Текст книги "Обреченные на гибель (Преображение России - 1)"

Автор книги: Сергей Сергеев-Ценский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Алексей Иваныч спросил это, глядя до того белыми глазами, что испугалась и чуть не отшатнулась Наталья Львовна, но все-таки сказала скороговоркой:

– Да, в самом деле... Почему же он так?

– Не поняли, никто не понял, – почти торжествуя, объяснил Алексей Иваныч, – что ему уж не нужно было это: он или не он?.. Для следствия важно было, для полиции интересно, а для него... зачем?.. А для него уж все равно было, он или не он, он или муха, или – черная точка перед глазом мелькает... Для него все – безразлично уж было... Это если по-вашему ответить: "Да, он!.. Бесспорно, он!.. Кто-то другой еще и этот..." Но вашей правды я теперь не признаю... У меня – своя теперь правда... И по этой, по моей правде, – не он!..

– А кто же?

– Умирает, например, человек от чахотки... Разве будет кто-нибудь судить коховскую бациллу?.. И вы представьте только, если за день, за час до смерти покажут ее умирающему, под микроскопом покажут: "Она?.." Или даже так: "Вот она! Эта самая тебя убила!.." – Он не станет смотреть... Он отвернется... Поверьте мне, – он должен отвернуться!

– Будто вам случалось умирать от чахотки! – улыбнулась тому, что так связно он рассказал все это, Наталья Львовна.

Но с такою же беспорядочностью в мыслях, которая отличала его и раньше, Алексей Иваныч, вдруг поднявшись немного и севши опять, сказал:

– На это нужны деньги, – я понимаю... Вы тратите на меня свои деньги... У меня очень мало... У меня почти нет... Но у меня ведь есть дом... Есть дом... в Харькове... за одиннадцать тысяч... Я купил за одиннадцать. Теперь он больше стоит... Тогда хотела Валя, чтобы купить дом... Теперь я не знаю, как... Его можно продать, – я уплачу... Или я теперь не могу уж продать?..

– Алексей Иваныч! – укоризненно поглядела Наталья Львовна тем неподвижным взглядом своим, который знал за нею и которого он боялся раньше.

И так же, как раньше, он привстал и наклонил к ней голову.

А в это время открылась наружная дверь в столовую, и вошли Худолей и Ваня, и у обоих были почти обрадованные чем-то, торжественные, нашедшие лица, и оба смотрели именно на них двоих, у окна сидевших, и направились к ним, и Худолей говорил, лучась глазами:

– На-таль-я Львовна! Вы представьте только, какая случайность!.. Молодой хозяин этого дома, – позвольте вам его представить, – оказалось, отлично знает... Лепетова... – Тут он бросил встревоженный взгляд на Алексея Иваныча и добавил: – о котором наш больной, надеюсь, благоразумно забыл!..

– Как?.. Лепетова?.. Илью?.. – не сразу поняла Наталья Львовна.

– Илья... Галактионыч он, кажется? – пробасил Ваня.

– Неужели знаете?.. Откуда же вы его знаете?.. Он теперь поправляется... К нему можно...

Наталья Львовна даже поднялась, и теперь у окна столовой уже не сидели двое, а стояли четверо, и Ваня рокотал, улыбаясь:

– Да мы с ним просто сели пассажирами на один пароход, когда я сюда ехал... В Неаполе... на итальянский... Он сюда ехал за хлебом... Было удобно... И стоянки долгие... В Пирее двое суток, например... В Константинополе целых три дня... И вот мы с ним все это время... Он очень был мил...

– Мил?.. Он?..

Очень искренне вырвалось у Алексея Иваныча, очень изумленные стали у него глаза, но все трое поглядели на него не менее изумленно, и он почтительно поклонился всем трем.

– Вот как!.. Вы его знаете!.. Из-за границы вместе... Да, он был за границей... Илья Галактионыч... Да, – совершенно растерянно и вместе радостно говорила Наталья Львовна, и покраснела вдруг, и на большого Ваню глядела почти восторженно, а Ване, видимо, приятно было вспомнить Илью. Ваня рокотал:

– Как же можно!.. Мы с ним большие друзья сделались за это время...

Алексей Иваныч пожал своим косым плечом и отвернулся к окну.

Худолей, извинившись, пошел обходить своих больных, а Наталья Львовна, дотронувшись до локтя Вани, спросила:

– Вы не хотите его видеть, – скажите?

– Лю-бо-пыт-но бы было о-чень!.. – оттрубил Ваня. – Вы сказали, можно к нему?

– Можно, можно!.. Он уже ходит!.. Можно сегодня... сейчас... Вы хотите?

Очень просящие глаза были у Натальи Львовны, и нельзя было Ване, глядя на нее, не захотеть сейчас же ехать к Илье.

Он тут же пошел одеваться, и пока не было его, Алексей Иваныч смотрел на нее подозрительными, новыми для нее, насторожившимися глазами, и на торопливые, скачущие ее вопросы отвечал совершенно невпопад.

– Ну, хорошо... Я – другое дело, конечно, но вы... вы?.. Я-то давно уж знаю Илью, но вы что нашли в нем? Надутый, чванный... и не талантливый, в конце-то концов... И неумный, – да... Вы знаете, – он совсем неумный!..

Сидя на извозчике рядом с широким Ваней, Наталья Львовна силилась найти еще что-нибудь, совершенно уничтожающее Илью: вдруг он опять, как два дня назад, не захочет ее видеть?

А Ваня усмехнулся на ее слова:

– Вы думаете так о нем?.. Как на кого, конечно... А по-моему, он интересен... Я, конечно, еще менее умен... и талантлив... но мне казалось, что Илья... Извините, я его без батюшки называл, а он меня и того проще...

– Вы – сила, – это видно, – вы атлет, – я знаю, – торопливо перебила Наталья Львовна, – ну, а Илья... Илья, – что такое?.. Тоже сила?..

– Увлекательный человек!.. Илья – человек больших планов и... я бы сказал... большого спокойствия.

– Спокойствия и... планов?.. Ничего не поняла!.. Спокойствия больше всего в камне лежачем, под который и вода не течет!..

– Однако же вот в нас с вами его нет, – улыбнулся Ваня. – И в вашем знакомом, который стрелял в Илью, тоже...

– В нем-то меньше всего!.. Так спокойствие?.. А вы знаете, из-за чего стрелял в Илью этот... мой знакомый?

– Романтическое что-то... Это мне неинтересно, как царство небесное, – рокотнул Ваня.

– Вам-то да-а, а вот Алексей Иваныч погиб!.. Почему же, скажите?.. Потому что он маленький человечек?.. Покушался маленький на большого, а у большого своя судьба: в огне не горит, в воде не тонет... и вся история эта – только деталь лишняя в его биографии... Алексей Дивеев без биографии, а у него, у Ильи Лепетова – био-гра-фия!.. И что же ему какие-то Дивеевы и Добычины?

– Вы им обижены, Ильей? – повернулся к ней Ваня.

– Я – я?

Наталья Львовна задержала слезы и вздернула плечи.

– Вот еще глупости: оби-жена!..

А так как в это время размокшая от мелкого дождя оборванная афиша мелькнула в стороне на углу, она добавила:

– Мы – люди афиш с ним были... иногда позволяли себе театральные жесты...

– Да, и через это увлеченье он прошел, – он говорил мне... Хорошо, что не задержался!

– Хорошо? – удивилась Наталья Львовна. – А вы знаете, мы, его товарищи, видели в нем талант!

– Это разве большая редкость?..

– Ну да... я забыла... вы цените больше спокойствие и... что еще?.. Да, большие планы!..

Ветер, полевой и вольный, но стесненный улицами, налетал то справа, то слева, и был кругом неприятный шум, свист, лязг и дребезг, обычный в городе зимой, и говорить было трудно, но Наталья Львовна, сидя с тем, кто если не лучше ее, зато  п о з ж е  ее знал Илью, как будто соприкасалась с самим Ильей.

Скверные лошади были у извозчика... Они бежали ли, или это только хитрый отвод глаз – бег на месте?.. Менялись размеры и цвет оборванных афиш по сторонам, видных из-под верха экипажа, значит, бежали все-таки, но, может быть, не к больнице?..

И хотя знала она, что еще очень рано для посетителей, и придется дожидаться в больнице часа два, и то и дело говорить этому грузному художнику: "Теперь уж совсем скоро, – минут пять еще, не больше... Пройдемся вот сюда, посмотрим... Не волнуйтесь..." – хотя знала, все-таки нетерпеливо слушала стук восьми подков о скользкий булыжник.

И еще странное было: жидкие разъезженные рессоры слабо отражали толчки этих булыжников, часто бросали ее плечо о плечо Вани, но она не его все-таки, а Илью ощущала в эти моменты рядом с собой.

– Ну да, большие планы, – говорил между тем Ваня, – это мне всегда нравилось, и не только в Илье...

– Я не понимаю, что это за большие планы!.. Объясните!

– Не берусь объяснить... Нет...

– То есть, вы-то сами уверены ли, что они большие? – и посмотрела на Ваню очень недоверчиво.

– Я думаю... что это зависит от времени... Если настанет крупное время, то и людей за уши вытянет... И даже очень многих... а не только избранных.

– Время?.. А Илья?.. При чем же тогда Илья?

– Илья?

Ваня вдруг улыбнулся длинно, и от этой улыбки большое лицо его стало намекающим, почти шаловливым, почти по-детски хитрым.

– Илья думает, что наше время очень скоро станет временем очень крупным...

– Почему думает? – насторожилась Наталья Львовна.

– Мы с ним бродили тогда по Галате... это в Константинополе... грязные очень кварталы... И вот он говорил...

– Но ведь думать мало, надо знать!..

– Он на чем-то основывал это... Только я, признаться, забыл...

– За-бы-ли?.. Ну да... Потому что вам скучно было слушать всякую его чепуху!.. Скучно!..

– Не то что скучно, а... как бы это сказать...

– Нет! Скучно!.. Скучно!.. Так же и мне сейчас скучно!.. Боль-ши-е пла-ны!.. Скучно, и все!

И Наталья Львовна замахала рукой.

В больнице у дежурного врача уже не она, а Ваня взял билетик на свидание с Ильей.

Очень встревожена, очень взволнована была Наталья Львовна, когда входила с ним в знакомый коридор хирургического отделения. Этого коридора с белыми деревянными диванами и стеклянными высокими дверями палат она боялась теперь. Но сестра или сиделка в белом халате была уж другая теперь, старушка с кротким ликом. Ваня очень уверенно пробасил ей фамилию Ильи, и она радостно почему-то закивала головой, точно к ней самой пришел в гости этот молодой бог здоровья.

– Я только скажу ему, больному. – может быть, он сюда выйдет...

И голос у этой сиделки оказался тихий, ласковый, очень семейственный.

– Ага!.. Да... Скажите: Сыро-мо-лотов! – очень густо протрубил ей вслед Ваня.

И когда, кивая ему назад головой, пошла к недоступной два дня назад и раньше высокой двери старушка, Наталья Львовна, неожиданно для себя самой, спряталась за широкую, как сани, Ванину спину.

И несколько мгновений этих, когда скрылась за дверями старушка, очень они показались долгими, и больно стало, гулко и крепко биться сердце.

А глаза из-за спины Вани все на дверь, – и вот отворилась эта дверь, и лик у старушки сияющий:

– Пожалуйте в палату... Очень рад вас видеть...

– Да ведь и я рад!.. Как же...

Ваня хотел было пропустить вперед себя Наталью Львовну в дверь палаты, но она решительно толкнула вперед его, а сама, глядя упорно вниз под ноги на белый с красными каемками половик, зачем-то опускала торопливой рукой узенькую вуальку со шляпки.

Но вуалька была приколота и даже не прикрыла глаз, и когда она услышала радостный вскрик Ильи: "Вааня!" – она подняла глаза и больше уж ни на что кругом не смотрела, кроме него, и не думала уж, узнает он ее или нет, и насколько это будет ему неприятно и ненужно.

– Об-рос ты! – протрубил Ваня.

Действительно, новый был теперь Илья для Натальи Львовны, – она не видела его раньше таким. Таким видел его Алексей Иваныч, когда приехал к нему домой. Пробились усы, начала курчавиться мягкая бородка, бледное было лицо и радостное, так как смотрел он только на подходившего Ваню.

Наталья Львовна путаной походкой держалась за Ваней, ее он мог только угадывать... Но когда дружески-прочно поцеловался с Ваней Илья, вставши с койки, она протянула ему обе руки:

– Здравствуй! Здравствуй, милый!

Она и улыбалась, и слезы заволокли ей глаза, а он сказал недовольно:

– А-а, и вы... все-таки... Здравствуйте!

Лицо у него потухло, рука его была чужая, деревянная, и она почти вскрикнула:

– Нет! Нет, Илья!.. Почему же ты так... враждебно?

– Садитесь же. Садитесь же... Вот табурет, Ваня! – заторопился Илья, и порозовело у него лицо, и исподлобья поглядел он куда-то в глубь палаты.

Палата была большая, но больных в ней было всего трое, кроме Ильи. Эти трое лежали рядом в другом конце, а около койки Ильи стояли пустые строгие койки, застланные темно-серыми байковыми одеялами и с наволочками подушек из фламского полотна.

Это была "дворянская" палата, и из того же полотна под темно-серым халатом виднелась на Илье рубаха, завязанная у ворота.

Теперь было два часа, и много света входило в палату сквозь очень большие окна, но прохладно было, и от Ильи пахло иодоформом.

Наталья Львовна села после Вани. Такою тяжестью стал вдруг ее короткий сак и даже шляпка из черного бархата с белым крылом, что как-то странно было садиться на хрупкий с виду табурет: хотя бы стул со спинкой.

– Да, Илья!.. Так вот где я тебя нашел!.. – смущенно зарокотал Ваня.

А она вся подалась вперед и сказала торопливо вполголоса:

– Илья, ты знаешь, я выхожу замуж!

Она сказала это, как девочка, застенчиво и робко, и как бы жалуясь ему, и как бы ища совета, и как бы отпуская его от себя, и как бы желая, чтобы он не поверил в это, чтобы дико было ему в это поверить.

Но он удивился чрезвычайно. Он не на нее, а на Ваню поглядел вдруг очень сложным, жалеющим даже, почти испуганным взглядом.

– Ка-ак?.. Замуж?.. За тебя, Ваня?..

Ваня только отрицательно повел головой, поглядел было на нее, но тут же отвел глаза.

– Не за него, нет!.. За другого, – заспешила Наталья Львовна. – Ты его видел тогда на вокзале... Мы с ним приходили раньше тебя проведать, но только... тогда было нельзя... А сейчас как?.. Ты уж поправился, Илья?.. Как я рада!

И она прижала руки к груди, однако опустила их, поглядев на Илью.

Он уже не слушал ее, он глядел на Ваню, по-прежнему радостно улыбаясь, и говорил:

– Как же ты, Ваня, узнал, что я здесь?

– Да, видишь ли... слухом земля полнится... Ведь у меня отец в этом городе живет... Я тебе говорил, кажется...

– Это я знаю...

– Ну вот... ради него я и застрял здесь... на время, впрочем... Скоро думаю ехать...

– Далеко?.. За границу?.. А у меня из-за одного недоноска целый месяц жизни пропал!

И почему-то Илья раздул ноздри и зло посмотрел на Наталью Львовну, и этот взгляд его заставил ее посереть... Это она почувствовала вдруг, что лицо ее стало теперь не бледным даже, а серым, точно он ударил ее наотмашь взглядом этим и перебором ноздрей, и она сказала, уже не понимая зачем:

– Недоносок же этот находится сейчас не в тюрьме, а в доме... вот... Ивана Алексеича...

Даже Ваня крякнул и вздохнул, услышав это, даже он обернулся к ней укоризненно, а Илья нахмурился и спросил его:

– Дикий вздор какой-то?

И зачем-то обеими руками оттянул вниз пояс халата.

– Я действительно купил здесь домишко... имел такую глупость... – не на вопрос ответил Ваня. – Ты, пожалуйста, как только выпишут тебя, – ко мне... Это на Новом Плане.

– Вот как?.. Дом купил?.. Поздравляю!.. А Дивеев?

– Ка-кой Ди-веев?.. Ах да... Этот сумасшедший?.. Да ведь он же с ума сшел!..

– Это я ему давно говорил, что ему бы на Сабурову дачу, но он мне не верил, – жестко пропустил сквозь зубы Илья. – Жаль, потерял через него время!

– Зато... приобрел опыт! – улыбнулся Ваня.

Илья не ответил улыбкой, – он сказал еще жестче:

– Да, уж теперь, если кому-нибудь вздумается в меня еще раз стрелять, уж я буду знать, что мне надобно делать!

– А что же в таких случаях надобно делать? – прогудел Ваня неожиданно для Натальи Львовны.

– Не по-зво-лять эти упраж-нения воин-ственные всяким без-дар-ным стрел-кам, – вот что!

И по одному тону этого, ставшего очень брезгливым, голоса Наталья Львовна почувствовала, что он, глядящий не на нее, а на Ваню, помнит именно теперь больше и лучше, чем когда-нибудь раньше, ее выстрел, и разбитую розовую лампадку, и кошку опрометью вон с задранным хвостом.

Она стала перебирать непроизвольно сумочку свою, повертывая ее, точно наматывала на нее нитки, и в то же время глядела не на эту сумочку, а на мощную руку Вани, лежащую на его левом колене.

– Как же им не позволять? – вставил было Ваня, но Илья продолжал, сильно напирая на слова:

– Потому что, если позволять это всяким... сумасшедшим или женщинам, слишком... исте-ричным, то этим ни ма-лей-ше-го удо-воль-ствия не доставишь ни себе, ни им!

Отбросив руки с ридикюля, вытянув и заломив их, Наталья Львовна кинулась бы на колени перед Ильей, если бы не поймал глазами этого жеста Илья и не сказал пренебрежительно:

– Тут не театр... тут больница!

И Ваня, заметив это, снова крякнул, вздохнул и оглянулся на дальний угол, куда как раз в это время направлялась какая-то девочка-подросток в школьной шапочке, с двумя кулечками, может быть домашних печений, а ей навстречу подымалась с подушки худощекая напряженная голова с проседью в черной бороде.

И не успела Наталья Львовна также вслед за Ваней оглянуться на девочку, Илья спросил в совершенном недоумении:

– Как же он оказался у тебя, Ваня, этот стрелок?

– Видишь ли... дом мой... он – двухэтажный... – точно намеренно растягивал Ваня ответ. – Нижний этаж снял... один доктор военный... И там лечебница теперь... для этаких больных...

– С зайчиками?.. Вот как!.. Большой, значит, дом?

– Нет... Да ведь их пока немного...

– Так он... этот... не придет ли сюда еще... со своим знаменитым револьвером, а?

Наталья Львовна заметила, какое определенно брезгливое лицо стало теперь у Ильи. Спрашивал Ваню, а глядел на нее, и лицо налито брезгливостью до краев.

– Ты не волнуйся, Илья, – тебе вредно и ни к чему, – зарокотал Ваня. – Он больше ни в кого уж стрелять не будет... Он очень жалок... Я его видел сейчас...

– Но кто же хлопотал о нем, хотел бы я знать?.. – поднял брови Илья. – Кто взял его на поруки?.. Какой болван?

Наталья Львовна опять перебрала руками сумочку (простую, кожаную, темно-зеленого цвета) и ответила тихо:

– Мой жених.

Должно быть, заметив, какое вдруг изумленное стало лицо у Ильи, вставил поспешно и ненужно Ваня:

– А Эмма уехала... знаешь ли... к себе в Ригу...

Илья даже не заметил этой вставки; он спросил Наталью Львовну насмешливо:

– Ва-аш жених?.. Он ему кто же... этому... ваш жених?.. Брат?..

– Случайный знакомый...

И Наталья Львовна опустила глаза.

– Ска-жи-те!..

И точно теперь только услышал, что сказал Ваня:

– Так уехала в Ригу?.. Совсем?

– Как совсем?.. От меня совсем?.. Ну вот!.. Зачем же? – усмехнулся довольно Ваня. – К своим, проведать... и в цирк кстати... В Риге хороший цирк.

– Ска-жи-те!.. Что же он, богат? Со связями?.. Князь какой-нибудь этот ваш жених? – совершенно не слушая Ваню, спрашивал отрывисто Илья Наталью Львовну и закончил вдруг: – Мне совершенно безразлично, конечно, кто, но-о...

– Он к вам сюда не придет, не бойтесь! – сказала Наталья Львовна.

– Зачем же мне бояться?.. Я потому только и здесь, что не боялся... Однако не мешало бы... Я ведь по серьезному делу ехал, Ваня, и вот... Я потерял тысяч пятьдесят благодаря этому!

– Пятьдесят тысяч?.. – Ваня вдруг широко улыбнулся. – Какого же это великого грешника должен был ты защищать?

– Не защищать, нет!.. Совсем не то... Дело было чисто торговое... Тебе не странно?.. Чисто торговое!.. Ведь у меня отец был купец, – я тебе говорил?.. И дядя... Он был тогда со мною на вокзале... тоже купец... Я ведь не галерейки разные ездил за границей смотреть, – ты меня извини, как художник, – я по делу ездил... И вывез я оттуда вполне обоснованный план действий... И старого дядю своего этим планом своим покорил... И мы ехали за этими пятьюдесятью тысячами наверняка!.. Почти в кармане были!.. И нужно же было жалкому дураку этому!.. И по странной случайности он у тебя в доме!.. Этого-то уж я не ожидал!..

– Больной... Лечится... Так вот как!.. Пятьдесят тысяч!.. И Никита Демидов по-прежнему твой идеал?

– Никита и сын... Сына звали Акинф... Русский Крупп... только на сто лет раньше Круппа.

– Крупп... ведь это... пушки? – безмерно удивилась Наталья Львовна, переводя глаза с Ильи на Ваню.

– А Демидов для армии Петра Великого поставлял ружья, – ответил ей за Илью Ваня.

– Ты знаешь, Ваня, что представлял собою Прокофий Акинфович, внук Никиты? – заметно вдруг оживился Илья. – Не знаешь, конечно, – я тебе скажу. Я сам это недавно узнал... Екатерине-душке на какие-то авантюры кажется, на войну с турками, понадобились деньги... Посылает она Федора Орлова к Демидову на Урал занять четыре миллиона... Тот говорит: "Деньги будут, а когда отдача?.." – "Да уж матушка-царица, ужли ж она..." "Одначе денежки счет любят... Я человек торговый... У меня счет и расчет... Через полгода день в день и час в час чтобы деньги мои назад были... А к сроку не будут, один ежели день просрочишь, – я сделаю вот что: соберу купцов уральских и князей и графов, какие под рукой найдутся, и четыре раза тебе при всех по сусалам дам, а денег назад не возьму... Желаешь?" – "Это, – говорит Орлов, – матушке-царице обида будет... Я не от себя денег прошу, а от нее прислан... Ты, стало быть, матушку-царицу оскорбляешь..." "Чем оскорбляю?.. Что денежки счет любят?" – "Должен буду передать царице". – "Дело любезное... Поезжай, передай..." Каков банкир был лет полтораста назад, а, Ваня?

Наталья Львовна вдруг увидела прежнего Илью... Очень надменны и очень задорны стали у него вдруг глаза, точно сам он, загораясь, играл молодого (непременно молодого) Демидова Прокофия.

– Фи-гу-ра! – крутнул головою Ваня. – А не дешево отдавал четыре миллиона за четыре пощечины какому-то Орлову?

– Четыре миллиона для того времени – деньги огромные!.. Однако и цена хороша!.. Четыре пощечины, выходит, не Орлову, ты не так понял, а самой матушке-царице! И Орлов поехал назад в Петербург и передал Екатерине.

– И та при-ка-за-ла деньги взять без всяких условий? – улыбнулся Ваня.

– Нет, немножко не так... И та послала за деньгами в Голландию, устроила внешний заем под лихие проценты и, только так себя обеспечив, послала за деньгами того же Орлова к Прокофью... И Орлов условие о четырех пощечинах подписал.

– Неужели подписал? – вставила Наталья Львовна.

– А подписавши, – не поглядел даже на нее Илья, – получил деньги счетом и потом дрожал за свои щеки и торопил голландцев и за два дня до срока деньги привез Прокофию... Но Прокофий заставил его просидеть эти два дня и деньги принял час в час, как было написано в условии... "Денежки, говорил, срок любят... Матушка же царица может меня и посечь, конечно, если захочет, – силы у нее на это хватит, а против батюшек миллионов и она не вольна!.." Вот он каков был, наш Сесиль Родс!..

– Анек-дот! – рокотнул Ваня.

– Может быть, – но... того времени, заметь!.. У тебя, дескать, власть, а у меня – сила!.. Могу тебе и такие условия поставить, – так как ты без меня не обойдешься... Отлично понимали это и тогда!

Наталья Львовна смотрела теперь не на Илью, а на Ваню: что он ответит? – Но Ваня улыбался, как будто любуясь Ильей. Он теперь весь был явная сила – сутуловато сидевший на табурете, охватив колена большими пальцами рук, – и он сказал:

– Самые счастливые люди те, которые могут сочинять анекдоты.

– А если их некому будет рассказывать? – поспешно возразил Илья. – Ты представь только: кто еще несчастнее анекдотиста, которому некому, – ну, совершенно некому рассказать свежий анекдот?

Ваня положил свою руку на его колено и засмеялся тихо, но так густо, что обернулись в их сторону бородатый больной и девочка в школьной шапочке, и еще другой больной с перевязанной головою, неизвестно – молодой или старый.

Наталье Львовне почему-то стало очень неловко за Ваню, а Илья будто не тогда, десятью минутами раньше, а вот именно только теперь ее обидел.

– Я не вижу в нем этого большого спокойствия, о котором вы мне говорили! – сказала она Ване, так как будто и не было рядом Ильи, и глаза у нее стали теряющие, такие глаза, как у тех, кто смотрит за улетающим, утопающим в серых тучах осенних треугольником журавлей.

Ваня только поднял на нее мясистые редковолосые брови, а Илья как будто не расслышал, что она сказала, и продолжал о своем:

– Это у меня было очень хорошо продумано и рассчитано, но время потеряно, – и конец!.. Дядя мой поехал один, но у него, я уверен, ничего не выйдет, – в пустой след!..

– Ну что ж, – придумаешь на досуге другой проект, – глядя на него пристально, сказала Наталья Львовна.

Илья встретился с нею глазами, засунул за пояс руки и сказал Ване с виду спокойно:

– Я пролежу тут еще, должно быть, дней десять... Если приедешь ко мне еще раз, буду рад, только... без провожатых, пожалуйста... Поговорим, я буду рад, – только... приезжай один!

Ваня понял, что теперь лучше уйти, и поднялся, зарокотав:

– Ну, поправляйся... да... Я и не спросил тебя, как ты ранен... Хорошо, что неопасно... Поправляйся!

И протянул ему руку.

– Время для посетителей тут от двух до четырех, – ты знаешь?.. Можешь когда угодно, – очень твердо сказал Илья, – только, пожалуйста, один.

Ваня сделал было шаг от койки Ильи, понимающе наклонив голову и давая место проститься Наталье Львовне, но она не поднялась с табурета, она сидела, перебирая сумочку, и глядела на Илью в упор, и углы губ у нее начали слабо дергаться.

– Идемте, Наталья Львовна! – попросил Ваня и осторожно, как к очень хрупкой вещи, прикоснулся к ней.

– До свиданья!.. Прошу меня извинить, ежели я лягу, – сказал Илья, и действительно неторопливо и не совсем свободно лег на койку.

– Да... Он устал, конечно... Идемте, Наталья Львовна! – несколько нажал на ее плечо Ваня, но она сказала тихо:

– И это все, Илья?

Илья тем временем сбросил туфли и завернулся в одеяло, подтянув его к самому подбородку, и закрыл глаза.

– Идемте же, Наталья Львовна! – в третий раз сказал Ваня, просунув пальцы к локтю ее руки.

Он покраснел, он даже чуть потянул кверху этот локоть, но она сказала тихо:

– Вы идите, а я еще посижу.

– Здесь больница, а не театр!.. – поднял голову Илья. – Уведи ее, Ваня, ради бога!

Обхватив Наталью Львовну за прижатые локти сзади, Ваня решительно поднял ее с табурета, как подымают маленьких детей, а Илья укрылся с головою одеялом.

Был момент, когда совершенно потемнело в глазах Натальи Львовны, и она упала бы, если бы не держал ее под руку Ваня, а когда момент этот прошел и она вышла рядом с Ваней из палаты, то в коридоре ей пришлось сесть от слабости и перебоев сердца на белый диван.

– Экая вещь! – тихо басил над нею Ваня. – Может быть, воды?

Минуты две очень нехорошо билось сердце, но, оправившись, сказала Наталья Львовна то, чего не понял Ваня:

– Мой вам совет: никогда не бейте розовых лампадок.

Лицо ее было очень какое-то серое, даже глаза из черных стали сизыми, так что испугался Ваня, но она сама пошла к выходной двери и потом на лестнице и на дворе по желтым ракушкам уверенно ставила ноги.

На извозчике она спросила Ваню:

– Зачем ему пятьдесят тысяч... вашему другу?

– Его дело... не знаю, – ответил Ваня, а подумав, сказал: – На мелкие расходы, должно быть.

– Конечно... Куда же еще такую мелочь, если... большие планы!.. А что такое его большие планы?

– Ну почему же я знаю!

– Он вам говорил ведь?

– Неопределенное все очень...

– Вы не хотите сказать!

– Неопределенно все... Боюсь напутать...

– Ну, хорошо... Демидов, Крупп – это все пушки... Нелепо и странно... И скучно... И мне не нужно совсем...

Ваня пожал плечом, и успели проехать два-три квартала, пока снова заговорила Наталья Львовна:

– Не понимаю, что это!.. Илья и пушки!.. Что он – артиллерист, что ли?

– И Демидов артиллеристом не был, – отозвался Ваня. – Но вы только представьте: идет вперед человечество, и что впереди его? – Пушка... Однако нужно же идти вперед, а не назад... Приятнее идти вперед... Вот почему, если большие планы...

– То в них завернута пушка?.. Большие планы!.. Илья и... пушки!..

И она вдруг засмеялась неудержимо, чем очень обеспокоила Ваню.

Однако, пересилив себя, она зажалась в угол фаэтона под поднятый верх, и так сидела остальную дорогу молча.

Когда же доехали до гостиницы "Бристоль", подавая на прощанье руку Ване, сказала Наталья Львовна:

– Ему большие планы, – я не хочу их знать, – что-то скучное и... длинное, наверно... А вот сцену он бросил по причине... по причине мне более понятной... Не было у него настоящего большого таланта, у вашего друга, – не было, и все он хотел, чтобы вот так сразу ни с того ни с сего появился талант, но тут хотеть мало... Это – не пушки!.. До свиданья, мой дорогой!

Она не заметила даже, как сказала по-актерски "мой дорогой", но Ваня отметил это.

И когда Алексей Иваныч, случайно стоявший у окна, когда он вернулся домой, бросился к нему на двор узнать, как здоровье Ильи, Ваня сказал ему, приглядевшись:

– Да он-то ничего... бодр... А вот ваша знакомая, – та мне показалась гораздо хуже...

– Как хуже?.. Что это вы сказали?.. Почему хуже? – растерялся Алексей Иваныч.

– Ничего, ничего... Вот какой вы беспокойный!.. Рикошет, просто, от ваших выстрелов... только и всего...

– Вы меня осуждаете? Скажите!.. – вспомнил Алексей Иваныч, что этот дюжий художник дружен с Ильей.

– Ну, какой же я вам судья! Что вы! – улыбнулся Ваня. – Дело ваше.

И поднялся к себе наверх.

А в гостинице "Бристоль", в своем номере, Наталья Львовна так же, как и Илья, легла в постель и натянула на себя одеяло.

Так она пролежала до вечера, пока не услышала за стеною шагов пришедшего Макухина.

На ее стук в стену он пришел, как всегда, встревожился, что она больна, сел около, и долго было так:

За окнами номера внизу на улице визжал и звенел трамвай, мерно били о камни лошадиные подковы, стоял предночной гул городского центра, а перед Натальей Львовной торчала чужая ей рыжеволосая, тугая, простонародного склада, плотная, освещенная снаружи электричеством, а изнутри парой сметливых серых глаз голова Макухина.

– Федор Петрович, – сказала, наконец, с видным усилием Наталья Львовна. – А что, пятьдесят тысяч – это большая для нас с вами сумма или не очень?

Макухин покачал золотой головой:

– Цены деньгам не знаете, – э-эх!.. Пятьдесят тысяч – это капитал, а не сумма!

– Значит, у нас его нет, этого капитала?

– Пока что – нет!

– Надо, чтобы был!

Тут Наталья Львовна сбросила одеяло и встала.

– Человеку ведь не позвонишь, чтобы принес, – попробовал улыбнуться Макухин.

– Мы будем работать, и чтобы он был!

Очень значительно это было сказано, и очень серьезно было у нее лицо, так что даже Макухин повеселел.

– Неужто?.. – И глаза у него зарозовели. – Я говорил ведь, что большие дела будем делать с вами!.. Поэтому, значит, я угадал!

– Ну уж, – пятьдесят тысяч, разве это большие дела? – вздернула она головой презрительно, и вдруг совсем иным, деловым тоном: – Камень ваш это, собственно, что такое?.. Как, куда и зачем?.. Бойкое дело?

– Какая же может быть в камню бойкость?.. Дело, известно, тихое... Камень – не ситец... Износу ему нет, камню... Ходу с ним мало, с камнем... И надоел он уж мне, признаться сказать, этот камень: очень уж в нем вес большой!

– Хорошо, бросим камень, – быстро решила она. – И что же мы будем делать?