Текст книги "Деникин. Единая и неделимая"

Автор книги: Сергей Кисин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

ПУТЬ К РАЗВАЛУ

Действия Деникина были оценены по достоинству. Историк Дмитрий Лехович приводит воспоминания одного из подчиненных Деникина по 8-й армии: «Не было ни одной операции, которой он не выполнил бы блестяще, не было ни одного боя, которого бы он не выиграл. Я в то время был начальником оперативного отделения и генерал-квартирмейстером в штабе Брусилова. Мне часто приходилось говорить с Деникиным по аппарату, когда нужно было согласовать действия генерала Деникина с соседями и особенно выручать их в тяжелом положении. Не было случая, чтобы генерал Деникин сказал, что его войска устали, или чтобы он просил помочь ему резервами…

Перед войсками он держал себя просто, без всякой театральности. Его приказы были краткие, лишенные «огненных слов», но сильные и ясные для исполнения. Он был всегда спокоен во время боев и всегда лично был там, где обстановка требовала его присутствия. Его любили и офицеры, и солдаты… Он никогда не ездил на поклон к начальству. Если его вызывали в высокий штаб по делам службы, то он держал себя со своими высшими командирами корректно, но свободно и независимо. Он не стеснялся в критике отдававшихся ему распоряжений, если они были нецелесообразны, но делал это мягко, никого не задевая и не обижая… Деникин всегда расценивал обстановку трезво, на мелочи не обращал внимания и никогда не терял духа в тревожную минуту, а немедленно принимал меры для парирования угрозы со стороны противника. При самой дурной обстановке он не только был спокоен, но готов был пошутить, заражая других своей бодростью. В работе он не любил суеты и бессмысленной спешки… В частной жизни генерал Деникин был очень скромен, никогда не позволял себе никаких излишеств, жил просто, пил мало – рюмку-две водки, да стакан вина. Единственным его баловством было покурить хорошую сигару, в чем он понимал толк… В товарищеском кругу он был центром собрания… так как подмечал в жизни самое существенное, верное и интересное и многое умел представить в юмористической форме».

Сам комфронта Брусилов с подачи советской редактуры был как обычно резок. В его характеристике Деникин «не без хитрости, очень самолюбив, честолюбив и властолюбив. У него совершенно отсутствует чувство справедливости и нелицеприятия: руководствуется же он по преимуществу соображениями личного характера. Он лично храбрый и в бою решительный, но соседи его не любили и постоянно жаловались на то, что он часто старается пользоваться плодами их успехов». Надо полагать, под «соседями» Брусилов имел в виду его старую «луцкую» свару с генералом Зайончковским, который, как и он, перешел на службу в Красную Армию и стал профессором Военной академии имени Фрунзе. Нет сомнений, что уж он-то преподавал слушателям опыт сражения под Луцком так, как ему надо было.

«Политик плохой, в высшей степени прямолинейный, совершенно… не принимавший в расчет обстановку, что впоследствии ясно обнаружилось во время революции», – добавлял о Деникине Брусилов. Заметим, что как раз политиком Деникин себя никогда не считал, он всегда был в первую очередь военным. А о том, как он понимал обстановку, свидетельствуют его награды и успешное командование в ходе всей мировой войны.

В сентябре 1916 года он получил 8-й армейский корпус, оставив «железных стрелков», которые под его командованием за эту войну взяли 70 тысяч одними пленными и 49 орудий.

Его корпус перебрасывался на поддержку так некстати и неудачно ввязавшейся в мировую бойню Румынии, в мгновение ока разбитой двумя немецкими армиями Эриха фон Фалькенхайна и Августа фон Макензена. Треть румынской армии угодила в плен, был сдан Бухарест, и лишь срочная переброска на Дунай трех русских армий из состава Юго-Западного и Западного фронтов смогла остановить наступление немцев.

Второстепенный театр военных действий позволил 44-летнему Деникину сделать относительную передышку в боевых операциях и попытаться навести порядок в личной жизни, где после смерти матери зияла оглушительная пустота.

Романтическая история любви и женитьбы прославленного генерала опутана облаком тайн. По признанию его дочери Марины, отец познакомился с будущим тестем случайно, когда служил еще в польской Беле, во 2-й артиллерийской бригаде. Когда он был на охоте, то вдруг услышал чей-то крик о помощи. Кричал мужчина, который выстрелом ранил кабана, но разъяренное животное набросилось на него, и тому пришлось повиснуть на ветке, не успев перезарядить ружье. Опытный офицер кабана добил, после чего познакомился со спасенным – им оказался местный налоговый инспектор Василий Чиж. Тот тут же пригласил Деникина к себе в дом на крестины дочери Ксении, как оказалось впоследствии, его будущей жены. Марина Деникина пишет о матери: «После русско-японской войны ее родители развелись. Отец тогда вернулся с фронта и узнал, что Ася (домашнее прозвище Ксении Чиж. – Прим. автора) остается с дедом и бабушкой. Деникин был уже полковником, когда его назначили в Варшаву, а Асю поместили в школу для благородных девиц в том же городе. Ее мать, выйдя замуж, попросила Деникина, раз он все равно в Варшаве, по воскресеньям выводить девочку на прогулку – ей тогда было лет 12–13. Он и водил – сперва заставлял ее вычистить ногти, а следом вел в кондитерскую, гулять. Потом папа был назначен под Самару, они не виделись долгое время. Незадолго до начала войны проезжал через местечко, где Ася жила, решил заглянуть – ей тогда было уже под восемнадцать. И влюбился. Она – совсем нет: Ася обожала одного высокого блондина, а папа мой был среднего роста и брюнет, впоследствии и вовсе лысый. Но ее жениха убили, кажется, на десятый день войны. И она вспомнила о старом друге – Ася знала, что симпатична ему. Написала. Он ответил».

По другим данным, Василий Чиж был майором-артиллеристом в отставке, служил в той же 2-й артбригаде, что и Деникин. По третьей версии, он носил лампасы генерала. А сам Деникин был как раз влюблен в его жену, из-за чего те вроде бы как и развелись. Дальше этого роман не пошел, но зато ее дочь прекрасно запомнила друга семьи, который на ее трехлетие подарил куклу с закрывающимися глазками, и сама нашла его на фронте. Нашла тоже не сразу. По утверждению дочери Деникина Марины, Ася была влюблена в корнета 13-го Нарвского гусарского полка Михаила Масловского, молодые уже собирались пожениться, но началась война. А в октябре 1914 года ей передали известие о гибели жениха. Погоревав немного и бросив обучение на историческом факультете Петроградского университета (до этого блестяще закончила Александро-Мариинский институт), Ася случайно встретила в газетах имя старого друга семьи, о котором восторженно писали как о герое войны. После чего решила навестить в Киеве его мать, для чего-то сообщив ей, что несколько раз писала генералу, но тот якобы не ответил. Пани Айжбета, конечно возмутилась и выбранила сына за несуществующую вину.

В любом случае эта история так и осталась семейной тайной Деникиных.

Переписка между 44-летним боевым генералом и 18-летней нежной курсисткой началась в 1915 году. А уже через год изнывающий от одиночества и одуревший от войны Деникин сделал своей бывшей воспитаннице формальное предложение брака, оговорив условие, что реализовать его можно будет лишь по окончании войны. Надеялся ли он сам дожить до ее окончания? Верил ли, что Ксения станет его ждать? Жизнь доказала, что 26-летняя разница в возрасте гарантировала ему верную и преданную супругу в будущем.

Но тогда, в начале 1917 года, все было совсем не так очевидно. Армия готовилась к новой кампании, а значит, к новым кровопролитным боям и новым многочисленным жертвам.

Кто знает, как пошла бы война дальше, не будь Февральской революции и не прояви себя последний Романов последним капитулянтом. Ссылки последних лет на то, что якобы новоявленный русский святой не желал проливать русской крови, абсолютно несостоятельны. На Ходынке ее была река, в войне с Японией за лесные концессии на Ялу – море, в Первой мировой войне неизвестно за что – океан. Да и, прямо скажем, не собирался Николай II спокойно смотреть на начавшиеся беспорядки в столице – послал туда карательный отряд во главе с генералом Ивановым с отнюдь не миротворческими целями. Другое дело, что выбор карателя для падающего самодержца как всегда был на редкость неудачен – Иванов уже достаточно показал себя в ходе войны, чтобы не доверять ему важные военные экспедиции.

В любом случае 300-летняя история Дома Романовых завершилась на железнодорожной станции под Псковом с характерным названием – Дно.

Впрочем, и сама армия была уже другая. Не та, которая в массе своей в 1905 году не пошла за революционерами, подчиняясь приказам офицеров и данной присяге. В начале 1917 года, после трех лет изнурительной, полной грандиозных потерь и разочарований войны она стала совсем другой.

Потеря авторитета в войсках началась, как всегда, с головы – сказалась слабая подготовка генералитета и высшего офицерства. За три года войны пришлось отрешить от должности четырех главнокомандующих фронтами (из них один вообще оказался с параличом мозга), нескольких командующих армиями, массу корпусных командиров и начальников дивизий. В той самой 8-й армии Брусилов с первых же дней боев снял с командования трех начдивов и одного комкора.

Самые смелые кадровые офицеры, особенно в пехоте (в кавалерии, артиллерии, инженерных войсках, на флоте дело обстояло лучше), были выбиты еще в начале войны, заменившие их офицеры из интеллигенции и разночинцев, а зачастую и из инородцев (ввиду больших потерь национальность офицерского корпуса уже не имела значения), не связанные с военными традициями и вековыми понятиями о долге, ни в какое сравнение с ними не шли ни по боевым, ни по моральным соображениям. Среди выпускников военных училищ эпохи мировой войны (около 80 тысяч человек) доля дворян не превышала 10 %. А в 1916–1917 годах 60 % офицеров вышли из училищ, имея на плечах погоны, а за плечами – крестьянское происхождение. Среди прапорщиков этот процент был еще выше. Из-за огромной убыли личного состава в офицеры зачисляли всех, кто окончил гимназию, реальное училище и т. п. То есть фактически любого мало-мальски образованного человека. Сословная каста оказалась размыта напрочь. Идея «доблестно умереть за Россию» уже мало кого занимала.

Солдатская масса, в значительной степени крестьянская, за все три года так и не смогла поверить, что эта война «Вторая Отечественная», а не чуждая им «война за Дарданеллы». Убедить ее в этом было попросту некому, в верхах на это не обращали внимания, считая, что «серая скотинка» и так беспрекословно должна исполнять свой долг. Там никто так и не понял, что времена изменились. Столыпинские реформы принесли крестьянству не только землю и собственность, но и грамотность. Это в плохих фильмах солдатам под нос совали счет из ресторана, и те принимали его за нужный «мандат». На самом деле грамотность среди низших (в первую очередь славянских) слоев населения в предвоенные годы значительно возросла. С 1908 по 1914 год бюджет народного образования удалось увеличить втрое (с 45,9 до 97,6 млн рублей), в России было открыто 50 тысяч новых школ (всего функционировало свыше 100 тысяч начальных школ). Согласно статистическим очеркам «Население России за 100 лет», процент грамотных среди принятых на военную службу в 1913 году составил 67,8 %.

Так что «человек с ружьем» отнюдь не был таким забитым, каким его хотели бы представить в пропагандистских целях различные политические группировки. Соответственно, поражения солдатская масса стала приписывать уже не бездарному командованию, а изменам в генеральской среде, многие из которой носили немецкие фамилии. Особенно остро это проявилось во флоте, что вскоре вылилось в ряд кровавых расправ над офицерами и адмиралами.

К тому же в воюющей солдатской среде широкое хождение получили подробности придворной жизни и похождений Григория Распутина, приукрашенные до размеров гротеска. Очень старались пропагандисты всех мастей – от либералов до большевиков. Понятно, что к началу 1917 года авторитет царской власти в широких солдатских кругах упал ниже окопа, а царицу, вслед за видными думцами, солдаты открыто обвиняли в «глупости и измене». Вряд ли на этом фоне у многих из служивых просыпался энтузиазм подставлять папаху под германские пули.

Следует подчеркнуть еще одну немаловажную деталь – то, чем столько веков гордилась Россия, авторитет православия серьезно пошатнулся. Причиной этого были не только стяжательство, пьянство и блуд низшего духовенства (это было испо-кон веков и продолжается по сей день, чего там греха таить). Активное участие святых отцов в погромах времен первой русской революции, в скандалах, связанных с распутинщиной, в коммерческих делах крепнущего промышленного капитала уважения им не добавило. Достаточно вспомнить персонажей из этого сословия, принадлежащих перьям Антона Чехова, Максима Горького, Льва Толстого, Леонида Андреева, Александра Куприна и др. Душа солдатская с одной стороны черствела под воздействием деградации этого сословия, с другой – под влиянием военных испытаний, не способствующих развитию гуманизма и богобоязни. Как писал Деникин: «Религиозность русского народа, установившаяся за ним веками, к началу XX столетия несколько пошатнулась. Как народ-богоносец, народ вселенского душевного склада, великий в своей простоте, правде, смирении, всепрощении – народ поистине христианский терял постепенно свой облик, подпадая под власть утробных, материальных интересов, в которых сам ли научался, его ли научали видеть единственную цель и смысл жизни… как постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися от него и поступившими на службу к правительственной власти, разделяя отчасти ее недуги… я исхожу лишь из того несомненного факта, что поступавшая в военные ряды молодежь к вопросам веры и церкви относилась довольно равнодушно. Казарма же, отрывая людей от привычных условий быта, от более уравновешенной и устойчивой среды с ее верою и суевериями, не давала взамен духовно-нравственного воспитания. В ней этот вопрос занимал совершенно второстепенное место, заслоняясь всецело заботами и требованиями чисто материального, прикладного порядка. Казарменный режим, где все – и христианская мораль, и религиозные беседы, и исполнение обрядов – имело характер официальный, обязательный, часто принудительный, не мог создать надлежащего настроения…

Война ввела в духовную жизнь воинов два новых элемента: с одной стороны – моральное огрубение и ожесточение, с другой – как будто несколько углубленное чувство веры, навеянное постоянной смертельной опасностью. Оба эти антипода как-то уживались друг с другом, ибо оба исходили из чисто материальных предпосылок».

Нельзя сбрасывать со счетов активную подрывную деятельность либеральных кругов, рвущихся к власти. Обделенные своим местом у кормила империи кадеты, народные социалисты, октябристы, эсдеки, националисты сами мечтали дорваться до министерских портфелей, дабы поуправлять страной так, как они сами считали нужным. Каждый из них «любил Россию» в свою пользу и полагал, что именно его обошли справедливым распределением материальных и политических благ.

В офицерских собраниях и кают-компаниях уже не шептались, а открыто говорили о предстоящем думском перевороте, в окопах травили байки про царицу и Распутина, кляли на все лады высшую власть, правительство, помещиков и отцов-командиров, заставлявших их за эту власть проливать кровь. Отсутствие решающих побед на фронтах и громадные потери сеяли уныние и нежелание идти в бой. Брошенный в окопы лозунг любой политической силы о мире мог стать решающим для штыка в землю и анархии на фронте.

Ситуацию подогревали письма из дома. Восемь млн оторванных от сохи и станка кормильцев семей – слишком много даже для обильной людскими ресурсами России. Обнищание и нерешенность земельного вопроса нервировали больше слухов об «изменах в верхах». В самих «верхах» властвовали уже не разум и воля, а лихо отплясывала «нечистая сила», выдавившая из власти (или уложившая в могилу) все самое умное, конструктивное, позитивное. Наглядный пример этому – последний министр внутренних дел Александр Протопопов, угодивший в итоге прямо с министерского кресла в психушку. Но даже этот «псих» свидетельствовал: «Финансы расстроены, товарооборот нарушен, производительность труда на громадную убыль… Пути сообщения в полном расстройстве, что чрезвычайно осложнило экономическое и военное положение… Наборы обезлюдили деревню, остановили землеобрабатывающую промышленность. Деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков была несчастна. Города голодали, деревня была задавлена, постоянно под страхом реквизиций… Товара было мало, цены росли, развилась продажа «из-под полы», получилось мародерство… Искусство, литература, ученый труд были под гнетом… Упорядочить дело было некому. Начальства было много, но направляющей воли, плана, системы не было. Верховная власть перестала быть источником жизни и света».

Не надо быть особо прозорливым, чтобы понять, что «масоны» или «пламенные революционеры» здесь ни при чем. «Революционную ситуацию» создал один человек – Николай Александрович Романов, последний русский монарх.

БЕЗ ЦАРЯ В ГОЛОВЕ

«Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты». Это мнение будущего главы Белого движения генерал-лейтенанта Антона Деникина, так увидевшего крушение царской власти с Румынского фронта.

Беспорядки в Петрограде, вспыхнувшие 27 февраля с подачи унтер-офицера Волынского запасного полка Тимофея Кирпичникова (взбунтовавшиеся волынцы прикончили начальника своей учебной команды штабс-капитана Ивана Лашкевича), затем прокатившиеся по всем подразделениям столичного гарнизона, поддержанные населением города и наиболее активными членами оппозиции в Государственной Думе, в итоге привели к цепной реакции, которую уже не мог контролировать никто. Ни власть, ни люди, на нее покушавшиеся. Джинн революции был выпущен из бутылки и быстро превратился в тот самый знаменитый «русский бунт бессмысленный и беспощадный». «Великая бескровная революция» только в Петрограде стоила 1443 убитых и раненых, среди которых значились 60 офицеров и 809 нижних чинов. Больше 100 офицеров и адмиралов были убиты на Балтике.

К концу февраля апокалипсический хаос в столице достиг апогея – уже никто ничем не управлял. Полиция и жандармы на улицу носа не казали, могли растерзать, банды грабителей сновали средь бела дня, грабя и убивая запросто. Забастовки, митинги, демонстрации, флаги, крики «Долой!», все на свете – от спекуляции до трона. Солдаты бегали из казарм на митинги, и не думая слушаться приказов офицеров. Те сами в казармах не рисковали появляться, участились случаи самосуда. Власть валялась под ногами, к ней уже потянулись десятки рук, но никто не знал, продержится ли он у власти хотя бы больше суток.

Впоследствии несколько офицеров – участников событий уверяли Деникина, что «растерянность и всеобщее непонимание положения в столице были так велики, что один твердый батальон, во главе с начальником, понимающим чего он хочет, мог повернуть вверх дном всю обстановку».

Видимо, эти офицеры сами плохо разбирались в обстановке. В громадном Петроградском гарнизоне (всего 460 тысяч штыков и сабель, из которых 200 тысяч в городе) не нашлось ни одного верного правительству батальона. Даже опора трона – казачество отказалось выступать на подавление беспорядков. Вся гвардия была на фронте. Крошечный отряд полковника Александра Кутепова (будущий лидер Белого движения), который попытался было восстановить порядок в районе Адмиралтейства, не видя поддержки от войск округа, вскоре разбежался. Сам император получил только ДВЕ телеграммы с предложением реальной поддержки – от командира 3-го конного корпуса графа Федора Келлера и командира гвардейского кав-корпуса генерала от кавалерии хана Гусейна Нахичеванского. Однако стояло ли за этим что-либо реальное, кроме личных чувств отважных кавалеристов?

«Каратели» генерала Иванова, посланные из Могилева в Петроград на усмирение, изо всех сил не спешили в столицу, правдами и неправдами саботируя собственное движение, пока окончательно не застряли далеко от Невы. Сам помазанник божий, которому ВСЕ командующие фронтами отказали в вооруженной поддержке, сумел доехать только до псковской станции Дно, где его встретили видные думцы Василий Шульгин и Александр Гучков, фактически в ультимативной форме потребовавшие от него отречения. Утомленный сплошными невзгодами, Николай сложил с себя корону, подписав отречение за себя и за сына Алексея (на что, кстати, не имел права), спустив «на дно» не только династию, но и всю империю.

Власть в России юридически перешла к Временному комитету Государственной Думы, тут же образовавшему Временное правительство во главе с князем Георгием Львовым и с министрами, представлявшими либеральные партии.

Интересно, что в 1920 году, когда Деникин в Лондоне беседовал с одним из самых активных думцев Павлом Милюковым, генерал спросил у него, почему премьером сделали именно князя Львова, которого всерьез никто не принимал. На что опытный политик ответил по-солдатски: «Выдвигались два кандидата: один – заведомая жопа, а другого хорошо еще не знали».

Однако к этому времени в Петрограде уже функционировал Совет рабочих и солдатских депутатов, составленный из эсеров и меньшевиков (во главе – меньшевик Николай Чхеидзе), который также претендовал на всю полноту власти. А поскольку влияние левых на толпу было несопоставимо с влиянием буржуазных партий, Временному правительству пришлось «проглотить» и первый же фортель Петросовета – так называемый приказ № 1, пустивший под откос всю военную машину рухнувшей империи. Заметим, подготовленный ДО ТОГО, как в России появилась легитимная власть в лице Временного правительства, утвержденного лишь на следующий день – 2 марта. «Вся власть Советам» стала реальностью ЗА СУТКИ до установления столь ругаемого всеми двоевластия.

Это было неслыханно. В разгар войны вводить в армии выборность командования, отменять чинопочитание, согласовывать приказы вышестоящего начальства с комитетами, представители которых и слышать не хотели о боевых действиях, – об этом не могли и мечтать в немецком Генштабе. По сути вся структура военной власти оказывалась парализованной. Армия покатилась под откос.

В Германии вздохнули спокойно. «Я часто мечтал об этой революции, которая должна была облегчить тяготы нашей войны, – писал в своем дневнике генерал Эрих Людендорф, – Вечная химера! Но сегодня мечта вдруг исполнилась непредвиденно. Я почувствовал, что с меня спала очень большая тяжесть». Хотя уже в позднейших его изданиях он вынужден был признать: «Но я не мог предположить, что она станет могилой для нашего могущества».

Кто именно был автором этого шедевра, установить так и не удалось. Специальное расследование их не обнаружило. В Петросовете быстро одумались, и Керенский с Чхеидзе на всех углах начали кричать, что не имеют к приказу № 1 никакого отношения. Сам Александр Керенский по-актерски заламывал руки и утверждал, что «отдал бы десять лет жизни, чтобы приказ не был подписан».

Потом конечно, в Петросовете оправдывались тем, что якобы приказ был подписан перед лицом толпы солдат, собравшейся перед Таврическим дворцом и которая-де могла в любой момент растерзать отказавшихся пойти им на уступки. К примеру, товарищ председателя вновь возникшего Совета рабочих и солдатских депутатов Матвей Скобелев писал: «должен сознаться, что когда я в начале революции вышел на крыльцо Таврического дворца, чтобы встретить кучку солдат, пришедших первыми в Государственную Думу, и обратился к ним с речью, я был почти убежден, что говорю одну из своих последних речей, что пройдет несколько дней и я буду расстрелян или повешен».

Все тщетно. Приказ был быстро спущен в войска, где солдаты обомлели от таких неслыханных послаблений и лихо кинулись на выборы в комитеты удобных им офицеров, фельдшеров, писарей из «социально близких». Само собой что составленный из таких кадров комитет ни за что бы не проголосовал за наступление или за оборону «до последней капли крови».

С другой стороны, далеко не все даже высшие чины в армии сами поняли произошедшие перемены. Деникин писал: «Было бы ошибочно, думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной «демократической республики», что в ней не было «верных частей» и «верных начальников», которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно, были. Но сдерживающим началом для всех их являлись два обстоятельства: первое – видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, «облеченному всей полнотой власти», выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе – боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям».

К тому же само отречение освобождало офицеров от присяги, данной им последнему самодержцу.

Вместе с актом отречения Николай II вместо себя вернул на пост Верховного главнокомандующего популярного в войсках великого князя Николая Николаевича, руководившего до этого самым успешным Кавказским фронтом. Даже дядя падшего самодержца поначалу не разобрался в февральской свистопляске, приняв командование и издав свой первый приказ: «Установлена власть в лице нового правительства. Для пользы нашей родины я, Верховный главнокомандующий, признал ее, показав тем пример нашего воинского долга. Повелеваю всем чинам славной нашей армии и флота неуклонно повиноваться установленному правительству через своих прямых начальников. Только тогда Бог нам даст победу».

Однако, прибыв в Ставку в Могилев, он обнаружил там другого Главковерха, назначенного Временным правительством, генерала Алексеева. Все понял и отбыл в отставку в свое имение Чаир в Крыму.

Назначение Алексеева принесло перемены и в судьбе самого командира 8-го корпуса Румынского фронта генерала Деникина. Его телеграммой срочно вызвали в столицу, отказываясь называть причину. У кого бы он ни спрашивал, зачем, все недоуменно пожимали плечами. Узнал он ее совершенно случайно. Проезжая через Киев, услышал вопли мальчишки-газетчика: «Последние новости… Назначение генерала Деникина начальником штаба Верховного главнокомандующего». Таковы были реалии нового времени – о своем назначении генералы узнавали из газет.