Текст книги "Деникин. Единая и неделимая"

Автор книги: Сергей Кисин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Даже прибывший 13 октября 1918 года в Омск адмирал Александр Колчак на следующий день отправил письмо генералу

Алексееву (уже на тот момент покойному), в котором предлагал свои услуги и готов был прибыть на Юг России, чтобы поступить в его распоряжение в качестве подчиненного. Через месяц в Омске произошел переворот, и свергнувшие Директорию казаки провозгласили Колчака Верховным правителем России. После чего у него вообще отпала необходимость кому-то подчиняться.

Однако к ноябрю 1918 года стало понятно, что судьба Гражданской войны будет решаться все же не в далекой Сибири, и даже не в Поволжье, а именно на Юге России, где генерал Деникин возрождал Русскую армию. Возрождал со всеми ее традициями – знаменами, регалиями, кокардами и погонами. Присовокупив к этому то, что уже было завоевано за год кровопролитной борьбы.

СЕРДЕЧНОЕ СОГЛАСИЕ

Пока шла Первая мировая война, полностью поглощенная «сокрушением гуннов» Антанта и помышлять не могла об активной помощи Белому движению. В дееспособность белогвардейцев не очень верили, и, как правило, участие союзников в российских делах ограничивалось лишь бодрыми оптимистическими заверениями. Ни в коем случае не для печати, ибо в начале 1918 года послы Антанты во главе со «слепым музыкантом европейского оркестра» Жозефом Нулансом еще не оставляли надежды убедить Ленина и Троцкого в необходимости содержать фронт против Германии. Даже когда вовсю шел переговорный процесс в Брест-Литовске.

Воевать самим теперь уже с Россией или хотя бы с какой-то активной ее частью у Антанты не было ни сил, ни желания. Гораздо дешевле было бы потратиться на финансирование реальной политической, а лучше военной силы, которая наведет в стране порядок и продолжит войну с Центральными державами.

Как и следовало ожидать, «слона» Нуланс не приметил, Добровольческой армии в упор не видел, а сорил деньгами в пользу эсеров, кадетов, чехословаков, поддерживая Ярославльско-Муромский мятеж Савинкова, выступление легионеров генерала Станислава Чечека, эсеровский Комуч (Комитет членов Учредительного собрания) в Самаре и пр.

14 декабря 1917 года военный кабинет Великобритании принял решение о материальной помощи антибольшевистским силам. С партнерами по Антанте был подписан меморандум, в котором говорилось, что «если французы возьмут на себя задачу финансирования воинских сил на Украине, то мы могли бы изыскать деньги для других. Несомненно, что США присоединятся к этому процессу».

«Другие» – это казачьи области, Кавказ, Курдистан и Средняя Азия, где пролегали «жизненные интересы» Туманного Альбиона. У наших заокеанских друзей подобные интересы располагались в Сибири и на Дальнем Востоке. Франция брала на себя ответственность по организации и финансированию антибольшевистского движения в Бессарабии, Украине, Крыму. Она еще в начале декабря 1917 года признала независимую от России «Украинскую Народную Республику» Михаила Грушевского, обещая содействие деньгами в случае продолжения войны с Германией. Следом за ней Раду признала Англия. На Петроград уже махнули рукой, хотя и продолжали попытки всячески оттянуть сепаратный мир.

23 декабря в Париже была подписана Конвенция, которая говорила о разграничении «сфер влияния» в России. Расходы на святое дело должен был взять на себя «межсоюзный централизованный орган».

Однако максимум, что сделали союзники для финансирования «Белого дела» на юге России на его начальном этапе, это удачная афера английского разведчика Теренса Кийза с проталкиванием за взятки 15 млн рублей из уже национализированного большевиками Госбанка в его ростовское отделение. Правда, деньги пришли с большим опозданием – Добровольческая армия уже ушла в Ледяной поход. По свидетельству генерал-лейтенанта Бориса Казановича, к февралю 1918 года из обещанных сумм западные державы реально перевели на счета Белой Армии всего лишь 500 тысяч рублей.

Осенью 1918 года, когда события на Западном фронте стали более определенными и союзники Германии стали по одному выходить из войны (Болгария, Турция, Австро-Венгрия), исход мировой мясорубки уже стал предопределенным. У Антанты развязывались руки для вмешательства в русские дела. Не из гуманитарных соображений, конечно, – единая и сильная Россия никому не была нужна. Важно было, во-первых, вернуть свои деньги, вложенные в русскую экономику еще при царском режиме (как говорилось в меморандуме союзников, «нужно заручиться солидным залогом за долги, взятые Россией у Антанты»), во-вторых, отгородиться от московского большевизма двойным «санитарным кордоном» из государств-лимитрофов. Первый кордон после развала Центральных держав должны были составлять новообразованные страны Восточной Европы – Финляндия, Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария. Своим созданием они были обязаны Антанте и полностью от нее зависели, поэтому на их верность можно было положиться. Второй кордон казался менее жизнеспособным, но свою «санитарную» роль также мог бы выполнять хотя бы первое время – страны Балтии, Белоруссия, Украина, Крым, Дон, Кубань, Грузия, Армения, Азербайджан, Туркестан, Сибирь, Дальний Восток.

К примеру, выступивший с обращением к воюющим нациям, известным под названием «14 пунктов», президент США Вудро Вильсон, комментируя 6-й пункт, заметил: «Все белогвардейские правительства на территории России должны получить помощь и признание Антанты; Кавказ – это часть проблемы Турецкой империи; Средняя Азия должна стать протекторатом англосаксов; в Сибири должно быть отдельное правительство, а в Великороссии – новое (то есть не советское)».

Посол Англии в Париже лорд Берги записал в своем дневнике: «Нет больше России! Она распалась. Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничащих с Германией на Востоке, т. е. Финляндии, Польши, Эстонии, Украины и т. д., то, по мне, остальное может убираться к черту и вариться в собственном соку». Тех, кто «может убираться к черту», то есть русский народ, лорд сразу вычеркнул из бытия. «Такой вещи вообще не существует, перед нами не что иное, как агломерат различных рас, разбившийся на куски».

Такой раздел огромной империи вполне подходил Антанте, с одной стороны, устранявшей самого мощного своего конкурента, с другой – заключавшей идеи большевизма в темницу с двойным замком и окутывавшей его «железным занавесом». В качестве «солидного залога» для обнищавшей за войну Европы вполне подходили украинская пшеница, донбасский уголь, бакинская нефть.

К тому же после завершения войны у союзников оставались громадные запасы военного снаряжения, которое все равно нужно было куда-то девать. Само собой все были уверены, что после крушения и унижения Германии следующей войны в Европе не будет еще очень долго. Почему бы тогда не отправить оружие и амуницию в Россию, чтобы красные и белые как можно дольше ослабляли и без того истерзанную войной и революцией страну.

23 сентября 1918 года из Лондона для союзников поступил очередной меморандум, по которому англичане заявляли о намерении создать особый комитет при Форин оффис под председательством бывшего посланника России в Великобритании Константина Набокова (дяди великого писателя). Комитет должен был заниматься вербовкой в Белую Армию офицеров и унтер-офицеров из числа эмигрантов. Их обучением и подготовкой занялся бывший военный атташе в России генерал-майор Альфред Нокс, прекрасно говоривший по-русски.

В конце октября в Екатеринодаре прошла конференция кадетской партии, на которой «пронемецкие» деятели принесли свои покаяния. Милюков торжественно заявил, что рад признать, что ошибался и правы его противники, ориентировавшиеся на Антанту. У либералов теперь были все основания ждать военной интервенции от «стран западной демократии». Предполагалось, что только они с их мощными высвободившимися армиями в состоянии навести порядок в России. Раскаяние Милюкова мало помогло. Отправленной во главе с ним делегации в Париж к Жоржу Клемансо был дан от ворот поворот. Старый политический волк не только не стал с ними беседовать, но и выслал из столицы под предлогом «германофильства» – Милюков понял, чьего.

Заигрывание с гетманской Украиной и Доном для Антанты эффекта не дало – Павло Скоропадский и Петр Краснов были законченными германофилами. Самарский Комуч и уфимская Директория (в октябре 1918 года переехала в Омск), хоть и называли себя «Временным Всероссийским правительством», но особого доверия из-за отсутствия реальной вооруженной силы (кроме чехословаков) у союзников не вызывали. Север из-за своей удаленности от столиц не мог считаться главным театром войны. Оставалась лишь Доброволия.

Самый близкий путь для союзников сюда был через черноморские порты, где генерал Деникин за год братского кровопролития уже создал для них весьма существенный плацдарм. При этом вряд ли Антанта предполагала свое непосредственное участие в Гражданской войне, как это делали чехословаки, речь шла лишь о снабжении белых армий, охране ключевых портов и железных дорог, создании предпосылок для общего наступления на Москву. По существу, речь шла об обыкновенной оккупации страны вплоть до полного погашения царских долгов за счет национальных богатств России.

В ноябре в Яссах представители Антанты начали переговоры с посланной от Деникина делегацией во главе с бароном Владимиром Меллером-Закомельским о предоставлении материальной и военной помощи белогвардейцам. К примеру, командующий Дунайской армией союзников генерал Анри Вертело в ходе консультаций с бывшим командующим Румынским фронтом генералом от инфантерии Дмитрием Щербачевым пообещал ему, что для оккупации Юга России будет двинуто 12 французских и греческих дивизий под командованием генерала д’Ансельма. Француз уверял, что, высадившись на своей главной базе Одессе, дивизии в кратчайший срок займут Крым, Киев, Харьков, Криворожский и Донбасский бассейны, Дон и Кубань. А получив столь существенный козырь (присутствовавшие на переговорах кадеты говорили, что им была обещана союзная армия в 150 тысяч), Деникин со своими уже немалыми силами вполне может двигаться на Москву.

В Яссах появился и генерал-лейтенант барон Игнатий Май-дель, специальный посланник от атамана Краснова, которому поручено было нащупать почву к контактам с союзниками. Через него и главу Зимовой станицы полковника Янова Краснов просил у Антанты масштабного участия в делах России: «…Без помощи союзников освободить Россию невозможно. Помощь эта может выразиться в присылке снаряжения, оружия, технических средств борьбы, обмундирования и денег, тогда борьба затянется на один, на два года, или в присылке кроме этого еще 3–4 корпусов войск 90-120 тысяч, тогда в 3–4 месяца можно всю Россию освободить… Если назначить один корпус для освобождения Кавказа, один вверх по Волге на Царицын, Саратов, Самару, Пензу, Тулу и Москву, один на Воронеж, Рязань и Москву и один на Харьков, Курск и

Москву, можно с уверенностью сказать, что только до Саратова, Воронежа и Курска придется идти походом и сбоями – по взятии их Москва падет и дальнейшее движение примет характер триумфального шествия и торжественных встреч. Украину временно придется занять иностранными войсками…»

Союзники, зная Краснова, через Майделя ответили более чем дипломатично: «Меня уполномочили уведомить: а) что Согласие верит лояльности Дона, но требует полного объединения командования всей русской армии в лице генерала Деникина; б) генерал Краснов скомпрометирован все-таки своей деятельностью, письмом Вильгельму и речами на Круге… Поэтому, если общественное мнение, генерал Деникин и Вы укажете, что Краснов, согласившись на полное подчинение главнокомандующему генералу Деникину, может остаться, то пусть остается, а если нет, желательно, чтобы он добровольно ушел; в) если объединение произойдет и Дон войдет в русскую армию, то союзники обеспечивают помощь войсками, деньгами, всем…»

В Лондоне на экстренном совещании в Форин оффис под председательством министра иностранных дел Артура Бальфура было также принято решение официально признать «правительство» в Омске, пополнить британские войска в Сибири, обеспечить военную помощь Деникину, странам Балтии и оккупировать Бакинско-Батумскую железную дорогу. Последнее было тем самым «солидным залогом» в виде главного нефтеносного района России. К тому же у Англии были свои виды на Грузию и Дагестан.

Один из главных сторонников интервенции министр вооружений Уинстон Черчилль, называвший большевиков «свирепыми обезьянами-бабуинами», литературно вещал: «Мы можем покинуть Россию, но она не покинет нас. Мы уйдем, а она будет следовать за нами. Медведицей с окровавленными лапами она приползет сквозь снега на мирную конференцию. Она будет ждать делегатов у входа и скажет: «Значит, я не должна участвовать в вашей радости, в вашем торжестве? Я проливала за вас кровь, я истощила свои силы в борьбе за ваше дело. Не будь моих страданий, вы бы погибли. Неужели вы в самом деле хотите покинуть меня одну в моем несчастье?» В более узких кругах, скажем, в беседе с дочерью лорда Асквита, Черчилль был менее прозаичен. На ее вопрос, какова после победы над Германией теперь политика Англии в отношении России, он просто ответил: «Убивать большевиков и лобызаться с гуннами».

Пафос Черчилля возымел действие, военный кабинет утвердил политику вмешательства в российские дела.

Возглавлять оккупационные силы против «свирепых обезьян-бабуинов» был назначен главнокомандующий союзными войсками на Балканах престарелый генерал Луи-Феликс-Мари-Франсуа Франше д'Эспере.

В середине ноября, сразу после капитуляции Германии и Турции, объединенная эскадра адмирала Амета вошла в Черное море. 22 ноября в Новороссийске бросили якоря английский крейсер «Ливерпуль» и французский «Эрнест Ренан». Их команды прокатили по железной дороге до Екатеринодара, где союзникам устроили пышную встречу. Почетный караул из офицеров Корниловского полка прокричал троекратное «ура!». Командующий британской военной миссией на Кавказе генерал-майор Фредерик Пуль торжественно провозгласил: «Я послан своей страной узнать, как и чем вам помочь» и закончил эффектным: «Да здравствует единая, великая, неделимая Россия!» При этом генерал заметил, что видит залог успеха в такой триаде: «единое командование, единая политика, единая Россия», что донельзя порадовало Антона Деникина.

Верил ли главком ВСЮР в искренность намерений союзников относительно «единства» России? Вряд ли он особо обольщался. Их абсолютная пассивность при поддержке добровольцев в первой фазе Белого движения, попытки договориться с теми, с кем сам Деникин не мыслил идти на компромисс (большевики, гетманская Украина, меньшевистская Грузия, горские мюриды), опасные притязания на Закавказье и Прикаспийские регионы, хамское поведение в Сибири (Деникину много интересного по этому поводу рассказал изгнанный оттуда из-за ссор с союзниками посланник главкома генерал-майор Алексей Гришин-Алмазов) заставляли весьма сдержанно относиться к их двусмысленной «помощи». Вероятнее всего, Деникин понимал, что Антанта пришла сюда отнюдь не бескорыстно помогать, а просто «брать, что плохо лежит». Россия в данный момент «лежала плохо», ее мог грабить кто угодно – от большевиков, самозванных батьков и атаманов, до оккупантов и интервентов, появившихся за «солидным залогом».

Он понимал, что сегодня Антанта – это Malum necessarium,«необходимое зло», без которого «Белое дело» никак не сможет обойтись. Практически все основные склады вооружения и военного имущества Русской армии остались на территории, контролируемой большевиками. Добрармии жизненно необходимы были союзное вооружение и союзные деньги, чтобы разобраться с врагом внутренним, а затем уже на равных обсуждать вопрос долгов с заклятыми друзьями из Антанты. Но пока Деникину НЕОБХОДИМО БЫЛО ТЕРПЕТЬ. Ради той самой единой и неделимой, которую так мечтали поделить эти самые заклятые друзья.

26 ноября другая часть союзной эскадры прибыла в Севастополь, 27-го – в Одессу (французские линкоры «Жан Бар» (флагман Амета), «Верньо», «Мирабо», «Жюстис», миноносцы «Гусар», «Ансень Анри», канонерская лодка «Ла Скарп», два греческих миноносца). В местной прессе было опубликовано «Воззвание держав Согласия к населению Южной России»: «Ставим в известность население, что мы вступили на территорию России для восстановления порядка и для освобождения ее из-под гнета узурпаторов-большевиков».

Флот это хорошо, но корабли в степях Украины бесполезны. Нужна была живая сила. Обрадованный Деникин 24 ноября тут же отправил письмо Франше д'Эспере: «В связи с уходом немцев, чтобы сохранить Юг с его ресурсами, надо срочно двинуть хотя бы две дивизии на Харьков и Екатеринослав».

Ответ Франше несколько обескуражил – генерал обещал первые подразделения стрелков высадить только 4–5 декабря.

Черчилль еще более расстроил главкома ВСЮР, сообщив 30 ноября о том, что из-за революционных и антивоенных настроений в войсках армия Его Величества будет продолжать оккупацию своими силами только железной дороги Батум– Баку (высадилась индийская дивизия), Романова-на-Мурмане и Архангельска. В остальном же – лишь помогать снабжением белым армиям (обещано было вооружения и имущества на 250 тысяч штыков) и прибалтийским странам. То есть, ни о каких 15 дивизиях, а уж тем более «150 тысяч союзников» речи и быть не могло.

В итоге первый английский транспорт и крейсер «Калипсо» прибыли в Новороссийск лишь 16 февраля 1919 года. 30 марта в Севастополе высадились четыре тысячи алжирцев и сенегальцев. Всего же в российских портах были высажены две французские, полторы греческие дивизии и незначительные подразделения сербов, румынов и поляков.

Последнее особенно показательно – ни французы, ни англичане после капитуляции Германии не горели желанием посылать на новый фронт своих соотечественников. Страны-лимитрофы должны были для начала кровью оплатить создание Антантой их государств и поддержку политических режимов. Греции же с Румынией еще предстояло «заслужить» от союзников право на оккупацию соответственно у Турции Малой Азии с преобладающим греческим населением и Бессарабии с родственным молдавским.

Параллельно начался вывод подразделений капитулировавших немцев и австрийцев из России. К ноябрю 1918 года на территории бывшей империи оставалось лишь 34 дивизии. Австрийцы ушли раньше, их объекты охраны вынуждены были занять немцы, для чего им пришлось очистить Ростов и Таганрог. Разложение же в самом немецком стане было стремительное и почти паническое. Как писал Краснов, «грозные германские солдаты, всего неделю тому назад суровым «halt» останавливавшие толпы рабочих и солдат на Украине, покорно давали себя обезоружить украинским крестьянам. Украинские большевики останавливали эшелоны со спешившей домой баварской кавалерийской дивизией, отбирали оружие и уводили из вагонов лошадей!»

«Атаман повстанческих войск Херсонщины, Запорожья и Таврии» в чине гетманского полковника Никифор Григорьев (Серветник) предупреждал германцев под Херсоном: «Иду на вас. Оставьте оружие и город, и я без всяких препонов пропущу вас в Германию… В противном случае… я вас разоружу, и наши бабы через всю Украину дубинами будут гнать вас до самой Германии».

4 декабря, когда французы высаживались в Одессе, из Ростова ушел штаб оккупантов во главе с майором Кокен-хаузеном.

Интересно об этом времени написал Деникин: «Осенью 1918 года германские корпуса, оккупировавшие Дон и Малороссию, разложились в одну неделю, повторив до известной степени пройденную нами историю митингов, советов, комитетов, свержения офицерского состава, а в некоторых частях – распродажи военного имущества, лошадей и оружия… Только тогда немцы поняли трагедию русского офицерства. И нашим добровольцам приходилось видеть не раз унижение и горькие слезы немецких офицеров – некогда надменных и бесстрастных.

– Ведь с нами, с русскими, это же самое сделали вы – собственными руками…

– Нет, не мы – наше правительство – отвечали они.

Зимою 1918 года я, как командующий Добровольческой армией, получил предложение от группы германских офицеров, желавших поступить в нашу армию рядовыми добровольцами…»

Наиболее кроваво уход немцев сказался на Юге Новороссии. Если границу Области Войска Донского еще худо-бедно охраняли кавалерийскими заставами донцов и переброшенной Деникиным с Северного Кавказа 3-й пехотной дивизией (2,5 тысячи штыков) генерал-лейтенанта Владимира Май-Маевского (весной вступил рядовым в Дроздовский отряд) с бронепоездами, броневиками и авиационными отрядами, то украинская сторона после ухода немцев просто вспучилась мятежами. В Каменноугольный район, где было сильное влияние большевиков, Краснов выдвинул части 3-й и 2-й Донских дивизий и занял Луганск, Дебальцево и Мариуполь, но отсутствие германской помощи и недоверие союзников делали эффект от этого заслона весьма эфемерным. До первого серьезного натиска красных.

В Донбасс начали инфильтрацию большевистские агитаторы, вновь формируя отряды Красной гвардии. Атаман Гайдамацкого коша Симон Петлюра и бывший премьер-министр УНР Владимир Винниченко подняли восстание против гетмана Скоропадского и с помощью сечевых стрельцов Евгения Коновальца (один из создателей ОУН) пошли на Киев, где провозгласили создание Директории. С ними шли на «мать городов русских» все, кто хотел пограбить помещичьи имения и тряхнуть богатых мещан. В Гуляй-Поле вольготно себя чувствовали партизанские отряды Нестора Махно, Федора Зубкова и Иванько. Только на Херсонщине и в Таврии партизанили крестьянские отряды командиров Масенко, Горбенко, Павловского, Ткаченко, Тарана и др. (до 120 отрядов), которые вообще не придерживались никакой политической ориентации и считались «зелеными». Атаман Григорьев с «Херсонской дивизией», в которую вошли 6 тысяч штыков из 117 отрядов, захватил Николаев, Херсон, Бирзулу, Колосовку и угрожал Одессе.

В брошенной всеми «жемчужине у моря» начался настоящий разгул бандитизма. «Король Одессы» знаменитый налетчик Мишка Япончик (настоящее имя Моисей Винницкий) штурмом взял тюрьму и выпустил всех заключенных, создав настоящий боеспособный кулак (обыватели с ужасом утверждали, что у него «под ружьем» до 20 тысяч босяков и жиганов). Банки и гостиницы грабились как расческой, в одно и то же время, согласованно по всему городу. В Русский театр, где собирались на спектакль офицеры, швырнули бомбу.

Полиция носа на улицу не казала, самооборону из офицеров-добровольцев пытался возглавить командир 1-й конной дивизии гетмана генерал от кавалерии Василий Бискупский, но находившийся в городе сербский полк отказался выступать на фронт, а польский отряд предпочитал перестрелку с отступавшими немцами. В беззащитный город 28 ноября спокойно вошли петлюровцы (так называли себя все «нэзалэжные» отряды, включая тех, которые не имели ни малейшего отношения к самому Петлюре).

Положение спас отважный генерал Гришин-Алмазов, сам возглавивший офицерский отряд. 4 декабря в день высадки четырех рот союзников во главе с командиром 156-й пехотной дивизии генералом Альбером-Шарлем-Жюлем Бориусом отряд Гришина-Алмазова поднял восстание. Как писал генерал А. С. Лукомский, «французы предполагали 5/18 декабря вступить в город с музыкой, но вследствие выяснившегося враждебного настроения петлюровцев, занимавших город, было решено первоначально очистить его от них». Сам французский генерал записал в этот день в свой дневник: «Вот предприятие, которое, несомненно, окончится плохо».

Интервенты заняли несколько улочек в районе порта и Николаевского бульвара, не рискуя пойти дальше. Тогда к ним прибыл сам Гришин-Алмазов.

Интересно описал этот эпизод бывший при нем Василий Шульгин: «Фактически французская интервенция на Юге России началась. В Одесский порт прибыли французские суда с небольшим числом французской пехоты. Во главе их стоял французский генерал Бориус. Они познакомились в моем присутствии. Я представил Гришина-Алмазова Бориусу, который сказал, кажется, по поводу украинствующих – «Ваши друзья – наши друзья. Но мы драться не будем». На это Гришин-

Алмазов ответил: «На это мы и не рассчитываем. Драться будем мы.» Бориус спросил: «А что Вам нужно от меня?» «Несколько офицеров-французов.» «Зачем? «Затем, чтобы они были свидетелями того, как мы будем драться.» Бориус очень обрадовался: «Назначаю вас военным губернатором Одессы».

Генерал показал союзникам, как надо драться, – петлюровцы были выбиты из города. Потери добровольческого отряда исчислялись в 24 офицера убитыми и около 100 ранеными. Французы же лишь постреливали из судовой артиллерии.

Кстати, мнение Бориуса полностью совпало с деникинским – Гришина-Алмазова утвердили военным губернатором.

«Это неожиданное приращение территории, – писал Деникин, – хотя и соответствовало идее объединения южной России, но осложняло еще более тяжелое в то время положение Добровольческой армии, возлагая на нее нравственную ответственность за судьбы большого города, обложенного неприятелем, требующего снабжения и продовольствия, а главное – города с крайне напряженной политической атмосферой. Но трехцветный флаг был уже поднят над Одессой, и это обстоятельство обязывало».

Гришин-Алмазов нанял конвой из татар и попытался даже пресечь бандитский беспредел Япончика. «Пресекал» по законам военного времени – без суда и следствия. Дошло до того, что Япончик лично прислал ему письмо: «Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем». Шульгин пишет, что, прочитав письмо, генерал отказался на него отвечать и заявил: «Не может диктатор Одессы договариваться с диктатором уголовных».

Однако вскоре у Гришина-Алмазова испортились отношения с союзниками. Его настоятельные апелляции к Бориусу о необходимости наступать, согласно планам Деникина, на Екатеринославль и Харьков разбивались о нежелание французов вообще выходить за пределы Одессы (всего «французов» было порядка 18 тысяч – как правило, зуавы, алжирцы и вьетнамцы). Более того, Бориус запретил и русским активизировать боевые действия.

Та же история, как под копирку, произошла в Крыму, где 28 декабря в Севастополе высадился французский полк. Два месяца главком ВСЮР бомбардировал телеграммами союзное командование с описанием оперативной обстановки и об угрозе со стороны красных. Бесполезно. Как горько замечал сам Деникин: «На мои телеграммы генералу Франше д'Эспере ответов не поступило. Англичане были положительнее и откровеннее: на мою телеграфную просьбу в Батум генералу Уоккеру о необходимости оказать «немедленную моральную помощь Дону, которая могла бы выразиться в присылке на Донской фронт (хотя бы) двух-трех английских батальонов», генерал Мильн выразил «крайнее сожаление, что указания, полученные (им) от великобританского правительства, не дают (ему) права выслать (мне) войска…»

Деникина можно понять, он не знал о секретных соглашениях союзников о разделе «сфер влияния» в России, но совершенно точно он должен был понимать, что они пришли сюда не воевать, а взыскивать с русских царские долги. Поэтому ни о каком совместном наступлении речи быть не могло. Более того, французы сразу дали понять, что не собираются воевать под командованием русских, а, напротив, желают переподчинить добровольцев себе в качестве вспомогательной силы. Чтобы не мешали охранять «солидный залог». К тому же Франше д'Эспере недвусмысленно дал понять, что «единая и неделимая» лично ему никак не улыбается и он был бы вполне рад, если бы от нее оторвался значительный кусок в виде «подвассальной» Франции украинской Директории.

К примеру, военные склады Румынского фронта в Тирасполе, Николаеве и на острове Березань близ Очакова сразу же были взяты под охрану и, несмотря на отчаянные мольбы Гришина-Алмазова, оружие с них добровольцам получать запретили. Союзники заявили, что склады – собственность Директории и не подлежат «расхищению». Резонно опасавшийся Деникина Петлюра был счастлив. Правда, недолго. Вскоре они попали в руки наступавшим красным.

Кроме того, командование союзников заявило, что ни одно находящееся в Севастополе судно Черноморского флота не будет передано русским до установления твердой власти, ибо неизвестно, не нанесут ли они урон Антанте. Какой «урон» могли нанести чудом выдернутые из Новороссийска незатопленные суда, сначала было непонятно. Затем все прояснилось. Союзники попросту их конфисковали в счет долга (в виде «залога»), подняли свои флаги на всех исправных миноносцах: на «Дерзком» и «Счастливом» взвился английский «Юнион Джек», на «Беспокойном» и «Капитане Сакене» – французский триколор (их перекрестили в «Р-1» и «Р-2»), на «Зорком» – итальянский флаг, на «Звонком» – греческий. Линкор «Воля» вообще английской командой был уведен в турецкий порт Измир. Андреевские флаги оставили только на стоявших в ремонте судах – крейсер «Кагул», три миноносца и старые линкоры. При этом севастопольские склады были попросту выпотрошены союзникам без всяких документов и разрешений.

Стал «прозревать» Деникин, только когда к нему 30 января 1919 года пришло письмо от атамана Краснова. Тот писал, что к нему заявился французский капитан генерального штаба Фуке (по выражению Деникина, «человек, мало соответствовавший трудной роли представителя Франции. И начал-то он свою карьеру на юге как-то странно – представлением мне на подпись дифирамба своим заслугам для ходатайства перед Франше д'Эспере о производстве его в следующий чин»), предложив немедленно послать из Севастополя одну французскую дивизию в обмен на подписание пары «бумаг». Суть первой состояла в том, чтобы Донское правительство обязалось взять на себя удовлетворение материальных потерь в результате беспорядков «лиц и общества французских и союзных подданных Донецкого бассейна». «Возмещение убытков так же, как и 5 процентов доходов (проторей) со дня прекращения работы вследствие событий, будут уплачены потерпевшим в 10 сроков, считая со дня решения комиссии. Способ и правила уплаты будут совершенно те же, как принятые для оплаты купонов русской 5-процентной ренты 1906 года», – говорилось в первой из «бумаг». По второй Краснов и Деникин должны были признать верховное командование генерала Франше д'Эспере. При этом капитан подчеркивал, что вторая «бумага» уже была якобы согласована с главкомом ВСЮР.

Деникин вскипел и сразу ответил телеграммой: «…При всех требованиях помощи союзными войсками я всегда совершенно определенно и настойчиво подчеркивал, что таковая ни под каким видом не должна носить характера оккупации, что никакое устранение или даже ограничение власти военной и гражданской не будет допущено. Между тем предложенное Вам соглашение предусматривает подчинение генералу Франше д'Эспере по вопросам военным, политическим и общего порядка. На подобное подчинение я сам никогда не пойду и не допущу, чтобы таковое было бы признано како10-либо из подчиненных общему командованию частей. Равным образом никогда не допущу никакого вмешательства в наши внутренние дела и считаю, что вопросы общего порядка, равно как и политического, должны решаться только нами, русскими, по нашему усмотрению, как мы их понимаем, и никакие чужеземные власти не смеют даже претендовать на какое-либо руководство в этом направлении…»