Текст книги "Дневник 1984-96 годов"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

6 ноября, пятница. Утром – на научной конференции, посвященной Октябрьской революции. Выступающие: Лужков, Попов, Волкогонов, Абалкин. Очень интересен был Абалкин: серединно, объективно. Но Волкогонов – какое разрушение личности, какая старая, плохо думающая и размышляющая дешевка!

Вечером – на торжественном заседании в Мраморном зале Моссовета. Вел Гончар. У меня была написана речь. Досказать мне ее не дали. В общем-то, это анализ ленинской статьи "Удержат ли большевики государственную власть?". Никогда еще я не читал с более удобной трибуны. Дневная подсветочка изнутри. И все время думал: дадут договорить или нет? На третьей странице, правда, когда начались выкрики про флаг, уходы из зала, появление уже с флагом СССР выживших из ума старух, я подумал – надо уходить. Первый выкрик: "Знаете ли вы, в каком зале говорите?". Я не стал спорить, ушел с трибуны и был спокоен и счастлив.

7 декабря, понедельник. Кельн. Вылетел с Н.А. Красиковым к Казаку. Машину отменили, билет оплатили немцы. Визит в институт славистики. Немцы очень заинтересованы в контактах с Литинститутом. В 16.00. беседа с ректором университета Кенигом. Филологические вопросы. Постепенное размагничивание Казака. Я с ним встречался раньше на «Книжном дворе». Еще по Москве я догадался: у меня соответствующая, организованная мне демократами репутация. Задача: сначала разрушить эту репутацию и утвердить себя. В 17.00 встреча в институте. Казак задавал мне вопросы. Все они заражены дешевым антируссизмом (антисоветизмом), начал цепляться, получил по сусалам… Вопрос об общественных науках и госпрограммах. Эти вопросы он привез еще из Москвы от своих знакомых. Я отбился и взял инициативу в свои руки.

Живем в крошечном отеле "Вэбер", в номере две кровати, умывальник и ширма, за которой душ.

Предыдущие события:

а) Телевизионная передача "Букеровская премия". Позвали меня вести Останкинскую студию – Потапов, Н.Иванова, Белявская, Архангельский, Немзер. Я провел ее, по-моему, неплохо. В четверг ее показали по ТВ. Меня вырезали. Отказался от дальнейшего сотрудничества.

б) Визит в институт приехавшего в Москву Казака. Встреча со студентами. Его словарь, чаепитие в деканате.

8 декабря. Утром гуляли по городу Кельну с Настей Буцко – прелестная девочка, много и интересно рассказывающая. Отвела нас в студенческую столовую. Это меня потрясло: огромный пищевой комбинат, чисто, быстро, вкусно, много. Дали огромный поднос с горой мяса, макарон, мисочкой супа и йогуртом. Город не произвел на меня никакого впечатления – обычное гнездовье людей. Все обычно и традиционно. Но на этот раз вдруг выплыл из-за домов и лавок, в тумане, собор.

В обед ходили на встречу с Паулихом – занимается связями. Это иностранный отдел. Подарил пряники и пепельницу. Пригласили его в Москву. После обеда были еще и у проректора по науке. Очень сложна система управления университетом: сенат, конвент, ректор, проректор. Ректор – на два года. Уже выбранный ректор тихо и скромно ждет, когда действующий освободит ему место. Прекрасно переводила Маша Зоркая.

Вечером был в продмаге – самом дешевом.

9 декабря. В гостях у Франка Гоблера и его жены Барбары. Хорошо кормили, и было интересно. Чистота, немецкий порядок. Говорили о литературе, о Казаке и Копелеве. Их споры – редактура Копелевым «Всемирного словаря литературы» Казака.

10 декабря, четверг. Утром купил зарядное устройство у некоего Расула. Беглец. Закончил Лейпцигскую академию, сидел в тюрьме в Кабуле, дал взятку, через Чехословакию выехал в Германию.

Возникло предощущение второй главы: избран ректором и – до Кельна.

Коля Красиков в Кельне. Интересный, предельно направленный на себя характер.

Вечером был потрясен музеем. Огромные залы с посудой, памятниками, предметами культуры. Гигантская мозаика – Дионис и пантера.

11 декабря, пятница. В Высшей профессиональной школе, двухчасовая беседа об образовании в Германии. Оно бесплатно, но… надо платить и платить. Учатся по многу лет. Нам это пока не подходит.

Купил В.С. за 300 марок кожаную юбку и был в Музее Людвига Бетховена.

Молодец Микаэла, студентка Казака, мне многое сейчас ясно: любит это искусство и понимает не как шедевр, а состояние духа.

По улице проходили сахарные фигуры – белые ряженые с поразительными лицами. Все время на торговой улице играет в ситцевой рубахе наш русачок с потрепанным, лживо бодрым и старым лицом. От того оно еще отвратительнее. Стоило ли ради этого бросать родину?

Вечером были в гостях у фрау Вибе. Хороший, не немецкий стол, хороший разговор.

12 декабря, суббота. Гулял утром. Дом, набережная Рейна, Вокзал. В 15.00 заехал Франк, и ездили в Мух к Казаку. Коля «осел» от дома и роскоши. Был прекрасный торт и кофе. Поговорили, побранились, уехали. Вечером снова на часик выходил в город.

Начал писать главу о выборах. Главное, делать это каждый день. Путаюсь в подробностях, выдумках жизни. Слишком много раздал интервью. Писал? Думал? Говорил?

13 декабря, воскресенье. Утром были в православной церкви: водила Настя Буцко… В золотистой коробочке-шкурке крошечная церквушечка. Пели и служили на немецком языке. Сама служба – в готической часовне. Я даже заплакал.

С Володей (сын Маши Зоркой) и Настей ходили по городу к руинам. Скорбящие родители. Собор, разрушенный, как в Ковентри, законсервированные развалины. Старики, обрубленное пролетарское искусство. В соборе видели "Летящего ангела" Бухара. Может быть, это самое сильное у меня впечатление от Германии.

Вечером долго сидели у Маши дома, кормила она гороховым супом и сосисками. Спасибо ей. Добра и умна. Пошел через весь город в отель пешком.

Вечером же прочел статью Марка Захарова о символах – будто съел лягушку. Всю ночь не спал, терзался, боялся, мучился. Приготовился писать ответ. Вечером с Н.А. выпили – и зря.

14 декабря, понедельник. Утром гуляли по Кельну. Собор выскальзывает из-за домов, как привидение на свадьбе.

22 декабря, вторник. В 16.00 в институте начался бал куртуазных маньеристов. Тусовка, которая войдет в институтские легенды. Стол, на нем шампанское и ананас. Во фраках и сюртуках: Добрынин, Пеленягрэ, Степанцов. Ведет Севастьянов. В 18.00 в столовой началась грандиозная гулянка – танцы под оркестр. Институту это обошлось в 20 тысяч. Я несколько раз вырубал свет и прятал в столовой ножи. Отчаянно плясал. И.С. – моя студентка – была в высоких ботфортах и стилизованном под охотничий камзол платье с жемчугами. Коричневая шляпа с пером.

30 декабря. Вечером в Кремле на банкете Моссовета. Никогда раньше я не видел такого здесь стола. Фаршированный судак. Шампанское, водка (столичная и лимонная), коньяк, вино. По залу ходил Игорь Бугаев. Столько свободных мест, а мне дали всего 20 билетов на деятелей искусства. Пятьдесят человек могли бы накормить! С речью после Лужкова обратился Патриарх. Меня удивило, что перед Рождеством он не осмелился благословить присутствующих: не русское сборище.

1993

19 января, вторник. Стал просыпаться поздно, мало бегаю. После бассейна бегал с трудом и долго восстанавливаюсь, болят ноги, ступни. Наконец-то появился тираж «Московского вестника». Здесь у меня новый роман. Это, конечно, поступок В. Гусева. Вот оно, русское слово и русское действие. В институте постепенно подтягиваю вожжи. Перевод института на другие рельсы – это очень тяжело.

Из последних вещей, которые меня тронули, – маленькая заметочка из "Столицы" в статье С. Чупринина. С этого кусочка сниму ксерокс и прикреплю к дневнику. Откуда этот склочный тон, эта фантастическая уверенность в своем лагере? Чудовищно! Надо бы написать статью, но на эту гадость не хочется тратить время. Мне нравится, какое специфическое у Сергея зрение. И в это же самое время преподает у меня в институте. Просит от меня определенной помощи. И так же Таня Бек – мы с ней дружески гуляем по садику, а она что-либо бабахает в изустной демократической прессе.

Весь вечер смотрел вручение премий в Московском доме кинематографистов. Я не видел ни одного фильма, но безошибочно, не по фамилиям, а из трех номинантов определял победителя-конъюнктура. Было очень много сального, ниже пояса, юмора, так любимого новой публикой.

Ездил в общежитие – там стало чище.

21 января, четверг. Был на балете в ГАБТе – возобновление «Русских сезонов». Особенно понравилась «Шахерезада». Но все это лишь воспоминания. Мы слишком много уделяли внимания музыке Стравинского. Днем был в министерстве. Секретарша по телевидению узнала меня.

22 января. Весь день хозяйственные дела. Вечером ходил в Театр современной драматургии на Трубной. Зал с его глубокой лепниной, зеркалами и всей роскошью, которая столько лет была заперта от публики. Играли Филозов, Коган и Полищук – все это прелестно (репетиции, правда, были с Гурченко, крутили по ТВ), но со второго акта ушел – действие не взрывается. Типичный постмодернизм – и в музыке, и в танцах, огромное количество цитат, поисков. Но, кажется, ставили Чехова.

Вечером приехал Ю.М. со своим приятелем Лешей. Хорошо посидели и вкусно поели. Ю.М., как всегда, искусен.

25 января, понедельник. Ю.М. Копылов, наконец-то, перевез из Электростали в Москву гараж Валерию в обмен на машину. Современные действия.

Прошедшие субботу и воскресенье работал: пишу повесть, воспоминания. Начинал еще до выборов, теперь изменился ракурс.

Сегодня умер Е.М. Винокуров. Похороны в четверг.

Прочел во втором номере "Знамени" мемуары Чуковского. Поразительно интересна его самопровокация (чувствуется по тексту) любви к вождю, описание Сталина на съезде, его обмен восторгами по этому поводу с Пастернаком. Сделал много выписок. Прочел статью Р. Киреева. Вечный титулярный советник, Руслан, этот старый большевик-примерник, двинулся в общем направлении: поиски большевистского разрушительного зла в русском народе. Но разве Иисус Христос, говоря о разрушении храма, не имел в виду разрушение мира во имя будущего? Будущее всегда требует разрушения и перестройки. Нищета обиды богатых. Мысли Маркса о прибавочной стоимости и присвоении безукоризненно точны и с точки зрения христианства.

Сегодня с кафедры Гусева украли пальто у корейца. С 16.00 до 21.00 – заседание кафедры у Ковского. Долгие препирательства с Чудаковой: хочет "выбить" себе эксклюзив на один семестр – полусвободное посещение.

28 января, четверг. Утром в общежитии давал интервью передаче «Добрый вечер, Москва». Фирма «Русская коллекция», которая снимала у нас подвал, уезжая, выломала все выключатели и решетки. Варварство! Об этом!

В 12.30 приехал на Донское, в крематорий. Похороны Винокурова. Я приготовил речь с первой фразой о том, что смерть поэта приближает нас, смертных, к бездне. Все раннее утро, в постели, просматривал трехтомник Винокурова, который он мне подарил осенью. Слово мне не дали, оттеснили. Все это стало выглядеть как ритуальное действие: Ваншенкин, Рассадин. Руководил, подвергая выступавших селекции, Вл. Савельев. Политика и смерть. Рассадин позволил себе анализ речей предыдущих ораторов и т.д.

Днем ученый совет. Попытка кражи книжной полки из общежития Витей Куллэ. Полки как "доказательство" у меня в кабинете. Полки пытались вынести через окно, завернув в одеяло. Зачем, Витя?

Вечером был в "Москве" – премия мэрии Москвы Л. Бородину. Проханов, Куняев, Распутин, Белов, Кожинов, Ирина Архипова. В кабинете главного старинная мебель, много бутылок, но мало пили. Кожинов чудесно пел романсы.

Я получил годовую премию "Нашего современника" за повесть "Стоящая в дверях".

29 января, пятница. Занимался землей под институт. Пишу и составляю бумаги. Распоряжения и указы правительства постоянно создают новую заботу и головную боль. Деканат: итоги сессии, увольнения, досдачи и т.д. Все распустились, и все расклеилось. Мелодия о либеральном институте произрастает. Выяснилось, что некому везти итальянок в аэропорт: надо покупать автобус.

Вечером ходил в Дом кино на фильм "В осаде" – триллер о захвате военного корабля. Не интересно. Дом кино был в полном составе. Ну, я-то, глупый и совсем не кумир зрителя, но как все умные люди смотрят? Встретил А. Мкртчяна. Он рассказал о методике вытеснения в свое время "Имитатора" с "Мосфильма": в объединении нужно было освободить место для Швейцера. Опять, по словам осмелевшего Мкртчяна, еврейская проблема.

30 января, суббота. Перевозили С.П. с квартиры на квартиру в Видном. Вот это удача. Были Крапивин, Саша, Валя, Игорь. Скрутили и подняли все быстро.

Вечером вчера смотрел "Аморальные истории" – далеко не все мне нравится. Секс в кружевах. Интересно, что молодежь, особенно пары, уходят почти с начала фильма – тайное стыдливое чувство.

Вчера шел "Книжный двор". Объективно это интересно; кроме меня – Чудакова, Мажейко, Войнович и книгоиздатели. Телевидение – это доверие к героям, их свободное видение. Попозже прошел в передаче "Добрый вечер, Москва" мой сюжет об институтском общежитии: арендаторы изуродовали помещение, из которого выехали.

18 февраля, четверг. Вернулся накануне в Москву. Был звонок в мое отсутствие Макавеева – я перезванивал. Страшит меня и отсутствие миллиона, который пообещал институту Гончар. Все остальное нормально. Был на семинаре с Тимуром Кибировым. Поток предметов и подобранных ассоциаций.

19 февраля, пятница. Заседание кафедры стилистики, посвященное Ушакову, составителю и редактору знаменитого словаря. Были его сестра и внук. Вот настоящая жизнь! Хорошо, что это еще в институте происходит. Купили ксерокс.

Вечером читал специальное дело ученого совета – придется переписывать в моей новой книге многое. Какая была против меня злоба!

28 февраля, воскресенье. Утром писали для ТВ «Салон у Глезера». Глезер – он, кстати, недавно крестился, – Рейн, Сапгир, Евг. Попов. Все же одна, к сожалению, эстетика, и хотят они всю новую литературу распределить между собой. Приехал еще Вик. Ерофеев. Сняли все, как надо, кормили блинами с селедкой и маслом. Глезер заводит здесь огромное дело с типографией и своим рынком. За столом его жена Наташа сказала, что «Стрелец», альманах Глезера, надо расширять: новые авторы и т.д. «Никто этого не хочет». А всю другую литературу вокруг закрыть.

Накануне ездил на дачу. Еще не разграбили. Но в этом году на дачу никто не ездит. Билет 12 рублей в один конец. С 1 марта цена будет поднята в три раза.

9 марта. Записал для ТВ «Книжный двор» в СТД. Старые знакомые Сережа Никулин и Лаврик. Как всегда, Татьяна оттесняла меня, не давая говорить. Мука и раздражение невысказанного слова самые сильные. Все это, конечно, было интересно, но как умничали, тянули одеяло на себя Леонов, Ульянов и Покровский. Как теперь заговаривали о совести, а сколько помогли сделать безусловно разрушительных поступков. Они все умны и знают, что и как прочувствованно надо говорить.

20 марта, суббота. День рождения у В.С. Прошло, как обычно, с некоторым временным зазором и обычным меню. Все, как всегда, делали сами. С.П. варил плов. Были Скворцовы, подарившие дивные гиацинты белого цвета, Костровы и Ира с Аллой. Были еще Леша Офицеров и Таня, беременная на девятом месяце.

В 21.30 внезапно выступил Ельцин. Как всегда, злобное лицо и требование особого положения. Все очень напомнило август. Во имя себя под нож вся страна. Воистину обкомовская психология.

21 марта. В 16.00 заседание Парламента. Было горько и увлекательно следить за перипетиями проигранной борьбы. Мне кажется, народ все же не понимает, что происходит. С исчезновением последних социальных начал надеяться ему будет не на что.

В институте перечитывал роман Чернобровкина, завтра буду писать отзыв.

25 марта. Состоялся ученый совет. Отчитывался за год. Сделано оказалось много. Представлен также Устав института. Первое обсуждение прошло довольно бурно. Очень хорош был Хват (Сережа Запорожец) в роли буфетчика. Как всегда, «выговаривался» В.П. Смирнов.

В тот же вечер уехал в Нижний на Горьковские чтения.

26 марта, пятница. Поселился в «России», где жил в юности, когда привозил выставку «Советская Россия». Те же номера с полуудобствами. Постепенно узнавал гостиницу по панно на лестнице. Ничего не изменилось. Утром ушел в гости к Симакину. Написал речь, которую и сказал вечером в театре.

НА ГОРЬКОВСКИХ ЧТЕНИЯХ

Есть удивительный смысл в утренней, с поезда, прогулке по городу. Здесь разворачиваются прекрасные и новые картины, узнаются и расшифровываются духовные и исторические приоритеты. Все внове. А каждое историческое место будоражит воображение и заставляет биться сердце. Козьма Минин, Владимир Ленин, Тарас Шевченко, Николай Добролюбов. Бывший город Горький – «под городом Горьким, где ясные зорьки…?» – великий Нижний Новгород.

Есть что-то неловкое, этически уклончивое в водружении новых памятников на старые, еще в царских вензелях пьедесталы, но есть что-то кощунственное и в переименовании городов, когда бы и во имя чего оно ни совершалось. Истинные ценности не требуют административных украшений. Но административные решения могут вызывать интеллектуальную и этическую сутолоку. К счастью, история обладает чувством эха. Она, как собака, выбирающаяся на берег из пруда, стряхивает со своей шкуры лишнюю воду. Но лучше не тревожить великих могил. Горький заслуживает города, но и древний Нижний заслуживает своей исторической величальной песни. Но я, собственно, о другом.

Есть несколько мнений, почему сегодня, когда каждому порой дело только до себя, такая большая группа ученых, деятелей культуры, общественных деятелей собралась здесь, в Нижнем, на Горьковских чтениях, посвященных 125-летию со дня рождения писателя. Одна из версий такова: последняя тризна, последнее прощание с тенью надутого государством классика соцреализма. Классика, который, кстати, никогда по этим законам, выдуманным не им, сам не писал. Потому что по законам пишут ремесленные, самоспровоцированные поделки, а литература – беззаконна.

Думаю, нас сдернуло со своих мест стремление сказать невеждам и литературно-политическим конъюнктурщикам, всей вдруг шарахнувшейся массе невдумчивого читателя и полузнающего школьного литературоведения громкое: осторожнее! Мы ведь имеем дело с мировым классиком, с гордостью нашего русского духа. Мы имеем дело с очень большим деревом, на котором были и ложные побеги, и сухие сучья.

Почему такая политическая сутолока возникла вокруг этого имени? Я не буду повествовать о вехах этой выдающейся жизни. В 34 года быть выдвинутым в академики – и не пройти благодаря личному вмешательству царя. Стать первым защитником рабочих людей, а они, кстати, есть у нас до сих пор – и спасти от смерти и истребления в революции одного из великих князей, о чем так увлекательно в своей книжке рассказала Нина Берберова. Он ведь первым заступился и за Шостаковича, о чем рассказало недавно опубликованное письмо Горького Сталину. Я держал в руках это письмо.

Но он, так любивший обманываться, иногда и обманывался. Однако обманулся ведь, исследуя нашу социалистическую действительность, и знаменитый Фейхтвангер. А у Фейхтвангера была возможность в любой момент уехать. Фейхтвангер в гостях! О, это нездоровое чувство близкой охотничьей мишени!

Прагматичный XX век разделил уже все: континенты, влияние на народы, национальные богатства, нефть и жвачку, атомное оружие и подлость. Не разделенной окончательно осталась лишь мировая литературная слава. Заметим это. Вот почему, и даже не в угоду новым значительным, появившимся в последнее время именам, а к выгоде прихлебателей и подпевал, отвоевывающих себе пространство для гнусного комментирования, подтачиваются и дискредитируются имена Шолохова и Горького. Но разве кто-либо, кроме политического деятеля, может снискать себе славу отрицанием? Слава такого рода остывает вместе с запахом свежих газет.

Оставим и писателю, и человеку право на ошибку.

Существует много версий о смерти Горького. Этот беспощадный наблюдатель жизни в быту тоже обладал лисьими повадками и, не будучи в состоянии действовать, умел выжидать. Эта версия через одного из крупнейших работников бывшего Агитпропа пришла ко мне от человека тоже из ЦК, но из отдела культуры, без мнения которого в области литературы не делалось ничего. Горький должен был выехать на конгресс деятелей культуры. И стало известно, что в этой немолодой голове созрел план прямым текстом доложить конгрессу, что же происходит на его, ставшей грузинской вотчиной, родине. А дальше – болезнь и смерть. Где здесь миф, где здесь правда? Но разве не укладывается этот апокриф в биографию?

В биографии Горького есть такой эпизод. В 1933 году он основал Литературный институт, позднее получивший его имя. Именно он, именно основал. Спорный вопрос: можно ли учить на писателя? Классику было виднее. Я это называю так: спрямить путь. Но под сенью имени Горького учились Твардовский, Симонов, Василий Белов, Виктор Астафьев, Чингиз Айтматов, Белла Ахмадулина, присутствующий здесь Семен Шуртаков и даже переменчивый Евгений Евтушенко. Институт – это удивительный комплекс зданий. Здесь родился Герцен, в вестибюле стоит бюст Горького, во флигеле жил Осип Мандельштам. Здесь умер Андрей Платонов, и отсюда забрали его сына. Дружат между собой успокоившиеся тени. А мы, живые, продолжаем свои завистливые разборки.

Недавно на семинаре, который я веду со своими студентами, мы разговорились о том, бывает ли литература не социальной, есть ли независимая литература и независимые писатели. И тут кто-то предложил разобрать классический пример, заново, применительно к нашему времени проанализировать роман "Мать". Мы все перечитали этот роман. И вот, уходя поздно вечером после обсуждения романа из института, видя толпу обнищавших женщин возле станции метро "Тверская" (бывшей "Горьковской"), стоящих и торгующих, чтобы на разнице добыть кроху денег, батонами, пивом и пакетами с молоком, глядя на нищету, в которую погружается привычный нам мир, я вспомнил снова о великом романе, о просыпающейся в понимании социальной справедливости Ниловне и подумал: не дай бог, чтобы этот роман снова стал актуальным!

* * *

После торжественной части начался концерт. Привычный, но от этого не менее прекрасный в своей содержательной части, особенно после насильственно внедряемой телевизионной попсы. Здесь были силы Нижегородской филармонии, Оперного театра и Академического театра драмы, в котором все и происходило. Почти забытый ныне классический репертуар – от алябьевского «Соловья» до народной «Дубинушки»: «Сама пойдет, сама пойдет…?» Но внимание все время раздваивалось. Над сценой висел молодой пышноусый портрет Алексея Максимовича. Я почему-то с трудом оторвал взгляд от этого очень знакомого и дорогого лица и все время думал: "Ну почему, как было встарь, не проходит этот концерт в Большом театре? Почему здесь нет ни сановного представителя министерства культуры, ни одного по-настоящему крупного писателя? Почему центральным демократическим властям совершенно наплевать на русского гения, вышедшего из нищеты этого народа и так много рассказавшего о нем? Но хорошо, что хоть есть земляки и региональные власти, которые оказываются и щедрее, и расчетливее, и умнее жаждущей только распоряжаться и не помнящей своего родства центральной власти.

28 марта. На открытии выставки «Горький и Новгород». Вечером уехал в Москву.

Все эти дни бушевал 9-й внеочередной съезд. Импичмент президенту был объявлен, но не прошел. Чудовищный, как и при избрании Ельцина спикером, счет. Не хватило около 50 голосов. Слава богу, что все так и осталось. Пока не гражданская война.

В Нижнем много сделал институтских дел.

29 марта, понедельник. В институте все амебно. В 16.00 рассказы Чернобровкина, который приехал из Киева. Он, как кошка, отыскивал лечебную травку.

Вечером "Последние" в Театре сатиры. Спектакль средний. Иван – Менглет – везде одинаков.

1 апреля, четверг. Весь день бился над визами для студентки в Германию. Отменили выездные визы в Москве, ожесточили визовую политику посольства. Раньше виза в ФРГ – 1–2 дня, теперь очередь в месяц.

Прочел воспоминания М. Кшессинской. Вот стоицизм к потерям и приобретениям. Она одинаково пишет и о единственной бархатной юбке, в которой она выехала на Кавказ в 1917-м из С.-Петербурга, и о своих пропавших изумрудах. Но какая страсть к великим князьям. Какое однообразие во вкусовых ощущениях лишь одного, генетически, видимо, довольно однообразного рода!

8 апреля. Ночь. Бессонница. Читаю Монтескье.

11 апреля, воскресенье. В субботу стирал в машине, занимался уборкой.

Дочитал так называемые "Воспоминания" Шелленберга. Интересен его взгляд на историю, на войну. Много общего. Оказалось, "забитость нашей страны шпионами" – сталинский миф. Уничижительная характеристика Власова.

Сегодня ездил на дачу. Посадил в теплице редиску и лук и на воздухе морковку.

Читал в "Независимой" статью о Евг.Харитонове. Интересно о евреях и времени.

14 апреля, среда. Продолжаю заниматься хозяйственными делами. Человек пустеет. Новая книга прекратилась.

Вечером был на "Фигаро" у Захарова: все тот же веселый бедлам. Места есть прелестные, но не относящиеся к Бомарше. Скучно. Публика какая-то посторонняя. Начавшаяся с энтузиазмом овация скоро гаснет. Много фейерверков, плясок, песен, оперных арий. Даже огромный монолог Фигаро искалечен.

15 апреля, четверг. Утвердили в общем Устав. Завтра переговоры об аренде гостиницы, одного крыла. Я боюсь. Уже один раз договорился до пожара у себя дома.

16 апреля, пятница. Начал переговоры о гостинице. Говорил с А.А. Долотцевым о процессе над ГКЧП. Все политизировалось, буржуазия захватила власть и теперь уж не отдаст. Вера только в одно: народу, попробовавшему социализма, по-другому перестроиться трудно.

18 апреля, воскресенье. Пасха. В субботу ездил на дачу – обернулся за один день. Редиска под пленкой уже поднялась.

В воскресенье ходил в Театр на Красной Пресне. В малом зале играли спектакль "Тапочки" по моей повести "Редкие месяцы на берегу". Пришла Вишневская. Это спектакль с одной актрисой. Мне показалось интересно – царство текста, хотя текст иногда кровоточит: пиджак снимается с вешалки – и уже мужской монолог. Крики чаек, губная гармошка. Девушка, фамилию не записал, закончила ГИТИС, все сделала сама. Играет по провинции.

Вечером передавали "Итоги". Запомнился кадр "Встреча Ельцина с интеллигенцией". Все те же расползающиеся по тусовкам лица. Потом А. Стреляный говорил Киселеву, что инакомыслящих пора душить.

21 апреля, среда. Был у зубного. Днем привезли из типографии мою новую книгу. Вечером демократическая демонстрация на Пушкинской. Мне совсем не хочется быть в толпе. Прошла передача по ТВ – «Другие берега». Несколько моих язвительных замечаний. Завтра выпускной вечер.

22 апреля, четверг. Весь день нервничал. Получил свои 20 тысяч в «Чаре», пришлось с перерывами довольно долго стоять в очереди.

В 15.00 состоялся выпускной акт. Было ТВ. Выпускникам передали по книге Хаберта. Представители Хаберта приехали на огромной, занявшей половину двора, автомашине. Началось все с небольшого концерта – Лена Алхимова и баритон из Большого Юрий Нечаев. Был полный зал. Наша студентка Алла Панова была с детьми – бегали по проходу.

Вечером позвонили из Союза – Хасбулатов встречается с интеллигенцией – это будет в 17.00, тогда же, когда и встреча у Стерлигова. Дело здесь не в чести и достоинстве, а в личном мужестве. Сознаю, что у Хасбулатова из меня сделают марионетку. Смущает одно: деньги-то мне дает правительство Гайдара. За спиной институт, где большой долг. Весь раздвоен, думаю, послушаюсь сердца. Ах, эта трусость, пришедшая из прошлого!

23 апреля, пятница. Дилемма решилась очень просто и естественно. Пятница прошла в разговорах и разных делах, и когда я спохватился, в Белый дом уже не успевал. Пишу об этом без натяжек, хотя еще раньше решил туда не ехать. На Остоженку тоже опоздал на 10 минут. Оказалось, что президент аннулировал аренду здания и встреча переносится в ЦДРИ. За эти 10 минут автобус с собравшимися уже ушел. Уехали с новым рейсом через час. В этот день проходила очередная демократическая манифестация, Москва заполнена испуганной милицией, и автобус тыкался безрезультатно в разные улицы. Поэтому сошли у Мясницкой и дальше добирались на метро.

Наконец-то я познакомился со своим родственником Г. Стерлиговым. Он, кстати, сказал очень энергичную и точную речь о времени, о его факторе Но общий смысл – в своей стране надо распоряжаться самим. Александр Викторович, как мне кажется, определяет свой имидж, но что у русского человека в душе – совсем неизвестно. Кожинов, с которым мы ждали автобуса, рассказывал, что именно Стерлигов расследовал дела больших "рыб", когда возглавлял московский ОБХС. Может быть, это подвижник и рыцарь? В целом русская интеллигенция произвела на меня довольно ничтожное впечатление: каждый чего-то хочет. Из знакомых: Рыбас, Майя Ганина, Крутов, Селиванова (она успела со встречи у Хасбулатова), Г. Корякина.

Для рассказа: две речи – Геринга и председателя Русской партии.

27 апреля. В субботу уехал в Обнинск. Много думал над рассказом. Кроме двух, моего возраста, мужчин, бывших друзей, вдруг на этой же лестничной клетке появилась женщина: крупная, статная, с отдышкой. Это уже какой-то диалог на троих.

В воскресенье прошел референдум. Приехал из Рязани Саша: там давали по 1,2 кг сливочного масла за появление на избирательных участках. Постепенно власть, в значении этих актов, отплывает от меня все дальше.

С субботы на воскресенье умерла Таня Хлопленкина. Вот они, усилия, натянутые как тетива.

29 апреля, четверг. В институте состоялся концерт замечательной певицы Г. Чернобы. Был А. Мальгин. Говорили о телевидении. «Комсомолка» сделала со мной интервью.

4 мая, вторник. Еще и еще раз убеждаюсь, что надо записывать ежедневно. 30-го, в пятницу, вечером уехал на дачу. В.С. с Сашей – утром, я вместе с Валей и С.П. на машине. Вечером 1-го по ТВ страшные пленки событий 1 мая. Естественно, ни правительству, ни телевидению не верю. Перед глазами лица и отдельные фигуры. Рыдающая пожилая женщина; адмирал, что-то втолковывающий супостату; омоновец, вернувшийся, чтобы ударить еще раз кого-то дубинкой. Народ, который стал жить так плохо, как никогда, попытался что-то продемонстрировать. Майская демонстрация с палками и дубинка. Мое-то мнение: народ после социализма может жить только при социализме. Императив еще и в том, что вышли люди из-за унижения. Униженное государство, униженная раздетая история и униженный народ. Черт с ними, мне даже и на президента наплевать, но еще никогда Россией не управлял такой некомпетентный и безнравственный человек. Вот с чем не могу смириться.