Текст книги "Воскресший для мщения"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

В Москве в Ясенево жил его фронтовой друг Сергей Фролов, его лучший друг, незабываемый весельчак и балагур Серега, Сергуня, Сержик. Не было в их части столь незаменимого человека. Сергей пел, играл на гитаре, знал нескончаемое число песен, анекдотов, было такое ощущение, что он их придумывает сам, потому что он практически никогда не повторял уже рассказанного им анекдота. Они были прекрасной парой – коренастый черноволосый острый на язык Сергей с постоянной искоркой в больших карих глазах, и высокий, крепкий белобрысый Алексей, обычно невозмутимый и спокойный…

«Вот они какие дела, Леха», – подмигнул другу Сергей, когда тот навестил его в госпитале после того, как тот подорвался на мине и ему ампутировали правую ногу. – «Здорово, правда? Повезло… Домой поеду, живым останусь, и проживу сто лет… А тебе ещё служить и служить.» И Алексей не находил слов, чтобы хоть как-то подбодрить Сергея. И тогда тот сам стал подбадривать могучего здорового Алексея в белом больничном халате стоявшего над его койкой, пытался шутить и даже рассказал какой-то похабный анекдот про безногого калеку.

Потом посерьезнел, нахмурился и произнес:

– А в Настю я верю, Леха. Она не бросит меня… – Помолчал и добавил: – Видел бы ты мою красавицу Настю… Ни у кого таких женщин нет и никогда не было…

Но в его голосе Алексей уловил нотки сомнения и страха…

И тем не менее, Сергей оказался прав. Ни на кого его невеста Настя его не променяла, и они поженились вскоре после того, как он демобилизовался. Они постоянно переписывались, и Алексей знал все подробности жизни Сергея. Недавно он получил двухкомнатную квартиру в Ясенево, а год назад у них с Настей родилась дочка Маринка.

И если в этом тревожном страшном мире и была точка опоры, так это именно то место, где обитал его друг Сергей.

«Держись, Леха! Держись, капитан!» – написал ему лаконичное письмо Сергей, узнав о горе, постигшем друга. – «И помни, ради тебя я отдам и вторую ногу. Ты знаешь, что это не слова. А если не навестишь меня в первый же день по приезде, запомни – шарахну тебя своим протезом по башке не хуже незабвенного Джона Сильвера. А если серьезно, помни одно – война не закончилась, она идет и будет идти. И мы с тобой в одном строю, мы солдаты, Леха, и раскисать нам нельзя. Потому что кроме нас с тобой на нашей земле порядка не наведет никто. И не вздумай раскисать. Жду, капитан… До скорой встречи. Твой Серега.»

И именно от мысли, что через пару часов он может увидеть Сергея, Алексею было хорошо на душе. Он уверенной поступью шагал к вокзалу.

… Почти пустая ранняя электричка… Полудрема у грязного окна… Восход солнца… День обещал быть хорошим, солнечным…

Ярославский вокзал, метро, пересадка… Выйдя из метро, он позвонил Сергею. Шел восьмой час утра…

– Алло! – раздался в трубке полусонный женский голос.

– Здравствуйте. Мне Сергея, пожалуйста, – кашляя, произнес Алексей. – Извините, что так рано… Я… понимаете, с поезда…

– Вы Кондратьев? – догадалась женщина и радостно закричала: – Сережка! Алексей приехал! Вставай! Сережка!

Слезы навернулись на глаза Алексея, он сильно сжал телефонную трубку.

– Ты где? – спросил, не здороваясь, хрипловатый голос Сергея.

– Метро «Теплый Стан».

– С вещами?

– Какие вещи? У родителей оставил, в Загорске…

– И все-таки первым не ко мне, скотина, – досадливо произнес Сергей. – Ну ладно, родители есть родители, прощаю, пожалуй, бить не буду. Садись на автобус и дуй ко мне… Тебе тут пятнадцать минут ехать… Только, смотри, не еб…, пардон, не упади по дороге, старик, скользко очень, – предупредил Сергей и повесил трубку.

От этого родного голоса в трубке, от его старой шутки все словно перевернулось в душе Алексея. И он почувствовал под ногами ту самую точку опоры, которую так безнадежно искал уже почти два месяца. Он почувствовал, что стоит двумя ногами на земле, а не летит неизвестно куда, словно небесное тело… Он тут, он рядом, в пятнадцати минутах езды, его дорогой друг Серега, которого он не видел уже два года… Последний раз он навещал его ещё когда тот жил в центре в коммуналке. Тогда вернувшийся из Афганистана Алексей ехал через Москву за женой в Белгород.

От волнения Алексей проехал нужную остановку и назад шел пешком, постоянно спрашивая дорогу у прохожих. И вот…

… – Ты, видимо, по старой армейской привычке, преодолеваешь расстояния на своих двоих, забыв про то, что ты в столице нашей родины, а не в бескрайней пустыне, – проворчал Сергей, открывая дверь. – А у нас тут водка прокисает, Она-то не виновата в твоих дурацких привычках. – И лишь затем он улыбнулся и крепко обнял друга.

– Заблудился, – виновато развел руками Алексей. – Извини.

– Никогда! – махнул рукой Сергей. – В жизни не поверю, чтобы капитан, танкист, заблудился в таком предельно ясном для спокойного и главное, безопасного для жизни передвижения районе, как наш. Недаром его назвали Ясенево… В Афганских горах и пустынях он никогда не заблуждался, а тут… Что-то ты темнишь, товарищ капитан, – нахмурился он и погрозил Алексею пальцем. – И все равно, мы с Настей будем тебя угощать… Чтобы ты лопнул от обжорства… Прошу в наши шикарные апартаменты, которые нам выделил наш Фонд. Заходи, оцени… Знакомить тебя со своей красавицей женой не буду, ибо вы и так уже знакомы…

– Да прекрати же ты, балабол, – засмеялась Настя, выходящая из комнаты. Высокая, с красиво подстриженными русыми волосами, статная Настя и впрямь производила неизгладимое впечатление, и тогда, в Афганистане Сергей, восхищаясь ей, не приукрашивал ни на йоту. – Прекрати, человек с дороги…

– Ладно, может быть, ты, старина, в некотором смысле и прав, что заблудился. Пока ты блуждал, тут кое-что делалось. Прошу!

Он торжественным жестом пригласил Алексея в комнату, где его взору предстал великолепный стол, с закусками, напитками, фруктами, овощами и зеленью. А из кухни доносился какой-то великолепный вкуснейший запах.

– Там, на нашей восьмиметровой прекрасной кухне под моим мудрым руководством Анастасия готовит таджикско-афганский плов. Вернее, теперь он готовится сам, а мы с тобой немедленно выпьем первую рюмку. И знаешь, за что?

– Знаю, – помрачнел Алексей.

– Нет, ты не знаешь, – нахмурился Сергей и заковылял к столу. Сел, вытянув вперед протез. – Ничего-то ты не знаешь, дорогой мой боевой товарищ. Садись, Настя, посиди, пока Маринка дает тебе такую возможность своим сладким сном. – Мы выпьем первую рюмку не за упокой, а за здравие, за жизнь, за жизнь и борьбу, за то, чтобы ты, капитан Кондратьев, не вешал нос, за то, чтобы ты знал, что есть ещё на этой земле человек, а вернее, люди, которые любят тебя, которые верят в тебя и которые не дадут тебе загнуться, даже если ты этого сильно хочешь. Вид твой внушает мне тревожные мысли, он мне категорически не нравится, ты выглядишь лет на шестьдесят, не меньше… Твое здоровье, капитан, наше общее здоровье, Леха! Жизнь продолжается, помни это!

Слова Сергея словно лечебный бальзам обволакивали истерзанную душу Алексея. Он, глотая слезы, поднял рюмку и чокнулся с Сергеем и Настей.

– Спасибо тебе, Серега, – выдавил он, наконец, из себя.

– Пока не за что. Но, надеюсь, будут основания и для слов благодарности, хотя я их и терпеть не могу… Поехали…

… – Слушай, Настя, – сказал Сергей примерно через полчаса. – Нет у тебя такого впечатления, будто наш дорогой гость помолодел за время, проведенное в нашем обществе лет эдак на десять – двенадцать. Ты погляди на него – порозовел, стал улыбаться, и по-моему, в его седине стали проглядывать прежние русые волоски. Погляди! Наше общество действует на него благотворно!

– Рано ещё подводить итоги, – улыбнулась Настя. – Через минут десять будет готов плов. А, кажется, Маринка проснулась… Ладно, я пошла, оставляю вас на некоторое время. Следи за пловом, Сережка…

– Слушай, Леха, – пристально глядя на него, сказал Сергей. – Имею предложение. Вернее – два предложения. Но номер второй зависит не от одного меня. А вот первый только от меня и членов моей семьи, которые со мной солидарны. Короче, оставайся у меня жить.

– Как это? – удивился Алексей.

– А вот так это, оставайся, и все. Выделяем тебе одну комнату в наших апартаментах, и живи себе на здоровье. Какой-то ты недотепистый стал, не нравится мне это… Ты в восемьдесят шестом меня из-под огня вытащил или нет, говори?

– Ну вытащил, что из того? – нахмурился Алексей.

– Если бы душманы взяли меня в плен, что бы они со мной сотворили, представляешь себе? Собинина помнишь? – побледнел он.

– Помню, – вздрогнул Алексей, вспомнив искалеченный труп сержанта Собинина, попавшего в плен к душманам.

– Я тебе жизнью обязан, капитан. И ты почему-то считаешь, что я хуже тебя и отдам тебя в плен твоему состоянию, убивающему тебя. Я что, не понимаю, что ты пережил, глупый совсем, да?

– Но я же вас стесню.

– Ты меня стеснишь, если откажешься, ты сделаешь так, что у меня ухудшится настроение и я не смогу полноценно работать. А ты знаешь, кто я такой? Знаешь?

– Нет.

– Я Управляющий делами Фонда афганцев-инвалидов, вот кто я такой. Ответственное лицо. И ты мне настроения не порть, не мешай работать… Остаешься, и все тут, и никакие возражения в расчет не идут… Давай выпьем за это!

Вошла Настя, держа на руках годовалую голенькую дочку. Сергей поднялся и заковылял к ним, лопоча какие-то непонятные нежные слова. Взял Маринку на руки и стал подкидывать. Та звонко смеялась…

– Насть, Леха остается у нас, – сказал Сергей, продолжая подкидывать ребенка. – Пусть пока обитает в той комнате. А нам и в этой будет уютно. Вместе веселей…

– Конечно, Леш, оставайтесь. Я и сама хотела предложить.

– Итак, первый вопрос решен, – констатировал Сергей, передавая ребенка жене. – Вопрос второй… И не менее важный, Леха. Как раз недавно в недрах нашего Фонда возникла одна мыслишка, очень неплохая мыслишка. Мы хотим организовать малое предприятие. Сам знаешь, как сейчас с продуктами, пустые прилавки, жрать нечего. И возникла идея и народ немножко накормить и самим малость подзаработать. Мой приятель Олег Никифоров налаживает связи с китайцами. Мы решили создать малое предприятие. Оптовые поставки продуктов из Китая, чуешь, Леха? И мне кажется, что именно ты должен стать директором этого предприятия, я уверен, ты справишься…

– Да ты что? Что я понимаю в торговле? Да ни за что!

– Ах ты, Боже ж мой, – скривился Сергей. – А чем ты вообще собираешься заниматься? Штурмовать на танке Белый Дом? Или пересесть на трактор и пахать землю? Пойми одно, вояка, сейчас надвигается, а вернее, уже надвинулось такое время… Время накопления капитала… Тот, кто не подсуетится сейчас, будет прозябать и в дальнейшем. А почему мы с тобой должны прозябать? А? Скажи мне на милость, разве мы с тобой не заслужили другой жизни? Мы что, должны у вокзалов милостыню просить, подайте бывшим героям-афганцам, так, что ли? Хочешь, иди. Только тебе никто не подаст, ты обликом не вышел. Тут мне карты в руки, убогому, но я не хочу, понял ты, не хочу! Я хочу жить по-человечески, чтобы у меня были дача, машина, большая квартира, чтобы моя дочка получила хорошее образование, а жена носила фирменные вещи…

– Ты семейный человек, а мне все равно, – махнул рукой Алексей. – Не пропаду, найду какую-нибудь работенку, мне много не надо…

– Сейчас не надо, будет надо! Тебе же только тридцать два, как я помню… Не хорони себя прежде времени…

– Но я же совершенно ничего не понимаю в торговле, Серега, – пытался протестовать Алексей. – От меня толку будет, как от козла молока в этом вашем малом предприятии…

– Не в вашем, а в нашем, то есть, в твоем предприятии, – строго поправил его Сергей. – Ты понимаешь, ты должен почувствовать себя хозяином, человеком, ответственным за все… Ты же был командиром, вел в бой танки… И каким ты был командиром.. За что две звездочки имеешь? Ты же прирожденный руководитель… Нет, я теперь просто убеждаюсь в том, что ты именно тот человек, который нам нужен… Завтра я поеду в Фонд и начну говорить с руководством, и уверен, что они поддержат наше начинание..

– Но деньги-то? – продолжал возражать Алексей, удрученный его предложением и напором, с которым он его отстаивал. – Для открытия малого предприятия, для оптовых закупок нужны немалые средства, не знаю, какие, но немалые… Кто нам их даст?

– Ну, это уже разговор, – улыбнулся крепкими прокуренными зубами Сергей. – А деньги есть, есть денежки в Фонде. А убедить руководство дать нам кредит, это уже моя проблема… Все, пока хватит об этом… Сегодня у нас день отдыха… Разливай водку, а я пойду за пловом. Тебя, доходягу, ещё надо откормить как следует, а то тебя ветром сдует. Несколько дней сидишь у меня взаперти и жрешь, как на откорм. Нет, честное слово, если тебя в таком виде увидят, никто ни копейки под такую вывеску не даст. Ты не похож на боевого офицера, ты похож на малость приодевшегося бомжа… Так что, моя первая задача, привести тебя за довольно ограниченный срок в надлежащий вид, чтобы ты смог предстать перед светлые очи начальства как полный желания работать и разбогатеть молодой, хоть и рано поседевший боевой офицер, а не унылый, опустившийся ханыга. Разливай, Леха! Я побежал за пловом!

… В начале ноября было открыто частное малое предприятие «Гермес», коммерческим директором которого был назначен Алексей Кондратьев. Фонд инвалидов-афганцев выдал предприятию необходимый кредит. Надо было срочно подбирать персонал для работы. Алексей дал объявление в газету… Дело двигалось быстрыми темпами, руководители Фонда имели хорошие связи в высоких кругах и пользовались покровительством влиятельных людей. Для личного контакта Алексей сам съездил в Харбин и встретился там с поставщиками. Ему предложили для продажи баночную ветчину, тушенку, рис, растительное масло, чай и другие продукты в неограниченных количествах, было бы только чем за них платить. И только там, в Китае, поняв, какие масштабы может приобрести это дело, он почувствовал вкус к работе, почувствовал себя хозяином. А пока он находился в Китае, в Союзе произошли немаловажные события – встреча лидеров трех республик в Беловежской пуще и прекращение существования самого Союза. Затем – выступление Горбачева по телевизору о сложении им полномочий Президента СССР…

Выехал Кондратьев из одной страны, а приехал в другую… С первого января 1992 года должно было произойти освобождение цен. Казалось, ничто не могло помешать удачной торговле… Заканчивался 1991-й год, год надежд… Если бы Алексей, если бы Сергей и Настя, если бы все знали, что их ждет в самом ближайшем будущем, трудно сказать, какие бы решения они тогда приняли… Но предвидеть будущее никому не дано, тем более, в такие роковые годы…

2.

… Чудовищно болела голова, а во рту словно табун ночевал… На душе было пусто, мерзко и гнусно…

… Не поднимаясь с постели, Михаил Лычкин потянулся дрожащей рукой к сигаретной пачке, лежавшей на стоящем около дивана стуле, сунул в пачку пальцы, но обнаружил, что там нет ни одной сигареты. Он выматерился вслух и с трудом поднялся. Прошлепал босыми ногами по грязному полу на кухню и открыл холодильник. Его взору предстала жалкая картина – пустые полки, в самом низу холодильника полбуханки черствого хлеба, а на средней полке – огромный заплесневелый соленый огурец. В досаде он сильно хлопнул дверцей и обратил свой туманный взор на стол. В огромной пивной кружке оставалось граммов сто пятьдесят вчерашнего пива, а в пепельнице торчал бычок довольно приличного размера. Михаил выпил остатки пива и закурил бычок «Пегаса», наполнив маленькую кухоньку смрадным дымом…

… Попытался напрячь память и припомнить вчерашний день, попойку у приятеля… Вспомнил и в ужасе сморщился… Боже мой, кажется, он стал приставать к Славкиной жене Лиде. Да, точно, он схватил её сзади за тугую талию и прижал к себе. Она даже не сопротивлялась, недвусмысленно улыбалась и тянулась к его рту пухлыми накрашенными губами… И он потащил её на диван… А в это время вошел Славик… Какой кошмар, о чем они в тот момент думали?

«А-ыыы», – произнес нечто невнятное Славик, делая какие-то странные движения, а затем залепил Лидке оглушительную пощечину. Михаила же схватил за шиворот и вытолкал на лестницу, обложив всеми известными ругательствами. Михаил ещё долго стоял за захлопнутой дверью и слышал не прекращавшуюся брань Славика и всхлипывания Лидки. «Что я могла сделать? Он меня схватил и потащил…» У Славика же теперь что-то словно заклинило и он раз пятьдесят повторил одно и то же бранное слово на букву «б», кстати, совершенно точно выражая суть своей супруги. Не желая дальше слушать все это, Михаил поплелся пешком вниз. Было очень поздно, на такси денег не было, и он прошел пешком три остановки, умудрившись при этом на остатние деньги купить две бутылки пива, благо уже появились коммерческие ларьки. Дома на замызганной, заплеванной кухне он лакал пиво, курил и бранился. Пытался дозвониться до каких-то телок, но все как-то неудачно… И наконец, совершенно осовевший, завалился спать…

…Какая скука, какая лютая тоска… И денег в кармане совершенно нет… А без денег тоска совершенно непроходимая…

Но откуда же их взять, вот в чем вопрос? Неужели опять тащиться на поклон к матери? Как неохота, но делать-то что-то надо…. И зачем он отказался от работы, которую она ему нашла? Хоть что-то было бы в кармане… Но тысяча рублей в месяц, это же такой кошмар… Это же нищета кромешная… И при этом с девяти до шести торчать в конторе, считать чужие деньги… А люди уже стали заниматься серьезными делами, открывать собственные фирмы, малые предприятия, делать деньги буквально из ничего… А он-то, спрашивается, чем хуже этих недоумков? Он, закончивший Плехановский институт, он, выросший в торговой семье, да ещё в какой… До окончания института он проедал остатки отцовских денег и плюс к тому был как бы и на содержании у матери. А теперь… От работы, которую она ему нашла, он отказался, тем самым, как бы вроде и отказался от её материальной поддержки. А вот, выясняется, что прожить без этой поддержки он не в состоянии… А деньги тают, стремительно тают, как мороженое в жаркий день… Хорошо еще, что мать платит за эту, с позволения сказать, квартиру в спальном районе. Да, впрочем, ради чего платит? Ради себя самой же. Чтобы он не мешал её романтической любви…

В этом, девяносто первом году в Москве появились коммерческие ларьки и отделы в магазинах, в которых продавались хорошие заграничные вещи, продукты, напитки, которые так хотелось купить… Соблазнов стало много… Можно было уже и за границу съездить, было бы только на что…

… Нет, все-таки придется ехать к матери, она подкинет, никуда не денется. Который час? Боже мой, уже половина одиннадцатого, мать давно на работе… На работу, что ли, к ней съездить? Далековато… Сил нет. Можно было бы побомбить на машине, но похмелье, тягостное похмелье, и штрафануть могут, а платить-то нечем… В начале этого года он дал на раскрутку своему школьному приятелю Игорю Глотову взаймы довольно приличную сумму, тот обещал отдать с процентами, но каждый день кормил обещаниями, и Михаил стал сомневаться, что он отдаст долг вообще… И зачем он ему дал? Только позже он узнал, что Игорь завсегдатай казино и вообще большой любитель просаживать в злачных местах деньги, особенно чужие. А, ладно, не дал бы Игорю, давно бы пропил. А тут хоть какая-то надежда есть… Вдруг, и впрямь раскрутится, чем черт не шутит…

Михаил включил телевизор и минут с двадцать тупо глядел в экран, где передавали какой-то нелепый фильм про гражданскую войну. Когда запыленный комиссар произнес мудрые слова про чистые руки товарища Дзержинского, он не выдержал и выключил телевизор. Побрел в ванную, где долго умывался, брился, приводил себя в человеческий вид… «Красивый я парень», – подумал он, глядя в зеркало. – «Волосы каштановые, глаза голубые, и ростом удался… А живу, как скотина… Пора с этим кончать, не дело это… Сын я своего отца или нет, едрена мать?» Он надел пиджак, сунул туда руку и к своей великой радости обнаружил там триста рублей. Находка его обрадовала до невозможности, он понял, что к матери ехать необязательно… Михаил надел дубленку и вышел на улицу. В ларьке он купил баночного шведского пива «Туборг» и стал с наслаждением пить холодный напиток, несмотря на промозглую ветреную погоду, прямо на улице. Полегчало. Михаил прошелся по улице, подошел к газетному киоску и купил рекламную газету. Он время от времени покупал газеты и читал объявления о приеме на работу… Хотя, разумеется, не верил, что хорошую работу можно найти по объявлению. Нет, такие дела делаются только через хороших знакомых, через друзей. Но все друзья и знакомые оказались такими сволочами… Да, когда все переменилось у него, мигом переменились и они… Никто ничем не хотел помочь…

… Миша Лычкин с детства привык к холе, неге и роскоши… У них была четырехкомнатная квартира на Ленинградском проспекте неподалеку от метро «Аэропорт». Покойный отец Гавриил Михайлович был директором гастронома. Миша был у него поздним ребенком, когда он родился, отцу было уже за сорок. Матери на пятнадцать лет меньше. Отец был вальяжен, дороден, остроумен, любил пожить на широкую ногу, любил застолья, пикники, сам прекрасно готовил… Правда, в те застойные годы афишировать свою зажиточность было довольно чревато. Но гобсековский образ жизни не устраивал отца… «Волга», а затем плюс к ней и «девятка», дача в Малаховке, прекрасная четырехкомнатная квартира – все это имело место… Разумеется, прекрасная еда, ежегодные поездки на курорты к Черному морю и в Прибалтику в лучшие пансионаты и санатории, дорогая импортная одежда… Вообще, отсутствие всяких проблем, когда проблемой было абсолютно все, от колбасы и детективного романа в красивом переплете до автомобиля и дачи… Он как раз был таким человеком, у которого все схвачено, за все заплачено… А в Мишеньке своем он душе не чаял, баловал его как только мог. Лучшие игрушки, книги, театры, елки, занятия любым спортом – все было к его услугам. О том, что такое давка в городском транспорте, ясли, детские сады, он и понятия не имел. В школу отец его отвозил на машине. Друзья завидовали Мише и буквально глядели ему в рот, он мог достать все – и книгу, и путевку, и билеты в театр, и дефицитный магнитофон, у него первым в классе появился плеер, первым в классе появился видик. И избранных он приглашал домой поглядеть фильмы, когда стал постарше, можно было и побаловаться заграничным пивком, хорошей сигареткой…

Мать тоже не сидела дома, отец устроил её главным бухгалтером на мебельную фабрику. Миша рос под присмотром постоянно меняющихся нянек и домработниц. Последняя была, когда ему стукнуло уже четырнадцать. Толстая веселушка тридцатипятилетняя Надька и стала его первой женщиной, после чего она с позором была изгнана из дома Вероникой Ивановной, неожиданно вернувшейся домой и заставшей Мишеньку как лягушонка барахтающегося на безразмерной, расплывшейся как амеба, Надьке. Вероника Ивановна пожаловалась мужу, но Гавриил Михайлович, представив себе воочию описанную женой картину, так расхохотался, что его чуть не хватил удар. У него из глаз текли слезы, он указывал пальцем на Мишку и сумел выдавить из себя только одно слово: «Молодец парень… Так держать…» Да, как все было хорошо, он жил в настоящем земном раю… Но… Всему приходит закономерный конец, за все в жизни надо платить… Особенно за богатство в нищей стране…

… В январе 1983 года, когда Михаил вернулся из школы, то обнаружил дома печальную картину… Все было перерыто вверх дном, а в гостиной сидела вся в слезах мать и пила коньяк.

– Что? – бросился к ней Миша. – Обокрали квартиру? Где отец?

Мать как-то странно улыбнулась и влила в свой рот полную рюмку коньяка. Мутным взглядом поглядела на сына.

– Да что такое?! – крикнул Михаил, хотя до него уже кое-что начало доходить.

– Вот такие дела, Мишель, – блаженно улыбалась мать. – Кажется, финита ла комедиа… Кончились благословенные брежневские времена… Теперь приходится отвечать… Впрочем, – вдруг крикнула она и стукнула кулаком по столу, – мы ещё поборемся! Ничегошеньки они у нас не нашли… Видишь, все перевернули, а ничегошеньки не нашли… Наш папочка не дурачок… Наш папочка, наш Гаврюшенька…

И, произнеся его имя, вдруг как-то сразу обмякла, стала медленно оседать на стул, присела на самый краешек и чуть не грохнулась на пол. Михаил еле успел поддержать её.

… Может быть, отец бы и поборолся, опытнейший адвокат Сидельников обнадеживал мать, но… уж больно строго взялся за борьбу с коррупцией новый генсек… Тогда ещё всерьез думали, что в нашей стране можно бороться с коррупцией. Поглядел бы кто-нибудь лет на десять – пятнадцать вперед, узнал бы, что такое настоящая коррупция, настоящее масштабное воровство… Но не дай Бог было в восемьдесят третьем году оказаться в роли козла отпущения…

Суд состоялся в июле того же года. Обычно в это время года они бывали на юге, в Пицунде или в Форосе, и обслуживающий персонал санатория или пансионата пытался угадать любое желание Гавриила Михайловича или любого члена его семьи. Теперь же они сидели в душном помещении районного суда и ждали приговора.

Сидельников пытался ободрить поникшую духом Веронику Ивановну, но давал понять, что очень уж суровые настали времена и что надежды на мягкий приговор весьма призрачны. Больно уж страшная была статья – 93 «прим» – хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах. По этой статье предусматривалась и высшая мера…

Четырнадцатилетний Михаил сидел в зале суда, глядел на своего пятидесятипятилетнего отца и порой в его душе шевелилось чувство гордости – ему нравилось, как держался отец, спокойно, уверенно, хотя сильно исхудал, побледнел и совсем поседел. Дело было громкое – в школе его стали дразнить сыном ворюги, причем особенно ретиво издевались те, кто пользовался ранее услугами Лычкина, те, чьим родителям он доставал дефицитные лекарства, путевки в санатории, билеты в Большой театр или на Таганку… Продолжал глядеть с уважением на Лычкина лишь хулиганистый Игорь Глотов, старший брат которого Николай, несмотря на двадцатилетний возраст, давно уже проторил дорожку в места не столь отдаленные.

Отец сидел за решеткой и делал едва заметные ободряющие жесты жене и сыну, сидящий в зале. Михаилу припомнилось письмо отца, которое недавно принес им Сидельников.

«Я ничего не боюсь», – писал отец. – «За все в жизни надо отвечать, и в принципе, я всегда был готов к этому, хотя и надеялся на лучшее. Будь мужчиной, сын, главное в жизни не остаться никем и ничем. А я, сам знаешь, пожил всласть. И, как писал классик, попил живой крови, а не питался падалью… Что будет, то будет. Петр Петрович делает все, что может, но времена сейчас лютые. Сами знаете, что по этой статье кое-кому и высшую меру уже привели в исполнение… Так что, все что ниже этого – уже победа…»

Однако, когда судья медленным равнодушным голосом стал зачитывать приговор, Лычкин напрягся до такого состояния, что, казалось, он сейчас потеряет сознание…

«… к тринадцати годам с отбытием наказания в колонии строгого режима с конфискацией имущества», – произнес, наконец, судья, и глаза Лычкина блеснули радостью. Как-то дернулся и Сидельников, бросил взгляд на Веронику Ивановну и поднял вверх большой палец правой руки.

«Это победа, Вероника Ивановна, победа!» – крикнул он. – «И это ещё не все! Еще не вечер, я тут же подаю апелляцию в вышестоящий суд… Поборемся, мы ещё поборемся…

И наверняка бы поборолся, но… слишком сильными оказались впечатления для полнокровного пятидесятипятилетнего Гавриила Михайловича. Его не успели этапировать в зону, он скончался в Бутырской тюрьме в начале августа того же года от обширного инфаркта…

– Эх, Гавриил Михайлович, – развел руками Сидельников, узнав о случившемся. – Не выдержало сердечко. Как выяснилось, он вообще был очень больным человеком, так определило вскрытие, сосуды ни к черту… Работал много, пожил хорошо, не жалел себя… Нет слов, Вероника Ивановна, просто нет слов… Редкий человек, так держался, так радовался приговору, и на тебе… Еще раз, мои вам глубочайшие соболезнования…

– Довели, гады, – простонала мать. – В камере сорок человек сидело, воздух портило… Разве он к такому привык? А ему же, как-никак пятьдесят шестой год пошел, Петр Петрович… Да, умеют у нас угробить…

Сидельников получил свой гонорар и откланялся.

– А вообще-то, отец преступник или нет? – задал идиотский вопрос наивный Михаил, полагавший, что роскошная жизнь их семьи была предопределена откуда-то свыше.

– Все на свете относительно, сынок, – усмехнулась мать. – Сам знаешь, в каком лживом обществе живем… А отец… Он молодец, наш папочка… Его голыми руками не взять… Улетел он от них… Правда, и от нас тоже…

– А как теперь… все это? – обвел руками Михаил, придавая словам более широкий смысл. – С конфискацией ведь…

– Как? – тяжело вздохнула мать. – Квартиру эту отберут, дадут другую, дача оформлена на меня, одна машина на тоже на меня, другая на дядю Борю, посмотрим… Кое-что отдадим, а остальное… Потом узнаешь, – хитро усмехнулась она.

Практически, так все и получилось. Вместо четырехкомнатных апартаментов в элитном доме на Ленинградском проспекте осенью переехали в двухкомнатную хрущебу на Каширском шоссе. А дачу и машину дед, ветеран войны, столяр-краснодеревщик, сумел отстоять, доказать документально, что и то и другое куплено на его деньги, более того, дача построена его руками и руками его умельцев-друзей. «Волга» просто принадлежала отцовскому брату Борису Михайловичу, директору ресторана, но он сказал, что она в полном распоряжении Вероники Ивановны. А пока ей хватало и «девятки», тем более, что и водить машину оказалось некому…

… А ещё через месяц мать объявила сыну, что ему от наследства отца кое-что причитается.

– Вот тебе сынок, пятьдесят тысяч наличными, и «девятку» переоформим на тебя, когда подрастешь…

– Да? – насторожился Михаил, желая, чтобы все было поделено поровну. – А сколько же у отца было всего?

Мать усмехнулась и многозначительно покрутила пальцем у виска.

– Мишенька, у нашего папочки ничего не было, никаких наличных денег, никаких сберкнижек, ничего вообще… Государственную квартиру отобрали, дали вот это, – она с презрением оглядела крохотные, с низкими потолками, комнатушки хрущебы, дача давно уже оформлена на меня, потому что её построил мой покойный отец Иван Васильевич, ветеран войны, столяр-краснодеревщик, построил своими руками и руками своих друзей… Он же презентовал мне «девятку», также оформленную на меня, и я дарю её тебе. «Волга» записана на дядю Борю, а деньги? Какие там могут быть деньги у скромного советского работника торговли, несправедливо арестованного и павшего жертвой произвола? Никаких денег… Вот пятьдесят тысяч завалялись, бери, владей… Трать, как хочешь, но желательно с умом. Больше капать не будет, сынок…