Текст книги "Воскресший для мщения"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

18.

… – Молодцы, какие вы у меня все молодцы, – потягивался в мягком кресле Евгений Петрович Шервуд. – Воистину, кадры решают все. А у талантливого руководителя и кадры должны быть столь же талантливыми. А ты, Мишель, просто выше всех похвал, – слегка приподнялся он с кресла и хлопнул по плечу Лычкина, сидящего напротив. – Ну я понимаю, Петр Петрович, опытнейший человек, матерый волк, но ты – тебе только двадцать три. А фору можешь дать многим старым лисам. Нет, поверь мне, быть тебе большим человеком! Но пока ты ещё человек маленький, выполняй все, что я тебе говорю. И продолжай наблюдение за этим одноногим Фроловым. Я верю, что на этом поприще нас ждет успех… Ты только не подумай, Мишель, что все это для меня имеет большое значение. Нет, разумеется, обули мы этот «Гермес» на немалую сумму, но, сам понимаешь, я занимаюсь не только этим, дел невпроворот. Время сейчас решающее – кто не подсуетится сейчас, будет потом лапу сосать, или другой какой-нибудь орган. Время новых Морганов и Дюпонов… Но если каждый будет выполнять свой долг так же артистично и филигранно, нас ждет большой успех. А время таких дуболомов, как Славка-Цвет, скоро канет в лету. Успеха будут добиваться интеллектуалы, талантливые борцы за денежные знаки, такие как ты, Мишель. Сожалею, что твой батюшка не дожил до наших светлых дней, полагаю, что он развернулся бы сейчас в свою полную мощь.

– А Черный? – вдруг сорвалось с языка Михаила.

Гнедой внезапно помрачнел и сделал глоток своего любимого виски «Джонни-Уолкер» с содовой водой.

– А откуда ты про него знаешь? – тихо спросил он, глядя куда-то в сторону.

– Так от вас же и слышал, вы о нем при мне говорили… Что Сергей Фролов обращался к нему за помощью.

– Я говорил? Что-то не припомню… Но, возможно и говорил, склероз, понимаешь, ранний склероз… Ну и забудь, раз слышал. Ты, Мишель, что-то стал задавать лишние вопросы. А у нас совсем иная картина, нежели, например, в Плехановском институте или в каком-нибудь другом учебном заведении… Там приветствуется задавание вопросов, у нас же это может стоить жизни – единственной, данной человеку Богом жизни. Так что вот – ни о каком Черном ты ничего не слышал. Впрочем, как и обо мне. Понял? – уставился он своими бездонными глазами на оторопевшего от своего глупого вопроса Михаила.

– П-п… Понял, – пробормотал тот.

– Ну а раз уж ты спросил, раз уж ты так любопытен, как моя бывшая подруга Варвара, я тебе отвечу в двух словах. Черный – это человек очень опасный, непредсказуемый и кровавый. Его слово дорогого стоит. Только сейчас ему не до этого. Его сейчас и в Москве-то нет. Над ним нависли тяжелые обвинения, статейка такая есть в Уголовном Кодексе – 93 – прим. Хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах. Слышал, полагаю?

– Еще бы, отец по ней проходил…

– Ну вот, а у твоего отца не было возможности продернуть за кордон, времена были иные. А вот у Черного они имеются, чем он и не преминул воспользоваться. А уж где он, сие нам не ведомо, Михаил Гаврилович. Ну что, слышал ты когда-нибудь про Черного?

– Никогда.

– А про Гнедого?

– Тоже никогда.

– Ну и правильно, – рассмеялся Гнедой. – Не слышал, значит здоровее будешь и долго проживешь. Но что самое главное – проживешь в богатстве, а так что толку в нищете сто лет жить? Совершенно нецелесообразно, лучше уж пораньше загнуться. Как, например, моя бедная Варвара, моя любопытная бедная Варенька, – сделал он грустное лицо и даже прикоснулся белоснежным платочком к краешку левого глаза. – Эта девушка, чистая, нежная, задала какой-то неосторожный вопрос нашему общему другу Живоглоту и этот грубый человек посадил её в машину, вывез на природу и закопал живой в землю. Вот сволочь-то, – покачал головой Гнедой, а Михаил похолодел от ужаса. Ведь ещё две недели назад он заехал на виллу Гнедого. Был солнечный полу-зимний, полу-весенний день, Гнедой пировал с друзьями на закрытой отапливаемой веранде, а разряженная веселая Варенька сидела рядом с ним, и Гнедой оказывал ей всевозможные знаки внимания. Она была шикарно одета, на каждом из её холеных пальцев сверкали солидной величины бриллианты, за её здоровье поднимали тосты джентльмены уголовного вида, и вдруг…

– Так-то вот, – пришел в совершенно прекрасное расположение духа Гнедой. – Вот какие у нас с тобой общие знакомые. Воистину – Живоглот… Я так переживал, так переживал… Я даже не стал перехоранивать её, для моей хрупкой нервной системы подобная психическая травма может стать непоправимой… Нет, ты вообрази, Мишель, какое варварство – закопать женщину живой в землю… Не устаю поражаться человеческой дикости… Ой, дремучий у нас народ, ой, дремучий…

Михаил мычал что-то нечленораздельное, пытаясь хоть как-то поддержать разговор. Ведь он прекрасно знал, что без санкции Гнедого Живоглот не посмел бы даже грубого слова сказать Варваре . И Гнедой знал, что Михаил знает это. И наслаждался произведенным впечатлением от души…

«Что же это она могла такое сделать, если он решился на такое?» – буравила мозг неотвязная мысль. Он понимал, что все, кто окружает Гнедого, могут внезапно закончить свои дни именно таким чудовищным образом…

Далее распространяться на эту тему Гнедой не стал. Он предложил Михаилу поплавать с ним в бассейне.

Они пошли в шикарный небольшой бассейн с голубой водой и плавали там по дорожкам. Но настроение у Михаила было настолько испорчено страшной новостью Гнедого, что он даже не мог заставить себя улыбнуться в ответ на приветливые улыбки Гнедого. Гнедой прекрасно понимал, что происходит с его собеседником и наслаждался его подавленным настроением.

– У меня в душе какая-то пустота, Мишель, – произнес он, выходя из бассейна и облачаясь в ярко-красный халат. – Я так тоскую по своей Вареньке, вздохнул он и скорчил какую-то омерзительную гримасу, которая должна была бы выражать вселенскую скорбь. – И поэтому нам с тобой скоро доставят двух очаровательных нимф, русалочек эдаких… Как ты насчет нимф, имеешь желание, а?

Михаил промычал в ответ нечто нечленораздельное, что привело Гнедого в неописуемый восторг.

– Знаю тебя, скромника, знаю, вижу, как глазенки-то загорелись… Хочешь, небось, поглазеть, как русалочки плавают в голубой водичке? А потом за ними нырнуть и прямо там их, прямо там…, – хохотал Гнедой.

Михаил тоже попытался расхохотаться, но получилось что-то такое странное и нелепое, что Гнедой просто зашелся в смехе.

Ему припомнилась книга Светония «Жизнь двенадцати цезарей», её главы про Калигулу и Нерона. Он не мог себе представить, что такие Калигулы могут быть и в наше время.

Вскоре появились и русалки. В бассейн ввели двух совершенно обнаженных красоток. Обе были ростом под метр восемьдесят с великолепными фигурами. Одна жгучая блондинка с распущенными волосами, другая столь же жгучая брюнетка.

– А вот и они, наши нимфы, – потер руки Гнедой. – Ну что, гостю право выбора. Какую желаешь, Гаврилыч?

Михаил желал только одного, скорее одеться и умотаться отсюда чем дальше, тем лучше. Но он лишь пожал плечами с угодливой улыбкой на лице.

– Ты какой-то смурной сегодня, – посетовал на его мрачное настроение Гнедой. – Ладно, я беру для разнообразия блондинку. Так будет целесообразнее – сначала блондинка, потом шатенка, теперь снова блондинка. Я человек не столь молодой, как ты, мне, чтобы быть в форме, нужна смена впечатлений. Эй ты! – прижал он к себе блондинку и стал гладить её роскошные волосы. – Как тебя зовут?

– Неля, – белозубо улыбнулась блондинка.

– И прекрасно, это просто замечательно. Ты не поверишь, Михаил, в моей коллекции ещё не было ни одной Нели. А ну, ныряй в воду, очаровательная Неля!

Неля улыбнулась ещё ослепительнее и нырнула в воду. Гнедой скинул свой кроваво-красный халат и нырнул вслед за ней. Она красиво плыла, рассекая голубую воду, а Гнедой пытался её догнать, заливисто хохоча. Михаил же нехотя подошел к брюнетке.

– А вас как зовут? – несмело спросил он.

– Лолита, – как-то презрительно глядя на него, ответила брюнетка, досадуя на то, что шеф предпочел не её, а она досталась этой унылой «шестерке», с открытым ртом глядящей в рот хозяину.

– Хватай её, Мишель! – кричал из воды Гнедой. – Чего стоишь, напирай на неё и швыряй в воду. Завтра столько дел, давай хоть сегодня оттянемся! Эх, молодежь, молодежь, не умеете вы веселиться! Пожили бы с мое, знали бы цену кратким минутам отдыха, умели бы предаваться им без оглядки! Напирай на нее, швыряй её, швыряй в воду, что стоите там, как истуканы? – вдруг нахмурился он. – Не шугайте мне кайфы, не люблю…

И Михаил, словно загипнотизированный, одеревеневшими руками столкнул черноволосую Лолиту в воду. Та захлебнулась и чуть было не пошла ко дну, что очень понравилось Гнедому. Он поплыл к ней, схватил за волосы и стал её топить. Та фыркала и кричала.

– Спасай её, Мишель! Твоя русалочка тонет, спасай ее! – вопил Гнедой. И Михаил солдатиком прыгнул в воду, поплыл к ним.

– За волосы её хватай, а то потонет! – крикнул Гнедой и поплыл к Неле. А Михаил подплыл к Лолите и схватил её за черные густые волосы, вытащил на поверхность воды.

А Гнедой придумывал все новые и новые забавы. Он стал заставлять Михаила и Лолиту заниматься любовью прямо на глазах его и Нели. Но у Михаила ничего не получилось… Гнедой остался недоволен этим обстоятельством, укоризненно поглядел на обоих и сам принялся за дело на кафельном полу бассейна, не обращая ни малейшего внимания на присутствующих. Белокурая Неля тоже вошла в раж. Михаил и Лолита сначала как-то остолбенели, а потом он стал предпринимать ничтожные попытки развлекать её, говорить с ней о чем-то, даже шутить. Все это было до того гнусно, что ему хотелось провалиться сквозь землю или утонуть в этом голубом бассейне. И лишь мысли о скоро открывающемся казино, о деньгах, которые потекут к нему в карман, грели ему душу. Он старался думать только об этом, и от этих мыслей на его бледном лице появилось подобие улыбки. Гнедой же и Неля все продолжали свое похабное действо, принимая все новые и новые позы и крича от наслаждения.

Наконец, хозяин с истошными воплями кончил и, тяжело дыша, сидел в шезлонге и тупо глядел в пол. Неля пошла в душевую кабину.

Потом Гнедой очнулся от забытья, вскочил с места, громко крякнул, подбежал к двери и распорядился подать им сюда пива. Внесли поднос с пивом и блюдо с огромными раками. Гнедой схватил одного рака, сильно ткнул им в лицо одуревшей от его изобретательности Лолите, при этом громко расхохотавшись, а потом стал смачно жрать этого рака, запивая холодным пивом. Сидел в шезлонге, пил пиво, уничтожал одного за другим раков и молчал. Так же молчали и остальные, пили пиво, имитируя огромное удовольствие от всей этой процедуры. Через некоторое время вошла Неля и окинула победоносным взором поникшую Лолиту.

– Все. Достаточно. Спать хочу, – нахмурился Гнедой и с остервенением выплюнул на пол рачью клешню. – Пошли, Неля, в опочивальню. А вы идите в другую комнату. Там для вас все приготовлено…

С этими словами он картинно взял под руку Нелю, и они вышли из бассейна.

– Прошу, – пригласил их на выход телохранитель Гнедого.

– Моя одежда там, – показал он на раздевалку.

– Не беспокойся, все уже там, где надо, – проворчал телохранитель.

Михаил и Лолита вышли из бассейна и шли вслед за телохранителем по длинному коридору.

– Вам сюда, – указал он на дверь справа.

Михаил открыл дверь комнаты и пропустил внутрь голую Лолиту. Дверь захлопнулась. И тут он с ужасом увидел, как из-за занавески вышел с оскаленной кроваво-красной пастью огромный ротвейлер Гнедого по кличке Джульбарс и лег около двери. Лолита с неподдельным ужасом глядела на Михаила и бесстрастного Джульбарса.

В комнате не было ничего, кроме огромной кровати с балдахином. На стене висели большие фотографии Люськи и Вареньки. Обе покойницы весело и блудливо глядели на живых.

Михаил и Лолита переглянулись, стоя друг напротив друга.

Михаил поглядел на стены и не обнаружил там выключателя, видимо, он был в коридоре. С потолка весело светила огромная хрустальная люстра, у двери, злобно глядя на гостей, чинно лежал Джульбарс.

Делать было нечего, полезли на кровать. Причем, на ней были огромные пуховые подушки, постеленные на атласный матрац, но ни простыни, ни одеяла не было. И Лолита, и Михаил были совершенно голыми.

Они легли на кровать и прижались друг к другу, так как в комнате было довольно холодно. Михаил понял, что открыто окно. Он хотел было встать, чтобы затворить его, но Джульбарс угрожающе зарычал и сделал движение к нему. Пришлось снова ложиться на холодящий атлас кровати и прижиматься к дрожавшей от холода Лолите. Ну а потом возникло естественное желание, и они совокупились под злобные взгляды Джульбарса. Причем, когда их движения становились быстрыми и резкими, Джульбарс угрожающе рычал, выражая свое явное неодобрение их странным на его взгляд поведением. А когда они, измотанные устроенным Гнедым фарсом, заснули, Джульбарсу надоело лежать у двери, и он тоже перекочевал на постель. Люстра же продолжала гореть.

Михаил проснулся от дикого женского крика и лая собаки. Видимо, Лолита проснулась, увидела в своих ногах огромного пса и закричала от испуга. Тем самым разбудила Джульбарса, и тот злобно залаял на мешающей ему сладко спать гостью.

– Пошел отсюда! – крикнул на собаку Михаил, и та, зловеще зарычав, однако, убралась с кровати.

Больше заснуть не удалось. Они лежали, прижавшись друг к другу на кровати, а Джульбарс посапывал у двери.

Люстра погасла только тогда, когда за занавесками уже показался дневной свет. Но время тянулось долго. Позвать на помощь Михаил не решался. Джульбарс же проснувшись, продолжал охранять выход из комнаты, при этом лениво вылизывая свое холеное лоснящееся тело.

Наконец, резко открылась дверь, и вошел разгневанный Гнедой в ослепительно белой тройке и бордовом галстуке.

– Да что здесь такое происходит? Черт знает что творится! Гостей принять не умеют, – ругался он. – Пшел отсюда, кыш! – пнул он ногой Джульбарса и обиженный пес, заскулив убрался восвояси. – Да что такое? Ни простыни, ни одеяла… Вот и надейся на них. Никакой галантности, ни малейшего понятия о гостеприимстве. Я всегда говорил, что у нас совершенно дикий народ, и не в моих силах его чему-нибудь научить. Извини, Мишель, – развел руками он. – Кстати, у тебя завтра важный день. Наконец-то открывается наше казино. И ты завтра же приступаешь к работе. Как тебя, я забыл? – сурово глядя на Лолиту, спросил он насмерть перепуганную девушку.

– Лолита, – пролепетала она.

– Вот что, драгоценная моя Лолита. Ты имеешь дело с управляющим новым шикарным казино в престижном районе Москвы, а не с кем-нибудь. И будь любезна обращаться с ним, как подобает его статусу. Это очень ученый и эрудированный человек, благородных кровей. Но что самое главное – это мой большой друг. А дружба для меня – это все… Может быть, лишь настоящая любовь выше дружбы… Как мало на свете настоящих друзей, – пригорюнился он. – Иных уж нет, а те далече… Ладно, – подвел итог он. – Сейчас вам принесут ваши вещи, собирайтесь и уезжайте. После такой ночи тебе, Мишель, надо как следует выспаться. Завтра для тебя начинается новая интересная жизнь.

Им принесли одежду, и они стали одеваться. Причем при одевании присутствовал сам Гнедой, буравя глазами Лолиту, надевавшую лифчик и натягивавшую чулки на свои длинные ноги. Глаза у него загорелись, он сделал было движение к ней, но потом махнул рукой и вышел из комнаты.

Одевшись, они молча вышли. Гнедого не было.

Ни завтрака, ни кофе им никто не предложил, телохранитель мрачно, как ни в чем не бывало, вывел их на мартовский воздух и довел до «девятки» Михаила.

Когда уже Михаил собирался тронуть машину с места, из особняка вышел в своем белом костюме Гнедой. Сделал рукой с многочисленными перстнями на пальцах властный жест, чтобы тот подождал уезжать.

Михаил вылез из машины и быстрым шагом подошел к крыльцу, на котором стоял Гнедой.

– Организуй наблюдение за Фроловым, – напомнил он. – В этом залог успеха. Все, езжай, и чтобы завтра был как огурчик. И вдруг закричал истошным голосом: – Юркеш!

Здоровенный телохранитель подбежал к нему.

– Почему не организовал достойный прием нашему гостю Мишелю? – уставившись на него, спросил Гнедой. – Я что, сам должен за всем следить?

Тот только нелепо улыбнулся и развел своими огромными руками, виноват, мол, не доглядел…

– Ведь гостеприимство – залог успеха, а, Юркеш? Ты согласен со мной, я надеюсь?

Тот кивнул в знак согласия своей огромной наголо бритой головой.

– Ты где находился вечером? Отвечай! Пьян ведь был, небось?

Юркеш снова развел ручищами, глупо улыбнулся и слегка кивнул.

– Ну вот, так и знал, – усмехнулся Гнедой. – Да, пьянство – это страшный бич нашего народа. Где их найти непьющих-то? – вздохнул он. – Только за дверь, а они уже сидят квасят…

Михаил тупо глядел в круглые глаза Гнедого и не мог произнести ни слова.

– С него будет спрошено по всей строгости. Я наложу на него штраф. Этого они боятся больше всего, – пообещал Михаилу Гнедой и сделал ему знак, чтобы он садился в машину и уезжал восвояси. Тот поплелся к машине. Сел в неё и тронул машину с места. Когда они выехали за пределы участка, Лолита истерически зарыдала от перенесенного унижения. Михаил дотронулся до её колена в черном чулке, желая как-то утешить её. Но она с лютой брезгливостью отдернула ногу в сторону.

– Останови машину, – приказала она.

Тот остановил. Они были уже почти у трассы.

Лолита вышла из машины и побрела в своих замшевых сапогах на высоченном каблуке к Рублево-Успенскому шоссе. Михаил сидел в машине и курил. Перед глазами стояло лицо заживо закопанной в землю Варвары.

… А тем временем Гнедой дружески хлопнул телохранителя по могучему плечу, сунул ему в карман кожаной куртки несколько смятых стодолларовых купюр и громогласно захохотал. А потом так же мгновенно перестал ржать и пошел завтракать. Там, в гостиной, его ждали белокурая Неля и верный Джульбарс. Ждали с нетерпением, потому что Неле Гнедой обещал сегодня сделать какой-то дорогой подарок. Джульбарс же просто элементарно хотел жрать.

Войдя в комнату, он взял со стола несколько кусков карбоната и швырнул их Джульбарсу.

– Жри, жри, ненасытная твоя душа. Эй вы, – крикнул он прислуге. – Дайте ему сырого мяса, что ли! Заслужил песик, заслужил, пусть пожрет…

Вошел Юркеш и увел пса из комнаты.

– Ну а теперь иди ко мне, моя русалочка, – проворковал Гнедой, разваливаясь в мягком кожаном кресле и Неля бросилась к нему на колени…

19.

… В конце марта Инну вызвал к себе Сергей Фролов и объявил ей, что она уволена. Она пыталась узнать, за что, но обычно многословный и приветливый Сергей не стал вдаваться в подробности. Видя слезы на её глазах, коротко произнес:

– Леха для меня как брат родной. И те, кто предают его, предают и меня.

Делать было нечего. Она осталась и без работы, и без любимого человека.

А за два дня до этого она потеряла и ребенка.

Произошло это так: Она вошла вечером в подъезд, и обнаружила, что там кромешная тьма. Не горела ни одна лампочка. Она наощупь пыталась пробраться к лифту, но тут почувствовала грубое прикосновение мужской руки и тяжелое несвежее дыхание.

– У-ааа! – прохрипел мужик и стал тянуть её к себе. Насмерть испугавшись, Инна вырвалась из его рук и побежала вверх по лестнице. От страха она даже не могла кричать, бежала, не оглядываясь назад. Поначалу мужик, тяжело дыша гнался за ней, а потом она споткнулась и упала. И только тут сумела преодолеть спазм в горле и закричать истошным голосом. Мужик бросился вниз, а сверху послышался голос отца:

– Инна, это ты?!

– Я… На помощь, помоги мне, папа!

Отец рванул вниз, добежал до Инны, взял её на руки и понес в квартиру.

… И все… Этой же ночью ребенок перестал существовать. Окаменевшая от горя, она через два дня пошла на работу. И тут услышала от Сергея такие жестокие слова.

После этих слов у неё снова пробудилась ненависть к Алексею. Кроме него никто не мог сказать Фролову что-то плохое про нее. Разве что Лычкин? Но что он мог сказать? Что?

Но ни Алексей, ни Лычкин ничего не говорили Фролову. Про фотографию рассказал ему Сидельников, деликатно умолчав о выкидыше, хотя знал об этом от неё же. Он позвонил ей буквально через десять минут после того, как она вышла из больницы. Он хотел уточнить кое-что о личной жизни Алексея и был взволнован её подавленным тоном. И она рассказала ему о произошедшем…

… Но Фролов ничего об этом не знал, он знал только о фотографии, из которой явствовало, что Инна изменяет Алексею, находящемуся в тюрьме. С кем именно изменяет, Сидельников не сказал. Инна передала ему конверт для Алексея, он при нем его вскрыл и обнаружил там какую-то фотографию, на которой Инна была запечатлена с мужчиной. А уж с каким мужчиной, откуда ему знать? Затем Алексей фотографию порвал.

… Некоторое время Инна сидела дома. А потом устроилась на работу бухгалтером в свой же ЖЭК. На её счастье, старая бухгалтерша только что вышла на пенсию.

Сидельников продолжал навещать её. Она, преодолев гордость, написала Алексею подробное письмо. Там было все – и о посещении Михаила, и о том, как ей плохо без него, как её уволили с работы, как она потеряла ребенка. Длинное, на десяти страницах письмо… Но ответа не последовало. Сидельников с горечью в глазах сообщил ей, что по непонятным причинам Кондратьев письмо разорвал прямо на его глазах.

«Он очень странно себя ведет, Инна. Очень странно. По-моему, он не совсем адекватен. Со мной не откровенен, что-то скрывает, замкнулся в себе… Сами понимаете, сколько всего свалилось ему на голову. Потеря жены и сына, потом история с наездом, потом ограбление склада, а потом… эта темная, страшная история, суть которой я и сам не могу понять.»

«Он не мог убить человека», – прошептала Инна, вся почерневшая от горя и обиды.

«Кто знает, кто знает, Инна Федоровна», – покачал головой Сидельников. – «Ведь на войне он убивал, не так ли? Значит, опыт имеет. А тут… столько всего. И этот покойник был таким подонком, я наводил справки – настоящий отморозок без чести и совести. Не исключаю, что Алексей Николаевич мог убить этого субъекта. Разумеется, я буду отстаивать совершенно противоположную версию, это я так говорю, для себя и для вас…»

Он говорил настолько убедительно, что Инна и сама стала верить, что, защищаясь, Алексей вполне мог убить бандита. Одного она не понимала, как за это можно судить, если человек, защищая свою жизнь, совершил убийство. Сидельников долго объяснял ей суть статей, предусмотренных за убийство и уверял, что он никак не может отвечать по сто третьей статье за предумышленное убийство, а в худшем случае будет отвечать по сто пятой за превышение пределов необходимой обороны, а там возможно наказание в виде исправительных работ или условного тюремного заключения.

«Только бы нам никто никакого сюрприза не преподнес, Инна Федоровна», – говорил Сидельников. – «Все-таки, у Алексея Николаевича, безусловно, были нежелательные связи… Ну, с криминальными элементами, я имею в виду… Сами посудите, каким образом вся история с февральским наездом была так быстро замята? Это люди тертые, от того, что Кондратьев дал им в офисе надлежащий отпор, они бы не успокоились… Нет, безусловно, тут дело гораздо сложнее… Но ничего, я буду готов ко всяким сюрпризам на суде. Все будет нормально, мы вытащим его, это вопрос моего престижа… Только бы он сам не отказывался от борьбы и не сказал бы на следствии и суде чего-нибудь лишнего…»

Инна молчала, глотала слезы. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он вышел на свободу, и она смогла бы ему все объяснить… Потому что понимала, как она любит его, как ей без него плохо и одиноко на белом свете…

В середине августа Сидельников позвонил ей и сообщил, что суд состоится двадцать пятого.

«Не знаю, стоит ли вам туда идти, Инна Федоровна», – сказал Сидельников. – «Это зрелище не для слабонервных. Там всякое может быть…»

«А я и не слабонервная», – резко ответила Инна, имея твердое намерение пойти в суд, жалея о том, что её давно уже не вызывали в прокуратуру в качестве свидетеля. Она сама звонила следователю Бурлаку, просила разрешения прийти, но тот ответил, что в её приходе пока нет никакой необходимости.

«Вызовем, если будет надо. Впрочем, вы уже дали необходимые для следствия показания, даже не представляю себе, что вы можете ещё сообщить… Есть, правда, некоторые вопросы, как к бывшему бухгалтеру Фонда афганцев-инвалидов. Так что, может быть, и вызовем.»

Но так и не позвонил ей, и повестки не прислал…