Текст книги "Пленная Воля"

Автор книги: Сергей Рафалович

 
Ты просишь свободы, рабыня?
Ты шутишь, Лигея. Ты зла…
В стране, где безбрежна пустыня,
Ты прежде царицей была;
 
 
Казнила рабов малодушных,
В крови утоляя свой гнев;
Красавцев ласкала послушных,
Ласкала трепещущих дев;
 
 
Желанью не знала предела,
Ни прихоти дерзкой границ,
И все, на кого ты глядела,
Сраженные падали ниц
 
 
И ждали, покорные, ночи,
Склоняясь к открытым гробам…
Как солнце, слепила ты очи,
Но… очи слепила рабам.
 
 
Ты просишь свободы, Лигея?
Как будто свобода не там,
Где враг, о победе жалея,
К твоим преклонился стопам.
 
 
Где даже просить не дерзает
О том, что потребовать мог,
И только в пыли лобызает
– Не ноги, – следы твоих ног.
 
 
Ты можешь свободным ответом
Презреть иль принять его страсть.
Скажи: неужели не в этом
Свобода, и сила, и власть?
 
 
Смирися и гордо, и смело:
Лишь плотью владеют цари,
Ты – сердцем моим овладела:
Рабыня, приди и цари.
 

 
Ночь длинна – как длинен день.
Все, что жаждало, что было
Шумно-суетно, застыло
Непроглядное, как тень.
 
 
Мглу тревогой омрачая,
Мысль мерцает, трепеща;
Так горит, зарю встречая,
Непогасшая свеча.
 
 
В бездне сна – покой забвенья,
Отдых всем в оковах тьмы…
Для свободных нет тюрьмы,
Нет для них успокоенья.
 
 
В мыслях вечность, в мыслях – мы.
Цепи сна для всей природы…
Для свободы нет тюрьмы,
Духу рабства – нет свободы.
 

 
Прошлой ночью у реки,
Притаясь за ивой,
Там, где дремлют челноки
На волне игривой,
 
 
Я подслушал голосов
Шепот еле внятный,
Я запомнил нежных слов
Говор непонятный;
 
 
И весь мир кругом со мной
Затаив дыханье
Принимал в тиши ночной
Странное признанье…
 
 
Если хочешь, у реки,
Перед грустной ивой,
Там, где дремлют челноки
На волне игривой,
 
 
Повторю я пред тобой
Шепот речи нежной…
Будет мне внимать прибой
На траве прибрежной;
 
 
Будет мне весь мир внимать,
Будет сердце биться…
Поспешим… Давно уж мать
Ищет и бранится.
 
 
Что нас ждет, я знаю сам…
Грозно смотрят свечи…
Попадет, ужотка, нам
За чужие речи…
 

 
Верна царю обширность дальних стран,
Но за стеной дворца таится смута.
Тарквиний – горд… И гордый пал тиран…
Ликует Рим и славит доблесть Брута:
 
 
«Хвала, хвала! Он мудр и справедлив,
Насилья враг и царственных пристрастий».
И честный Брут, сынов своих казнив,
В струях свободы долил чашу власти…
 
 
И вновь, как встарь, свершенья судьбы ждут…
Восторг и гнев слилися в гимн нестройный;
И снова друг и враг тирана – Брут,
Не прежний Брут, но прежнего достойный.
 
 
Изгнанья нет. Есть смерть… Блеснул кинжал…
Что было раз, то снова совершится…
Тарквиний мертв… Великий Цезарь пал…
Ликует Рим… Но власти ждет убийца.
 
 
Ей верен был низверженный тиран,
За ней спешат защитники народа…
А там, где нет ни подвигов, ни ран,
Женой отверженной скрывается свобода.
 

 
Сегодня вечер тих и нежен,
В душе тревога улеглась;
И если мир, как дух, безбрежен,
То с ним теперь душа слилась.
 
 
Полна трепещущих созвучий,
Пространств не ведает она.
Ей внемлют с ласкою певучей
И даль, и высь, и тишина.
 
 
Исчезли видимые грани,
Светлеет чувств невидный путь…
Тебе на поле чуждой брани
Я ближе, чем когда-нибудь.
 
 
Судьбы таинственных свершений
Прозреть сознаньем не могу,
Но силой внутренних сближений
Тебя, быть может, берегу.
 
 
И не мечом в разгаре битвы
Тебя спасу, как мужа муж,
А чудом благостным молитвы
В слиянье двух созвучных душ.
 

 
Друзья! Оставим перепевы
Другими сложенных молитв;
Внимают нам иные девы,
Иной посев ждет новых жнитв.
 
 
Всю прелесть счастья и печали,
Всю негу страстную земли,
До нас воспели и объяли,
И к тайне новой подошли.
 
 
Но, прежней чуждая надежде,
Она не вдаль, а вглубь ушла;
И песня в праздничной одежде
Сойти к ней в бездну не могла.
 
 
Должна быть наша песнь иная:
Таинственна, как мрак и мгла,
Тиха, как тишина ночная,
Тревожна, смутна, тяжела.
 
 
Мы слов иные сочетанья,
Слова иные создадим;
И тайны новой очертанья
В прозренье чутком проследим.
 
 
Мы не чуждаться жизни будем,
Дверей ревниво не запрем,
Но то, что спит в душе, пробудим,
И с новым старое сольем.
 
 
Не от былого ждать ответа…
Но вот, по разным сторонам
Лучи тревожные рассвета
Сквозь мглу блеснут навстречу нам…
 

 
О чем мечтаешь ты, дитя?
В природе нет мечты напрасной,
И ложь, коль лжешь ты не шутя,
Бывает радостно прекрасной.
 
 
Мечта – венчанья светлый пир,
Союз желаний и усилий.
Мечтою Бога создан мир,
В мечте любовь мы сотворили.
 
 
Творит лишь тот, кто, мощный, лжет,
Познав, что воплощенья лживы.
Кто рабски правду стережет —
Скопец бессильный и злобивый.
 
 
Не все то истинно, что есть,
Не все несбыточно, что ложно;
И души смутно помнят весть,
Что невозможное возможно.
 

 
Я ночь с тобой провел, не засыпая;
Друг в друге вечное познали мы, любя;
В себя вместить хотелось мне тебя
И воля чуждая, могучая, слепая,
 
 
Во мгле таинственной бессильно утопая,
Меня влекла – в тебе вместить себя.
Мысль брезжила, как день, твердыню мглы дробя
И грань миров во мгле переступая.
 
 
И я ушел, тоски не в силах превозмочь…
В предчувствии зари уже томилась ночь:
Огонь в твоем окне уже был чужд привета…
 
 
Так, одинокая, в часовне, где заглох
Пред чуждым образом души мятежной вздох,
Лампада теплится в предчувствии Рассвета.
 

 
Не верь словам разумным,
Тому, кто мудр, – не верь!
Обманом многодумным
Я искушен теперь.
 
 
Ведут к единой цели
Различные пути,
Но что обресть хотели,
Страшимся мы найти,
 
 
Меж тайностью желаний
И явностью речей
Воздвигнув в сердце грани
Для смелости своей.
 
 
Коль в мудрости – отрада,
То стыд ей не к лицу,
И совести не надо,
Ни правды мудрецу;
 
 
Но в смене настроений
– Как стих сменяет стих —
Тот мудр, кто откровенней
Оправдывает их,
 
 
И чтит лишь, что желанно,
– То песни, то ножи —
К тому, что не обманно,
Идя дорогой лжи.
 

 
Кто стучится в двери? Ты ли?
Ты, кого я страстно жду?
На устах слова застыли…
Сердце бьется… Я иду…
 
 
Двери настежь я раскину,
Растворю все тайники
И, согнув покорно спину,
До твоей склонюсь руки.
 
 
Ждал я долго. Стали речи
Чужды будничным словам,
И готовое для встречи
Сердце я тебе отдам.
 
 
Из него изгнал я ныне
Все враждебное мечте:
Заказал я вход гордыне
И тщеславной суете,
 
 
Ревность выгнал за ворота,
Ложь я выбросил в окно
И холодного расчета
Раздавил змею давно.
 
 
Храм любви – любви достоин…
Прислонясь к стене плечом,
Я на страже, точно воин,
Охраняю вход мечом…
 
 
Приходи, моя царица…
Двери настежь… Боже мой!
Кто с тобою? Кто теснится
Вкруг тебя и за тобой?
 
 
Я за меч хватаюсь снова…
Я дрожу… Ты не одна…
Светом робким дня былого
Освещается стена…
 
 
Слышу шепот, вижу тени
И с тревогой узнаю
Лики бледные сомнений,
Ревность прошлую мою.
 
 
Зависть, гордость… Злая стая
Вьется, ползает у ног…
Я борюсь, изнемогая,
Я тесню их за порог…
 
 
Дверь захлопнул… И за нею
Ты ко мне стучишься вновь…
Я открыть тебе не смею,
О любимая любовь…
 
 
Храм любви – любви достоин,
Но любви не будет в нем…
Вновь на страже я, как воин,
Охраняю вход мечом…
 

 
Я на вас глядел украдкой,
Чем-то радостно смущен,
Точно тайною разгадкой
Тайны мрак был освещен.
 
 
Точно понял я, не зная,
Отчего любовь прошла,
Что давно мечта иная
В сердце нежно расцвела;
 
 
Что под снегом безучастья,
Иль в тревоге первых гроз,
Новый отпрыск жаждал счастья
На кусте увядших роз;
 
 
Что надеждою томимо,
Сердце ждет, как в первый раз.
И когда прошли вы мимо,
Может быть, любил я вас.
 

 
Мы встретились рано,
Едва лишь заря
Ночного тумана
Рассекла моря,
 
 
Едва лишь в сторожке
Фонарик потух,
В саду на дорожке
Распелся петух,
 
 
И в сладкой истоме
Опомнившись вдруг,
В хлеву на соломе
Проснулся пастух.
 
 
Я нес с собой ночи
Уют и тепло,
И сонные очи
Слепило и жгло;
 
 
И втайне послушный
Обманчивой мгле,
Твой взгляд равнодушный
Скользил по земле.
 
 
Ничто в миг досуга
Не сблизило нас;
Лишь души друг друга
Признали тотчас;
 
 
В коротком сближенье,
– Призыв и порыв, —
Слились на мгновенье,
Друг друга вместив…
 
 
Миг встречи был краток,
Но вечно живой
В душе отпечаток
Хранится другой,
 
 
Хранится годами,
И встречу с тобой
Забыл я очами,
Но помню душой.
 

 
Две правды: ваша и моя;
Две мысли… Два хотенья…
Безбрежен мир. Скорбя, любя,
Мы жаждем совершенья.
 
 
Куда мой путь? Откуда ваш?
Вы веселы? Я стражду?
Иль весел я? Из разных чаш
Мы утоляем жажду.
 
 
И столько может быть дорог,
И столько есть стремлений…
Мечтать о встрече кто бы мог
В дерзанье сновидений?
 
 
И кто бы мог сказать во мгле,
Где каждого хоронят,
Что он не вовсе чужд земле,
А кем-то в мире понят?..
 
 
Не слить желаний, ни путей
Ни с правдою другую…
Но отказаться от своей?
Но полюбить чужую?
 

 
Прошлой ночью буря выла
И ломилася в окно.
Ты тихонько дверь открыла;
Ты ушла: и мне смешно.
 
 
Буря гордая врывалась
В дверь, раскрытую тобой.
Ты бежала, ты скрывалась
Малодушною рабой.
 
 
Точно я чужою волей
Покоренный, уступлю,
Иль постыдною неволей
Ту смирю, кого люблю.
 
 
Жалок мне обман блудливый,
Ужас бледного лица.
Ты и буря – обе лживы,
Обе лживы до конца.
 

 
Я замкнулся своевольно,
Руки стиснул, сжал уста…
Неспокойно… грустно… больно…
Больно… Только боль не та…
 
 
За стеной простор свободы,
Солнце в выси голубой…
Что мне в том? Земля и воды —
Все наполнено тобой.
 
 
Безграничен мир иль тесен —
Что мне в сладости речей,
Если отзвук моих песен
Не звучит в душе твоей?
 
 
Если там, где нет преграды,
Где простор и ширь степей,
От тебя я жду награды,
Жалкий раб любви своей?
 
 
Что мне солнце, степь и воды,
И речей живая нить?..
Я лишил себя свободы,
Чтоб свободу сохранить.
 

 
Тускло и уныло
Все кругом цвело,
Мало счастья было,
Да и то прошло.
 
 
Солнце не светило,
Только жгло твой путь;
Там, где ты ходила,
Не на что взглянуть.
 
 
Скорбны, жалки, серы
Были все, как ты.
Не хватало веры
Для живой мечты;
 
 
Злобы не хватало
До конца презреть.
Боже! как устала
Ты о всех жалеть.
 
 
Как улыбку счастья
Жаждала от них
Вместо слов участья,
Вместо слез чужих…
 
 
Шепот слов унылый,
Ропот тихих слез
Ветер до могилы,
Может быть, донес;
 
 
И над нею ветлы
Скорбно шелестят…
Но я понял: светлый
Нужен ей наряд;
 
 
Нужен ландыш гибкий,
На заре – туман,
И моей улыбки
Горестный обман.
 

 
Мои слова звучат, как заклинанья,
И мне страшна таинственная речь;
В надеждах я слежу воспоминанья,
И негу помню я грядущих встреч.
 
 
Сегодня ты, вчера была другая;
Вчера она, а завтра будешь ты.
Любовь цветет, цветет не отцветая:
Но в жизни нет бессмертья для мечты.
 
 
В других меня любила ты, я верю.
В других тебя я снова полюблю;
И каждый день на Тайную Вечерю
Приводим мы, скорбя, любовь свою.
 

 
День догорает. Сбегаются тени;
Сумрак унылый сгустился в душе,
С жалобой тихою ветер осенний
Грусть, точно листья, разнес по земле.
 
 
В комнате тихо, темно и тоскливо;
Свечи мерцают с тревогой глухой;
Замерли речи. Мы ждем молчаливо…
Знаешь ли ты, чего ждем мы с тобой?
 
 
С нашей весной мы простились когда-то,
Прожили лето свое как могли;
Может быть, оба мы жаждем возврата
Прежних желаний и старой любви?
 
 
Нового счастья уж нам не дождаться;
Страсти угасшей рассеявши прах,
Нам бы теперь не сойтись, а прощаться
С грустной улыбкой на бледных устах…
 
 
Ветер осенний вздыхает уныло,
С жалобой скорбной стучится в окно…
Хочется плакать… О том ли, что было?
Или о том, чему быть не дано?
 

 
Слов забытых дальний ропот;
Ветра плач в трубе.
Сердца стук. Тревожный шепот
Мыслей о тебе.
 
 
За стеною дождь, как полог
Спущенный, затих.
Каждый миг как вечность долог,
И как вечность тих.
 
 
Смолкло давнее признанье.
Ветер смолк в трубе.
Ночь безмолвна… Но молчанье
Тоже о тебе.
 

 
Сумрак обычный… Обычные свечи
Тускло горят на знакомом столе,
Вскользь говорятся обычные речи…
Мраморный гений белеет во мгле.
 
 
Изредка с треском огонь разгорится;
Чашки пустые слегка зазвенят;
Старых портретов неясные лица
Как-то загадочно-хмуро глядят.
 
 
«Новый роман… вы читали?» – В чем дело?
– Скорбная повесть несчастной любви.
– Ревность, обманы и ложь? надоело…
– Что ж, если жизнь такова? – Не живи…
 
 
Или живи по-иному… – Пустое:
Кто по-иному сумеет прожить?
– Можно пытаться… – И мучиться вдвое?
– Разум… – А разум научит любить?
 
 
– Лгать я не стал бы… – Любить без обмана
Только немногим, я верю, дано:
Я бы решилась на ложь… – Для романа?
– Поздно: роман мой написан давно…
 
 
…Сонные свечи мигают устало,
Нежных признаний давно уж не ждут…
Время обычной разлуки настало…
Завтра опять мы увидимся тут…
 

 
Ветхая изгородь; сад полудикий;
Грядки травою убогой покрытые;
Цепи безмолвной, как мгла повилики;
Годы ушедшие, думы забытые.
 
 
Стены кривые как будто устали;
Крыша дождями и ветром придавлена…
Разве не здесь мы когда-то мечтали?
Разве не здесь наша юность оставлена?
 
 
Были мы счастливы: много иль мало?
Счастья без устали мы дожидаемся…
Больно не то, что былого не стало,
Больно, что в нем даже мы не нуждаемся.
 

 
Молчалива, бледнолица,
Как цветок лесной чиста,
И смиренна, как черница,
Герцогиня дель Читта.
 
 
В церковь ходит в воскресенье,
Скромно голову склоня;
Шепчет бедным: о спасенье
Помолитесь за меня.
 
 
Полуотрок, полувоин,
Паж, любовь тая в груди,
Убежден, что недостоин
Даже шлейф ее нести.
 
 
Смертью ранней искупая
Страсть, как тяжкую вину,
Граф-сосед, грехи считая,
Удалился на войну.
 
 
Искушенье душу точит;
И в молитве, может быть,
Исповедник тщетно хочет
Мысли грешные забыть,
 
 
Шепчет страстно: «Боже, Боже!
Ведь любовь моя чиста!..»
– А жену на брачном ложе
Обнял герцог дель Читта.
 

 
Карты, женщины, и войны,
И победы тут и там;
Мадригалы непристойны,
Сладострастны речи дам.
 
 
Вьются кудри, блещут взоры,
И на красных каблуках
Позолоченные шпоры
Что-то шепчут впопыхах.
 
 
Пышно убраны салоны,
А тела обнажены;
Для любовников все жены,
Лишь для мужа нет жены.
 
 
Счастье жаждет перемены
Быстротечно, как вода;
И в изменах нет измены,
И былому нет следа…
 
 
А любовию безмерной
Осчастливлены на час,
Угасают в страсти верной
Аиссе и Леспинасс.
 

 
Сжег Степан-пропойца хату,
Отомстил, хмельной, врагу;
Уж давно твердил он брату:
Подожгу, да подожгу.
 
 
Все сгорело: скарб убогий,
Скот, на мужике кафтан;
И в дыму среди дороги
Ликовал хмельной Степан.
 
 
«Нет, сосед, ты мне не жалок!
Это дело неспроста:
Ты ссудил мне сотню палок,
Отплатил я, на-ко-ста.
 
 
Может, по миру, как нищий,
Ты с сумою побредешь?
Что ж? Моей отведать пищи
Не зайдешь ли, кум? Зайдешь…
 
 
Не поклонишься ли в ножки:
«Корку хлеба дай. Не тронь…»
– Писк в огне раздался кошки:
И Степан полез в огонь.
 

 
Белый мрамор в темной нише
Бесприветен, недвижим;
Тишина вкруг камня тише,
Ночь светлеет перед ним.
 
 
Мглы покровы сбросив смело,
Обнажил он с торжеством
Красоту земного тела
В совершенстве неземном.
 
 
Кто-то смертными руками
Мрамор девственный согрел
И бессмертными чертами
В нем мечту запечатлел.
 
 
И томится образ вечный
В гнете мраморных оков
Для людей – нечеловечный,
Не небесный – для богов.
 

Из сборника «SPECULUMANIMAE» (С.-Петербург, 1911)

 
В нас кровь одна. В одной утробе
Созрели тайно два зерна.
Мы не уснем в едином гробе,
Но в нас двоих душа одна.
 
 
Не слиться нам. Тела раздельны,
И я – не ты, и ты – не я,
Но нас роднит призыв бесцельный
И беспричинный бытия.
 
 
И бескорыстен, и бесплоден,
И неразрывен наш союз,
Нерасторжимостью свободен
И крепок властью тайных уз.
 
 
И чем мы дальше друг от друга
В заботах тягостного дня,
Тем совершенней облик круга,
С тобой связавшего меня,
 
 
Тем замыкается теснее
Безбрежной вечности кольцо,
И в нас двоих лишь нам виднее
Миров единое лицо…
 
 
Верна призванию земному
И власти тайны неземной,
Любя, отдашься ты другому
И будешь страстною женой.
 
 
Былые миги продолжая
Чудесной жертвой матерей,
Навек родная и чужая,
Родив, полюбишь ты детей.
 
 
И в час тревоги иль досуга,
Покорна благостной судьбе,
Среди толпы найдешь ты друга
С душою, близкою тебе.
 
 
Верна семье, верна чужому,
Узнаешь, что кому отдать…
Лишь для меня, но по-иному,
Ты будешь друг, жена и мать.
 
 
Лишь для меня, не тратя силы
И не меняясь в смене дней,
От колыбели до могилы
Сестрой останешься моей…
 
 
Не жаждем мы ни прав, ни дара,
И каждый светится в другом
Не ярким пламенем пожара,
А негасимым огоньком.
 

 
В кожаном кресле усевшись покойно,
Бабушка вяжет чулок.
Мысли, как тучи, толпою нестройной
Тихо плывут на восток,
 
 
К годам минувшим, где солнце всходило,
К годам, где солнце взошло.
Там, вдалеке, зеленеет могила,
Воды блестят, как стекло.
 
 
Путь многолетний прошедшие рядом
Спутники, муж и жена,
Там, обменявшись тоскующим взглядом,
Выпили оба до дна
 
 
Жизни согласной душистый напиток,
Горькое зелье разлук.
Счастья былого исписанный свиток
Выпал из старческих рук.
 
 
Все и пришло, и ушло в свое время,
Жажду души утолив;
Страстных желаний тяжелое бремя
Смыли прилив и отлив.
 
 
Было так близко от них до могилы,
Ровен и гладок был путь, —
Глаз пригляделся, примерились силы,
Явность рассеяла жуть.
 
 
Нежно и мирно прощанье свершилось;
Память тиха и нежна.
Тихо баюкает все, что любилось,
Нежно грустит тишина…
 
 
Долгие годы прожив одиноко
В сонме детей и внучат,
Знает вдова, что стремнины потока
Юных от старых умчат;
 
 
Знает, что все увядает, что спеет,
Снов, как цветов, не вернуть;
Знает, что слабая старость сумеет
С кресла в могилу шагнуть…
 
 
В белом чепце над кудрями седыми,
С добрым и грустным лицом,
Бабушка жизнь доживает с живыми,
В прошлом живет с мертвецом.
 

 
Над свежей могилой в раздумье немом
Склонилась она и застыла.
Безмолвно, пустынно и тихо кругом,
Тиха и безмолвна могила.
 
 
И тихо, должно быть, под рыхлой землей,
Покорной привычным обрядам,
Где мертвый ребенок с умершей мечтой
Навек успокоились рядом.
 
 
Пусть нет им возврата, пусть нет им следа,
Пусть с прошлым грядущее схоже:
Лишь то, чего жизнь не вернет никогда,
И жизни, и счастья дороже.
 
 
Могильной плитой ограничен простор,
Бессильные руки повисли,
Угасшие взгляды гасят ее взор,
И мертвыми скованы мысли.
 
 
Под черной вуалью не видно лица, —
Над гробом ей жизни не видно.
Одно лишь страшит ее: жить без конца,
Одна только смерть ей завидна.
 
 
Глядит и не видит, и спит наяву,
К призывам живущих глухая.
И кто б ни сказал ей: «Тобой я живу»,
Ответила б: «С ним умерла я».
 

 
Старая, добрая, тихо-ворчливая,
Голову клонит, не выпрямит плеч,
Стонет, кряхтит, – не уступит, ревнивая,
Права трудиться, журить и беречь.
 
 
Щеки и лоб все изрыты морщинами:
Ночи бессонные, черные дни; —
Чуждой тревогой, чужими кручинами
Верное сердце томили они.
 
 
Вспомнит ли прошлое – дети любимые,
Дети чужие глядят на нее,
Плачут, смеются, болеют родимые,
Шепчут про горе иль счастье свое.
 
 
Им отдала она дни беззаботные
Только однажды цветущей весны,
Жизни безропотной годы бессчетные,
Женскую ласку и девичьи сны.
 
 
Им отдала бы и старость недужную,
Угол насиженный в доме чужом,
Жизнь для живых и умерших ненужную,
Больше чем жизнь свою – мысль о былом.
 
 
Ходит – плетется, привычками связана,
– Руки ласкают и губы ворчат, —
Точно хранить и поныне обязана
Бабушка дочку иль малых внучат.
 

 
В белой косынке, в переднике белом,
С нежностью скорбною в светлых очах,
Зовам телесности чуждая телом,
Тихо врачует страдающий прах.
 
 
Счастья земного лучи и напевы
Стойкое сердце не могут увлечь.
Пусть, соблазняясь, терзаются девы, —
То, что не ценно, не трудно сберечь.
 
 
Все, что случайно даровано было,
С чем беспричинно связал ее рок,
Вырвала с корнем – и руки раскрыла,
В бездну свергая увядший цветок.
 
 
Светлой тропою незримой свободы
Молча идет, не сбиваясь с пути,
Там, где бесцельно теснятся народы,
Там, где владыки не в силах пройти.
 
 
Жизнь отдала она горю чужому,
Чуждым страданиям жаждет помочь.
Бледная, белая, светит больному
Точно звезда, прояснившая ночь.
 

 
Телом огромным движений не делая,
Точно по суше плывет,
Медленно движется баба дебелая,
Выпятив грудь и живот.
 
 
Щеки отвисли мешками мясистыми,
Нос – как изогнутый нож.
Щурится глаз под бровями пушистыми,
Стан на колоду похож.
 
 
Вся, как икона, камнями увешана;
В бархате вся и шелках;
Властью хмельна, на почете помешана,
Любит лишь зависть и страх.
 
 
Сладко ей женщин унизить нарядами,
Блеском камней ослепить;
Гордым презрением, дерзкими взглядами
Встречных, как челядь, дарить.
 
 
Важно идет она улицей людною:
«Эй, расступайся, народ!»
Горе тому, кто мечтой безрассудною
Пьян, без поклона пройдет;
 
 
Честь ей и место: пусть каждый сторонится…
Если ж прохожий знатней,
Съежится барыня, низко поклонится,
Точно он властен над ней.
 

 
Она восседает на кресле точеном,
К подножью ступени ведут;
Стоят по ступеням пажи; перед троном
Сановники знатные ждут.
 
 
Рассеянным взглядом дарит их царица,
Встречает небрежным кивком.
Придворных притворно-умильные лица,
Склоняясь, проходят гуськом.
 
 
Со шляпами руки в поклоне застыли,
Привычная гнется спина;
И пудры вельможной, и солнечной пыли
Высокая зала полна.
 
 
Топорщится-блещет шитье золотое,
Звезда на груди – как фонарь.
Но знатная челядь – лишь стадо людское,
А стадо – безликая тварь.
 
 
И выпрямив стройную, нежную шею,
Головку откинув, – она
С досадою шепчет: «Я властью своею
В неволю рабам отдана;
 
 
Царить над рабами царя недостойно,
Царить над царями хочу».
И тонкую руку подъемлет спокойно,
Без слов разгоняя толпу;
 
 
И тихо идет по пустынным чертогам
В венце золотистых лучей,
И грезит, забывшись, что встретилась с Богом, —
И Бог преклонился пред ней.