Текст книги "Смерть белой мыши"

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

7

Мой испанский паспорт, а также удостоверение Интерпола были на имя Эстебана Сорра. Выбор этот, продуманный мною лично, был неслучаен. В испаноязычной стране чем больше распространены имя и фамилия, тем меньше шансов, что их запомнят. «Какая-то простая фамилия, – будет потом ломать голову мадридский, мексиканский или колумбийский полицейский, который держал мой паспорт в руках. – Гонсалес? Лопес? Фернандес?» Однако в других странах, наоборот, лучше, чтобы твои имя и фамилия как можно меньше ассоциировались с общераспространенными. Такому полицейскому тоже будет трудно их запомнить, только по другой причине – он их прочел и тут же забыл.

С этим паспортом я уже не раз проходил проверку в аэропортах, так что был в нем уверен. За сотрудника Интерпола я выдавал себя только однажды – ну, не считая Таллина, – тоже прошло нормально. Однако контроль документов – момент всегда ответственный; волноваться не надо, но внимание требуется. Наконец, я уже сделал то, что намеревался сделать уже несколько раз: разорвал свой седой парик и выбросил его в урну на заправочной станции. Я говорю все это потому, что на выезде из города нас с Кудиновым остановил мобильный блокпост.

У Лешки от природы и самовоспитания манеры пресыщенного английского денди. Это в момент контакта ему мешает – его-то уж точно запоминают, но и помогает – людям становится интересно, это сначала интригует, а потом располагает.

– Вы, по всей вероятности, ищете точно такой же угнанный «рено-сафран», – попробовал догадаться Кудинов, опуская стекло.

Уже по его тону было ясно, что угон автомобилей – занятие такое хлопотное, что такого сибарита, как он, это вряд ли заинтересует.

– Ваше водительское удостоверение, – попросил, вроде бы и не слышав его, полицейский. Это был крупный парень лет сорока с желтым жилетом поверх синей формы.

Его напарник сидел в машине, припаркованной капотом к дороге – так, чтобы можно было в любой момент броситься в погоню в обоих направлениях.

Первый полицейский сверил имя в правах с именем в договоре аренды, потом номер в договоре с номером на машине.

– Можно ваш паспорт, сэр?

Лешка протянул полицейскому паспорт. Тот чуть приподнял брови – австралийцев в Эстонию явно заносит не часто.

– У меня есть еще заверенное нотариусом заявление, что в случае внезапной смерти я разрешаю разобрать свое тело на запчасти, – предложил Кудинов.

– Что? – не понял полицейский. Они говорили по-английски.

– Сердце, почки, печень… Если это кому-то может пригодиться после моей смерти, я буду только рад.

Второму полицейскому сидеть стало скучно – он вылез из автомобиля и подходил теперь с моей стороны. Хотя, возможно, это была она. Существо было неопределенного пола: короткие волосы, лицо не накрашено, грудь плоская, талии нет. Я опускал окно, кивая на его или ее приветствие.

– Чем могу помочь?

– Ваш паспорт, пожалуйста.

По-английски существо говорило с сильным акцентом, но и по голосу определить пол было невозможно. Мужчины, бывает, говорят фальцетом, а дамы в школьном хоре пели альтом. Я скосил глаз на грудь. Не для того, чтобы обмерить ее взглядом: у полных мужчин она выпирает иногда больше, чем у худых женщин. Просто у эстонских полицейских на рубашке справа такая нашивка с именем и фамилией, чтобы знать, на кого пожаловаться в случае чего. Нашивка наличествовала и здесь, только для такого профана, как я, имя тоже могло быть и мужским, и женским.

– Что вы делаете в Эстонии? – спросил Лешку первый полицейский.

– Хотим потратить здесь немного денег, – сказал мой напарник. – Только пока еще не решили, на что.

Существо в полицейской форме обошло наш «рено» и показало своему начальнику мой паспорт. Конечно, необычно – австралиец и испанец встречаются в Эстонии.

– Вы журналисты? – сформулировал свою догадку первый полицейский.

– Нет, – ответил Кудинов, но профессию свою раскрывать не стал. Мы договорились, что удостоверениями Интерпола будем пользоваться только в крайнем случае. Может показаться странным, что два иностранных сотрудника ездят по стране без сопровождения кого-либо из местных коллег.

– Куда едете? – спросил старший.

Кудинов показал на воображаемой карте.

– Нарва. Потом… Тарту? – полицейский кивнул. – Тарту. Потом Парну? Как? Пьярну? Пьярну. Потом Таллин. А почему такие строгости?

– В розыске четверо преступников. Так что молодых ребят к себе в машину не подсаживайте.

Четверо? Ах да! Тех же троих кто-то еще вез на машине.

– А девушек? – шутливо спросил Кудинов.

– Девушек осторожно. Чтобы рядом не прятались парни, – с самым серьезным видом разрешило существо.

Патрульные вернули нам документы и козырнули. Боюсь, я так и не узнаю, парень это был или девушка. Я себя часто удивляю, и только что, клянусь, я больше думал, какого тот полицейский пола, чем об опасности, которую он со своим напарником для нас представлял.

– Слышишь, этот второй парень был или девушка? – спросил я Кудинова, когда мы отъехали.

– Конечно, девушка, – безапелляционно ответил тот. – Хотя… Хотя, может, и парень. Парень!

Это в его манере.

– Еще раз задаю вопрос, – не успокоился я. – Сначала подумай, потом отвечай. Второй полицейский был парень или девушка?

– Какая вам разница, друг мой? – Лешку ведь так просто не проймешь. – Вы что, хотели пригласить его на свидание?

– Так его или ее?

Кудинов притормозил.

– Если это для тебя важно, давай вернемся и спросим. Давай, я серьезно говорю!

Мы расхохотались.

– Ладно, – сказал я, когда мы возобновили движение. – Все равно, будь то ошибка природы или нет, мы получили от них важную информацию. Ищут, действительно, не загорелого мужчину средних лет, а четверых молодых парней. То есть здесь нам Август точно не соврал: основная версия уже не моя.

– И главное, их действительно ищут.

Дни становились заметно короче. Пока мы подъехали к повороту на Вызу, уже смеркалось. Мы все же поужинали в придорожном ресторанчике, дожидаясь полной темноты. Для нас она препятствием не будет. Перед выездом из города мы предусмотрительно нашли магазин, торгующий охранными системами, и приобрели прибор ночного видения – это как бинокль, только одноглазый.

Начался дождь. Тем лучше – не наткнемся на дачников, вышедших прогуляться по пляжу перед сном. Так и случилось – поселок казался вымершим. Таллинцы с детьми после начала учебного года перебрались в столицу, кто-то постарше уже спит, а совсем молодым в этой глухомани без дискотек и клубов делать нечего. В редких домах горел свет, кое-где сквозь окна просачивались лишь призрачные, мигающие отсветы телеэкранов.

Мы загнали свой «рено» за грузовой фургон, стоящий около магазина: и с дороги не видно, и специально не спрятан. Я достал свой флакончик с полимерным лаком, скрадывающим отпечатки пальцев. Лешка только улыбнулся. Порывшись в кармане, он достал пластмассовый аптечный пузырек и многозначительно продемонстрировал его мне. Мол, не один вы такой умный.

Дождь становился сильнее и, колотя по листьям, уже скрадывал звук шагов. Мы прошли по переулку за дачу Анны, сканируя местность сквозь прибор ночного видения, чтобы убедиться, что с тыла за ней никто не наблюдает. Должен признать, как нам честно сказал об этом продавец, в дождь эффективность прибора резко падает. Не соврал парень. Так что мы полагались в том числе и на контроль невооруженным глазом. Теоретически за домом Анны можно было следить из любой соседней дачи. Не жалея на это времени, мы понаблюдали за ними. Однако за стеклами окон не было ни подозрительных темных пятен, ни непонятных отблесков. В доме Марет, усатой соседки Анны, работал телевизор, из дачи справа доносилась оперная ария.

– «Севильский цирюльник», – определил Кудинов. – Что-то незаметен здесь нордический патриотизм.

Это он из скромности прибавил, чтобы не выпячивать свою музыкальную эрудицию.

– Это же север, здесь многие вещи не успевают вызревать, – поддержал разговор я.

С самых времен нашей молодости мы с Лешкой любим поупражняться на ровном месте. Это такой атавизм, который позволяет нам без сюсюканья проявлять дружеские чувства.

Я уже объяснил своему другу, что проще всего наблюдать за подозрительным домом Марет со второго этажа Анниной дачи, из комнаты, где за сеткой стояла подзорная труба. Надо было лишь убедиться, что в доме не оставлена засада.

Из-за зарядившего сплошной пеленой дождя видимость стала близка к нулю. Мы воспринимали внешний мир главным образом тактильно: зонтиков у нас не было, ветровки быстро промокли насквозь, а прикосновение холодной ткани к телу не лучшее ощущение. Невооруженным глазом едва можно было различить возвышение погреба, в котором я в ту ночь сидел в засаде, и темную массу дома справа. Для очистки совести мы с Кудиновым постояли минутку, прижавшись к стволу старой липы, чтобы наши силуэты не выделялись на фоне дороги.

Штакетный заборчик непреодолимой преградой не был, однако осторожность требовала, чтобы мы посмотрели на дом Анны и с фасада. Череда домов тянулась до самого пляжа, так что когда, обогнув их, мы подошли к даче, у нас уже зуб на зуб не попадал.

– У хозяйки полный шкаф разных наливок, – подбодрил я своего напарника. – Она бы нас точно угостила.

– Это ты в полиции будешь рассказывать: как мы гуляли, замерзли и забрели в пустой дом, чтобы согреться, – проворчал Кудинов.

Я остановил его рукой:

– Тихо!

В доме Марет горело окно позади дома и одно сбоку. Это, видимо, была гостиная, в которой хозяйка дома смотрела телевизор. И вот теперь сквозь занавески я увидел, как кто-то встал и пошел к двери. Силуэт был, вне всякого сомнения, мужским.

Мужчина прошел в коридор, и свет загорелся в другой комнате – в той, где на полке лежала электробритва. В ней на окнах были не сплошные шторы, а лишь доходящие до середины окна занавески. Я вспомнил: такие вышитые, бежевые, я их видел из дома Анны в зрительную трубу.

– Ну-ка приподними меня, – попросил я Лешку.

Тот обхватил меня сзади повыше колен и выпрямился. Теперь мне была видна лишь узкая полоска пола.

– Пониже, – прошипел я.

– Здесь тебе не штатив, – прошипел в ответ Лешка, слегка приседая.

Теперь в поле моего зрения попала голова вошедшего в комнату мужчины. Он был крепким, но уже сплошь седым; ему было самое малое лет шестьдесят пять. Быть сыном Марет он не мог никак.

– Ну? – прошептал Кудинов, у которого от напряжения уже тряслись ноги.

– Старушка была права, – произнес я, выскальзывая из его объятий.

8

Дверь дома Анны была опечатана белеющей полоской бумаги. Я нагнулся и, качнув горшок с фуксией, запустил туда руку. Пусто! Я наклонил горшок больше, но под моими пальцами были только холодные камни. Ну, понятно. Анна ведь уезжала не на полдня, а надолго. Получилось даже навсегда.

– Тс-с, – прошипел Лешка.

Я поднялся к нему на крыльцо. Мой напарник пальцем отводил край бумаги, который был приклеен к двери.

– Ты отклеил?

– Нет, так было.

Я присмотрелся. Это на самом деле была не бумага, а клейкая лента типа скотча, на лицевой стороне которой можно было писать. Там и было что-то написано типографским способом, и с обоих концов стояли печати. Край, примыкающий к двери, был аккуратно, не повреждая ленты, отклеен. Это было заметно, только если подойти вплотную.

Полиция? Да нет, зачем бы ей прятаться. А если засада? Тоже вряд ли. В этом был смысл, пока Анна была жива. Мы-то приехали сюда, чтобы понаблюдать за домом Марет. Похоже, напрасно.

– Ключа на месте нет, – сообщил я.

Лешка нажал на ручку двери и легонько толкнул ее. Дверь бесшумно приоткрылась. Я вытащил из кармана наше единственное оружие, дамский пистолетик, и вошел первым.

В доме было абсолютно темно. Мы замерли в прихожей и прислушались. Единственными звуками было поскрипывание пола под нашими ногами, а теперь все снова стихло. Но мы-то поскрипели – может, кто-то нас слышал. Нет, вроде все спокойно.

Я открыл дверцу высокого шкафчика возле двери. Карабин на месте. С ним как-то спокойнее. Я сунул пистолетик Кудинову, а сам завладел ружьем. Потом сделал Лешке знак, чтобы он проверил гостиную, и пошел дальше по коридору, застеленному разноцветной лоскутной дорожкой.

Слева была ванная. Я толкнул дверь. Два ярко-зеленых пятна в моем визире – унитаз у двери и ванна в углу. Чисто. За второй дверью – она была открыта – кухня. Я заглянул туда и замер.

На столе были все признаки прерванной трапезы. Пакеты с чипсами, открытые банки консервов, полные и откупоренные бутылки пива. Уезжавшая на неопределенное время Анна не могла оставить за собой такой бардак, да и застолье было очевидно и недвусмысленно мужским. Все-таки полицейские? Тот, кто был на стреме, заметил наше приближение. Все попрятались, а сейчас, поняв, что нас только двое, налетят с разных сторон. И, как сказал Август, кое-кто в полиции считает, что я уже достаточно пожил.

Я поежился – нет ничего хуже, чем разгуливать в мокрой одежде. Сейчас бы камин разжечь и обсушиться!

Сзади скрипнул пол, и я мигом обернулся, готовый защищать свою жизнь. Хорошо, не выстрелил раньше времени – это был Кудинов.

– В комнате пусто, – прошептал он.

Я отодвинулся и жестом предложил ему посмотреть на стол. Глаза наши уже достаточно привыкли к темноте, и я засунул прибор ночного видения в карман.

Кудинов удивленно вскинул бровь. Он заглянул в пакеты – далеко не пустые, понюхал открытую бутылку пива. Вывод, похоже, мы сделали тот же самый.

– Они где-то здесь, – прошептал мой напарник.

– Думаешь, полиция?

– Вряд ли. Полицейские уже раскрылись бы. А эти нас боятся. Думают, что мы – полиция.

– Давай проверим на втором этаже, – предложил я.

Мы прошли к лестнице, уже не опасаясь скрипящего пола. Под пулю бы не попасть. Я надел свою бейсболку на ствол карабина и высунул ее в лестничный пролет. Провокация не сработала. По-прежнему неся ружье с бейсболкой перед собой, я стал медленно подниматься по скрипучим ступенькам. Лешка шел за мной, прикрывая тыл.

На мансардном этаже было лишь две комнаты. Справа – та, где стояла и стоит зрительная труба. Пусто! Слева – спальня. Судя по количеству открытых бутылок, в доме было трое мужчин. Не прячутся же они сейчас все под кроватью? Я все же проверил – не прячутся. И в шкафу под плотным рядом вешалок с одеждой никого. Только второй винчестер, которым сразу завладел Лешка.

Выйдя из комнаты, я задрал голову: чердака нет, вон они, балки, сходятся под коньком крыши.

– И где они? – спросил я шепотом.

– Убежали через окно?

– Черт, тут же подвальчик есть еще! – вспомнил я. – Я в нем отсиживался.

Едва спустившись в коридор, я мысленно обругал себя. Как я раньше не заметил? Вот она, дорожка из лоскутных полос: сначала идет прямо, а над люком сминается. Явно изнутри пытались ее расправить.

– Они там, – прошептал я Лешке.

Я проверил заряды в карабине: все четыре в магазине и в стволе еще один. Проверять, чем его зарядила Анна – как на уток или как на медведя, – я не стал.

Кудинов ждал моей команды. Я встал сбоку и кивнул ему. Лешка схватил железное кольцо люка и резко откинул крышку. Перед моим стволом замерло три пары испуганных глаз.

9

Они храбрились, но взгляды их все равно выдавали страх. Ребята сразу сообразили, что у них были все основания бояться нас больше, чем полиции. Полиция означала арест, следствие, суд и, возможно, тюрьму. Это были бы малоприятные, но все же эпизоды жизни. С двумя говорящими по-английски неизвестными, которые явно действовали за рамками законности, перспектива была намного менее радужной.

Это были три парня, которые в ту ночь напали на дом Анны. Толстяку, с удовлетворением отметил я, сидеть было трудно. У того крепкого драчуна, в которого Анна стреляла в упор, была перевязана грудь. Ну а Бейсболиста, Хейно Раата, я узнал бы и без особых примет, так много я о нем думал в последнее время.

Все трое были нами должным образом обработаны: руки и верх туловища упаковочным скотчем примотаны к спинке стула, во рту – кляп, замотанный тем же скотчем вокруг головы. Отдирать будет больно, но ничего, потерпят.

Вот они, сидят, сверкая белками глаз, на кухне, где лишь несколько дней назад Анна готовила нам холодный прибалтийский обед.

– Чтобы сразу было понятно, – сказал я по-английски, стараясь придать своему голосу и облику жесткость хладнокровного убийцы. – Все трое вы не нужны. Есть желающий рассказать нам все в малейших деталях?

Атлет смотрел яростно, но явно готовился гордо принять мученическую смерть. Взгляд Хейно метался, хотя сдаться первым ему тоже не позволяла гордость. Я был уверен, что не выдержит толстяк. Как он тогда обвис на руках товарищей, а всего-то было несколько десятков дробин в заднице! И точно, он тут же замычал и затряс головой. Однако вслед за товарищем купить свою жизнь захотел и Хейно. С него и начнем. Пусть толстяк еще помаринуется, в отчаянии он скажет нам и то, что не собирался выдавать сразу.

Кудинов отбуксировал Бейсболиста на задних ножках стула в гостиную. Света из окон в доме Марет вполне хватало, чтобы перемещаться по комнате. Я повернул стул с парнем так, чтобы видеть выражение его лица.

– Ты говоришь по-английски? – спросил я.

Тот кивнул и тут же поморщился от боли – я сорвал ленту, удерживавшую кляп.

– Попробуешь крикнуть – ты труп, – уточнил я.

Хейно снова кивнул, и я вытащил у него изо рта кляп.

– Мы просто залезли в пустой дом, – волнуясь, произнес парень. – Хотели взять кое-что из вещей, нашли пиво, сели закусить, а тут вы появились.

Я посмотрел на Кудинова.

– Издевается над нами, – констатировал тот. – Давай сразу второго?

Это он просто включился в игру. Мы с Лешкой знаем друг друга столько лет, что нам не нужно договариваться заранее.

– Ладно, дадим ему еще один шанс, – великодушно решил я и повернулся к Бейсболисту. – Теперь послушай меня. Тебя зовут Хейно Раат. Это дом твоего дедушки. Ты уже пытался со своими приятелями залезть сюда несколько дней назад. Если хочешь жить, скажи нам что-то, чего мы не знаем.

С каждой моей фразой Хейно, хотя и был привязан к спинке, как-то все больше оседал на стуле.

– Вы все равно нас потом убьете, – пробормотал он.

– В этом у тебя уверенности быть не может, – сказал я. – А вот если будешь молчать, могу тебя уверить.

Я в такие моменты играю в достаточно вежливую ледяную прагматичность наемного убийцы. Не знаю, насколько я убедителен в этой роли.

– Можно, я задам один вопрос? – попросил меня Лешка. – Я, пока не пойму, не смогу сосредоточиться на главном.

Я кивнул.

– Как вам пришло в голову прятаться здесь? В доме женщины, которую вы убили?

– Я никого не убивал! – крикнул Хейно.

– Это мы сейчас и будем выяснять, – угрожающе успокоил его Лешка, если так можно выразиться, но именно таким тоном он это и произнес. – Но я еще про дом не понял. Что, во всей Эстонии для вас не нашлось лучшего убежища, чем опечатанный полицией дом жертвы?

Хейно помрачнел.

– Ну? – поторопил его Кудинов.

– Нам так сказали, – нехотя выдавил из себя парень. – Не скажу кто. Тогда нам всем точно крышка.

Мы с Лешкой переглянулись.

– Полиция, – сказал я. Потом вспомнил уверенность Августа, что преступников ищут, его самого, подумал, что обобщение здесь было бы несправедливым, и уточнил: – Кто-то из полиции, кто это дело ведет.

А про себя еще подумал, что Анна не совсем была не права, когда не захотела обращаться к властям при появлении первых мышей.

– Да? Это так? – неумолимо спросил Лешка, дернув стул с привязанным к нему Бейсболистом.

Тот насупился еще больше.

– Оставь его, и так все понятно, – сказал я. – Сказали запастись продуктами на неделю, сидеть тихо, свет не зажигать. Кто-то, от кого зависит, чтобы полиция здесь не появлялась неделю, пока их ищут по всей стране. Ну, кроме этого дома, где прятаться могли бы только психи.

Парень мрачнел с каждым произнесенным мною словом.

– Ну, давай начинай, – повернулся я к нему.

– С чего мне начать? – сглотнув, спросил Хейно.

– С белых мышей, – посоветовал Кудинов.

– Можно только воды? – попросил парень.

– Хоть пива, – сказал Лешка, направляясь на кухню. – Да и нам не помешало бы выпить какой-нибудь отвар от простуды.

Он не знал, где искать. Я полез в шкафчик, где стояли наливки. «Ничего? А то мы действительно продрогли», – мысленно спросил я разрешения у хозяйки дома. Ведь Анна, возможно, где-то здесь, хотя и в другой реальности. А где еще ей быть, когда мы в ее гостиной держим на прицеле ее вероятных убийц?

Пока я наливал нам с Лешкой по полстакана моей любимой, из красной смородины, тот уже возвращался с кухни.

– Увижу, что хоть на миллиметр стул сдвинулся, пеняй на себя, – строго сказал он, обернувшись с порога. И пояснил для меня: – Этот, здоровый, пытался высвободиться.

Он наклонился над Хейно и осторожно поднес к его рту бутылку пива.

– Ничего, что начатая?

Потом с удовольствием отметил мои приготовления. Мы взяли с ним бокалы и приподняли их, мол, твое здоровье. А я еще посмотрел куда-то в верхний угол, как будто умершие непременно витают в воздухе.

– Ну, приступай, – разрешил мой напарник.

– Про белых мышей это я придумал, – откашливаясь, проговорил Хейно. – Мы не хотели ей зла. Ей просто нужно было продать дом и уехать отсюда.

– Но это был ее дом, – возразил я.

– Какая разница? А до этого – наш. Дедушки, потом отца. Я здесь играл маленьким, в этом доме.

– Но твой отец его продал.

– Ну да. Это-то справедливо.

– А что несправедливо? – в один голос спросили мы с Лешкой.

Хейно облизнул вновь пересохшие губы, получил еще пару глотков пива и выложил всю историю разом.

Если помните, дом в Вызу был построен перед войной неким богатым торговцем скобяными товарами. Когда летом 1940 года Прибалтика была присоединена к СССР, этого Фердинанда Пихеля с семьей отправили в Сибирь, где он и умер. Избежать депортации удалось лишь его младшему сыну Харри, который прятался в деревне. Когда пришли немцы, Харри вступил в корпус самообороны Омакайтсе – свою армию эстонцам создавать не разрешали. Дом этот ему тут же вернули, но жил он здесь мало – шла война. Потом Пихель в составе 20-й эстонской дивизии СС защищал свою страну от вторжения русских. (Хейно именно так все рассказывал: в школе ли его этому учили или потому, что он не догадывался, что мы русские). Однако ему пришлось отступать вместе с немецкими войсками, а потом уехать из Европы.

– Еще бы! – не удержался я и пояснил для Кудинова: – Он служил в карательном отряде, который уничтожал евреев по всей Восточной Европе.

– Это пропаганда, – вспыхнул юный неонацист. – Шла война, и эстонцы воевали наравне с остальными.

Теперь он знал, что мы никак не можем быть на его стороне.

– Хорошо, – примирительно сказал Лешка. – Что дальше?

Мы допили свою наливку, и я наполнил стаканы следующей, сливовой. Согреться нам так и не удалось.

– После войны дом снова реквизировали коммунисты, – сказал Хейно.

– И он достался дедушке, что было несправедливо, – уточнил я. А я-то с чего стал заводиться?

– Дедушка здесь все перестроил за свои деньги, – возразил парень. – Но все равно – по реституции дом полагалось вернуть.

– Вернуть кому? – не выдержал Кудинов.

– Харри Пихелю. – Хейно посмотрел на нас и добавил: – Он еще жив.

Последовала вторая часть разъяснений. Харри Пихель в конце войны оказался в британском секторе. Ему удалось перебраться в Латинскую Америку, в Венесуэлу, где он пустил корни и разбогател. В настоящее время восьмидесятипятилетний Пихель был владельцем многомиллионного состояния и одной из лучших коллекций искусства доколумбовой эпохи.

– Он остался эстонцем, – с гордостью сообщил Хейно. – Он уже трижды приезжал на родину и даже привез в подарок несколько экспонатов из своей коллекции.

– Разумеется, его здесь приняли как героя? – уточнил я.

– Конечно, – упрямо заявил Бейсболист. – Он – храбрый человек, который воевал за свою страну. Пусть тогда они проиграли, но сегодня все возвращается на свои места.

Мы с Лешкой переглянулись. Поняли мы с ним одновременно, но сформулировал это первым мой напарник:

– И этот Пихель захотел провести свои последние дни на родине, в доме своего детства.

Парень кивнул.

– Но почему он не попытался вернуть его по реституции? – спросил я.

Хейно замялся.

– Он считается нацистским преступником, – сообразил я. – Наверняка в списке Симона Визенталя. Так ведь?

Парень кивнул:

– Евреи никогда никому не давали жить спокойно.

Мы не собирались вступать в гуманитарные дискуссии. Парня, возможно, при рождении тащили клещами и слегка повредили.

– Почему тогда он не попытался просто выкупить дом? – спросил я. – Он же, ты говорил, не скрываясь, приезжал в Эстонию.

– Он пробовал. Я сначала просил сделать это отца, но тот не захотел. Тогда мы нашли другого человека, который предложил за дачу в итоге в два раза больше, чем она стоила. Но эта упрямая старуха не захотела продать.

Анна, Анна. Как она вспыхнула тогда, когда я позволил себе предположить, что с угрозами для ее жизни мог быть связан вполне приличный человек. Профессор консерватории, она сказала? Человек ее круга, а я, неизвестно кто и откуда взявшийся, посмел его заподозрить. Не отсеки она меня тогда, я, может, сразу взял бы правильный след. Слышите меня, Анна? Где вы там?

– «Мы нашли». Кто это мы? – тем временем продолжал допрос Кудинов.

Хейно смутился.

– Ну, мы – это группа людей, которые думают как я.

– Неонацисты, – отмел эвфемизм Лешка.

– В этом нет ничего плохого, – снова вспыхнул Хейно. – К нам относятся с презрением, потому что Гитлер войну проиграл. Если бы он ее выиграл, сейчас полмира были бы нацистами и не стыдились бы этого.

Мы с Лешкой опять переглянулись. Мне всегда хотелось залезть в голову к таким людям – что у них там происходит?

– Значит, вы подкидывали старушке дохлых мышей в надежде, что она испугается и продаст дом? – спросил Кудинов.

Хейно кивнул.

– Она не догадалась, и пару дней назад вы пришли, чтобы что?

– Мы не хотели ее убивать, – закричал Бейсболист. – Только припугнуть.

– Именно поэтому вы взяли с собой бейсбольную биту и ружье, – неумолимо уточнил я.

Парень посмотрел на меня.

– Это были вы, – дошло до него.

Я с улыбкой поклонился – чуть-чуть, едва уловимым движением головы. Улыбка моя парня испугала.

– Да, не хотели! – закричал он и, вспомнив, сам тут же перешел на шепот: – Нам сказали только припугнуть. Мы должны были покрутить там все немного: посуду побить, мебель поломать.

– А ружье?

– Это этот взял… Слизняк, – с презрением процедил сквозь зубы Хейно. У них с толстяком отношения явно были не на высоте. – Да он и стрелять-то толком не умеет.

– Да? – удивился я, вспомнив пару пуль – пуль, не дробовых зарядов, посланных в меня совсем не новичком. – Мне так не показалось.

– Это не он стрелял, – выпалил Хейно и тут же пожалел об этом.

– А кто же? – мирно спросил я, хотя по его сникшему виду и так все стало понятно. – Ладно, я не злопамятный.

Кудинову надоело стоять без дела.

– А когда первая атака была отбита, вы выследили хозяйку в Таллине и взорвали ее, – перешел он к следующему эпизоду.

– Я никого не убивал! – крикнул Хейно.

– Тс-с, не кричи, – сказал я. – Ты имеешь в виду, что не ты подложил в багажник такси бомбу и не ты нажимал на кнопку?

По тому, как застыло лицо парня, я понял, что такси взорвали они. Человеком в куртке мог быть тот, здоровый, который потом пересел к ним с толстяком в угнанный джип.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – пробормотал он.

– Точно не понимаешь? – спросил я. – Это ведь для тебя вопрос жизни и смерти.

– Я больше ничего вам не скажу, – твердо сказал Хейно. – Только я никого не убивал.

Понятно. Одно дело припугнуть старушку, другое – взорвать ее вместе с таксистом, совершенно посторонним человеком.

– Дело твое, – произнес я голосом хладнокровного киллера. – Хотя это благородно – дать шанс своему товарищу.

Хейно еще что-то мычал, когда я вставлял ему в рот кляп и заматывал его скотчем. Это вряд ли были признания – скорее проклятия.

Лешка отволок парня в коридор, прочерчивая задними ножками полосы на полу. Полосы от стула толстяка, который он тащил за собой на обратном пути, были глубже.

– Не кричать, просто отвечать на вопросы, – предупредил я.

Прыщавое лицо парня было мокрым от пота. Он кивнул, и я сорвал с его головы скотч.

– Сначала проверим, хочешь ли ты говорить правду, – сказал я. – Кто подкладывал бомбу в багажник такси? Тот, здоровый? – Я мотнул головой в сторону коридора.

Толстяк согласно кивнул.

– А кто сидел за рулем джипа?

Парень замычал, и я вытащил у него изо рта кляп.

– Прости.

– За рулем сидел Хейно. – Кивок в сторону коридора. – Ну, тот, с кем вы сейчас говорили.

– А ты что делал? Нажимал на кнопку?

Парень судорожно замотал головой:

– Нет. Я – нет. Мы – нет.

– Вы – нет? – грозно вмешался Кудинов. – Что-то я тебя, парень, перестаю понимать.

– Это не мы, не мы, – затараторил толстяк. – Мы просто были в джипе.

– Подожди, – напомнил я. – Когда вы на днях, вернее, ночью приехали сюда, вы трое подошли к дому, а в машине сидел еще один человек. Это он был?

Лицо толстяка перекосилось, и он зарыдал.

– Теперь уже все равно, – мычал он сквозь слезы и сопли. – Теперь мы все равно трупы. Не вы нас убьете, так он.

– Кто он? – потребовал ясности Кудинов. – Фамилия, имя, род занятий?

– Я не знаю, – в голос заревел толстяк. – Его зовут Юри. Он стал старшим нашей группы, когда было решено… Ну, когда…

– Юрий? Он что, русский? – спросил Кудинов.

– Нет, он эстонец. У нас тоже есть такое имя – Юри. Я не знаю, откуда он взялся. Он раньше воевал, наверное, на Кавказе.

Это было похоже на правду. Когда от предупреждений и угроз было решено перейти к действиям, трем юнцам-энтузиастам дали старшего, человека с опытом. Я вспомнил, с каким мастерством той ночью машина нападавших развернулась почти на месте. Так вот, сначала этот Юри пытался не светиться, но когда ночное нападение закончилось провалом, он решил воспользоваться боевым опытом. В первую чеченскую кампанию против российских войск воевало много прибалтов: снайперов, подрывников… Вот тут-то его знания и пригодились.

– И где теперь искать этого Юри? – спросил Кудинов.

– Откуда мне знать? – в голос ревел парень.

– Тише ты, не ори! – прикрикнул я на толстяка. – Вы где с ним встречались?

– Он живет за железной дорогой, мы за ним туда однажды заезжали.

– Так, значит, все-таки знаешь. А вот сейчас поподробнее, – приказал Кудинов.

– Он живет в таком большой зеленом доме, деревянном. Мы ехали по улице Ристику, дом был справа, на перекрестке.

– На перекрестке с какой улицей? – попросил уточнить я.

– Я не знаю. – Парень ревел в голос. Утереть бы ему лицо, но это было бы вдвойне противно. – Но он один такой. Зеленый, двухэтажный. Улица Ристику. Юри вышел со двора, который как раз на той улице, которую я не помню. Правда не помню.