Текст книги "Всем застрявшим в лифте"

Автор книги: Сергей Кобах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

ВО ДВОРЕ

Во дворе лежит здоровое бетонное кольцо. В него насыпана земля и посажены цветы. Клумба такая.

Во дворе наводится порядок, субботник по-нашему. Согласно наряду, необходимо передвинуть эту многотонную клумбу на другой конец дворовой площади.

Во дворе для этой цели разворачивается и встает на исходную бульдозер.

Во двор за пять минут до прихода бульдозера пришел кот. Пришел, залез на клумбу, флорист хренов, ходит, цветочки нюхает, чихает.

Во дворе люди расступаются, давая дорогу тяжелому бульдозеру.

Во дворе на клумбе глухой кот пристраивается покакать прямо среди разноцветия. Бульдозер упирается отвалом в бетонный бок клумбы, с усилием срывает ее с места и со страшным скрежетом толкает в указанном направлении.

Во дворе на клумбе кот, уже начавший процесс, недовольно оборачивается и в ужасе видит страшное, огромное нечто, смрадно пердящее и закрывающее все небо.

Эпилог

Во дворе на клумбе едет кот, стоящий как-то очень неустойчиво на трех лапах, вывернув на 180 градусов шею, с ужасом с глазах смотрящий на бульдозер, истошно что-то орущий со страху, но при этом не перестающий какать.

Мораль. От автора.

Иногда наши желания оказываются сильнее наших страхов.

КРАТЕНЬКО. ДЕТСКОЕ

Пришел в поликлинику детскую с дитем и женою. Мелкого перед первоначальной инсталляцией в детский сад треба дохторам показать и зачем-то родителям флюорографию сделать. Это я к тому, почему мы всей семьей.

Сидим в очереди на скамеечке, глазеем. Вокруг мамы, папы, детишки кашляющие и чихающие. Но мы-то здоровые, блин… Пока…

Коридор тесный, скамейки по обеим стенам. Посередине стоит мальчик, лет четырех. Красивый костюмчик, рубашечка белая, туфельки. Только бабочки и скрипки не хватает… Вежливый такой не по годам, ко всем на Вы обращается.

Вот только чихает постоянно и по-детски рот не прикрывает, чтобы, значит, вычихиваемые микробы между пальцев застревали и дальше не летели.

Но мы-то здоровые, на кой на нас чихать?!

– Мальчик, – вкрадчиво так начинаю, – а чихай-ка ты в другую сторону.

– Хорошо, дяденька, извините.

Вот же, думаю, какая нынче молодежь воспитанная, не то что предыдущее поколение.

Мальчик поворачивается и чихает на противоположный ряд сидящих. Тетка оттуда вопит:

– В другую сторону чихай!

– Хорошо, тетенька, простите.

Мальчонка опять поворачивается «в другую сторону», то есть к нам, и чихает.

Я еще более вкрадчиво:

– Мальчих, ну чихай ты в другую сторону!

– Хорошо, дяденька.

Поворачивается и… чихает.

Тетка:

– В другую сторону чихай!!!

Мальчик оглядел нас грустными глазами и на весь коридор голосом обиженного Шуфутинского рявкнул:

– Да пошли вы все! – А потом еще добавил: – Тетеньки и дяденьки…

А все-таки поколение исчо то растет…

ГОША & ДУСЯ…

– Серега, ты не поверишь! – начал утро мой знакомый. – Моя дихлофосина (это он жену так ласково зовет) чуть не окочурилась! Не, ты представляешь!? – он дергал меня за рукав, а в глазах светилась какая-то детская радость пополам с удивлением.

Не, я его понимаю, тут есть чему удивляться. Его «Дихлофосина» объема и здоровья такого, что случись атомная война, то на нее только и надежда. И вспашет, и родит новое поколение, и врагов при надобности разгонит. И отымеет. А уж про коня и горящую избу – тут и говорить смешно. А тут нате, чуть не окочурилась!

Помню, как-то раз она пришла к Гоше в гараж, типа подозрения свои проверить на предмет принятия Гошей в гараже водочки. А Гоша хоть и грешил изредка, но в этот день криминала не было. Пока не пришла Дуся.

Ничего не подозревая, Гожа лежал под «уазиком», поставленным на козелки, и, тихо позвякивая ключами, чевой-то там подкручивал и мурлыкал незатейливый блатнячок.

Дуся, подобно песцу, подкралась незаметно.

«Вот ведь сучонок какой! – мелькнула мыслишка в Дусиной голове, покрытой кудряшками. – Пьет под машиной, сцобако, и думает никто не догадаецца!»

Тихий звон ключей из-под машины нарисовал в Дусиной голове образ звенящей рюмки. Дуся долго думать была не приучена с детства, потому как нечем было, и, убедившись, что благоверный пьет втихаря под машиной, она слегонца врезала ему своей ножкой по его сапогу, торчащему из-под машины.

Видели, сани с бобслеистами проносятся мимо видеокамер с безумной скоростью?

В гараже видеокамер не было, но Гоша показался из-под машины столь же стремительно. Потому как намедни, подглядев в каком-то импортном кине, как ихние механики заезжают под машины на специальных досках на колесиках, он сконструировал себе такую же. Еще и подшипники солидолом смазал, дурень, чтобы лучше крутились. Вот они и закрутились.

Как бобслеист на финише, Гоша вылетел из-под «уазика» с такой скоростью, что еще продолжал ключом что-то ритмично подкручивать в воздухе, а на лице блуждала романтичная улыбка. Так с этой улыбкой он всем и запомнился, потому как в следующий момент он до половины забился под верстак и там застрял.

Как его вынимала Дуся и как извинялась, не знает никто, но как она его несла через всю автобазу на руках, будто новорожденного из роддома, видели все. Даже слепой сторож Фахим прозрел ради такого случая.

И вот эта самая Дуся чуть не окочурилась? Не верю!

– Серега! – Гоше не терпелось излить душу. – Я недавно еду в гараж, тут смотрю, из кузова переднего грузовика выпадает что-то. Что это, хрен его знает, не было времени рассматривать, думаю, возьму, потом разберусь. Выскочили с пассажиром, кое-как затолкали в машину, тяжеленная зараза оказалась, и прямиком в гараж, халяву, так сказать, осматривать.

В гараже выяснилось, что это водоочиститель. Ну знаешь, такой, воду очищать. Только немного побольше… Его, по-видимому, на нашу городскую водоочистительную станцию везли. В общем, штука промышленного масштаба.

– И тут, – Гоша понизил голос, – у меня созрела мыслишка. Дай, думаю, я его дома поставлю. И Дусе приятно, и всю жизнь с чистой водой.

От пришедшей правильной мысли у меня аж в горле запершило. Позвал корешей, выпили немного за мою светлую голову и в сумерках потащили мы с друганом это сооружение домой.

Притащили на этаж, а оно в дверь не лезет. Не, ну представь – двухметровая труба, диаметром около метра, а по бокам какие-то трубочки прикручены, вентили, задвижки. Я чо хотел, думаю домой притащу и там, в спокойной обстановке, разберусь, что куда втыкать-подключать.

Короче, кряхтя и матерясь, каким-то макаром затащили мы это чудовище в прихожку. Поставили вертикально и сели отдышаться. А оно стоит, как робот какой-то, руки-трубочки в разные стороны, ножки-задвижки. И главное – верх так загнут, что ейное жерло прямо тебе в рожу смотрит. А из него холодом веет и грядущими пилюлями от Дусеньки. При мысли о Дусе мне вдруг так страшно стало, что мы с корешем еще по одной выпили и дальше не помню.

Потом кореш рассказал. Попрощались, грит, мы с тобою. Ты разделся в коридоре. Куртку на это пугало железное натянул, шапку на изгиб жерла повесил. Носки с брюками развесил по трубочкам. В общем, не агрегат, а елка новогодняя получилась. Ну и я ушел.

– А утром, – Гошин голос впервые дрогнул, – моя Дусенька пришла со смены. Слышу, ключ в замке поворачивается. Слышу, как открывается дверь. Слышу, как Дуся выключатель в темноте нащупывает.

Потом как заорет. Не, Серег, ты знаешь, как орет Дуся? Меня волной аж с кровати скинуло. Забегаю в коридор, а она перевернутым Монбланом лежит на коврике, сердешная, что-то мычит и пальцем куда-то тычет.

Ну я посмотрел, и… Не Серег, я не дурак, я сразу понял. Вошла, значит, Дуся в дом, по привычке включила свет, а тут ей навстречу че-то такое ужасное, в моей одежке, а из пасти холодом веет. Она, баба, конечно, железная, куды там трактору, но ведь баба все-таки? Тут ее бабская сущность и подвела. Напужалася до икоты, до мычания. И глаза такие дикие, дикие. И пальчиком все на это пугало кажет. Ну я, дурак, возьми да и ляпни, дескать, это я принес.

На секунду, всего лишь на миг в ее глазах появилась какая-то мысль, и как дала она мне в ухо с положения лежа, я ажно всей головой в своего железного друга и прилетел…

Ага, кивнул головой Гоша, вот теперь ей в больничку апельсинки несу, – и он с гордостью показал авоську с оранжевыми фруктами. – Ну ладно, пошел я. Что-то жарко как-то. Он снял шапку и, поправляя свежий бинт на голове, заторопился к любимой.

АВРАЛ

Аврал! Установка остановилась, план на грани интима. Конвейер, туды его за ногу, накрылся медным тазищем. Недавно прошел дождь, грязи по самые колени. Это если стоять. Если ходить, то грязь уже начинает щикотать ети.

Конвейер, падла, наклонный. Пятнадцать полноценных градусов. Правда, небольшой, метров десять в длину, ширина ленты шестьсот пятьдесят миллиметров. Но деталь важная, без него ни-фига не работает.

Слесари, подгоняемые мастером, облепили конвейер, как стая галок колхозное поле. Звон, крик, мат. Иногда попадаются приличные слова-междометия. Все знают, что надо делать. Кроме мастера.

Мастер, мужичок лет пятидесяти, крепенький коротыш, стоит в торце конвейера, прямо под сбросом. Потому как там наименее грязно. «Наименее» – это значит, что грязи там не по колени, а чуть ниже. Стоит и пытается дистанционно руководить работой. Россия.

На другом конце слесарь Саня протягивает ролики. Грязный, как фашист на Курской дуге, настроение такое же. А тут еще мастер, козел, под руку трындит.

Но вроде работа идет к финалу. Пробный запуск. Предварительно вытащив пальцы из-под ленты, Саня орет оператору:

– Запуская, йпт, эту сцуку еманную! Ща, пля, заиписсо будет. Пля буду!

Команда дана, оператор тумблером щелк. Конвейер хрюкнув закрутился.

Ага, я ж говорю, Россия!

Через несколько секунд ключ, размером с мою руку, который Саня положил на ленту, благополучно доехал до точки сброса.

– Ну чё там?! – пытаясь перекричать звук работающего конвейера, заорал мастер, пристально вглядываясь в Санино лицо и по его выражению пытаясь определить качество ремонта. – Работает?!

– Работает, ага, – улыбнулся ключ и нырнул вниз.

Короткий свист воздуха, рассекаемого летящим металлом… Епс! То ли зубы мастера клацнули, то ли голова под каской гулкнула пустотой. Непонятно… Только ноги мастера разъехались в разные стороны, дав возможность уставшему телу спокойно прилечь в мягкую грязюку.

Саня, видя такое дело, как-то спал с лица и эдак боком, боком ходу от конвейера.

Мастер мужик крепкий. Да еще и в каске.

– Саня! – выступил он, когда поднялся. – Ты очень нехорошо поступил, – начал он речь. – Я любил вашу маму! И очень сильно!

Дальше полилось, как из кувшина:

– Твои, Саша, не совсем прямые руки я, несмотря на искреннее к тебе уважение, прямо сейчас буду вынужден извлечь из твоих плеч. Потому что, Александр, столь деформированные конечности тебе совсем не нужны. А потом, Саша, я, наверное, вступлю с тобой в нетрадиционные отношения, которые, надеюсь, помогут закрепить уроки по технике безопасности. Потому что вы, Александр, гей с деформированным позвоночником, контрацептив, грубо зашитый нитками, и еще раз гей.

После вдохновенного монолога, каждая фраза которого сопровождалась пояснительными жестами, мастер немного нервничал. Иначе я не могу это объяснить.

Мастер, трясясь от гнева, хватает тяжелый ключ и метает его в сторону слесаря. Наверное, это как-то успокаивает нервы, потому что гнев мастера быстро испарился, уступив место более насущной проблеме. А именно где помыть упавшую каску? Каска и в самом деле представляла собой зрелище заунывное и весьма негигиеничное. Снаружи и, главное, внутри она была залеплена серой грязью.

Подняв каску над головой и глядя ей вовнутрь, бедолага размышлял – надеть или бог с ней?

Но спор с самим собой разрешился как-то быстро и несколько неожиданно.

Ключ, брошенный недоумком в сторону слесаря, пролетел сколько там ему положено и приземлился опять в начале конвейера. После чего пройдя опять свой славный путь…

Короче, вскоре я опять услышал свист рассекаемого воздуха.

Баммм!!! Тяжелый ключ бьет каску, которую мастер держит над собой. И смотрит в нее.

Каске-то что, ей сказали одевайся, значит, одевайся. Ну она и наделась. Прямо на удивленно выпученные глаза. А заодно и на недоуменное лицо. Ноги опять разошлись по привычной траектории, и тело прилегло на свой же, ранее сделанный отпечаток.

Дальше я смотреть не смог. Описался.

ДАВНЫМ-ДАВНО, КОГДА…

Не доверять человеку, рассказавшему мне это, я не имею права, потому как до этого на враках он пойман не был. Да и ситуация вполне правдоподобная. Так что…

Давно, когда я был примерно, как ты, только помоложе, то работал в Москве заместителем одного очень большого начальника в одном очень большом министерстве. Но хотя должность и называлась «заместитель начальника», но фактически я был личным его порученцем. Точнее, порученцем его семьи.

Ничего плохого сказать не могу, и жилось сытно, и спалось сладко. Мария Петровна, супруга евоная, так вообще была женщина высокого образования и утонченного вкуса. А как одевалась, как одевалась… Сама Коко Шанель свое «маленькое черное платье» сжевала бы от зависти. Да и чего было не одеваться красиво, если это министерство имело прямые контакты с заграницей? А в то время, когда и Прибалтика для Союза была «заграницей», то что уж говорить про загнивающий Запад.

Я от нее не то что матерного слова не слышал или, скажем, какого-нибудь похабного анекдота, но и голос она никогда не повышала.

А вот Иван Афанасьевич был мужик крутой. Чуть что не по-евоному, так мат в пять этажей и обещание что-нибудь сделать непотребное с оппонентом. Но мне грех жаловаться, на меня он орал очень редко. То ли потому, что я хорошо делал свое дело, то ли супруга, Мария Петровна, гасила его гнев, не знаю. Но по загривку я получал нечасто. Тем более что половину времени я проводил в поездках по магазинам, где мне выносили завернутое в бумагу что-то, пахнущее то сервелатом, то осетриной холодного копчения.

Даа… Времена были такие. Все из-под полы, из-под прилавков. Меня они тоже иногда баловали, особенно на праздник какой-нибудь или, например, когда ездили на охоту в Завидово, пострелять, шашлыков пожарить, водочки, понятное дело, попить. Столы-то там были накрыты даже нынешним не чета. А кушали совсем мало. Остальное-то куда девать? И нарезка нетронутая, и балычок ароматный в блюдцах. Ну не выбрасывать же? Вот мне и разрешали, что потребно, домой забирать. Эх, пробовал я недавно балычок сырокопченый… Не то, не то что тогда… Тогда оно вкуснее было и кушалось… Радостнее, что ли…

В общем, семья была хорошая. Любили друг друга крепко, да вот только была одна чернинка на ихнем счастье. Детей не было. Я с расспросами не лез, а они не рассказывали. То ли Господь не дал им ребятишек, то ли был ребенок, да что-то случилось. Врать не буду, не знаю. А когда супругам за пятьдесят уже и детей нет, то всю свою любовь они изливали на кота своего.

Тут рассказчик уставился в одну точку, сплюнул на пол и добавил – а эта скотина и пользовалась.

Имя носил он очень оригинальное для котов – Барсик. Тогда все коты назывались Барсиками или Мурзиками, детей называли Иванами и Светами, машины были «Москвичи» и «Жигули»…

Барсик был чудище еще то, как и внешне, так и по характеру. Разбаловали его. Размером он был, не соврать бы, с телевизор «Горизонт». Ты поди и не помнишь такое. Как заберется наверх погреться, как разляжется там, свесив лапы на экран, так и телевизора не видно. Почти весь у кота в объятиях помещался. Правда, в один прекрасный момент что-то в нем замкнуло и злое электричество ударила Барсика в яйца, что совсем не поспособствовало улучшению его характера. Сначала он кричал, потом неделю почти неотрывно рассматривал свои яйца, пересчитывал и осторожно трогал лапой. А потом в его мозгу что-то замкнуло, и кот пришел к умозаключению, что во всем виноваты хозяева. И начал пакостить.

То дорогие обои обдерет, то в аквариум ночью нассыт. Кстати, об аквариуме. Я не ихтиолог, но рыбки там плавали, привезенные из далекой Амазонии, красивые такие. Мне Мария Петровна рассказывала про них, что хищники они, каких свет не видывал. Говорит, и смотреть на них страшно.

Дааа… Ну, что могут противопоставить хищные рыбки против убойно-ядовитой струи кота, примостившегося в неудобной позе на краю аквариума? Долго хозяева не могли понять, почему одна за другой дохнут ценные и экзотические рыбки, пока однажды ночью Мария Петровна в теплых, мягких тапочках бесшумной поступью не вышла из спальни с целью посетить туалет и не увидел Барсика, который с глумливой усмешкой на морде уже пристроился на краю аквариума и метил в очередную жертву.

– Барсик! – справедливому негодованию Марии Петровны не было предела. – Барсик! Как вы можете! Да как же вам не стыдно!

Барсику стыдно совсем не было, но зато было очень неожиданно. Ну никак не ожидало подлое животное ненужных свидетелей. И столь велико было его удивление, что, не переставая ссать, он как сидел, так спиной вперед и свалился в водоем.

«Ну вот, – подумали рыбки, – вот и на нашу улицу свалился праздник». В общем, когда подбежавший на крик жены Иван Афанасьевич выловил метающегося в аквариуме кота, то на нем (на коте, понятное дело), вцепившись зубами, висело несколько довольных рыбин. Как я сейчас понимаю, наверное, это были пираньи. А может, еще какие зубатые твари, не знаю.

Несмотря на то что котофей был спасен хозяевами, обсушен мохнатым полотенцем, обласкан и накормлен, он затаил нечеловеческую злобу и вписал в свой черный блокнотик очередной нехороший поступок хозяев, ибо во всем нехорошем он почему-то винил только их.

В аквариум он гадить, конечно, прекратил, ибо памятью обладал хорошей и умел делать выводы. И даже перед тем, как нассать в туфли, он долго и внимательно всматривался в их внутренности, чтобы убедиться в отсутствии там опасности.

А Мария Петровна и Иван Афанасьевич по-прежнему не чаяли души в своем «прекрасном котике» и даже не догадывались о черных мыслях, которые, подобно бобрам, точили и без того атрофированный мозг животного.

В силу специфики породы и своего телосложения котофей мог мстить только двумя способами, первый это нассать куда-нибудь, второй что-нибудь изодрать в клочья. Надо сказать, что первый способ был самым его любимым, а второй он применял только ввиду технической невозможности применения первого.

Чего только стоит попытка нагадить на висящую на стене картину в массивной, дубовой рамке. Несмотря на все эквилибристические экзерсисы, котяра так и не смог закрепиться там в позе, удобной для мщения, и упавшая картина, попав углом рамки в котячью макушку, намертво заклинила остатки его мозга.

Картину он впоследствии разодрал когтями и раскидал по комнате. Вообще если бы не злобность этого животного, то его можно было бы пожалеть. Хроническая невезучесть, которая преследовала этого кота в процессе реализации планов мщения, вызывала иногда жалость.

…А попытка нассать в новый, тогда еще являющийся очень большой редкостью, электрический, быстрозакипаемый чайник? Пока Барсик пристраивался на нем, про себя отмечая удобство полигона, чайник закипел. Горячий пар нежно обволок котовы яйца… Барсик аж два дня мяукать не мог, так охрип, когда орал от боли. И еще неделю после этого ходил как-то по синусоиде морской походкой, широко расставив задние лапы.

И вот за этим мстительным животным, на период своего отпуска, меня попросил присмотреть Иван Афанасьевич. Ну как попросил… Вызвал, приказал, дал ц/у, денег на еду и строжайший наказ – если хоть ворсина с Барсика… Если хоть усик на его морде загнется… Если хоть коготок затупится… Лучше хорони себя сам, ибо Мария Петровна расстроится, а за нее я тебя самого яйцами на чайник. Понял?

Яйцами на чайник не хотелось, поэтому я сказал, что понял, и отбыл за провиантом для усатого недоделка.

Наутро, вручив мне ключи от квартиры и еще тыщу наказов, что любит кушать котик, где любит спать котик, где любит играть котик…котик… котик… котик… они отбыли на юга, а я поднялся в квартиру поговорить с котярой.

Кот меня знал давно, я даже иногда давал ему вкусняшку какую-нибудь, но это не мешало ему время от времени гадить мне в туфли и воровать шнурки. Куда он их потом прятал, для меня загадка до сих пор. Может, жрал, а потом, зацепив когтем, задумчиво, как он умеет, не спеша вытаскивал? С него станется.

После отъезда хозяев кот окончательно съехал со своих кошачьих катушек. Периодически он орал дурниной что-то нечленораздельное так, что казалось, кто-то пытает вьетнамского партизана. Иногда пытаясь нагадить в тапочек, он пристраивался сверху, принимал подобающую случаю позу и… задумывался. Потом, озадаченно глядя на тапок, долго вспоминал, а собственно, что он то тут делает?

В общем, тоска по хозяевам проявлялась весьма неоднозначно, что неудивительно для его атрофированного мозга. А вот жрать он хуже не стал. Все так же брезгливо лапой ворошил в миске свежую стерлядку, презрительно смотрел на вырезку и с выражением огроменного одолжения на наглой роже уминал деликатесы.

Самое страшное началось через два дня. У Барсика полезла шерсть. Не в смысле начала отрастать, а совсем наоборот. Та, что была на нем, покидала его организованно и масштабно. Не знаю, это ли или еще что, но характер животины стал совсем невыносимый, и ко всему прочему у этого гада изменились вкусовые предпочтения, чему я был несказанно рад. Потому что стерлядку и вырезку теперь съедал я, а этого поганца кормил колбасой. Хотя откровения ради надо сказать, что он, может быть, и продолжал бы уминать деликатесы, но мне тоже хотелось.

И вот в один ничем не примечательный день, Барсик, жадно жуя очередную порцию колбасы, естественно, перед этим не забыв нассать мне в ботинки, как-то захрюкал, закашлялся. И двинул копыта. Точнее, откинул когти. В общем, протянул лапы.

Мои яйца над кипящим чайником вполне реалистично замаячили перед глазами. Что делать?

Самое лучшее, что я смог в панике придумать, это загрузить сдохшего кота в морозилку, дабы предъявить хозяевам по приезде в доказательство того, что он никуда не убегал и я его не убивал, а сдохло оно от необузданной кошачьей тоски по дорогим хозяевам. А сам рванул на три дня на дачу, немного приглушить боль утраты водкой.

…А утром следующего дня вернулись Мария Петровна и Иван Афанасьевич, на несколько дней раньше, чем планировали.

Ну, что могу сказать. Первая открыла холодильник Мария Петровна. Увидев злорадно улыбающуюся Барсикову рожу с инеем на усах и потрогав пальчиком уже твердого, порядком замороженного импортной морозилкой котика, она прореагировала вполне адекватно. Обморок, «Скорая», уколы.

…А я… Я приехал через три дня, ознакомился с приказом об увольнении и свалил на Севера. И знаешь, не жалею.