Текст книги "Книжное дело"

Автор книги: Сергей Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Глава 39. Тень Александрийской библиотеки

С лета за Троицкой лаврой в Александровской слободе шло строительство. Рубили терема и палаты, обновляли старую церковь и мосты через Серу, ставили мощный частокол. Царь выбрал это место на Ростовской дороге 7 августа, в годовщину смерти царицы Насти, когда ездил к Троице помолиться о душе покойной. После молебна Иван в скорби поскакал, не разбирая пути, и заехал за Троицу на двадцать верст. Здесь ему показалось спокойно. Он как бы загородился Сергиевой обителью от страшной Москвы. В этом лесистом месте захотелось Ивану остаться схимником, с короной, без короны – не имеет значения.

Вернувшись, он занялся лихорадочным планированием, черчением и обычными нездоровыми фантазиями. Вскоре на карте возникла новая столица, были помечены дома новых русских бояр – все из псарей да мелких дворян, и свободного пространства на бумаге не осталось. Иван указал Смирному уголок для библиотеки в изгибе Александровского частокола, Федя съездил в Александровку и план царя забраковал.

– Негодное место для книг, государь.

– Чем же тебе моя воля неугодна?

– Книги нужно хранить в сухости, а там – речка, низина, запруда. Строить бы под землей, но нельзя – будет подтапливать. Строить на земле из камня – долго и дорого. Строить из дерева нельзя вовсе, – сгорит. Я отъезжал на полверсты к северу, нашел в лесу пещеристые скалы. Место сухое, чистое, безлюдное. От слободы протоптаны каменистые тропы – можно будет и по грязи добраться. В скалах полно дыр, нор, удобно устроить пещеры.

Царь согласно кивнул.

– Строй, рой, да не зарывайся.

К осени артель землекопов и каменотесов, завезенных в лес с завязанными глазами, закончила расчистку длинного пещерного коридора, высекла по бокам объемистые ниши, обставила рубленой мебелью и стойками две большие каморы. На Рождество Богородицы мастерам устроили отвальную. Жарили мясо, черпали вино из жалованных бочек. Строители выпили от души, но, даже падая с ног долой, не уставали просить Смирного:

– Ты, боярин, не забудь нам глаза завязать.

В народе ходила байка, будто Грозный ослепляет всех, видевших тайное или особо искусное строительство, чтобы секреты мастерства не расползались, куда попало. Так что, лучше было дороги не видеть.

Утром следующего дня мастерам навязали полотняные повязки и вывезли их спящих на Московскую дорогу. Окольный народ крестился в ужасе, наблюдая свалку незрячих тел в скорбных телегах.

«Опять ослепил, Ирод!», – вздыхали православные, но восстать не решались.

Землеройную артель отвезли восвояси. Ее сменили рабочие из Александровки. Они перекрыли вход в пещеру мощным полукруглым частоколом с окованными воротами, заготовили дрова на зиму, протопили на пробу печи. Можно было возить книги.

Смирной теперь почти безвыездно жил в слободе. Здесь в церковном притворе хранились «его» сокровища. Он еще раз перебрал библиотеку, проверил каталог книг и свитков, заказал местному резчику франтоватые таблички из белой липы. На табличках вырезались буквы славянского алфавита. Федя собирался развешивать их по полкам в соответствии с группами каталога. Как формировать группы, он пока не решил. Однозначно расставлять книги по авторам, заглавиям, первым словам текста не получалось. У многих произведений не было авторства, у других – названий, а первые буквы текста, как правило, ничего не напоминали.

В конце концов, Смирной заказал вдобавок к большим буквенным ярлыкам маленькие – с титлом, рельефной завитушкой, чтоб при желании превращать буквы в цифры, а роспись содержания групп вести в отдельных листах.

Смирной так усердствовал потому, что с некоторых пор ему стал сниться странный сон. Будто он заведует не Александровской, а Александрийской библиотекой. Во сне окружающий лесной пейзаж превращался в пустынные берега, темная пещерка становилась мощным зданием из египетского песчаника, люди вокруг ходили смуглые и улыбчивые. Все были в белых штанах и умели читать.

Однажды, после очередного просмотра «библиотечного» сна, Федя решил, что будет группировать знания по культурным слоям: Грецию в одно место, Египет – в другое, Рим – в третье, Константинополь – в четвертое, Москву – в особое.

В конце сентября в Александровку явился знакомый паренек – Андроник Невежа. Он раньше ошивался при печатных мастерах у Николы Гостунского и теперь прибыл с печальной вестью.

– Исчезли друкари, – жалобно подвывал Невежа, – а я у них выучиться хотел. Они как узнали, что станок сгорел, так и запили по-настоящему…

«А раньше как было? – грустно думал Смирной, – понарошку?».

– Две недели тому – на Крестовоздвиженье – явился к ним мужик-искуситель. Взялся обучить нескаредному питью. Учились дня три, и потом все пропали!

Федя досадливо стукнул кулаком в стол, и Невежа отошел на пару шагов.

– Боярин, – сказал Невежа, – а если я узнаю, куда умельцы делись, оставишь меня у станка? – Невежа сделал еще шаг к двери.

Получалось, он знает, что станок не сгорел.

– Что слыхал про станок? – грозно поднялся Федор.

– Ничего не слыхал, но видел, как разбирали, как в гробы складывали, как пустую станину поджигали.

– С чего ты такой глазастый?

– А я не пью, боярин. У меня от вина в животе нелепица случается, – сконфузился мальчик.

– А как разведаешь о мастерах? – Федор внимательно рассматривал хитрое конопатое лицо.

– Уж знаю средство. Ты меня только не гони.

– Я тебя, брат, не гоню, я тебя теперь не выпущу, раз ты поджог видел. Будешь у меня на цепи сидеть, у станка, и книги печатать.

Мальчишка открыл рот и задумался. Казалось, ему даже нравится идея безвыходной печати.

– Ну, если ты на цепь согласен, – хмуро проговорил Смирной, – то можешь о мастерах и не рассказывать. Мне их пропажа без убытку.

– Они в Литву сбежали, в Вильно! – выпалил Невежа, – а можно я по воскресеньям буду с цепи сходить? Мне воскресные службы пропускать епитимья не дозволяет.

– Ладно. Оставайся пока без цепи. До исправления живота и скончания епитимьи.

Невежа развернулся бежать, потом крутнулся обратно, прошептал, что мужика-искусителя знает, это был московский дворовый холоп князя Андрея Курбского, – и выскочил на воздух.

Глава 40. Исход. Спасительное приложение

Царь Иоанн IV Васильевич Грозный собирался уйти с Покрова в поход.

Он готовился отъехать из Москвы в обычное осеннее паломничество по дальним монастырям. Так повелось многие годы, что царь посещал захолустные обители, где, по его мнению, как раз и таилась истинная благодать. Иногда он даже пускался в богословские споры с московским монашеством: следует ли в этом году посетить Кириллов монастырь, уместно ли наведаться к ссыльному монаху такому-то в его холодной пещерке?

Походы длились месяц-другой и, как правило, завершались к Рождеству, – чтобы встретить Вифлеемскую звезду у собственных «яслей» и у родительских гробов.

Однако, в этот раз поход подозревался необычный. Бояре перешептывались, что царь не объявил цели путешествия, – это раз. Набирает отнюдь не паломнический припас, – это два. Было замечено, что в обоз государя грузились знаменитые сундуки со столовым серебром и парадным платьем. Ну, и что еще вспомнить для троицы? – а! – вот! Прибежал на митрополичье подворье мелкий служка Благовещенской церкви, прорвался в московские покои архиепископа Ростовского Никандра и жарко зашептал, что в домовом храме царя Ивана сняли с иконостаса почти все главные образа!

Никандр нахмурился. Он гостил в Москве вторую неделю и имел вторую тревожную весть за последние два дня. Вчера ему вот так же жарко шептали о погрузке царской сокровищницы. Никандр не верил в свое счастье.

Это же как здорово!

«Господь пресущественный! – воззвал Никандр. – Я раб твой навеки! Внял Ты мольбам моим!».

Радость Никандра была логичной. Если царь бежит из Москвы далеко, – например, за границу, – в Голландию или Англию, – туда ему и дорога. Если бежит близко, тут он в нашей власти. В лесной просеке перенять его намного легче, чем в кремлевской твердыне. А то, что это – бегство, теперь было несомненно.

Никандр снова кликнул мальчишку, послал погулять по Кремлю.

Через час отрок принес еще две благие вести.

На псарне готовят своры для борзых и телеги для собачьей утвари. Даже под щенков запасены корзины.

В конюшнях прибавилось лошадей, работает кузница, идет перековка вновь прибывших непарнокопытных.

Это напоминало сборы на большую охоту, а не на поиски душевного утешения.

«Но на охоте полный иконостас не нужен. Владимирская Богоматерь пролитию крови Божьих тварей не пособница!», – ухмылялся Никандр.

«Жаль Владимирскую. Жаль казну. Ну, ничего, вернем!».

Никандр чувствовал себя наследником престола, нежданно и приятно вступавшим во власть.

«Что делать с Иваном? – гадал он, – выпустить вовсе или настигнуть в лесах?».

Тут доложили, что начальник Стременного полка Истомин собрал на вывоз всю свою немалую семью. Полк поставлен «на конь». Подполковник Штрекенхорн занимается муштрой, и крик его слышен даже у реки, за кремлевскими стенами.

Опять вбежали без стука:

«Святой отец, в обозе государя – сани! Две телеги одних полозьев!».

«Нет, нужно подождать, – решил Никандр, – такие отъезды чреваты происшествиями. Мало что случается в пути? Может, где-то первый лед проломится, или волки налетят, или разбойники».

Никандр пошел к митрополиту. Благословился, долго тянул обыкновенные библейские пожелания. Потом спросил в лоб: ты-то сам, отче, как? – едешь или с нами остаешься?

Афанасий промямлил, что не звали, хотя могут в последнюю минуту и выдернуть.

– А куда хоть едет?

– Не соблаговолил известить, – Афанасий обиженно пожал плечами.

«Интересно, – считал про себя Никандр, – какая у него все же тема?».

Но расспросы Афанасия ничего не дали. Царь не испрашивал благословения, не интересовался какими-нибудь конкретными духовными заковыками. Книг никаких не просил.

«Книги!» – Никандр стремительно пошел к себе.

«Книги берет или нет? Если взял, то едет навсегда!».

После исчезновения Благовещенского отца Герасима Никандру удалось вставить в придворный храм своего человечка, Антипа Пенькова.

Теперь Пеньков был зван к архиепископу, но его долго не могли доискаться. Наконец, выяснилось, что он посажен переписывать Псалтирь по личному указу царя. Люди Никандра выволокли Антипа из полуподвала Богоявленского монастыря. Пришибленный монах, дрожа от страха, спустился в подземный ход под Благовещенским собором, и через полчаса уже докладывал, что «двойные своды» пусты! Византийская библиотека исчезла!

Никандр вызвал посыльного и долго втолковывал ему, куда надо скакать, сколько дней будет пути, как ехать, где найти инока Дионисия, какими словами приказывать ему, чтоб собирал конницу на Клязьме и вел на Москву.

Посыльный умчался, а Никандр погрузился в последнюю, самую важную за сегодня молитву. Он молился всю ночь и просил у Господа сущих пустяков, каких в обычное время просить грешно: чтобы не захромал рябой конь безродного парня из самых последних монахов, чтобы здоров был искалеченный в боях брат Дионисий, чтобы не переменилось настроение у поганых татарских всадников.

Напоследок Никандр попросил у Бога прощения за все свои грехи, за ночное беспокойство, и за неизбежные прегрешения грядущего дня.

Этот день уже выползал розовым облаком из-за реки.

Пробуждалась Москва. Просыпались птицы. Петухи пробовали голос. Собаки докладывали друг другу, что на их улице ночь прошла спокойно.

Эту привычную шумовую картину сегодня дополнял скрип колес и топот многих копыт.

Никандр подошел к окну.

«Бежит!».

Вереница телег, колясок, карет тянулась от Большого дворца к Троицким воротам.

Русское царство снялось с насиженного места.

Новочеркасск, Россия, 22 апреля – 22 августа 2004 г.

Спасительное приложение

В конце хочу решительно откреститься от авторства сюжетной линии, красной нитью проходящей через все наше повествование. Вот эта линия:

«Федоров, Тимофеев и Никифоров печатного станка не изобретали; сам станок не только не копировали по чужим схемам, но вообще никак не делали; славянского шрифта не лили и не резали. Их «первопечатничество» состояло в десятилетнем обещании напечатать, в наборе «Апостола» с массой ошибок на чужом инструменте, да в исступленном вращении станочного винта вопреки сопротивлению церкви».

Времена у нас на Руси случаются разные. Иногда с откровенными тезисами выступать неудобно. Пожалуй, таково и нынешнее время. Поэтому, чтобы снять обвинения в отсутствии совершенного почтения и проч., я скручиваю блюстителям национального величия цитату из неоспоримого первоисточника. И пока вы тут читаете, спешу убраться на безопасное расстояние.

Пока!

С.К.

«Царь велел построить на свой счет дом для типографии и не щадил своих сокровищ как «для составления печатному делу», так и для самих «делателей». Составление дела, однако ж, подвигалось очень медленно, в продолжение целых десяти лет, и делатели то подготовляли или приискивали себе помощников, то производили попытки печатать книги «малыми некими и неискусными начертаньями». Наконец, выписали печатный станок и буквы из Польши (всего вероятнее, из Вильны, которая находилась тогда под властию Польши и уже имела у себя типографию именно с славянскими, а не с римскими или польскими буквами) и в 19-й день апреля 1563 г. начали печатать первую книгу – Апостол, которая 1 марта следующего года вышла из друкарни уже при новом митрополите – Афанасии. Вслед за Апостолом напечатаны были еще Часослов (окончен 29 октября 1565 г.) и, как некоторые догадываются, Евангелие, но затем дело остановилось. Как ни благоволил к нашим первым типографщикам сам государь, но они много терпели, по их собственным словам, «презельнаго озлобления от многих начальник, и священноначальник, и учитель, которые зависти ради умышляли на них многия ереси, хотячи благое в зло превратити и Божие дело вконец погубити». Вскоре печатный дом подожжен был ночью и станок с буквами совершенно сгорел, о чем, как полагали, будто бы позаботилось духовенство. Диакон Иван Федоров и его товарищ нашлись вынужденными оставить Москву и удалились в Вильну, где продолжали заниматься своим делом. Через два-три года по воле государя возобновилось книгопечатание в Москве, а потом открылось в Александровской слободе, но в том и другом месте, сколько доселе известно, до самого конца настоящего периода издана была только Псалтирь по одному разу. Вообще же книгопечатание, начавшееся у нас таким образом, не могло оказать в то время ни малейшего влияния на распространение просвещения в нашей Церкви».

Митрополит Московский и Коломенский Макарий (Булгаков).

История Русской Церкви в 5 томах. Том 3, отдел 2, глава 5. 1883 г.