Текст книги "Книжное дело"

Автор книги: Сергей Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Это предположение Федор и Прошка взяли на заметку. Не для того, конечно, чтоб скакать в Ливонию, – они учуяли в деле поповский след.

– Итак, – заключил Заливной, – книгопечать на свете существует; мастера есть, но регулярно исчезают; а где у нас можно исчезнуть? – на войне, в сырой земле, в темной воде…

– Или в монастыре – вспомнил детство Федя.

Глава 6. Монастырский поиск

Версия монастырского заточения печатников очень друзьям нравилась. Мастера нужны были живыми, желательно здоровыми, предпочтительно трезвыми. Ни могила, ни армия таковых свойств не сохраняли. К тому же смысловая связка «книга – монастырь» была очевидна. Как если бы врачей искать в больницах, ангелов – на небесах, бесов – в преисподней.

Решили искать по монастырям. Их насчитывалось несколько десятков – намного меньше, чем безымянных могил. Дело осложнялось тем, что имен печатников никто не знал – заседания Собора происходили в государевых палатах, но протокол вели монахи, и записать мерзкие прозвища побрезговали.

О мастерах можно было разузнать у Сильвестра, но он с прошлой осени отдыхал на Соловках. Старик Макарий не вполне сохранил свежесть мысли, – с Башкинского собора прошло 7 лет, – но попробовать было можно. Смирной стал ходить вокруг митрополичьих палат и однажды перехватил митрополита на выходе. Напросился на беседу по государеву делу. Макарий согласился, но час назвал неопределенно: «вечор».

Федор прошелся по секретарям преосвященного и понял: не пропустят. Все свободное время у святого отца расписано по часам и минутам – то сон, то молитва, то братская трапеза. Приходилось идти напротырку.

Федя сходил к стрельцам, выпросил огромный заржавленный меч, который валялся в караульном арсенале без дела – слишком тяжел и нелеп. Явился на поварню. Это было единственное место в Москве, где сейчас официально резали мелкую живность – для похода Висковатого. Обезглавленный петух как раз пытался взлететь, и его крови хватило, чтоб окропить грязный клинок. Кровь попала и на затертые кожаные ножны.

Смирной быстрым шагом проследовал в митрополичьи палаты, на ходу взъерошил волосы, у входа ускорился до тяжелой рыси, вломился в дубовую дверь, сшиб монашка-привратника и, голося «слово и дело», полез во второй этаж. Когда он добрался до входа в домовую церковь митрополита, на нем уже висело трое черноризцев. Только грозный рев о государственной безопасности, скором пришествии Антихриста и личной договоренности с Макарием урезонил стражу. Мелкий монашек побежал доложить о посетителе, двое других уговаривали отдать меч. Не входить же в церковь при оружии!

Федя вынул меч из ножен, сунул его одному монаху, ножны отдал другому. От вида крови ребятам стало дурно. Они попятились к узкому окошку – за воздухом. Тут выскочил малый. Он хотел сказать, что отец Макарий не помнит никакого Смирного, а о смирении народном молится ежечасно, но Федя оттолкнул его и вошел перекрестясь.

Макарий стоял на коленях и стонал. Казалось, святой отец в голос скорбит о грехах российского народа, о нелепой войне, о падении нравов, о нелюбознательности и невежестве паствы. Но нет, престарелый митрополит страдал от боли в коленях и позвоночнике. Под колени ему подложили мягкую подушечку, но из-за Федькиного вторжения уже 5 лишних минут не поднимали с колен, и старец терпел огонь в суставах и кол в пояснице.

Федор сразу понял страсти Макария, решительно приблизился, взял владыку за подмышки, поднял на ноги. Потом уж сам присел на колени, поцеловал сухую руку, пробормотал нечто приличное моменту, встал и склонился к глухому уху.

Однако, старец вопросов не принимал, водил глазами по сторонам.

«Сесть хочет», – понял Смирной.

Подтащил тяжелое кресло, под локоток усадил митрополита, стал смотреть на него умильно.

Наконец, старик отдышался и собрался вздремнуть, но Федор освежил его дилеммой:

– Скажи святой отец, кто Господу мерзее: еретик Матюха Башкин или приблудные печатники? Как их там?…

Макарий не ответил, но глаза его оживились. Не то чтобы в них вспыхнула искра ненависти, наоборот, – проявился какой-то добрый интерес к теме. Так ветеран минувшей войны вспоминает бывшего врага, так тянется обнять его на юбилейной встрече.

– Помнишь, отче, когда Башкина судили, допрашивали и двух мастеров книжной печати, одного звали…

– Мстиславец… – Макарий кивнул и умолк, один глаза его стал прикрываться, другой засыпал остекленело.

– А второго как звали?

– Черт…

Федор почувствовал холодок в спине, – это мелкий монашек подслушивал в приоткрытую дверь и запустил сквозняк.

– … его знает, – добавил Макарий через два вздоха и уснул окончательно.

Сказать «черт его знает» в собственной домовой церкви митрополит Московский и всея Руси мог только в чистосердечном состоянии. Но разыскивать черта и спрашивать имя второго мастера не хотелось. Неудобно беспокоить высшие сферы по пустякам. Федор склонился к похрапывающему митрополиту и начал подсказывать путь:

– И тогда Собор приговорил отправить Мстиславца и этого, как его?…

– Хрена вареного, – улыбнулся Макарий каким-то своим, молодым мыслям.

– … Хрена Вареного, – согласился Смирной, – в дальнюю обитель Божью….

– Я-с-славо-с-с-кий монастырь… – Макарий опрокинулся на спинку кресла и распахнул беззубый рот.

«Ярославо-Спасский! Вот же хрен вареный! Опять скакать! Это будет… это будет полтораста верст!», – Федя пошел прочь.

У самой двери его остановил голос митрополита:

– И велено было не давать им чернил, сажи, воску и бумаги…

Смирной обернулся. Макарий сидел прямо и смотрел ясно.

– И хотели их трижды обречь смерти. Но я не дал.

– Кто хотел?

– Крестовы братья, сынок, крестовы…

Макарий завалился опять, а Федора потащили за рукав. Трое привратников, стуча зубами, бормотали, что пора ему почивать, как и всем тварям Божьим.

Федор кивнул, хотел идти, но монахи легонько подтолкнули его к окну, где в нише стоял прислоненный меч, похожий в лунном свете на окровавленный крест Страстей Господних…

В ту же ночь снова сидели с Прохором.

Прозвище печатника раскладывали по частям. «Мстиславец» – могло означать одно из двух – привязку к местности, некоему городу Мстиславлю, – на Юге их было несколько, – или принадлежность к дворне князя Ивана Мстиславского. Но последнее вряд ли. О мастерстве в боярском подворье было бы известно. С другой стороны, пришествие печатников с южных украин хорошо увязывалось с официальной версией башкинского Собора. По крайней мере, этот мотив успокаивал друзей: митрополиту Макарию слово не померещилось. Нужно было искать «Мстиславца». Место тоже было подсказано – Спасский монастырь под Ярославлем.

Федя настроился скакать сразу. Был у него отдельный интерес. Ярославль лежал на полпути до Белоозера, где проживала среди солнцепоклонников таинственная русалка Вельяна, первая подруга Федора.

Но Прохор остудил Смирного.

– Тебе ехать нечего. Там надо сначала все разведать. Давай Глухова пошлем.

Иван Глухов, ближний дворянин царя Ивана служил подьячим Поместного приказа и, казалось, должен был заниматься только бумажными делами – кто какими землями владеет, в каком родстве и на каких правах. Но Глухов частенько посещал царя – совершенно не по чину, ездил с какими-то личными поручениями, возвращался с докладом мимо родного приказа – прямо к тезке Ивану.

Уже через несколько дней Глухов и два его отрока – Волчок да Никита – скакали на Ярославль. Они были прилично вооружены, коней имели крепких, в поводу вели запасных с легкой поклажей. И было-то их всего трое, но лихой глаз из сосновой чащи отмечал главное – с такими лучше не связываться.

Два дня скакали благополучно. В первой половине третьего дня обогнули озеро Неро и проехали Ростов Великий. Вообще-то, в Ростове находился областной епархиальный центр, тут правил архиепископ Никандр, которому подчинялись все приходы и монастыри ярославских земель. Проезд мимо Никандра в его вотчину не вполне вписывался в этикет. Но, делать нечего, – выбирать не приходилось.

На полдороги между Ростовом и Ярославлем навстречу путникам попался конный монах поджарой наружности. Он больше напоминал черного волка, чем благодушного богомольца. На вопрос, как добраться до Спасского монастыря, ответил вопросом, кто вы сами будете. Потом не очень охотно объяснил дорогу.

«Оборотень! – проворчал Глухов, – вот и тени не отбрасывает… Нет, тень, слава Богу, есть, только очень маленькая – под конем»…

Поехали дальше, и нашли монастырь в очень живописном месте.

Спасский монастырь, огороженный крепкой стеной, очень красиво смотрелся над гладью Волги. Но Глухову было не до красоты. Он не совсем понимал, с какого боку подобраться к выполнению задания. Ну, вот постучит он сейчас в ворота, войдет внутрь. Ребята с оружием останутся снаружи. Игумен выслушает его речь, примет послание от нового царского духовника – протоиерея Благовещенской церкви отца Андрея, благословит. А дальше что? От ворот поворот? Нет, пожалуй, ночевать-то пустят. Охота им узнать московские новости? Охота.

Иван почти жалел, что не взял указа самого царя. Так бы прямо и выписать: отдавайте Мстиславца и Хрена Вареного! Но нет. Заливной по праву старшего решил царя не беспокоить и смуты в монастыре не поднимать. Все казалось Прошке, что печатное дело обширно, имеет много концов, и дергать за один нельзя, можно остальные потерять. Глухову предлагалось продержаться в монастыре, сколько можно. Ничего не предпринимать. Вернуться и подробно описать всех обитателей. А потом решим.

Облегчение миссии произошло на подъезде к монастырским воротам. Никита подъехал первым, хотел лихо соскочить с коня, но почувствовал острое жжение на внутренних сторонах бедер. Вот досада! Опытный всадник, а что-то недосмотрел в собственном седле! Кожаный лоскут отвернулся от луки и лег на боковые крылья седла толстым рубцом. В суете двенадцатичасовой скачки Никита не заметил неудобства, растер ноги.

«Оно бы и ничего, дам тут нету, можно и враскорячку походить…», – но додумать это Никита не успел, поскольку обнаружил повреждение уже на подлете к земле, в завершающей стадии лихого соскока. Внимание молодца отвлеклось на досаду, левая нога попала каблуком на пенек, и резкая боль в щиколотке заглушила жжение интимной мозоли. Рыцарь рухнул, как сноп.

Взвыл Никита порядочно, так что стучать в ворота не пришлось – монахи вылезли на стену впятером. После короткого объяснения ворота распахнулись, всадники ввели лошадей в освященные стены, поверженного героя несли монахи. Носилки у них, оказывается, по обычаю были наготове.

Игумен отец Лавр встретил странников спокойно, принял письмо Андрея, бегло его просмотрел. Кивнул уважительно, хотя были в письме только обычные глупости – благословения, пожелания, цитаты из апостола Павла. Лавр понял послание правильно: новый царский духовник обозначает свое приближение к государю, помечает территорию.

Лавр заметно расслабился, пригласил путников к вечерней трапезе, спросил, долго ли пробудут в обители.

– Нам, святой отче и радостно, и горько, – отвечал Иван смиренно.

– Мы всем сердцем желали подольше пробыть в столь славном и чудотворном месте, но царская служба призывает в Москву для мирских дел. Однако, вот несчастье случилось с нашим товарищем – ногу повредил. Так что, может, и задержимся на день-другой, смотря по тяжести раны.

Глухов сдержался, чтобы вслух не связать свое желание монастырского отдыха с Божьей милостью – вывихом у Никиты.

Отец Лавр как-то остекленел лицом, быстро простился и ушел. А через несколько минут нашим друзьям уже помогала пятерка крепких монахов с мутноватыми глазами.

«Вот и охрана у нас личная, – пробормотал Глухов, – почетный караул».

Глава 7. Спасская обитель

Вывих у Никиты, слава Богу, оказался тяжелый. Ходить он не мог вовсе. Щиколотка распухла и не влезала в сапог. Ступня вообще торчала неправильно. Такого повреждения должно было хватить дней на семь-десять.

Никиту положили на солому в маленькой келье. Пришел старый чернец-лекарь. Вернее, его привели под микитки ребята из сторожевой пятерки.

Стал чернец бормотать молитвы, но охрана подтолкнула его в ребра очень бесцеремонно. Большой, крепкий монах – старший охранник – шепнул лекарю в ухо отрывистую команду, и началось настоящее лечение. Послали за холодной водой, притащили листья подорожника, еще несколько трав. Появились на свет Божий пыльные бутылки с бурыми настоями.

«Э-э! – подумал Глухов, – они тут не только молитвой лечат. Грешат знахарством ради великой цели – выкинуть нас отсюда поскорей!»…

Тем временем на щиколотку Никиты наложили повязку с холодной водой и кусочками льда, внутрь ему влили кружку настоя – «Водка!» – унюхал Глухов.

Лекарь стал в ногах больного, два парня прижали Никиту за плечи, Большой взялся за охлажденную ступню, обернулся на лекаря. Старец прищурил глаз, провел ладонью в воздухе некую линию, подправил стойку Большого и без всякой молитвы проскрипел: «Давай!».

Большой дернул ступню по линии, Никита взвыл. Старец взялся за больное место лично, пошевелил сустав, довольно кивнул, сказал Большому:

– Пять дней.

– А как же… – заикнулся Большой.

– Пять, – нажал старец, – чтоб не пришлось с дороги возвращаться.

Глухов стал не спеша осматриваться в монастыре, посещал все братские молитвы, знакомился с монахами. Это было легко, потому что, за исключением больного Никиты, игумена Лавра, ключника и пары служителей монастырской церкви, все остальные обитатели ночевали в большом бревенчатом срубе без внутренних перегородок и закутков.

Первый день клонился к закату, а никаких результатов пока не было. Монахи держались замкнуто, отвечали сдержанно, беззлобно, но и без учтивости. Они вообще какими-то неживыми казались. Глухов рассчитывал поговорить с мирскими служителями или белыми монахами, которых в русских монастырях бывало больше половины, но ни одного не встретил. Это он взял на заметку.

Перед ужином Глухов сел у волжского обрыва. Сначала повздыхал, что плохо разбирается в монастырских штуках, и что не взяли Смирного. Уж он бы сразу понял, почему нет мирян.

Тут за спиной Ивана на монастырском дворе послышалась возня, топот копыт, сдержанные, но энергичные фразы.

Иван обернулся. Черный всадник как раз отдавал повод молодому монаху. Затем он очень быстро прошел к общежитию, но Глухов успел опознать его. Это был встречный монах с Ростовской дороги. В голове Ивана заработал счетный механизм.

«Так. Монаха мы встретили в полдень. Помню короткую тень. Было это примерно на половине пути от Ростова. Значит, верстах в пятнадцати.

Пусть он ехал в Ростов, – других поселений на этой дороге нет.

Всего, значит, с полудня он проскакал верст сорок пять! Это за семь-восемь часов. Лошадь под ним неплохая и не монастырской выучки», – Иван оглянулся на лошадь, которую монах уводил к дальним сараям.

«Но, все равно, – по семь верст в час, – это быстро! Зачем-то он спешил. Или у него свое срочное дело в Ростове было, или, кроме этого дела, нужно было вернуться и о нас доложить. Теперь успокоится, – мы действительно приехали».

На закате после ужина опять все монастырские молились вместе, даже чернеца-лекаря привели, но Лавра и гонца не было.

«Совещаются», – подумал Глухов. – Если о ростовских делах, то эти дела обширны, – и часу в Ростове не задержался, а сколько докладывает. А если о нас рассуждают, то, выходит, этот гонец здесь не просто на побегушках, а в делах и в совете».

Побродить по монастырю ночью не удалось. В общежитии все легли спать одновременно. Монахи дружно захрапели на голых дощатых топчанах. У двери до рассвета не смыкал глаз сторожевой инок.

Утром, чуть свет, поднялись к заутрене, а еще на полчаса раньше Иван услышал топот копыт, удаляющийся от монастырских ворот. «Опять гонца погнали!».

Уехал, видимо, вчерашний всадник, – его днем нигде видно не было. Вернулся он на следующий день к вечеру. «Снова в Ростов ездил, но уже не так торопливо», – заключил Глухов.

Иван чуял кожей, что нужно быть настороже, что тут за ним наблюдают непрерывно. Скорее всего, никто не был специально назначен следить за Иваном, а просто всем шепнули о необходимости надзора. Глухов все время натыкался на взгляды монахов. С Волчком поговорить наедине вообще не получалось – сразу поблизости оказывались большие, подвижные уши. Поэтому и расспрашивать никого из местных по-настоящему не следовало. Разве что дурочку запустить.

Иван еще раз медленно обошел монастырь, погрелся на солнышке, посидел в тени, четко соизмерил пропорции строений, посчитал монахов – их набралось душ сорок. Все это потом следовало нанести на карту монастыря.

Одна мысль зацепила Ивана. Он заподозрил недостачу обитателей.

В трапезной стояло 12 столов. Один молодой монах даже похвастал, что каждый стол имеет собственное имя – в честь апостола.

– А который в честь Иуды?

– Что ты! Что ты! – замахал руками монах, – какая честь Иуде?!

– А как же тогда? На Тайной Вечере 12 апостолов ели тело Христово и пили кровь Его. Иуда – среди них.

Монах занервничал, подкатил глаза к потолку, стал напряженно считать в уме, загибая пальцы. При этом он пошел по проходу между столами, будто вспоминая их названия. Потом радостно возвратился к Ивану.

– У нас 12-й апостол, то есть, стол, в честь святого Павла! Его на Вечере не было! Он потом… потом апостолом стал! А за Иудиным столом кто бы смог кушать?! Тошно!

Глухов не стал смущать монаха рассуждениями о том, что в ночь Тайной Вечери, когда Иуда еще только становился предателем, святой Павел (он же Саул) служил агентом Синедриона и готовился уничтожать христиан по всем городам и весям Римской Империи. Рвать их тела и сливать кровь к свиньям собачьим. Так что, еще неизвестно, за чьим столом тошнее.

Модель Тайной Вечери воспроизводилась и за каждым из 12 столов. По бокам их стояли две лавки на 6 едоков каждая. 12 голодных «равноапостольных» монахов дополнялись 13-м персонажем – раздатчиком. Годился ли он на роль Христа? С голодухи чего не померещится! Два пацана-послушника, таскавшие за ним котел с кашей, вполне могли сойти за ангелочков. Или чумазых чертенят.

Так вот, и выходило, что 12 столов по 12 «апостолов», да «Христос» с «ангелками», – всего получается полторы сотни едоков. Пара столов на самом светлом месте в центре трапезной выглядела необитаемой. Это – явно для почетных гостей. Остальные столы имели замызганный, рабочий вид. Но три из них пустовали! Иван только сейчас отметил этот факт. Причем свободные места не были разбросаны там и сям. А именно целые столы в обед оставались незанятыми. Типа, апостолы Петр и Андрей вернулись к занятию рыбной ловлей на Генисаретском озере, а Павел побежал доложить об этом Синедриону.

Совсем не хотелось Глухову расспрашивать, но тут он не вытерпел.

– А что брат, – спросил он монаха, – вот ты кушаешь за столом святого Марка, и у тебя постоянные сотрапезники. Так вы и вне трапезной держитесь своим товариществом?

Монах настороженно молчал.

Иван сделал добрую улыбку.

– Ну, это было бы прекрасно, благочестиво: «товарищество святого Марка сегодня поело быстрее, чем товарищество Матфея, и со стола убрали чище, и селедочных костей под стол не набросали»… – Да! – радостно осклабился монах, – мы так друг друга и называем – «Марковцы», «Семеновцы»… – «Петровцы»… – продолжил Глухов, и монах помрачнел, замкнулся.

Итак, три стола находились в отлучке, и, естественно, не в самовольной.

«Петропавловский взвод в полном составе убыл на учения!» – пошутил про себя Иван и пришел к убеждению, что в монастыре больше делать ничего.

Очень уж хотелось разобраться в здешних тайнах, но разгадка находилась где-то вне монастырских стен.

В обед появился Лавр. Иван подошел под благословение, повздыхал о здоровье Никиты – «еще дня три будет лежать», и отпросился у Лавра в город, «по мирским делам». Глаза при этом сделал сладкие.

«По бабам хочет пройтись», – прочиталось на лице Лавра.

«По себе, козел, судит», – прочиталось в ответ.

После обеда Лавр отправился в свою келью, а за ним поковылял рябой кривоногий монах – «Наездник», – окрестил его Глухов. «Гадом буду, – подумал Иван, – вот эту самую рожу можно будет лицезреть завтра в Ярославле. Надо смотреть в оба».

Напоследок Иван занялся разработкой запасной легенды. Он делал это всегда, отправляясь с поручением. Глухов понимал, что каждое тайное дело кому-то хочется разоблачить, и, чтобы достойные люди не мучались напрасно, и чтобы, не дай Бог, не остались обиженными, им нужно подать приятное решение. Первая легенда, официальная цель миссии – доставка послания отцу Лавру от отца Андрея – была правдоподобна. Но кто же верит официальным версиям? Для любознательных скептиков под кожу первой легенды полезно загнать легенду-2.

Легенда-2 хорошо объясняла основную неувязку легенды-1. Вот в чем состояла неувязка.

Ярославль и Спасский монастырь были зоной архиепископа Никандра Ростовского, и странно получалось: игумена Лавра протоиерей Андрей извещал о своем возвышении, а его начальника – архиепископа Никандра – нет. Можно было подбросить Лавру мысль, что у Андрея с Никандром любви нету. Но это опасно для будущих дел. Вообще странно, что Андрей отправил мирских посланников. Нужно было выкручиваться.

Глухов прикинул, что извинительной причиной вранья в данном случае может быть государственная служба, например, по военной части: разведка татарских поселений, проверка настроений в городах по поводу войны и т. п. Тогда естественна скрытность, таинственность похода.

Вид великой реки Волги, уходящей в бескрайние южные пространства навел Глухова на мысль о строительстве порта для речной флотилии. «Годится!», – решил Глухов. После некоторых доработок легенда-2 была готова. Иван отозвал в сторонку Волчка, объяснил основу – ровно столько, сколько должен знать подручный, – вдруг будут пытать, так чтоб признавался в меру. Хотя пытать, кажется, не должны.

Около трех часов, открыто и назойливо выпросив у монастырского писца лист бумаги, Глухов отъехал в город.

Ехал неспеша. На полпути увидел толпу в черном. Три десятка монахов вполне упорядоченно шли навстречу. «Петропавловцы!».

Глухов съехал на обочину, повернулся к проходящим и стал поочередно осенять их и себя крестным знамением. Со стороны это напоминало проводы последнего взвода на линию фронта. Глухов почувствовал себя старцем, негодным к строевой.

Монахи понуро шли мимо. Вид у них был усталый. Сапоги,… – кстати, почему они в сапогах?.. – покрыты толстым слоем пыли, лица красные, потные.

Глухов на всякий случай пересчитал ходоков. Конечно, их было 36. Три стола возвращались без потерь. Выделялись их командиры, – «столоначальники». Иван прищурился и запросто представил этих молодых ребят в красных стрелецких кафтанах или панцирях немецких алебардьеров. «Монастырь так же лишает нас юности, как и война», – грустно дурачился Глухов.

Уже через пару часов он был в Ярославле и раскладывал вещи в небольшой чистенькой комнатке не самого дешевого постоялого двора. Здесь, конечно, тоже имелся вид на Волгу, боковым зрением прихватывался местный кремль с соборной церковью, но главное – дверь комнаты запиралась на замок грубой и крепкой работы. Кстати, тут и поесть можно было, – первый этаж рубленого здания занимала обширная трапезная – едоков на сорок. «Три Апостола», – усмехнулся Глухов, – вот как нужно назвать этот кабак!».