Текст книги "Воскресший для мщения"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

4.

Алексей открыл глаза и поглядел на лежащую рядом с ним Инну. «Похожа на Лену, как похожа, особенно во сне», – подумал он. Инна безмятежно спала после бурно проведенной ночи. Алексей встал и прошел на кухню. Закурил, задумался…

Прошло только три месяца с тех пор, как он познакомился с Инной Костиной. Она работала бухгалтером в Фонде афганцев-инвалидов и приходилась какой-то дальней родственницей их секретарше Аллочке, какой именно, он так и не понял. Поначалу она консультировала его по всевозможным хитросплетениям бухгалтерии, пока он не принял на работу в свою фирму опытного бухгалтера Ковалева, ранее работавшего в КГБ. Сначала он был равнодушен к ней. После страшной смерти Лены он вообще не глядел ни на одну женщину, хотя чувствовал, что, например, очень нравится двадцатилетней миниатюрной секретарше Аллочке. Та бросала на него нежные взгляды, а он словно их не замечал. А тут… что-то дрогнуло в его раненом от страшной потери сердце. Какой-то поворот головы, какое-то брошенное слово, интонация… Алексей на секунду закрыл глаза и воочию увидел перед собой покойную жену. Точно, похожа, и глаза, и волосы, и походка, и голос…

Инне Костиной было двадцать три года. Но несмотря на молодость, её голубые глаза были полны какой-то тайной грустью. Она была молчалива и строга, охотно помогала Алексею, когда он обращался к ней за советами, но не делала ни малейших попыток, чтобы их отношения перешли в какую-нибудь иную плоскость. А он порой не мог оторвать от неё своего взгляда, стоял рядом и глядел, глядел… И что-то происходило в его душе…

– Что вы на меня так смотрите, Алексей Николаевич? – как-то спросила она.

– Так…, – неожиданно вздрогнул и смутился он.

Инна не знала ничего о том, что произошло с семьей Кондратьева. Сергей Фролов, весельчак и балагур, был в таких вопросах нем, как могила и ничего никому не рассказывал. Просто представил Кондратьева, как своего боевого товарища, и все…

– У него есть семья? – спросила на следующий день Фролова Инна.

– Была, как же без семьи? – помрачнел Сергей. – А тебе-то что до этого? Влюбилась, что ли? А вот я тебе… – И погрозил ей пальцем.

– А что, нельзя? – покраснела Инна. – Я женщина свободная, поэтому и спрашиваю вас, свободен ли он…

– Он не свободен от черных мыслей, Инночка, – покачал головой Сергей. – Он бесконечно одинок. Живет пока у меня, но собирается уйти и снять квартиру. Думает, бедолага, что стесняет меня… А что? Пусть снимает, деньги у него теперь есть. Надо и ему личную жизнь налаживать. Нас-то с Настюшкой он не стесняет, а вот мы его стесняем своей любовью, это точно. Мужик же он, в конце концов, ему всего-то тридцать четыре годика…

– Неужели только тридцать четыре? – удивилась Инна. – А я думала, уже за сорок…

– Уже за семьдесят, дорогая, если каждый год в Афгане считать за десять… А если ещё прибавить что-то другое, то и за двести… А ты вот что, составь-ка мне к завтрашнему дню отчет для налоговой инспекции…

– А что другое? – привстала с места Инна. Ее стало жутко интересовать прошлое Алексея.

– Экая ты любопытная личность…, – нахмурился Фролов. – Вот я, например, не интересуюсь твоим прошлым, и Леха не интересуется. А она, понимаешь, вся затрепетала от любопытства… Если интересно, возьми сама, да спроси… Язык-то есть, небось… А я в такие дела встревать не люблю…

Но на следующий день и Алексей поинтересовался у друга про Инну.

– Да вы что? – расхохотался Сергей. – Сговорились, что ли, меня извести своими вопросиками? Она про тебя спрашивает, ты про нее. Ну она, понятно, молоденькая, неопытная, только институт закончила. А ты? Боевой офицер, кавалер наград… Интересно, возьми, да спроси её саму… Ладно, – хлопнул он друга по плечу. – Знаю, что свободна, знаю, что хорошая девчонка, а, что красавица, ты и без меня углядел, иначе бы не интересовался… А то, что у неё была в прошлом какая-то личная драма, я могу только догадываться по её печальным голубым глазам… Остальное узнаешь сам, Леха. Действуй, – с грустью поглядел на него он. – Что поделаешь? Прошлого не вернешь, а живым жить… Идет жизнь, никуда не денешься. Одной работой жив не будешь, а тебе ещё так мало лет… Хотя, времени с … ну… прошло ещё мало… Короче, тебе решать, ты мужик взрослый…

Вскоре Алексей снял квартиру неподалеку от работы и съехал от Сергея.

А как-то заехал по своим делам в Фонд и снова увидел там Инну.

– Здравствуйте, – произнес он, входя в комнату. Инна вздрогнула и густо покраснела.

– Здравствуйте, Алексей Николаевич, – пробормотала она. – Вы к Сергею Владимировичу? А его нет, вы разве не знаете, он уехал с делегацией на Конгресс миролюбивых сил в Швейцарию.

– Правда? А я и не знал, я в Китае был, по своим торговым делам. И когда он будет?

– Не раньше вторника. А у вас что-то срочное?

– Да нет, время терпит. Я пойду тогда… В офис надо. Дела, понимаете ли…

Он уже направился к выходу, как вдруг резко остановился, поглядел на Инну и выдавил из себя:

– А что вы делаете сегодня вечером? Пятница, завтра выходной, – добавил он почему-то.

– Ничего не делаю, нет у меня никаких дел. А что?

– Пойдемте со мной в ресторан, посидим, – предложил Алексей. – Если вам это не неприятно, конечно…

– Конечно, нет, – привстала с места Инна. – Почему мне это должно быть неприятно? Мне, напротив, это очень даже приятно…

… Они сидели в ресторане «Дома туриста» на Ленинском проспекте, а потом он проводил её домой. Жила Инна с родителями в двухкомнатной квартире на улице Удальцова.

…В ресторане Алексей разговорился, рассказывал Инне о своей службе, о боях и погибших друзьях. Особенно много рассказывал о Сергее Фролове.

– Если бы не он, я бы, наверное, не выжил, – добавил он в конце рассказа.

– Да? – удивилась Инна. – А он мне говорил, что, наоборот, это вы ему жизнь спасли в Афганистане, вынесли его раненого с поля боя.

– Было и это, – еле слышно проговорил Алексей. – Но это все ерунда. Его помощь для меня была гораздо весомее. Его могли спасти и другие ребята. А вот меня, кроме него спасать было некому…

Инна вопросительно глядела на него, но он уже замкнулся в себе, не желая продолжать этот разговор. Видения снова охватили его… Гарнизон, пыль, духота… И Митенька в голубой кепочке, бегущий к нему. «Папа приехал! Папа приехал!» Он побледнел и вздрогнул.

– Да что с вами? – встревожилась Инна.

– Да, ничего, извини. Скучно тебе со мной, Инна. Ты молодая, красивая женщина… А я…, – махнул он рукой.

– А вы… А ты… что, старик, что ли? Вам… Тебе едва за тридцать…

– Это с какой стороны поглядеть… Давай выпьем… За тебя!

– За все хорошее! А плохое само придет…

… И вот он проводил её до подъезда.

– Зайдешь? – спросила она. – Я одна… Родители в санатории.

Он промолчал. Сделал было движение к подъезду, но вдруг снова вздрогнул и остановился. Неловко поцеловал в щеку Инну и зашагал восвояси… Инна в недоумении осталась стоять на месте…

… А на следующий день он снова поразил её. Была суббота, выходной день. Часов в одиннадцать она вышла в магазин. Стоял ясный ноябрьский, почти зимний день, ярко светило солнышко. Инна стала заворачивать за угол и вдруг нос к носу столкнулась с Алексеем. Он был гладко выбрит, хорошо выглядел в своем темно-синем пуховике и держал в руке букет розовых гвоздик.

– Здравствуй, – произнес он, протягивая ей букет. – Я к тебе… Только вот номера квартиры я не знаю… Как бы я тебя нашел, ума не приложу, пришлось бы соседей опрашивать, неудобно как-то…

– Да? – смутилась она. – А я вот в магазин…

– Пошли вместе.

Через полчаса они сидели в её уютной квартире перед бутылкой шампанского.

– Ты мне очень нравишься, Инна, – тихо сказал Алексей. – Но… ты меня извини… Мое поведение кажется тебе странным. Я сам расскажу тебе обо всем… Давай только выпьем немножко. А то мой рассказ будет слишком тяжелым…

… – Боже мой, боже мой, какой кошмар, какое горе! – рыдала Инна. – Как все это ужасно… Твоя жена, твой малыш… Твой погубленный малыш…

Она просто билась в истерике, и уже Алексею пришлось утешать её. Но она никак не могла успокоиться. И именно в этот момент Алексей испытал к ней, к этой хрупкой девушке, чем-то неуловимым напоминавшей ему покойную Лену, чувство настоящей любви и нежности….

… – Нет, я не могу, я не могу, я не имею права…, – продолжала рыдать она, уже в постели, полураздетая. – Ты такое пережил… Нет, я не могу… Не могу, извини, Алеша…

… Так и началась их любовь…

Алексей старался при Инне не упоминать о покойной Лене. Она была такая впечатлительная, такая ранимая… У неё в недавнем прошлом была несчастная любовь, она с неохотой и каким-то раздражением поведала ему об этом…

Им было хорошо вдвоем. Постепенно начинала оттаивать душа Алексея. И свой гарнизон он вспоминал все реже и реже, старался не вспоминать. Ни гарнизон, ни вокзал в Душанбе, ни голубенькую кепочку, ни лакированную босоножку… Слишком уж больно все это было…

Так прошло три месяца. Фирма «Гермес» процветала, и недавно Алексей сумел полностью рассчитаться с Фондом за предоставленный кредит.

Жизнь шла своим чередом. И иногда Алексей Кондратьев начинал чувствовать, что он снова счастлив… Он не знал, какие сюрпризы преподнесет ему в жизнь в самом ближайшем будущем…

5.

… – Я сразу понял, что ты остался хорошим парнем, Миша, – широко зевнул Коля-Живоглот и потянулся к пачке «Мальборо», лежавшей на столике. Вытащил сигарету, а Лычкин угодливо щелкнул зажигалкой. Живоглот с наслаждением затянулся сигаретным дымом. – И больше всего мне в тебе нравится, что ты честолюбив. Ведь в большинстве своем люди – это стадо баранов, тупые, безынициативные… Ничего им не надо, тоскуют только по колбасе за два двадцать и пионерским песням под шум барабанов и горна. Но ты не такой, ты мужик… Оскорбил тебя этот Кондратьев, и ты хочешь ему отомстить. И правильно, никому ничего спускать не надо… Я вот никогда никому ничего не спускаю, таков мой жизненный принцип. Друзьям ты помогаешь, хотя и сам нуждаешься, а врагов хочешь уничтожать… Ты мужик, Миша, ты молоток… А теперь к делу, дело прежде всего. Надо, чтобы наше с тобой сотрудничество стало взаимовыгодным, иначе ничего не получится. Главное – это выгода… Ты не хочешь пахать на Кондратьева за гроши, ты хочешь стать директором собственной фирмы, и правильно, плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Но до этого тебе ещё далеко, все это надо заслужить. Я вот прошел через две ходки, голодал, холодал, били меня смертным боем и менты и кореша… А что? Не без этого… Результат видишь сам – хата, тачка, скоро будет вторая, дачу собираюсь строить, участок вот купил по Боровскому шоссе, двадцать соток… Хочу, чтобы мамаша на старости лет пожила на своей земле… Но у каждого свои преимущества. У меня вот жизненная школа, а у тебя что? – Он пристально поглядел своими глазками-бусинками на молчавшего Михаила. – Ну, чего молчишь, братан? Ты говори, излагай. А я покумекаю над твоим предложением… Только если ты хочешь явиться к Кондратьеву на хату или на службу и прирезать его при свидетелях, то тут уж ты сам, без меня, на такие подвиги я не подписываюсь, ни за какие бабки… Есть у тебя планчик?

– Есть, – тихо произнес Михаил.

– Тогда излагай. Только конкретно, без всяких там ширлей-мырлей… Не люблю пустобайства.

– Значит так, – отдышался бледный как полотно Михаил. – К Кондратьеву постоянно приходят клиенты, заключают договора на поставку продуктов в разные районы. Делается дело так: Предоплата двадцать пять процентов. Предоставляется копия платежки, заверенной банком отправителя. Но обязательно нужна банковская гарантия в том, что намерения компании серьезные. А остальная сумма – семьдесят пять процентов должна быть выплачена через месяц с момента получения товара согласно договору.

Живоглот молчал, постоянно курил, внимательно слушал Михаила.

– Давай, давай, хорошо излагаешь, бродяга, чувствуется высшее экономическое образование. Не вахлак какой-нибудь неграмотный… Вот в этом и есть твое преимущество, в образованности и сообразительности. Ты скажи мне вот, что, как они, клиенты эти всегда вовремя расплачивались? Проколов, кидняка не было?

– Никогда не было, ни разу. Все шло гладко…

– А теперь должна произойти осечка, пора пришла? – рассмеялся Живоглот. – Я правильно уловил ход твоей научной мысли?

– Правильно.

– Итак… Что требуется от меня?

– Скоро должен приехать клиент из Тюмени. Я его знаю, его фамилия Дмитриев. Борис Викторович Дмитриев. Он уже дважды приезжал в «Гермес», брал богатые партии. Продукты предназначены для нефтяников Сибири. Так вот, – уже совершенно задыхаясь от волнения, произнес Михаил. – Мне пришла в голову мысль, а что, если этого Дмитриева заменить другим человеком? Дмитриев приезжает с печатью своего предприятия и доверенностью. И печать, таким образом, будет на поддельной доверенности совершенно подлинная…

Глазки Живоглота загорелись каким-то адским огнем. И это понравилось Михаилу, он понял, что планчик заинтересовал бандита.

– Так, хорошо излагаешь, грамотно. А куда же мы денем настоящего клиента, ну этого самого Дмитриева? – хитро глядя на собеседника спросил он.

– Ну…, – замялся Михаил. – Вот в этом ваша помощь и будет заключаться.

– Вона как, – расхохотался Живоглот. – Экой ты, оказывается… А что, такие дела в перчатках не делаются… Вернее, наоборот, именно они делаются в перчатках. Чтобы пальчиков не осталось на трупе…

От произнесенного вслух слова «труп» Михаил опять побледнел.

– Так, – посерьезнел Живоглот. – Теперь ты мне, братан, скажи вот что. На какие суммы заключаются эти договора?

– На разные. Но мне доподлинно известно, что сибиряки на сей раз хотят взять товар на сумму пятьсот тысяч долларов. И в случае удачи весь товар будет наш, – торжественно провозгласил Михаил, желая произвести на собеседника впечатление. Но тот и глазом не моргнул, только закурил очередную сигарету.

– А кто будет заниматься реализацией товара? – спросил он.

– Весь товар реализую я, – твердо заявил Михаил. – Имею такую возможность.

– И правильно, правильно, – одобрил его слова Живоглот. – Берешь на себя инициативу, не желаешь перекладывать на плечи других то, что можешь сделать сам. А то, чего не можешь, предлагаешь сделать мне и моим корешам… Очень даже благородно и справедливо… Я посоветуюсь с компетентными в подобных делах людьми. В целом твой планчик неплох, а детали мы обговорим позднее. Сейчас я немножечко спешу, через минут двадцать за мной должны заехать братаны. Я буду одеваться. А ты мне скажи одно – что ты лично хочешь иметь со всего этого? Какова твоя доля?

– Я хочу иметь тридцать пять процентов, – глядя в пол, произнес Михаил.

Живоглот слегка присвистнул.

– Губа твоя не дура, как я погляжу. Это сколько же получится, братан? Продашь, небось, за лимон, значит триста пятьдесят штук зелени твои. А не жирно ли тебе будет?

– Я продам товар по оптовой цене склада. В Рязани продам, имею там нужных верных людей. Деньги будут немедленно, за день обернемся. То есть, не за лимон, а за пол-лимона…

– Тоже верно, зачем светиться? Продашь оптом, надежным людям. И сразу нал, драгоценный, любимый всеми нами нал… Но и сто семьдесят пять штук это очень много, очень… Крутовато запрашиваешь, братан. Думаю, компетентные люди на это не пойдут… Такое дело серьезное, мокрое, братан, дело-то, – улыбнулся Живоглот и стал натягивать на себя джинсы.

Раздался телефонный звонок.

– Алло, я… Я… Да… Жду… Заезжайте, – пробасил мрачным голосом Живоглот и положил трубку. – Через минут десять будут, – доверительно сообщил он Михаилу, вытащил из-под матраца ПМ и сунул его в задний карман брюк, при этом подмигнул собеседнику. – Такие дела, что поделаешь? Жизнь такая, – словно оправдывался он за свой жест. – Сплошная, братан, трансформация, пертурбация, а попросту говоря, хаос… А нам что остается? Только барахтаться, чтобы не потонуть… И ты, я вижу, тонуть не желаешь. А желаешь сытно жрать, ездить на иномарке и жить в собственном доме… Правильно. Я посоветуюсь с кем надо о твоем планчике, но мое мнение, что ты слегка переборщил насчет процентов. Я тебе звякну денька через два-три… Если живой буду, разумеется. А так… не поминай лихом.

Раздался звонок в дверь, Живоглот открыл, и в комнату ввалилось трое парней. Один был особенно колоритен. Ростом под два метра, черный ежик волос на голове и шрам через все загорелое дочерна лицо. А правый глаз слегка прижмурен и было непонятно, видит ли он им или нет. Пудовые кулачищи были совершенно синими от татуировок. Таких экземпляров Михаилу до сих пор видеть не доводилось. Этот человек вопросительно поглядел на него, а затем на Живоглота, как бы спрашивая его, кто таков, почему не знаю. Живоглот слегка кивнул головой, свой, мол…

– Как дела? – прохрипел двухметровый, глядя своим левым открытым глазом на Михаила.

– Н-н-нормально, – ответил тот.

– Ну и ништяк, раз нормально.

– Ладно, Миш, бывай, – сказал Живоглот, хлопая Михаила по плечу. – Мы бы тебя подвезли, да места в машине нет. Ничего, скоро будешь на своем «Мерсе» разъезжать…

И Михаил бочком стал протискиваться к двери… Аккуратно закрыл входную дверь.

– Куда сейчас? – хриплым голосом спросил татуированный Живоглота.

– Поехали на толковище, передернули затворы пушек, – предвкушая интересное, улыбнулся Живоглот. – Давно уже не разминали старые кости, а, Большой? – обратился он к татуированному.

– Давненько, – согласился он. – Целых трое суток… Застойные явления в нашем деле…

– … не проходят, демобилизуют, портят кровь, – добавил Живоглот.

Он накинул куртку, и вся пятерка рванула вниз. Там наготове стояли две машины «Ауди-100» и джип «Шевроле-Блейзер» с работающими двигателями. Они были битком набиты угрожающего вида людьми. Живоглот сел в свой БМВ, и тут же три машины рванули на Рублевское шоссе. Эту кавалькаду наблюдал уже вышедший на шоссе Михаил. Живоглот заметил его и махнул ему рукой. Тот тоже помахал в ответ, сам того не замечая, как сгибается в угодливом поклоне. Зато это заметили Живоглот и сидящий с ним рядом Большой.

– Гнилой он какой-то, – заметил Большой, отхаркиваясь и сплевывая харкотину в окно. – Чего у тебя с ним?

– А это не твое дело, братан Большой, – дружелюбно отозвался Живоглот. – Твое дело мозжить черепа и шмалять из волыны. А думать будем мы с Гнедым. Согласен со мной, братан?

– Согласен, – пробасил Большой.

Однако, разогреть кровь и помозжить черепа не удалось. Никто из враждующей группировки на толковище не явился. Что, впрочем, было воспринято братвой, как бескровная победа.

– Все свободны! – скомандовал Живоглот. – А мы с тобой, Большой, поедем к Гнедому. Благо тут совсем недалеко.

Главарь группировки Гнедой проживал в своем шикарном особняке на Рублево-Успенском шоссе, только не на самом шоссе, а в приятной тихой глубине, неподалеку от Москвы-реки в живописнейшем месте. И место это, и сам особняк Гнедого очень нравились Живоглоту, и он хотел, чтобы его будущее жилище было ничуть не хуже. Но для этого во-первых нужны были деньги, во-вторых деньги, и в пятых, и в седьмых, и в десятых… Только деньги, и ничего больше. Да, ещё живым надо было быть, такая маленькая, но важная деталь. А толковища порой бывали в последнее время не на жизнь, а на смерть. Все понимали, какое это решающее время. Не дай Бог, наведется в стране порядок, сложнее будет работать…

Особняк Гнедого окружал высоченный бетонный забор. В середине были железные ворота. Живоглот позвонил, и ему сразу же открыли.

– Свои, свои, – улыбался Живоглот. – Дома Евгений Петрович?

– Дома, дома, ждет вас, – улыбался и охранник, пропуская за ворота Живоглота и Большого.

Живоглот шел по дорожкам из гравия, оглядывал территорию и откровенно завидовал своему шефу. Как он быстро обустроился… Но строительство ещё не было закончено, и с правой стороны, и с левой, несмотря на зимнее время, велись какие-то работы, сновали туда-сюда молчаливые рабочие с каменными лицами. Знали, кому строят…

А вот и дом… Хорош, построен со вкусом, не то, что у некоторых, смотреть страшно… Три этажа, красивый бежевый цвет, черепичная крыша, большие окна, веранда и на первом этаже и на втором. На крыльце ковровая дорожка. И очаровательная блондинка в умопомрачительном мини-платье встречала их у входа.

– Здравствуйте, Николай Андреевич, – обворожительно улыбнулась она. – Евгений Петрович просил немного подождать, он плавает в бассейне. Что-то у него с утра голова разболелась, – обеспокоенно заметила она.

– Не щадит себя Евгений Петрович, – покачал головой Живоглот, проходя в дом. – Слушай, Большой, иди, поболтайся по участку, а у меня с Евгением Петровичем конфиденциальный разговор. Люсенька, принеси Большому пивка, пусть он отдохнет вон там, за тем столиком, сегодня довольно тепло…

Большой сел на белую лавочку перед круглым белым столиком, очищенном от снега, и Люсенька принесла ему холодного пива и соленых орешков. Большой мигом осушил две бутылки «Пльзеня» и потребовал еще.

… – Здорово, Живоглот, – приветствовал Николая Гнедой, заходя в огромный холл в ярко-красном махровом халате и модных синих шлепках. Гнедому было сорок три года. Роста он был довольно высокого, крепко сложен, хотя и явно склонен к полноте. Лоснилось чисто выбритое розовое лицо. Он вообще был похож то ли на артиста, то ли на композитора, трудно было сказать, что у него за спиной было два убийства и ещё несколько ходок в зону. Только он, Живоглот, знал, насколько был опасен этот полнеющий, лысеющий человек. Гнедой не признавал ничего, кроме личной выгоды. Ради выгоды он был готов на все. А если что-то было не выгодно, он бы и пальцем не пошевелил. Но зря рисковать не любил, не был особенно мстителен. Только деньги – это был единственный Бог, которому он поклонялся.

«Набегался я в зону, Живоглот», – говорил он ему как-то за рюмкой виски с содовой. – «И не хочу туда снова, тоска там… Мне здесь хорошо, понапрасну рисковать не стану… Это вам, молодым, нравятся всякие разборки, толковища. А я всего этого вдоволь наглотался… Хорошие времена настали. Кто я теперь? Бизнесмен, своя фирма, законные доходы, законная фазенда, тачка законная, все путем… Главное, не вступать в конфликт ни с кем из властей, не скупиться, подмазывать всем, кому требуется. Скупой-то он в нашем деле порой не дважды платит, а шкурой своей единственной платит. Ради мелочевки в дела впрягаться не надо, но и пренебрегать приличным делом тоже не следует…»

– Ну, давай, выкладывай, что там у тебя? Зачем звонил? – спросил Гнедой, плюхаясь в мягчайшее кресло. – Люсенька, солнышко, принеси нам с Николаем Андреевичем чего-нибудь такого-эдакого, вкусненького и полезненького. Сама знаешь, что наш дорогой гость любит.

… Через минут десять в холл внесли поднос и напитками и закусками. Красивые хрустальные бокалы и рюмки, столовое серебро, импортные напитки, аппетитно пахнущие нарезанные осетрина, семга, карбонат… И зелень, много-много зелени…

– Приятного аппетита, Евгений Петрович. Приятного аппетита, Николай Андреевич, – улыбалась Люсенька.

– Спасибо, солнышко, – улыбнулся в ответ Гнедой. – Я бы и тебя пригласил с нами посидеть, только у Николая Андреевича какой-то конфиденциальный разговор. Ты уж извини. Попозже придешь, детка…

Люсенька улыбнулась ещё обворожительнее и вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.

– Хорошая девушка, – продолжал улыбаться Гнедой, и вдруг мигом согнал улыбку со рта и помрачнел. – Говори. А все это потом. Сначала о деле…

– Так… Во-первых, люди Славки-Цвета не приехали на толковище. Мы ждали, ждали…

– Это все туфта, – мрачно произнес Гнедой. – Славку-Цвета вчера повязали. А с остальными я договорился. Все будет путем, Живоглот.

– На чем это Цвет погорел? – удивился Живоглот.

– На своей жадности и недружелюбности по отношению к конкурирующей фирме, – доходчиво пояснил Гнедой. – Но хватит об этом. Говори, зачем пришел.

Живоглот подробно рассказал Гнедому о плане, предложенном ему Лычкиным. Тот на первый взгляд слушал невнимательно, грыз соленые орешки, пил минералку. Но Живоглот знал своего собеседника, знал, что он не пропустил ни единого слова из его рассказа.

Ближе к концу Гнедой зевнул.

– А что мы не пьем, собственно говоря? Люсенька нам все принесла, а мы сидим и лясы точим… Нехорошо по отношению к бедной девушке… Ты что будешь пить, дружище?

– Я водочки по старой привычке.

– Ну а я вискача по новой. Надо привыкать к шикарной жизни, Живоглот! Мало мы с тобой отрубей с дерьмом покушали и гнилой водицы попили… Виски надо пить с содовой, а джин с тоником. Ну а водочку с соленым огурчиком, а если позволяет бюджет, вот с этой малосольной семгой.

Они выпили и закусили. Потом Гнедой снова зевнул.

– Спать охота, – поморщился он. – Что-то мне с утра охота спать… И чем больше сплю, тем больше хочется. Отчего бы это, Живоглот? Как полагаешь?

– Не знаю… А как с планом-то?

– С планом? А что как? Отличный план, за дело стоит взяться. Возьмем пол-лимона баксов за просто так… Разве такие деньги на дороге валяются, а, дружище Живоглот? На дороге и рваный рубль редко попадается, а тут…

– А сколько дать этому… Лычкину?

– Двадцать процентов. Надо уметь быть благодарным за хорошую идею… Кстати, этот Лычкин не родственник ли бывшему директору гастронома Лычкину Гавриилу Михайловичу?

– А как же? Родной сын…

– Крутейший мужик был Гавриил Михайлович, уважали его… Только любил пыль в глаза пустить, повыпендриваться…

– Так ты что, знаком с ним? – удивился Живоглот.

– Конечно, знаком, Эх, дружище, знал бы ты, с какими людьми я был в этой жизни знаком… С писателями, артистами, музыкантами… А с директором гастронома Гавриилом Михайловичем Лычкиным коротал время в Бутырской тюрьме, куда попал по недоразумению и подлому наговору.

– Кто попал по наговору? – не понял Живоглот.

– И я, и Гавриил Михайлович, попали в Бутырскую тюрьму по недоразумению и подлому наговору, – стал втолковывать тупому собеседнику Гнедой. Это было в восемьдесят третьем году, андроповщина, слыхал? Борьба с коррупцией, всеобщая чистка, возврат к ленинским каким-то там нормам… В те годы некоторые директора гастрономов и вышак получали, вот в какие страшные времена наше поколение жило, дорогой мой братан Живоглот… Ты тогда только начинал свою благородную деятельность, а мы…, – вздохнул он, выдавая себя чуть ли не за жертву репрессий коммунистического ада, хотя Живоглот прекрасно знал, что именно в восемьдесят третьем году Гнедой был осужден по сто третьей статье за убийство женщины с целью ограбления и получил за это восемь лет, из которых отсидел всего несколько месяцев, оправданный вышестоящим судом. – Да, хорошо держался Гавриил Михайлович, настоящий мужчина был, царство ему небесное…

– Всем нам хорошо известный Петя Сидельников хотел его на халатность вытащить, – продолжал Гнедой, – он мог бы, ушлый, падло, до самого кошмара… Халатность не проскочила, но тринадцать для него тоже очень неплохой вариант. Жаль, здоровьичко подвело, а то бы вышел по амнистии, сейчас бы миллионами ворочал… Нет, молодец, однако, Петя Сидельников… А так то Лычкин на расстрел тянул, не хуже директора Елисеевского, заслуги никак не меньше… Хотя, конечно, за хищения человека к вышке приговаривать – большой грех, ох, большой… Я вот за иные дела и то до вышачка сильно не дотянул, обидно даже… Глупые у нас законы, Живоглот. Впрочем, не нам об этом судить, наше дело их выполнять либо не выполнять. Это уж на наше усмотрение… Давай ещё выпьем… А насчет дела, значит, Лычкину двадцать процентов, по честному, из уважения к его покойному батюшке, так-то бы и десяти хватило, а то и вовсе можно было бы ничего не дать или девятью граммами облагодарить. Но это грех, Живоглот, а греха надо по возможности избегать… Гавриил Михайлович был человек благородный, щедрый, делился всегда с нами, советы давал хорошие. И, главное, относился уважительно, не свысока, а это я больше всего ценю… Мы с ним говорили, как интеллигентные люди, о литературе, о музыке, о театре… Хотя вот по части театра не могу сказать, что он мог быть мне интересным собеседником, не очень сведущ… А вот по части поэзии, помнится, он процитировал какое-то стихотворение Гумилева, которое мне было неизвестно… Ладно, – вдруг прервал сам себя он. – Итак, Лычкину – двадцать, а вместо этого Дмитриева Комар пойдет, он похож на представителя фирмы, морда очень протокольная, сам его опасаюсь… Ну а кто Дмитриева на себя возьмет, это уж ты сам реши, людишки у тебя есть.

– Это лучше Большого никто не сделает, – сказал Живоглот.

– Пускай, пускай, можно, можно, – согласился Гнедой. – У него ни стыда, ни совести, ни комплексов и в помине нет… Удачная кандидатура. Комару десять штук, у него работа тонкая, ну а Большому подкинешь, сколько найдешь нужным, ну, штуки две, от силы три, не больше, ну а остальное… – Он развел красивыми холеными руками с золотыми перстнями на пальцах. – В наш общак… По-моему, я правильно рассудил, никто в обиде не будет, ни я, ни ты, ни этот самый Лычкин…

Живоглот и не думал возражать, ибо возражать Гнедому было совершенно невозможно. Хотя сам он был не против вообще избавиться от Лычкина, как от опасного свидетеля. Но раз босс сказал, пусть так и будет…

– Когда должен приехать в Москву этот Дмитриев? – спросил напоследок Гнедой.

– Скоро уже, двенадцатого февраля.

– Так готовьтесь к встрече, готовьтесь. Что вам мешает? Если какие вопросы, звони, помогу. Но постарайся решить все сам, ты парень толковый, я на тебя надеюсь. Ладно, дружище, ступай, пожалуй, я что-то плохо себя чувствую. Люсенька, солнышко, проводи нашего гостя! – елейным голосом прокричал он.

…Когда Живоглот вышел на весенний воздух, он обнаружил, что Большой уничтожает очередную, непонятно какую по счету бутылку «Пльзеня».

– Поехали! – рявкнул он, непонятно от чего испытывая сильное раздражение.

А тем временем Гнедой посадил Люсеньку на колени и стал лезть ей своими холеным пальцами под юбку.

– Вы знаете, Евгений Петрович, этот страшный черный человек с татуировками на руках выпил десять бутылок пива, – вытаращив глаза, шепнула ему на ухо Люська.

– Ну и не переживай, у нас хватит пива для всякого быдла, – спокойно ответил Гнедой, поднимаясь пальцами все выше и выше. Люська слегка застонала, предвкушая наслаждение. – Сейчас выедут за территорию, сбегает в лесочек, и все – ни в одном глазу. В голове-то пусто, только на кишечник и мочевой пузырь и работает. Дешевизна души, дорогая моя, низость помыслов, – решил он блеснуть афоризмом. – Однако, что бы мы делали без таких, с позволения сказать, людей? Выпей вот бокал шампанского, да пошли в спальню, там как-то благороднее всем этим заниматься…