговорим с ней… А пока разработаем план действий. Время тут тоже не терпит.

– Ты знаешь, тезка, я опасаюсь, что с ней никак не поговоришь. Похоже она глухонемая, да ещё накачанная наркотой.

Хозяин поглядел на неё внимательно. В глазах его появилось чувство брезгливости.

– Где Инна?!!! Говори, падла! – закричал он ей на ухо, но та как-то странно отреагировала на его крик, дернулась в сторону и замычала.

– Вроде, так и есть, – покачал головой хозяин. – Изобретательны, падлы… Но ничего, наш сюрпризик побогаче будет…

15.

– Ты меня извини, Лыко, или Мишель, как тебе будет угодно за то, что я тебя тогда… того…, – говорил Живоглот Лычкину. – Погорячился, и неправ. И с меня шикарный банкет в любом кабаке, который выберешь… Кстати, кабак может быть, не только в Москве, но, например, в Париже или Амстердаме. Где наша не пропадала, почему бы на радостях туда не слетать? Твоя смекалка спасла мне брата и спасла меня от гнева братвы… Игоряха на месте, и дамочка наша тоже на месте… А эта твоя глухонемая шлюха, любительница героина пусть горит ясным огнем… Пусть что хотят с ней, то и делают…

– Она не моя, – вздохнул Лычкин. – Она покойного хозяина. Кого я только у него не видел за время нашей с ним дружбы? И негритянок, и японок. А тут в голову взбрело привезти убогую, мало того, что глухонемую, так ещё и наркоманку… Меня заставил глядеть на их развлечения, – стиснул зубы Михаил. Теперь его стало радовать, что издевавшийся над ним Гнедой мертв, а он по-прежнему пользуется авторитетом у братков. Потому что умный никогда не пропадет… – Я глядел на то, что они творят и ужасался – эта шлюха была так похожа на Инну, что порой просто жутко было… Сидел, глядел, мне казалось, что я вижу страшный сон, какой-то кошмар, фантасмагория какая-то… А Гнедой мне все подмигивал… Вот и доподмигивался, – злобно сверкнул глазами Михаил. – А вот – все на свете может пригодиться, даже такое… Как хорошо, что именно меня он послал за этой стервой в её нору, оттуда мы её ночью с тобой и выволокли…

– Да и она сыграла роль не хило, – улыбался довольный Живоглот. – Облапошили Кондратьева только так… Как ребенка… И твоя идея с ментовскими машинами тоже хороша, ей Богу, хороша… А обошлось-то все в гроши, двести баксов одним, двести другим, а постановочка-то какая… Нет, Мишель, ты действительно, ума палата… Быть тебе авторитетом, помяни мое слово…

– Не перехваливай меня, загоржусь. Идея с появлением ментов в нужный или ненужный, смотря для кого момент, стара как мир… Как только появились кидняки, появилась и эта идея… А насчет подмены женщины… Книги надо читать, фильмы смотреть, что-нибудь когда-нибудь, глядишь, и пригодится…

– Ладно, что бы там ни было, а давай выпьем с тобой… Молодец Игоряха, что тебя в наше дело пригласил… Глянь-ка на него, спит без задних ног, – с нежностью поглядел он на мирно сопящего на железной кровати младшего брата. Михаил, видя эту нежность в бесцветных коровьих глазах обычно жестокого и не склонного ни к каким человеческим чувствам Живоглота, вдруг почувствовал не симпатию к нему, а напротив, какую-то внезапно подступившую брезгливость… Как будто он воочию лицезрел пресловутые крокодиловы слезы…

Михаил и Живоглот сидели за корявым дачным столом на колченогих стульях друг напротив друга и пили шведское пиво, закусывая солеными орешками. Игоряха и другие участники представления спали кто где, кто на кроватях, кто на тюфяках на крашеном полу. А в соседней комнате стонала накрепко привязанная к железной кровати Инна. Ее охватило чувство отчаяния, она понимала, что бандиты снова обманули Алексея, и ему не удалось спасти её. И теперь она боялась больше всего, что он сам явится в их лапы, и они устроят такое, о чем просто невозможно думать…

– Ну что, звякнем, что ли, отважному капитану, – предложил Живоглот. – По-моему, паузу мы выдержали, довели его до кондиции, пора и наши условия выставлять.

– Пожалуй, – согласился Лычкин. – Так, который час? Ох, уже пятый пошел… Пора, пора… А то будет перебор, и он опять что-нибудь придумает…

– Да ничего он уже не придумает, иссяк капитан… Рылом он не вышел с нами бороться… Лоханулись один раз – с кем не бывает? А теперь пришла наша очередь посмеяться… Позвоню ему…

Он набрал номер.

– Алло, – раздался в трубке глухой голос Алексея.

– Здорово, капитан, – произнес Живоглот. – Как ты там, уже потрахался с глухонемой или у тебя не стоит после бурно проведенной ночи, после шпионских страстей и гонок по трассе… Хорошо водишь машину, оторвался от подлых ментов, – расхохотался он. – Ох, и распотешил ты меня, сколько лет жизни прибавил… Ну и мудак же ты… Настоящий лох… Тебе надо не семь, а семьдесят лет в зоне оттрубить, чтобы поумнеть… Да и то навряд ли…

Алексей молчал.

– Что молчишь? Дар речи потерял? Слаб ты с нами тягаться, капитан…

– Чего ты хочешь? – спросил, наконец, Алексей.

– А ничего. Ну поверь, совсем ничего не хочу. Просто хотел узнать, как ты себя чувствуешь. Жалко мне тебя, вот жалко и все тут… Я от природы очень жалостлив, понимаешь, какая у меня беда? Собачек бездомных жалею, даже мух, попавших в паутину и то жалко… А уж такого мудака, как ты жалко втройне… Так что спокойной тебе ночи, супермен… Через несколько часов тебя менты повяжут за убийство граждан Шервуда и остальных. Получишь, рецидивист гребаный, по сто пятой статье за убийство четверых человек свое пожизненное, и отправят тебя на остров Огненный доживать свой век… Так что, бывай… покемарь пока пару-тройку часиков, отдохни, как следует, потом уж не придется, там, в СИЗО будешь отвечать за убийство Гнедого перед братками. Но убивать тебя уже не станут, на легкий конец не рассчитывай, ты ещё поскрипишь на этом белом, а для тебя навсегда черном свете…

– Ладно, – глухо пробасил Алексей. – Тогда бывай… Я ждать не стану… Пойду и сдамся ментам. Пусть будет, что будет… Устал я, не могу больше… И про себя все расскажу, но и про ваши делишки не умолчу… Пусть хоть Инну спасут…

Теперь настала очередь Живоглота помолчать. Затем он произнес:

– Да, жалостлив я… И из жалости приглашаю тебя к себе. Все будет по честному, по благородному. Как только явишься, Инну твою оттрахают при тебе и отпустят восвояси. А тебя будет судить братва. Так будем правильно, капитан…

– А гарантии какие, что вы её отпустите? – спросил Алексей.

– А никаких, – усмехнулся Живоглот. – Только одна гарантия – если не приедешь, мы её тут заживо сожжем, или живой в землю закопаем – опыт есть и того и другого и третьего разного, на все вкусы… Так что лучше приезжай… Она нам совершенно не нужна, никакого резона нет лишнюю кровь на себя брать. Никаких гарантий… Хочешь приезжай, хочешь нет… Не приедешь, и она страшной смертью умрет, да и тебя раздобудем рано или поздно…

– Где и когда? – коротко спросил Алексей.

– Где и когда? – переспросил Живоглот. – Ну давай так… Сегодня в семь утра явишься на двенадцатый километр Волоколамского шоссе. Один, пешком… Ну, подъедешь, понятно, на чем угодно, хоть на вертолете, но тебя будут ждать наши люди пешего… Только так… Подъедет машина с твоими людьми, так просто никто и не догадается, кто, собственно, тебя ждет. А даже если и догадается, так как только их повяжут, если, разумеется, сумеют, именно в эту минуту твою Инну в нужном месте сожгут заживо… Бензин и спички у нас имеются, не беспокойся… Связь у нас хорошо налажена. Один только сигнал от наших людей и все… Канистра с бензином будет стоять прямо рядом с ней. А она привязана крепко-накрепко… Если тебе угодно, кстати, можешь в этом удостовериться…

Он пошел в соседнюю комнату и поднес аппарат ко рту Инны.

– Поговори, красавица, со своим хахалем, просто расскажи, как тебе тут живется-можется. Больше ничего не надо.

На сей раз он рассчитал правильно. Инна не выдержала напряжения и разрыдалась.

– Я здесь, Лешенька, – всхлипывала она. – Они привязали меня к кровати. Они держат наготове канистру с бензином… Это какой-то дом в лесу, не знаю, по какой дороге, не очень далеко от Москвы… И Лычкин здесь, он тоже здесь, эта гадина… Я слышала его голос из-за двери… Спаси меня, спаси меня, мне очень страшно!!!

– Умница моя, – прошептал Живоглот, пошел в соседнюю комнату, принес соленых орешков и сунул ей в рот. – На тебе за это. Подкрепись немного. Мишель, принеси-ка ей пивка… А то у неё в горле пересохло… Будь гуманистом…

На сей раз Лычкина уговаривать не пришлось. Он давно и сам хотел предстать перед ней собственной персоной.

– Здравствуй, Инна, – улыбался он. – Давно не виделись… Ты неплохо выглядишь, по-моему, даже лучше, чем семь лет назад. Молодеешь с каждым годом… Даже жаль, что у нас с тобой ничего не получилось. Мы бы были с тобой чудесной парой. Только ты предпочла мужлана Кондратьева, этого простофилю, который тебя даже выручить не может…

– Не так уж давно мы виделись, – с ненавистью глядя на него, тихо выговорила Инна. – Позавчера, например, ты видел меня. Сидя в красной машине около моего дома на улице Новаторов. И вчера утром за мной ехали…

– Заметила все же, – с досадой проговорил Михаил. – Ну ничего, зато вот скромную «четверочку» ты не приметила… Ни ты, ни Алешенька твой тупоголовый… Около твоей конторы на Сивцевом Вражке… Глупые вы с ним оба, – вздохнул он. – Шустрите что-то, а ведь оба обречены… Сегодня его сюда доставят тепленького, а там… Большая будет потеха, Инночка…

– А тебе-то какой интерес от всего этого? – спросила она.

– А никакого. Чисто спортивный. Ненавижу вас обоих, и все тут… Таких чистеньких, добреньких, правильных… Ты бросила меня, интеллигента, аристократа, и предпочла его, грубого неотесанного недоумка… Ты просто дура, набитая пошлая дура… А он… держал меня то грузчиком, то подручным, меня, который в детстве ложками жрал черную икру и понятия не имел о давке в городском транспорте, когда этот безмозглый осел тащил свою лямку то в Афганистане, то в Таджикистане, то ещё в какой-нибудь дыре, в которой приличные люди и не бывали, да и не слыхали про такие места… Кто его туда посылал, чем он так кичится? Это я его туда посылал? На хер мне все это нужно? Такие как вы должны в ногах у меня валяться, он должен быть моим слугой, шофером, дворником, а ты… Я выбрал тебя, а ты предпочла его… Ну и получите оба по заслугам… Сегодня мой день… Все, что до того, были цветочки, ягодки будут уже через несколько часов… Вас будут резать на куски на глазах друг у друга… А этот мудак и впрямь поверил, что как только он явится сюда, вернее, его сюда привезут, так тебя сразу и выпустят… Нет уж, вы оба через несколько часов будете обезображенными трупами, и как ещё обезображенными… А я буду хохотать, жаль, что не разрешат сюда ещё Ларису привезти, она бы посмотрела на свою чистюлю и отличницу сестру… Но ничего, я сумею ей все рассказать в живописных подробностях… И она порадуется за тебя от души.

– А кто знает, – вошел в комнату с бутылкой пива и Живоглот. – А может быть, мы их и выпустим… Изуродуем, как положено, отрежем языки и выпустим. Пусть радуются друг на друга. Да что ты стоишь, как истукан? Дал бы женщине пива… Что же ей нельзя порадоваться напоследок… Никакой галантности, – на сей раз спародировал и он покойного Гнедого.

– Можно, это можно, – согласился Михаил и попытался влить Инне в рот пиво. Но та отдернула голову и пиво полилось ей на волосы, разметавшиеся по грязному покрывалу.

– Ладно, не хочешь, как хочешь, нам больше достанется, – криво ухмыльнулся Михаил. – Пошли туда, не желаю больше разговаривать с этой набитой дурой… Помечтай о свидании с суженым. Недолго уже осталось…

Они вышли в соседнюю комнату, а Инна металась по железной кровати. Острые веревки резали ей запястья и лодыжки. Страшные мысли огнем жгли голову.

«Бедный доверчивый Алешка… Зачем он летит спасать меня, как мотылек на огонь? И я… зачем я так расслабилась в тот момент… Надо было сказать, что у меня все в порядке, чтобы он не думал лететь мне на помощь… Но я… Я же тоже не железная… И мне страшно, мне очень, очень страшно. Потому что знаю – эти нелюди способны на все.»

Прошло уже около суток, как её привезли сюда. Привезли и втолкнули в этот холодный, непротопленный с зимы дом. Потом этот мерзкий качок с водянистыми глазами, ежиком светлых волос на круглой как мяч голове и пудовыми кулачищами посадил её на колченогий стул и начал методично избивать, при этом то смачно ругаясь, то по лошадиному хохоча. Он бил её кулаками в лицо, подбил ей правый глаз, потом сбил со стула и начал бить ногами в живот. Наверное, он мог бы бить ещё сильнее, но он не хотел убивать её, он берег её тело для новых, гораздо более страшных испытаний. Затем он поднял её, и вместе со своими товарищами, как две капли воды похожими на него они привязали её крепкими веревками к железной кровати с вонючим матрацем и грязным покрывалом на нем… А потом робкий лучик надежды, звонок Алексея, робость в водянистых глазах истязателя… Потом они уехали, а вернулись радостные и довольные, мерзко хохочущие… Лучик надежды исчез… И этот звонок бандитов Алексею, и его растерянность, и её ужас… А теперь ей было ужасно стыдно за то, что она показала перед этими гадами свой страх… А Михаил… Ведь она жила с ним, она когда-то любила этого человека, если его вообще можно назвать человеком… Да, она разлюбила его, ей не захотелось с ним больше общаться, но разве она могла подумать, что он будет так страшно мстить. И ей, и человеку, которого она полюбила, который, кстати, доверял ему, когда они вместе работали, который ценил его… Но им мало того, что они упрятали его за решетку на семь лет, теперь им надо добить и его и её до конца… А каким страшным чудовищем оказалась её сестра по матери Лариса… Разве она могла подумать, что она так ненавидит её. Но за что? Только за то, что Инна не так развратна, как она? И вообще, как ужасна жизнь, как ужасны люди…

Постепенно силы стали оставлять её, и она забылась каким-то тревожным утренним не то сном, не то кошмаром. Некие страшные видения, какие-то красные морды то и дело вставали перед её глазами… Кто-то хохотал яростным шепотом прямо ей на ухо, кто-то повторял словно заклинание какие-то совершенно непонятные и бессмысленные, но от того ещё более страшные слова. Она то проваливалась в сон, то просыпалась от ужаса, пыталась встать, но веревки, больно врезавшиеся в затекшие и онемевшие руки и ноги, не давали ей сделать это. Наконец, она вообще провалилась словно в какую-то бездонную яму и перестала что-либо ощущать и понимать…

Михаил же и Живоглот продолжали беседовать, попивая прямо из горлышка пиво. На душе у них было весело. Они перестали чувствовать над собой хитрый презрительный взгляд Гнедого, теперь они были хозяева, теперь все в их руках. И от этого осознания собственного могущества у них словно у сказочных чудовищ вырастали крылья…

… Это были сутки без утра, без вечера, без времени… Серая студенистая мгла воцарилась в этом холодном, несмотря на май месяц доме. Впрочем, и май был довольно холодным, дождливым. Солнце порой вылезало из-за туч, но тучи снова сгущались, лил нудный, словно осенний дождь, становилось холодно и мерзко. И настроение соответствовало погоде…

– Спать хочу, – буркнул Лычкин, широко зевая. – Давай, пойдем, покемарим с часочек…

– Экой ты засоня, Мишель! – усмехнулся с какой-то мерзкой искринкой в глазах Живоглот. – Успеем ещё отоспаться… На том свете. А сейчас… Идея есть… Помянем нашего усопшего друга Гнедого…

– Да и так сидим, поминаем целый день, – ответил Лычкин, хотя мерзкая идея Живоглота стала до него доходить…

– Не то, все не то… Пошли на пару твою бывшую трахнем… А? Нет желания? – лыбился Живоглот. – Сначала по очереди, а потом вдвоем сразу…

– А что? – загорелись глаза у Лычкина. – Почему бы и нет?

Ему припомнились мерзейшие развлечения Гнедого, и он был не против их в той или иной степени повторить… Гнедой мертв, он уже не поразвлекается… А они живы, здоровы и молоды…

Они пошли в комнату, где, привязанная крепкими веревками к кровати, металась в полубреду Инна.

Лычкин подошел к кровати и стал трясти Инну за плечо. Она дернулась, открыла глаза и её бледное лицо исказилось гримасой страдания.

– Маленькая тренировочка перед долгожданным свиданием с суженым, – глядя на неё в упор, тихо произнес Лычкин. – Чтобы тебе не было скучно и одиноко…