Текст книги "Деникин. Единая и неделимая"

Автор книги: Сергей Кисин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Вроде бы залатав одну прореху тришкиного кафтана, Деникин получил очередную. Военные неудачи и смерть от тифа атамана Успенского позволили реанимировать притихших кубанских самостийников. Ни Покровского, ни Врангеля, ни побед у Белой Армии уже не было. Собравшийся в Екатеринодаре 5 января Верховный Круг Дона, Кубани и Терека (по 50 делегатов от каждого войска) так и не смог договориться о создании реальной Южнорусской власти. Можно было попытаться взять реванш и договориться с наступавшими большевиками. Тем более, что армия ВСЮР фактически была выбита с донской территории и ныне вновь находилась «в руках» кубанцев.

Деникин писал: «Гораздо хуже обстояло дело на Кубани. С возвращением к власти в конце декабря самостийной группы процесс разложения области и кубанских войск пошел более быстрым темпом. И без того на фронте находилось ничтожное количество кубанских казаков – все остальные« формировались» или дезертировали. Но и оставшиеся выказывали признаки большого душевного разлада, вот-вот готового вылиться в полный развал».

Атаманом, исключительно в пику Деникину, был избран тот самый генерал Букретов, кого так позорно выставил за дверь при взятии Екатеринодара главком. Председателем Рады – эсер Иван Тимошенко. Именно эсеры в открытую требовали разрыва с добровольцами. Газеты вспомнили былую риторику. Начались поиски новых союзников. Антанта отказала сразу – пошли к Грузии, где князь Леван Магалов обещал денег и помощь в виде целого 20-тысячного корпуса грузинских добровольцев. Видя такой раздрай во власти, кубанцы на фронте фактически перестали воевать и разбегались массами. Боеспособность сохраняли только донцы и терцы, представители которых на Кругу яростно нападали на кубанцев за подстрекательство к дезертирству. Дошло до того, что линейцы поставили вопрос о выходе из состава Войска и присоединении линейных округов к Тереку.

Донской атаман Богаевский злился: «Все, что происходит в Екатеринодаре, приводит меня к убеждению, что многие люди вовсе не понимают обстановки: всюду господствуют личные интересы и все ставят на карту ради них. К моему глубокому сожалению, и у донцов случайно есть господа, думающие и говорящие о мире с большевиками, но и они записывают свои семьи на отходящие за границу пароходы. Создается совершенно ненужный союз. Предатели затевают нечестную кампанию и ставят крест на нашем существовании. Дезертиры громят тех, кто им мешает, и, громя их, губят армию и все дело борьбы. Офицеры сознают, что им несдобровать, и, если будет разрыв, все уйдут – они понимают, что их выдадут первыми большевикам. Я первый откажусь от поста атамана».

Терский атаман Вдовенко добавил: «Течение у терцев всегда одно. Золотыми буквами у нас написано: «Единая и Великая Россия». У терцев нет и мысли разрывать с Добровольческой армией. Не будет ее, не станет и борьбы».

Деникин понимал, что ему так и не удалось «кубанским действом» подавить бациллу сепаратизма. Понимал, что есть серьезная опасность, что черноморцы просто за его спиной найдут общий язык с большевиками, разменяв автономию на самого Деникина. Понимал, что хочешь-не хочешь, с Радой придется считаться. Хотя бы чтобы дотянуть до весны, когда улучшится погода, взойдет травка, отъедятся лошадки и можно будет вновь говорить о наступлении. Тем более сейчас, когда истощенный Кавказский фронт красных завяз на Дону и Маныче, будучи бит на всех направлениях.

Забрезжила надежда, что при конструктивной позиции кубанцев можно еще повернуть военное счастье.

Но на Круге руку дружбы Деникина приняли за руку, протянутую за милостыней. Пошла гулять фраза, якобы сказанная генералом: «Если Круг предложит генералу Деникину уйти, Он уйдет». Главком тут же телеграфировал Богаевскому: «Ни в малейшей степени не считаюсь с желанием в этом отношении Круга. Веду борьбу за Россию на данном театре до тех пор, пока это возможно. А если идея общерусской государственности будет здесь попрана, вместе с Добровольческой армией перенесу борьбу на другой фронт…»

Идеалист Деникин ни за что не позволял усомниться в твердости своего духа даже перед лицом суровой опасности. Напротив, он убеждал самостийников в том, что Добровольческий корпус и без кубанцев сможет пробиться к Новороссийску, погрузиться на суда союзников и уплыть в Крым. Но, во-первых, именно ДЛЯ ЗАЩИТЫ КАЗАЧЕСТВА, о чем сам Деникин никогда не забывал со времен Ледяного похода, армия повернула не в Крым, а к Ростову, во-вторых, на юге масса беженцев, семей офицеров, раненых, чиновников, студентов, инженеров, кадетов, всех, кто шел за «единой и неделимой» и вверил свою жизнь в руки Белой Армии. Ради них армия готова драться до конца.

Предстояло принять решение, как поступать дальше в сложившейся обстановке. Ему нужно было сделать то, что главком никогда делать не умел, – лавировать и идти на компромисс. Предстояло жертвовать «мягкой диктатурой» и делиться полномочиями с казаками, право голоса которых в нынешних условиях было неоспоримым.

«Вопрос для меня был ясен, – писал Деникин, – никакие жертвы в области ограничения гражданской власти не велики, если благодаря им могло быть достигнуто оздоровление казачества и разгром большевиков. С другой стороны, основы соглашения совершенно безразличны, если будет утеряна казачья территория, и в последнем случае важно лишь то, что ведет к возможно безболезненному исходу.

Эти мотивы легли в основу всех дальнейших моих отношений с Верховным Кругом и казачеством, приведших к ряду компромиссов, которые вызывали во многих российских кругах осуждение. Я брал на свою голову, с полным сознанием своего долга, весь одиум «соглашательства» – ради победы или ради спасения тех, кто был связан с добровольчеством».

Жертвой компромисса и стал генерал Лукомский, замененный во главе правительства природным казаком Африканом Богаевским. Наконец, из оставшихся неразбежавшимися казачьих частей была создана и Кубанская армия под командованием заслужившего прощение доказанного в ходе раскрытия заговора Врангеля генерала Шкуро.

В итоге компромисс вылился в принятие Положения между командованием армии и Круга:

«1. Южно-русская власть устанавливается на основах соглашения между главным командованием Вооруженными силами на Юге России и Верховным Кругом Дона, Кубани и Терека, впредь до созыва Всероссийского Учредительного собрания.

2. Первым главой Южно-русской власти, по соглашению Верховного Круга Дона, Кубани и Терека, с одной стороны, и главного командования Вооруженными силами на Юге России, с другой стороны, признается генерал-лейтенант Деникин.

3. Закон о преемстве власти главы государства вырабатывается Законодательной палатой на общем основании.

4. Законодательная власть на Юге России осуществляется Законодательной палатой.

Примечание:Проведение выборного закона в спешном порядке, а равно текущее законодательство, возлагается на Законодательную комиссию, созываемую по соглашению с главным командованием из представителей казачьих войск и местностей, находящихся под управлением главнокомандующего.

5. Функции исполнительной власти, кроме возглавляющего Южно-русскую власть, отправляет Совет министров, ответственный перед Законодательной палатой, кроме министров военно-морского и путей сообщения.

Примечание:Военное снабжение сосредоточивается в Военном министерстве. Министр продовольствия исполняет требования военного ведомства по снабжению армии.

6. Председатель Совета министров назначается лицом, возглавляющим Южно-русскую власть, а члены Совета министров утверждаются им же по представлению председателя Совета министров.

7. Лицу, возглавляющему Южно-русскую власть, принадлежит право роспуска Законодательной палаты и право относительного «вето». Причем к вторичному рассмотрению отклоненного закона палата может приступить не ранее чем через четыре месяца после его отклонения, и закон восприемлет силу лишь по принятии его большинством двух третей состава палаты».

Кубанцы настаивали на пяти портфелях в будущем кабинете, причем сам Тимошенко метил на пост министра иностранных дел. Председателем по требованию донцов и терцев стал протеже Богаевского бывший председатель Донского правительства Николай Мельников.

Председатель Совета министров – Н. М. Мельников; министры: военно-морской – генерал-лейтенант А. К. Кельчевский, иностранных дел – генерал от кавалерии Н. Н. Баратов, внутренних дел – В. Ф. Зеелер, юстиции – В. М. Краснов, земледелия – П. М. Агеев, финансов – М. В. Бернацкий, путей сообщения – Л. В. Зверев, торговли и промышленности – Ф. С. Леонтович, народного просвещения – Ф. С. Сушков, здравоохранения – Н. С. Долгополов, пропаганды – Н. В. Чайковский.

Правительство было, толку от него уже не было. Административные функции у него были только на бумаге. Шкуро так и не сумел наладить мобилизацию, был заменен на генерала Улагая. Букретов растерял авторитет жестокими расправами над «зелеными», так и не сумев его как следует завоевать. У всех на устах было только одно слово – эвакуация. Чиновники боялись опоздать на пароход, правдами-неправдами выбивая для себя и своих семей отпуска «по болезни» – до новороссийской катастрофы сумело уехать порядка 40 тысяч. Это парализовало и без того никудышную работу тыла. Снабжение армии как таковое вообще отсутствовало.

В Раде вообще никто никому не верил. Черноморцы уверяли, что «большевики уже не те и казачьего добра не тронут». Искать общий язык уже никто не пытался.

Из-за сокращения линии фронтов концентрация сил на участках Азов – Батайск – Верхне – Курмоярская – Ставрополь– Святой Крест была достаточно высока, и при устойчивом боевом духе белогвардейцев и истощении наступательного пыла и больших потерях красных оборона могла быть достаточно успешной. Вот с духом как раз и были проблемы, что прекрасно понимал и Тухачевский, перенося основной удар не в лоб на стойких добровольцев под Батайском, а на левый фланг наступления – на тающих на глазах кубанцев. Конармия и корпус Думенко попытались обходным маневром отрезать кубанцев от донцов. Но Сидорин склеил 2-й (4-я Донская конная дивизия и 15-я конная бригада) и 4-й (9-я и 10-я конные казачьи дивизии) корпуса под командованием генерал-лейтенанта Александра Павлова (неказака), под хутором Веселым разгромил сначала Думенко, а затем ударил по Буденному, который потерял до з тысяч конников и 40 орудий. Красная конница в панике отступила за Дон. Как заметил главком, «если бы донская конница не приостановила преследование, мог бы наступить перелом во всей операции».

26 января на волне успехов Деникин отдал приказ об общем наступлении. Сидорин придал удачливому неказаку еще и 3-й корпус генерала Адриана Гуселыцикова, круто развернул корпуса и приказал выйти на Средний Егорлык, чтобы таким мощным кулаком в 12 тысяч сабель ударить под дых Буденному у станции Торговая. Красные без конницы – уже пол победы.

Упрямый Павлов не стал слушать донцов, предлагавших ему идти по правому населенному берегу Маныча, двинул их по левому безлюдному, рассчитывая на фактор неожиданности. Она и произошла. Распушили красные 2-ю кавдивизию имени Михаила Блинова и 1-ю Кавказскую «дикую» кавдивизию Гайка Гая, 28-ю стрелковую уничтожили полностью во главе с легендарным начдивом Владимиром Азиным (первым из начдивов, кто получил орден Красного Знамени за победы над Колчаком). Заметим, те самые победоносные дивизии, бившие лучшие войска адмирала Колчака, переброшенные с Восточного фронта.

Ударили 25-градусные морозы с сильным ветром. Всадники стыли в седлах, коченели в сугробах, проваливались в глубокий снег. Несколько суток ночевали в голой степи в лютую стужу и метель, утром пробуждалась едва половина. К Торговой подошел уже не мощный кулак, а несколько тысяч обмороженных скелетов. В руках не держались ни сабли, ни винтовки, пулеметы не стреляли. Деревянные ноги не передвигались. В седлах еле живых коней качались вмерзшие окоченевшие глыбы льда. Доходило до того, что Павлов ставил обмороженных казаков в колонны позади атакующих войск и те кричали (а скорее хрипели) «ура» во время атаки для поддержания боевого духа. Ничто не помогло. Обозы, раненые, артиллерия остались в степи. Выжившие, уже ничего не соображая, лезли к хатам в тепло. С красными дрались не за «единую и неделимую», а за место у печки, лишнее одеяло, попону. Буденновцы, видя такое дело, даже особых сил не прикладывали, патронов не тратили – просто пинками выгоняли «отморозков» из куреней. В чистом поле жгли скирды сена, пытались согреться. И становились отличной мишенью для артиллерии. От ветра спускались в овраги, где и замерзали, вжавшись плотной кучкой. Уже потом Буденный рассказывал, что это было самое страшное, что он «видел в жизни: насмерть замерзшие кони со всадниками. Стояли в степи заледенелые трупы». У художника Митрофана Грекова есть жуткая картина «Замерзшие казаки генерала Павлова» – степь, усеянная павшими животными и людьми, от этих животных уже мало чем отличающихся.

6 февраля совершенно павший духом Павлов увел все, что осталось от «кулака», в село Лежанка под Егорлыкской, трижды принимавшее белогвардейцев. Посчитались – 5 тысяч осталось в ледяной степи. Тем не менее после этого «сверхледяного похода» донская конница как боевая сила фактически перестала существовать.

Главком с грустью признавался: «Наша конная масса, временами раза в два превосходящая противника (на главном тихорецком направлении), висела на фланге его и до некоторой степени стесняла его продвижение. Но пораженная тяжким душевным недугом, лишенная воли, дерзания, не верящая в свои силы, она избегала уже серьезного боя и слилась в конце концов с общей человеческой волной во образе вооруженных отрядов, безоружных толп и огромных таборов беженцев, стихийно стремившихся на запад».

Как раз в это время на левом фланге обороны генерал Деникин одерживал свои последние военные победы. Как всегда имея перед собой подавляющее численное преимущество красных – перед фронтом Добровольческого корпуса (7 тысяч штыков и сабель) правый берег Дона защищала битая 8-я армия (19,5 тысячи штыков и сабель), превосходившая белых почти втрое в живой силе и впятеро – по технике и артиллерии.

Пока Павлов в буране гонялся по голым степям за Буденным, «цветные» 7 февраля стремительным броском по льду через Дон раскололи всю оборону 8-й армии от Хопров до Аксайской. Генерал Гуселыциков захватил в Аксайской 15 орудий, 20 пулеметов, 2 тысячи пленных, включая двух начдивов, штаб 13-й дивизии, полевой штаб 8-й армии. Кутепов в последний раз в Гражданской войне взял Ростов и Нахичевань. 1-й Донской корпус генерал-лейтенанта Терентия Старикова теснил на Маныче конницу Думенко и Жлобы. Но крушение корпусов Павлова создало фланговую угрозу добровольцам, и Кутепов вынужден был оттянуть «цветных» от Ростова.

Тухачевский резко развернул Конармию на север от Белой Глины на Егорлыкскую, где корпус Павлова отбросил 11-ю кав-дивизию и занял Средний Егорлык. Здесь же находились главные силы Деникина со всей его конницей (10–13 тысяч сабель при 3>5 тысячи корниловской пехоты), сюда же выходила почти вся конница Тухачевского (10,5 тысячи сабель и 3,7 тысячи штыков).

Именно под Егорлыкской 12–14 февраля разыгралось самое крупное за всю Гражданскую войну встречное конное сражение (одновременно бились до 25 тысяч всадников). В ночь накануне сражения бригада белых калмыков (боо шашек) ночью пробралась на хутор в 7 верстах от Егорлыкской, сняла караулы и без выстрела вырезала целую бригаду красных. На рассвете калмыки возвращались из набега, как орда Чингисхана: всадники с бубнами размахивали трофейными флагами, на бамбуковых пиках восторженно везли отрезанные головы. Пиками же толкали перед собой толпу раздетых пленных. Впереди на белом коне важно гарцевал лама. За ним, привязанный к лошади, трусил красный комбриг.

Само сражение под Егорлыкской было редким по упорству и накалу. Рубились – как в былинах: от рассвета до заката, перемежая рубку артиллерийской дуэлью и штыковыми атаками. В 15.00 повел свою 4-ю дивизию в атаку решивший отомстить землякам за ночную резню красный калмык Ока Городовиков. Ему в лицо брызнули шрапнелью сразу 5 белых батарей, снеся огненным шквалом конную лаву. На левом фланге началась стальная метель между казаками Павлова и 6-й дивизией Семена

Тимошенко, самого начдива пикой сбросили с коня, едва уцелел. На правом фланге Сводная дивизия генерала Барбовича при поддержке огня бронепоездов сбила кавдивизии Гая и Блинова. Перегруппировавшийся Городовиков опять пытается атаковать, но «залпы тысячи орудий вновь сливаются в один протяжный вой». К тому же ему во фланг бьет подошедший на рысях из Иловайского посада Кавказский корпус генерала Юзефовича.

Тимошенко не выдержал напора и побежал, но преследовавшие его павловцы сами попадают под губительный огонь конармейской артиллерии. В сумерках ожесточение боя лишь раскалилось, ибо дрались уже не за инициативу, а за теплые куреня, не желая повторять «подвиг» корпуса Павлова. Ночевали по соседству в станице Атаман-Егорлыкской, на разных окраинах.

Фактически последнее конное сражение мировой истории закончилось вничью, истощив и обескровив обе стороны. Однако, воспользовавшись уходом корниловцев от Батайска, перешли в наступление 8-я и 9-я армии. Деникину пришлось отдать приказ на отступление, которое медленно, но уверенно превращалось в Большой Бег.

Деморализованные казаки Сидорина даже не попытались зацепиться за последний донской естественный рубеж – речку Кагальник. Из-за этого начали откатываться из-под Ставрополя и Святого Креста терцы Эрдели и Бабиева.

У Деникина, переведшего Ставку из Тихорецкой в Екатеринодар, оставалась надежда на кубанцев, которые, по его мысли, должны были ударить «сполох», но те совершенно бросили сражаться и просто откатывались перед еле волочившими ноги по весенней грязи красными. Их политическое руководство искало путей сепаратного мира с большевиками.

3 марта главком сделал последнюю попытку переломить ситуацию (сколько раз это ему уже удавалось), телеграфировав командующим армиями: «Политическая и стратегическая обстановка требуют выигрыша времени и отстаивания поэтому занимаемых рубежей. В случае вынужденного отхода за Кубань линия рек Кубань – Лаба, в крайности Белая, является последним оплотом, за которым легко, возможно, и необходимо оказать упорнейшее сопротивление, могущее совершенно изменить в нашу пользу ход операции».

Но надломленные поражениями командующие уже слышать не хотели ни о каких «переломах», боевой дух едва держался в добровольцах Кутепова, остальные уже «упали сердцем». Донцы самочинно устроили военный совет и постановили снять неказака генерала Павлова, заменив его на казака генерала Секретева (не успел вступить в должность). Сидорин молча вынужден был признать их выбор. Фактически легализовав митинговщину в Белой Армии.

Теперь уже глухое недовольство обозначалось не только между донцами и кубанцами, но и между добровольцами и казаками вообще. Кутеповцы всех подряд считали «самостийниками» и виновниками поражений. Масла в огонь добавили слухи о том, что, желая сохранить самые верные кадры для будущих баталий, Ставка решила отвести в тыл добровольцев. Донцы возмутились и посчитали себя брошенными.

Если часть Белой Армии охватила паника (дружно проклинали Деникина, но особенно его «злого гения» Романовского, против которого уже организовывались серьезные заговоры с целью убийства), то куда большая ее часть была подвержена апатии. Как-то вяло встретили весть о падении Ставрополя – бог с ним. Десятки тысяч солдат и офицеров вместе с 80 тысячами беженцев бездумно и безголосо катились к Новороссийску. Словно зазомбированные мыслью о том, что или их посадят там на корабли, или утопят в море. И то, и другое для людей, потерявших в этой мясорубке дома, семьи, родину, будущее было безразлично. Латать тришкин кафтан уже стало некому.

ОДИНОЧЕСТВО В СЕТИ

Безначальная толпа вяло перекатилась через Кубань и двигалась к морю. В арьергарде оставался только «цветной» Дроздовский полк полковника Антона Туркула. В Екатеринодарском соборе они забрали гробы с телами своих любимых начальников – генерала Михаила Дроздовского и полковника-артиллериста Вячеслава Туцевича, погибшего под станцией Лозовая (обоих потом похоронили в Крыму, где-то на Малахо-вом кургане).

Со всех сторон клевали банды «зеленых», грабивших безропотных беженцев и не стеснявшихся нападать на мелкие воинские части. Кубанцы разбрелись по домам или полками уходили к «зеленым», красная конница чувствовала свою полную безнаказанность. Им уже не было смысла разбивать белых, они их ДОБИВАЛИ.

Сам никогда не отчаивавшийся Туркул, «неоднократно сворачивая полк в каре, с музыкой переходя в контратаки, отбивал противника, нанося ему большие потери».

Показательными в этой связи являются строки Деникина: «7 марта я отдал последнюю свою директиву на Кавказском театре: Кубанской армии, бросившей уже рубеж реки Белой, удерживаться на реке Курге; Донской армии и Добровольческому корпусу оборонять линию реки Кубани от устья Курги до Ахтанизовского лимана; Добровольческому корпусу теперь же частью сил, обойдя кружным путем, занять Таманский полуостров и прикрыть от красных северную дорогу от Темрюка.

Ни одна из армий директивы не выполнила».

То есть ни одна из армий не сделало того, что диктовала нормальная стратегическая необходимость – занять и удерживать хотя бы некоторое время полуостров, который удобен для обороны, а тем временем спокойно переправлять в Крым всех беженцев и солдат. Это несложно было сделать даже с минимальными силами, ибо сильно пересеченная местность, изобилующая озерами и лиманами, делала невозможной деятельность вражеской кавалерии, а отсутствие железных дорог лишало красных участия в боях бронепоездов. Зато армия сама тогда оставалась бы под защитой орудий флота. Однако и это последнее не было выполнено, потому что в армии уже не было порядка, царили анархия, тотальное озлобление и опустошение.

Фронта уже не было. Был хаос, хуже того – паника. Куда-то стреляли орудия, куда-то скакали обезумевшие от пальбы брошенные лошади донцов и кубанцев, где-то пыхтели бронепоезда, не в состоянии преодолеть заторы из тысяч вагонов развалившейся армии, превратившейся за короткий срок из относительно организованной и вооруженной идейной силы в бессильную толпу отчаявшихся, деморализованных, потерявших все отщепенцев. У всех на устах было только одно слово – «Новороссийск».

Деникин писал: «Новороссийск тех дней, в значительной мере уже разгруженный от беженского элемента, представлял из себя военный лагерь и тыловой вертеп. Улицы его буквально запружены были молодыми и здоровыми воинами-дезертирами. Они бесчинствовали, устраивали митинги, напоминавшие первые месяцы революции, с таким же элементарным пониманием событий, с такой же демагогией и истерией. Только состав митингующих был иной: вместо «товарищей солдат» были офицеры. Прикрываясь высокими побуждениями, они приступили к организации «военных обществ», скрытой целью которых был захват в случае надобности судов… И в то же время официальный «эвакуационный бюллетень» с удовлетворением констатировал: «Привлеченные к погрузке артиллерийских грузов офицеры с правом потом по погрузке самим ехать на пароходах проявляют полное напряжение и вместо установленной погрузочной нормы 100 пудов грузят в двойном и более размерах, сознавая важность своей работы…»

Положение осложнялось тем, что хоть эвакуация началась еще в феврале, подавляющее большинство беженцев надеялось на лучшее и ждало чуда на кубанском берегу. Судов не хватало, заявленные объемы тоннажа оказались намного меньше того, на что рассчитывал Деникин, размышляя об эвакуации и договариваясь о помощи с генералом Хольманом.

Английские военные моряки адмирала Сеймура делали что могли, хоть и брезгливо отводили от себя руки беженцев, подозревая в каждом сыпнотифозного. Интересно, что в Новороссийске к Деникину прибыл один из членов британской военной миссии генерал Бридж, предлагая посредничество Англии для заключения перемирия с большевиками. На это главком ВСЮР ответил по-военному кратко: никогда!

Часть беженцев уже уходила на Геленджик и Туапсе, попадая прямо в руки «зеленых», контролировавших перевалы. Некогда стройные воинские части сдавались после первого же выстрела.

Деникин: «Между тем Новороссийск, переполненный свыше всякой меры, ставший буквально непроезжим, залитый человеческими волнами, гудел, как разоренный улей. Шла борьба за «место на пароходе» – борьба за спасение… Много человеческих драм разыгралось на стогнах города в эти страшные дни. Много звериного чувства вылилось наружу перед лицом нависшей опасности, когда обнаженные страсти заглушали совесть и человек человеку становился лютым ворогом».

Из 150 тысяч военных и гражданских в Крым сумели эвакуироваться 35–40 тысяч бойцов со 100 орудиями и до 500 пулеметами. Кубанская армия почти полностью капитулировала перед большевиками – атаман Букретов постарался договориться, после чего бежал в Грузию.

Новороссийская катастрофа – безусловно, самая черная страница биографии генерала Деникина… Рухнуло все, чем он жил, на что надеялся и о чем мечтал. Миноносец «Капитан Сакен» уносил его в Крым. Его единая и неделимая Россия оставалась на новороссийском берегу.

«…Сердцу бесконечно больно: брошены громадные запасы, вся артиллерия, весь конский состав. Армия обескровлена…»

Да и могло ли быть иначе? Удивительная стратегическая близорукость генералов-стратегов и их непоколебимая вера в «московский фактор» сыграла злую шутку с Деникиным и Романовским. Никто из них даже не смог ответить на вопрос: а удержит ли армия Белокаменную, доберись она до нее «хотя бы цепочкою»? Огромный мегаполис с его десятками тысяч вооруженных пролетариев был способен просто «проглотить» белых и растворить их в своем бездонном чреве. Плюс красные отряды с Поволжья, Урала, Украины.

Да и регулярная Красная Армия Троцкого образца 1919 года была уже не чета партизанской Красной гвардии Ленина образца 1918 года. Ставка на то, что красные развалятся под ударами наступающих, а население поголовно будет записываться в ряды Деникина, не сработала – крестьянская страна так и не поняла, что несет ей Доброволия, кнут или пряник. Тем более, что из-за отсутствия четко выраженной идеологии кнута оказалось гораздо больше.

Весьма вероятно, что «Москва» для генерала Деникина стала бы тем же, чем и «Екатеринодар» для генерала Корнилова – огромным братским кладбищем Белой Армии.

По той же причине не смогла бы и сработать стратегия Врангеля – концентрированный удар на Москву одним конным кулаком без поддержки пехоты, техники и тылового обеспечения. Этот план мог бы провалиться еще раньше. Огромные расстояния растворили бы в себе конницу, да и как сама кавалерия может упереться в даже не особо серьезные инженерные сооружения, показал всем Врангель под Царицыном.

Деникину ставят в виду отсутствие четкой политической программы, но был ли иной выход, как не пытаться использовать любые здоровые силы общества для достижения главной цели?

Деникин вспоминал: «Мы не предрешали будущих форм государственного устройства России (монархия или республика), и это обстоятельство вызывало у многих обвинение в лукавстве и скрытом монархизме. Мы противились своекорыстным посягательствам иностранных держав на русское достояние и вмешательству их во внутренние наши дела, и это считалось русскими интернационалистами справа ошибочной политикой, ослабляющей приток иностранной помощи. Мы не могли санкционировать отторжение от России ее окраин, и это обстоятельство вызывало со стороны русских интернационалистов слева обвинение в шовинизме и империализме и лишало нас активной помощи новообразований».

Другое дело, что большевики были куда последовательней своих противников в достижении поставленных задач. Если большевистская диктатура своей беспощадностью, решительностью и беспринципностью смогла заставить массы пойти за собой силой штыка и сытостью пайка, то мягкая диктатура Деникина так и не смогла продемонстрировать Доброволии ни кнута, ни пряника. Лишь озлобила своей половинчатостью и мягкотелостью.

В Феодосии. оставались лишь формальности – признать свое поражение официально и отречься от власти. Тесть Деникина и отчим Аси Чиж генерал-майор Аркадий Иванов уже зондировал почву для организации последнего военного совета.

В Крыму интриги вспыхнули с новой силой. «Мертвого льва» Деникина не пинал только ленивый. «Южно-русское правительство» Мельникова, осев в кипящем страстями Севастополе, игнорировало главкома и обвиняло его во всех смертных грехах. Когда тот из-за изменившейся ситуации упразднил Совет министров, поручив Бернацкому организовать «сокращенное численно деловое учреждение, ведающее делами общегосударственными и руководством местных органов», Деникина тут же обвинили в «государственном перевороте».

Из Константинополя продолжал рассылать «памфлеты» Врангель, в самом Крыму генерал Слащев агитировал в свою пользу, сколачивая оппозицию из генералов Боровского, Сидорина, Покровского и Юзефовича. Епископ Вениамин сколачивал группировку из крайне правых: «Все равно с властью Деникина покончено, его сгубил тот курс политики, который отвратен русскому народу. Последний давно уже жаждет «хозяина земли русской», и мешать этому теперь уже вполне созревшему порыву не следует. Нужно всячески этому содействовать – это будет и Богу угодное дело. Все готово: готовы к этому и генерал Врангель, и вся та партия патриотически настроенных действительных сынов своей Родины, которая находится в связи с генералом Врангелем. Причем генерал Врангель – тот Божией милостию диктатор, из рук которого и получит власть и царство помазанник…»

«Диктатор Божией милостию» – это явно ноу-хау владыки, такого в мировой истории еще не было.

Деникин говорил жене: «..Душа моя скорбит. Вокруг идет борьба. Странные люди – борются за власть! За власть, которая тяжелым, мучительным ярмом легла на мою голову, приковала как раба к тачке с непосильной кладью… Тяжко. Жду, когда все устроится на местах, чтобы сделать то, о чем говорил тебе…»

Генерал Сидорин повсюду вещал о «предательстве Дона», хотя о каком предательстве могла идти речь, если Деникин при желании мог «предать» его полугодом раньше и повести Добрармию не на Дон, а сразу в Крым. Его казаки, вытесненные с Дона, не желали воевать. Основной боеспособной силой были добровольцы, их и надо было эвакуировать в первую очередь. Для будущих сражений. Увы, за счет брошенных казаков. Генерал Улагай утверждал, что с ним и Шкуро на Туапсе ушли до 40 тысяч кубанцев и до 20 тысяч донцов генерала Старикова.