Текст книги "Деникин. Единая и неделимая"

Автор книги: Сергей Кисин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

НА ДОН К КАЛЕДИНУ

Переворот, как и следовало ожидать, не признал донской атаман Каледин, в тот же день выступивший с обращением, в котором объявил его преступным, и заявил, что впредь до восстановления законной власти в России Войсковое правительство принимает на себя всю полноту власти в Донской области. При этом в Новочеркасск приглашались все бывшие министры и члены Предпарламента для организации отпора узурпаторам. На Дону было объявлено военное положение, в 45 населенных пунктах разместили войска, начался разгон Советов, были арестованы делегаты-большевики, вернувшиеся со II Съезда Советов.

Приглашались и бывшие корниловцы, хотя сам атаман до определенного момента самоубийцей не был и понимал шаткость своего положения на бурлящем Дону. Если Круг и казачья верхушка были в основном за него, то фронтовики и бедное казачество, распропагандированные левыми, косо смотрели на «генералов» и «кадетов». Номинально располагая внушительными вооруженными и организованными силами (60 кавалерийских полков и конных батарей общей численностью свыше 100 тысяч сабель), Каледину на деле сложно было на кого-то стопроцентно рассчитывать. Городские гарнизоны были почти сплошь за большевиков, фронтовики – в лучшем случае пацифистски настроены и воевать за «кадетов» не собирались. Так что те 45 населенных пунктов, в которые были введены вроде как верные Каледину подразделения, еще непонятно, кому были верны.

Приходилось балансировать между уставшим от трехлетней войны казачеством, агрессивно настроенными на Дону многочисленными иногородними и городским пролетариатом и зажиточными жителями низовых станиц, крайне отрицательно относящимися как к революции вообще, так и к надеждам донских иногородних на получение казачьих земельных наделов. Иногородних и крестьян на Дону было 48 % от всего населения, и им мало было раздела 3 млн десятин помещичьей земли. Хотели переделить и казачью землю. Вместе с 10–11 % рабочих они уже составляли большинство.

В этом плане атаман крайне нуждался в надежных войсках, которыми могли бы стать корниловцы и бегущие на Дон антибольшевистски настроенные офицеры. Однако он вынужден был считаться с тем, что в самом Кругу единомыслия не было. Часть членов правительства была самостийно настроена, надеясь под революционный шумок вернуть себе древние еще допетровские привилегии, и планировала договориться с узурпаторами-большевиками о предоставлении Дону автономии. А как раз в этом плане корниловцы им очень мешали – Ленин и Ко не стали бы вообще говорить с Кругом, приютивших у себя их откровенных врагов.

Каледину приходилось быть крайне деликатным и не брать на себя лишних обязательств, приглашая на Дон явных союзников. В переписке с быховскими сидельцами и генералом Алексеевым атаман своих симпатий не скрывал, но и от всяких конкретных обязательств воздерживался. Он не возбранял появление в Области Войска Донского всех недовольных центральной властью, но честно предупреждал, чтобы особых иллюзий не питали. С Дона, конечно, выдачи нет, но и ждать от Дона ощутимой помощи тоже было бы слишком самонадеянным. Сам атаман вроде бы обеими руками за, поддерживает и цели, и методы борьбы за успокоение России, вплоть до самых жестких, только вот, пардон, это уже не 1905 год, казачки шашки и нагайки безголово использовать не хотят. Только за весьма осязаемую плату. «Диктатура пролетариата», «земля и воля», «свобода, равенство и братство» им безразличны – своего хватает на Дону, хоть заешься. Однако мир с германцем и вожделенная Воля, так, как понимается она в древней казачьей традиции, – это уже то, о чем можно торговаться. Мода на создание самостийных государств нравилась всем, тем более что в Области Войска Донского своих ресурсов хватило бы для безбедного существования любого государства – зерно, уголь, металлургия, скот, лошади, рыба, порты, транзитное географическое положение. При умном хозяйствовании было достаточно соблазнительно отделить от развалившейся империи такой роскошный ломоть территории и править им в «свой карман». В Новочеркасске быстро подхватили «парад суверенитетов» (о своей независимости объявили Финляндия и Украина, об автономии – Эстония, Крым, Бессарабия, казачьи области, Закавказье, Сибирь) и со своей стороны намеревались прирезать к Области украинскую часть Екатерининской железной дороги и Царицын с Камышином. От большевиков же хотели просто отгородиться кордонами, надеясь, что «красное колесо» не протолкнется сквозь частоколы казачьих пик.

Но время наступило такое, что казаки не только воевать уже не хотели, но и готовы были получить Волю из рук хоть союзников, хоть германцев, хоть самого дьявола. События, происходившие в Петрограде, их нимало не волновали, свой курень ближе.

Как писал известный политик Николай Львов: «атаман не имел единоличной власти, а был лишь председателем правительственной коллегии из 14 старшин, избранных каждый Кругом в отдельности. В то время как требовалось сосредоточение всех сил, не было правительственного центра; отсюда разброд и вырывание власти из слабых рук. Правительство, вместо того чтобы представлять из себя силу, само искало опоры и шло на соглашения то с иногородними, то с крестьянами, то с революционной демократией, то, наконец, и с большевиками… на Дону поднялась травля на атамана Каледина и его помощника Богаевского. Их… обвиняли, что «они держут руку помещиков и заключили соглашение с кадетской партией против народа».

Каледин понимал, что его атаманский пернач в настоящее время не только никому не защита, но уже никому и не указ.

Вероятнее всего, он был единственным реалистом среди всех отцов-основателей «Белого Дела».

Однако генерал был человеком чести и счел себя обязанным поддержать старых однополчан и союзников. Двери его атаманского дворца были открыты для корниловцев. Даже для таких, как прапорщик Завойко.

Каледин, избранный в ноябре членом Учредительного собрания (по Донскому избирательному округу), обратился в Ставку с просьбой отпустить арестованных генералов на поруки Донского правительства, определив им размещение в станице Каменской. Интересный выбор, учитывая, что именно Каменская являлась центром всех пробольшевистски настроенных казаков-фронтовиков. Впрочем, не исключено, что это был лишь маневр, чтобы таким образом замазать глаза Могилеву – похоже, что между Калединым и Корниловым существовала договоренность о том, что генералы в пути просто «потеряются», дабы не ставить в неловкое положение само Донское правительство.

Сами же быховцы совершенно серьезно считали Дон своеобразной «землей обетованной» для своей борьбы. Казачество по-прежнему воспринималось в бывшем католическом монастыре как единая монолитная сила, способная решить исход политической борьбы конем и шашкой.

За то, чтобы уходить на Дон, сходились практически единогласно. Кроме самого Корнилова, который, зная, что в Новочеркасске должен уже быть Алексеев, вероятно, не мог ему простить «человека с сердцем льва и мозгами барана». Вслух этого никогда не говорил, но вряд ли забыл странную позицию генерала в ходе подавления августовского выступления.

Корнилов не раз высказывал желание для себя пробиваться не на Дон, а на Урал и в Сибирь, где его имя для местного казачества значило куда больше, чем в шатком Новочеркасске. Но времени на установление контактов с этими регионами уже не оставалось. В Могилев из Петрограда выехал эшелон балтийских матросов во главе с назначенным 9 ноября большевиками новым Главковерхом прапорщиком 13-го Финляндского стрелкового полка Николаем Крыленко, бывшим преподавателем литературы в польских школах.

Его задача была предельно проста – разогнать Ставку и подготовить условия для начала мирных переговоров с немцами. При отрицательном отношении офицеров и генералов к фактической капитуляции несложно было предположить, что Ставку придется разгонять (а точнее, ликвидировать) силой. В этом случае судьба быховцев была предопределена. Ломать комедию судебного процесса над ними никто бы даже не затруднился.

В самой Ставке единства не было, 9 ноября ставшего после бегства Керенского (с 3 ноября) исполняющим обязанности главнокомандующего генерала Духонина вызвали к прямому проводу Ленин, Сталин и Крыленко и потребовали немедленно вступить в мирные переговоры с Центральными державами. Однако тот отказался, мотивировав это тем, что подобные переговоры может начать не главковерх, а «центральная правительственная власть, поддержанная армией и страной». Ответ был предсказуемо «контрреволюционен», поэтому у аппарата и находился прапорщик Крыленко, которому генералу было приказано сдать должность «за неповиновение и поведение, несущее неслыханные бедствия трудящимся».

В Ставке тут же возникла паника, генерал-квартирмейстер Михаил Дитерихс и верховный комиссар Владимир Станкевич порывались побыстрее скрыться, понимая бессмысленность сопротивления.

Для себя Духонин уже все решил – выполнить свой долг до конца и умереть на посту. Он не сомневался, что Крыленко с компанией живым его из Могилева, где власть уже перешла в руки местного ВРК, не выпустят. По его собственному заявлению, он не хотел «начинать братоубийственную войну» и отпустил ударные батальоны. «Тысячи ваших жизней будут нужны Родине. Настоящего мира большевики России не дадут. Вы призваны защищать Родину от врага и Учредительное собрание от разгона…Я имел и имею тысячи возможностей скрыться. Но я этого не сделаю. Я знаю, что меня арестует Крыленко, а может быть, меня даже расстреляют. Но это смерть солдатская».

Следующим его «предсмертным» шагом было освобождение быховцев (в тюрьме к тому моменту оставалось всего пять генералов – Корнилов, Деникин, Лукомский, Романовский и Марков, остальных выпустили в ходе следствия), заметив, что «этим распоряжением я подписал себе смертный приговор».

Утром 19 ноября на паровозе из Могилева в Быхов прибыл начальник оперативного отдела Ставки Генерального штаба полковник Павел Кусонский (однокашник Деникина) с докладом к Корнилову:

«Через четыре часа Крыленко приедет в Могилев, который будет сдан Ставкой без боя. Генерал Духонин приказал вам доложить, что всем заключенным необходимо тотчас же покинуть Быхов».

Этого сообщения давно ждали, и, в принципе, к уходу было все готово – фальшивые документы, деньги, отработанные маршруты. Возникла единственная заминка: как быть с текинцами? Несколько дней назад был вариант отъезда эшелоном на Новочеркасск с тем, чтобы лошадей при коноводах оставить в Могилеве. Однако все понимали, что далеко на поезде они не уедут, большевики перекроют дорогу, да и Ставка сама на тот момент не могла определиться с судьбой пленников. В нынешних условиях эшелона не было, можно было для безопасности пробиваться поодиночке, но Корнилов наотрез отказался бросать верных текинцев. По утверждению Лукомского, он предложил генералам уходить одним, а он сам с полком пойдет на Дон в конном строю.

Утопия, конечно, 1500 верст по территории, контролируемой большевиками, при плохой погоде, бескормице, без медицинской помощи, при весьма вероятных боестолкновениях и пр. Но иначе «человек с сердцем льва» не мог.

На квартире коменданта Быхова подполковника Эрхардта генералы переоделись. Эстет Романовский сменил генеральскую «змейку» на погоны прапорщика инженерных войск; театрал Марков нацепил солдатский мундир и мигом превратился в столь аутентичного «товарища», что сплевывал сквозь зубы и ходил вразвалочку, словно одесский биндюжник; Лукомский сбрил усы и бороду, надев штатское и став чопорным «немецким колонистом»; Деникин, вспомнив детство золотое, раздобыл у поляков документы на имя «помощника начальника 73-го перевязочного отряда Александра Домбровскаго».

Кусонский предложил подвезти двоих на паровозе, больше места не было. Деникин галантно уступил Маркову и Романовскому, которые уехали в Киев. Лукомский (истинный штабист) в полушубке и темных очках поехал не от, а навстречу крыленковцам, на Смоленск, мудро рассудив, что как раз там его ловить никто не будет. В Витебске, чтобы не быть узнанным, ему пришлось за 25 рублей ночевать в публичном доме (владелица взяла с него больше, ибо тот отказался от услуг ее подопечных). В поезде генерал чуть не замерз на 10-градусном морозе, стоя на тормозной площадке (мест в вагоне не было). Чтобы не окоченеть, пробился в туалет, где уже расположились две дамы. Так втроем они и доехали в клозете до Смоленска.

На вокзале в Орше он встретился с поездом карателей, которые «как своему» рассказали штатскому господину, что едут «кончать контру» в Ставку. Там же Лукомский увидел занятную картину – пьяный офицер сидел между двумя еще более пьяными матросами, один из которых запрокидывал ему голову, а второй заливал в рот из бутылки водку. Пролетарская революция, о которой столько говорили большевики, свершилась!

Генерал Деникин в Быхове пошел на станцию и выяснил, что ближайший поезд на Ростов-на-Дону отходит только через пять часов, купил билет и, чтобы не обращать на себя внимания, решил переждать в штабе польской дивизии. Там он встретил подпоручика Любоконского, который тем же поездом собирался ехать в отпуск к своим родным. Говорил с ним по-польски, чем и сумел не привлечь к себе внимание. Затем расстался с «земляком», ехал в поезде на третьей полке с двадцатью хмельными солдатами в купе. Буйное воинство сильно подивило, что это за полячишко «полдня лежит, морды не кажет», уж не сам ли Керенский, туды его мать. Полезли наверх дергать за рукав пальто – оказался старичок с бородкой, совсем не Керенский. На радостях угостили скверным чаем.

При проверке документов генерал сжимал в кармане пальто револьвер. Рассчитывал в плен не сдаваться. Уже в Новочеркасске выяснилось, что револьвер был неисправный…

В Харькове нос к носу столкнулся с Романовским и Марковым, который играл роль денщика «прапорщика». На остановках «денщик» безропотно бегал за кипятком для чая. Доехали вместе в битком набитом купе до Ростова без приключений.

В Быхове оставался один мятежный бывший Главковерх. Караул георгиевцев получил распоряжение из Ставки об освобождении узника, сочувственно покивал – с богом, мол. Корнилов расчувствовался, поблагодарил за отличное несение службы и выдал из походной казны 2 тысячи рублей служивым. Караульные офицеры тут же выразили желание идти с генералом на Дон.

В ночь на 20 ноября Корнилов построил во дворе монастыря текинцев. Рослые русские и среднеазиатские красавцы в малиновых шароварах и шелковых малиновых кушаках с серебряным бичаком-кинжалом за поясом и кривой клыч-саблей на поясе, в традиционных огромных папахах-телпеках, сделанных из шкуры целого барана, от тяжести которой под вечер ломило голову, ели любимого командира глазами. Рядом пляшущие аргамаки с золотыми и серебряными налобниками. Корнилова, чуть ли не единственного генерала царской армии, прекрасно знавшего туркменские обычаи и владевшего их языком, они обожали.

Генерал обратился к текинцам с краткой речью о цели похода, попутно послав анафему Керенскому («его Бог наказал и еще накажет»). Солдаты охотно хохотнули и взбодрили озябших коней. Корнилов легко взлетел в маленькое казачье седло, широко перекрестился и махнул рукой. Аршш!

В час ночи мерный топот разбудил спящий Быхов: четыре эскадрона и небольшой обоз (400 всадников и 24 офицера) перешли по мосту через Днепр и скрылись в снежной мгле.

В это время растерзанный карателями труп генерала Духонина уже лежал под вагоном в Ставке. Радостные «братишки» кровавыми штыками вписали в Историю термин «отправить в штаб к Духонину».

КОЛЫБЕЛЬ БЕЛОЙ ГВАРДИИ

Увы, в первом походе будущей Белой Армии не было ничего пафосного и романтического. Скорее, традиционный для армии кавардак. Уже через несколько дней выяснилась полная неподготовленность к походу, в первую очередь самого командира Текинского полка полковника Николая фон Кюгельгена. Хотя, справедливости ради, следует заметить, что текинцами командовал не столько он, сколько сам Корнилов, после стольких дней подготовки так и не сумевший обеспечить веривших в него, как в Бога, подчиненных внятным планом действий.

У штаба не оказалось ни карт, ни врача, ни фельдшера, ни ветеринара и ни одного перевязочного пакета. Не запаслись и достаточным количеством денег, продовольствия, боеприпасов, теплой одежды, коней не успели перековать. Не были отработаны в итоге ни основной, ни запасные маршруты с учетом того, что большевистские формирования не сомневались, что Корнилов будет пробиваться на Дон, и обязательно должны были воспрепятствовать этому.

Получается, что вся «тщательная подготовка к походу», о которой в мемуарах писали почти все быховцы, оказалась лишь плодом воображения и темой для многочисленных, но бесплодных дебатов «подСтавки».

Солдаты-обозники бежали в первую же ночь, длительные ночные переходы по бездорожью (чтобы не привлекать внимания) выматывали, сутками не расседланные лошади набивали холку, резали ноги о замерзший наст. Местное население принимало всадников за одну из многочисленных разбойных банд и разбегалось. Проводники отказывались идти или заводили текинцев в болота и чащобы, после чего бежали.

У Писаревки лошадь Корнилова понесла прямо на большевистские пулеметы, ее с трудом остановил повисший на поводьях ротмистр Натансон.

На седьмой день похода у станции Унечи добровольно вызвавшийся показать дорогу очередной крестьянин-проводник навел текинцев на засаду под пулеметный огонь, 1-й эскадрон станцию обошел и в полном составе угодил в плен. Под станцией Песчаники колонну обстрелял бронепоезд, лошадь вынесла Корнилова из-под огня и пала.

Большие потери совершенно деморализовали даже текинцев. Солдаты отказывались идти дальше, так как «вся Россия – большевик». Пошли разговоры о капитуляции. Корнилов собрал на поляне остатки полка (120–125 сабель) и выступил с речью: «Я даю вам пять минуть на размышление, после чего, если вы все-таки решите сдаваться, вы расстреляете сначала меня. Я предпочитаю быть расстрелянным вами, чем сдаться большевикам».

Это произвело впечатление. Ротмистр Натансон, спасший генерала под Унечей, потерявший в бою папаху, встав на седло, с поднятой вверх рукой, закричал толпе: «Текинцы! Неужели вы предадите своего генерала? Не будет этого, не будет!.. 2-й эскадрон садись!»

Нехотя взобрались в седло, но было ясно, что Текинского полка как боевой единицы уже не существует. Сначала решили разделиться с тем, чтобы часть людей шла на Стародуб и Трубчевск, а Корнилов с эскадроном – на Новгород-Северский. И этот отряд несколько раз натыкался на засады, нес потери. В селе Погар Корнилов пал духом и решил пробираться один. Переоделся в крестьянский тулуп, рваные валенки, достал сани и с паспортом беженца из Румынии Лариона Иванова убыл в неизвестном направлении.

6 декабря грязный больной оборванный старик с большим трудом вылез из поезда на вокзале Новочеркасска. В штаб генерала Алексеева его не хотели пускать из-за жуткого зловония, исходящего от преющей одежды. Дедуля смахнул замшелый малахай и рухнул в кресло: «Не мельтешите, поручик, я – генерал Корнилов».

Отмылся и оделся бывший Главковерх лишь в доме № 33 войскового старшины Василия Дударева, что на Ермаковском проспекте Новочеркасска, куда к нему перебрались жена Таисия Владимирована, дочь Наталья и семилетний сын Юрий.

Остатки Текинского полка рассеялись кто куда. Часть ушла в Киев, часть попала в плен и была отправлена в Брянск. Лишь десяток офицеров добрался до Дона. Почти все они погибли в последующих боях. Стало быть, придется признать, что первую же военную операцию Белой Армии генерал Корнилов по сути провалил.

К тому времени в Новочеркасске страсти кипели вовсю. Сразу после большевистского переворота сюда прибыл генерал Алексеев.

Задолго до этого параллельно с заседаниями Предпарламента в Петрограде он со своего обиталища в общежитии на Галерной улице начал создавать подпольную военную организацию, впоследствии получившую его имя (одно время называлась «Белый крест»). Костяк ее составляли офицеры-запасники, юнкера, кадеты, те, кто не подвергся еще разложению полит-бомондом и не был запуган солдатской массой. Из них создавались «пятерки», во главе которых ставились «наиболее твердые, прочные, надежные и дельные руководители».

К работе Алексеевской организации было привлечено общество «Капля молока», которое использовалось через командира Измайловского полка полковника Евгения Веденяпина как питательный пункт и «управление этапного коменданта». Сотрудничали алексеевцы с «Обществом Русской государственной карты» известного монархиста Владимира Пуришкевича. Попытался было генерал воспламенить старых «спонсоров»-банкиров из «Совещания общественных деятелей», но без особого успеха.

Надеялись сначала поучаствовать в подавлении восстания большевиков в Петрограде, но, как с горечью стало понятно, к 25 октября членов организации насчитывалось несколько тысяч, но только сотня во главе со штабс-капитаном Василием Парфеновым реально готова была взять в руки оружие. Подавляющее большинство офицеров, получив от Алексеева документы и деньги, просто исчезли.

За неимением реальных сил с 16 октября решили просто переправлять верных людей на Дон к Каледину. По договоренности с атаманом все прибывающие сюда алексеевцы объявлялись «беженцами, спасавшимися от ига большевиков», и как беженцы имели право на получение общежития. В качестве места сбора в Новочеркасске им был выделен лазарет № 2, расположенный на углу Барочной улицы и Платовского проспекта, в доме № 36, неподалеку от городского рынка. Лазарет был рассчитан на прием 250 человек.

Генерал Алексеев, которому вновь не доверили быть «спасителем Отечества», исчез из Петрограда 30 октября. В этот день он вместе с ротмистром Шапроном, полковником Евгением Веденяпиным и начальником управления железных дорог Временного правительства инженером Эрастом Шуберским сели чуть ли не в последний поезд, отходящий с Николаевского вокзала в Ростов. Алексеев – с фальшивыми документами на имя отца супруги одного из членов своей организации инженера Сергея Щетинина Натальи Павловны, сестры милосердия Кауфманской общины Красного Креста.

Проводник вагона, ранее служивший в Ставке, сразу узнал загримированного старичка в круглых очках с железной оправой: «Не желаете чайку, Ваше Высокопревосходительство?» Из купе 1-го класса ему показали наган, и проводник понял, что чайком тут точно не балуются.

2 ноября без особых приключений Алексеев прибыл в столицу донского казачества, где перед ним вытянулись по стойке «смирно» шесть офицеров и юнкеров Алексеевской организации, как оказалось, ехавших в том же поезде.

Именно этот день и принято считать рождением русской Добровольческой армии.

В середине ноября в новочеркасской кадетской газете «Вольный Дон» появилось интервью с неким столичным генералом, пожелавшим сохранить инкогнито, в котором тот провозглашал: «Русская государственность будет создаваться здесь… Обломки старого русского государства, ныне рухнувшего под небывалым шквалом, постепенно будут прибиваться к здоровому государственному ядру юго-востока». Секрет полишинеля, как и следовало ожидать, никого не обманул – «высокий штиль» бывшего Главковерха был известен многим. По Новочеркасску заговорили, что Алексеев «прибыл положить конец издевательствам над Россией».

Был ли слепцом сам Алексеев, как и быховцы, надеясь на расколотое казачество? Вряд ли. Скорее всего, он понимал, что сагитировать «степных рыцарей» в очередной поход на Петроград не получится, но уж собственну10-то землю от большевиков казаки, не желающие «воевать с Москвой» за генералов, защищать будут. А это позволит выиграть время и успеть сформировать на Дону, как мощной экономической базе, хоть какие-то боеспособные части будущей Белой Армии, чтобы «из этой искры возгорелось пламя».

К тому же сам Каледин, с грустью выслушав оптимистические намерения Алексеева, сочувственно покивав головой, заверил бывшего начальника в личном безусловном понимании и поддержке, но, в связи «с тем настроением, которое существует в области», по-доброму попросил генерала не задерживаться в Новочеркасске, а поискать более подходящее место для будущей армии где-нибудь за пределами ОВД – в Ставрополе или Камышине.

Но тут уже Алексеев уперся. Девиз «На Дон к Каледину» был известен по всей России. Сторонники «Белого дела» стекались именно сюда, зная, что тут под протекторатом казачества образовывается ядро сопротивления.

Переезд в другой регион мог не только дезориентировать движение, но и отпугнуть многих его сторонников, посчитавших бы, что «донцы предали», а без экономически развитого Дона идея дискредитировалась бы, а сопротивление вообще лишалось надежды на успех.

Сошлись на половинчатом решении. Алексеев остается, но сбором средств и снаряжения занимается сам, без помощи Войска, дабы тому не ссориться раньше времени со своими пробольшевистски настроенными фронтовиками и новыми властями Петрограда. Добровольцев набирать разрешается, но казачество в отряд не пойдет. Да и особой помпы лучше вокруг Алексеевской организации не создавать.

Первыми жильцами общежития на улице Барочной стали десяток человек, прибывших с Алексеевым 2 ноября. Еще несколько приехали на следующий день. 4-го – штабс-капитан Василий Парфенов с 25 активными алексеевцами, которым не довелось поучаствовать в подавлении большевистского восстания в Петрограде. Его Алексеев сделал командиром первой добровольческой части Белой Армии – Сводно-Офицерской роты.

6 ноября из Киева с 16 офицерами и 10 солдатами в городе появился командир сформированного им в августе 1-го Георгиевского полка полковник Иван Кириенко. Не зная координат Алексеева, он обратился прямо к Каледину за разрешением формирования воинской части. Тот разрешил, и в Новочеркасске появился еще один Георгиевский полк (около 150 человек добрались из Киева). Сестра милосердия Мария Нестерович-Берг (любимица Добровольческой армии) на занятые под свое имя деньги за два месяца сумела переправить из Москвы на Дон и в Оренбург 2627 офицеров, каждого снабжая суммой в 100 рублей. Неоднократно ездила и сама, привозя в Новочеркасск под платьем до десятка браунингов и на свои деньги покупая офицерам в лавках теплое белье, носки, фуфайки, сапоги.

К середине ноября началась официальная запись в организацию, образовались первая канцелярия и управление. Во главе стоял сам отец-основатель. В его штабе обосновались Генерального штаба полковник Евгений Веденяпин (начальник), полковник Яков Лисовой и капитан Дмитрий Шатилов. Начальником строевой части стал генерал от инфантерии Иван Эрдели, который большее время проводил в Екатеринодаре, пытаясь там сформировать «филиал» Алексеевской организации. Начальником хозяйственной части был назначен новгородский землевладелец, член 4-й Государственной Думы Лев Половцев (из Всероссийского союза националистов), политическими вопросами заведовали еще один известный думец Николай Львов (перекочевал из ЦК партии кадетов к прогрессистам), хозяин питерской квартиры на Манежной улице, где жил генерал Алексеев, инженер Сергей Щетинин и правовед Александр Лодыженский. Можно сказать, что это было первое «параллельное» правительство Белой России.

В Ростове и Таганроге организацию представлял местный глава общества заводчиков и фабрикантов, владелец таганрогского завода Общества воздухоплавания Владимир Лебедев, один из первых российских пилотов-рекордсменов, председатель Всероссийского аэроклуба.

В Киеве к вербовке добровольцев подключились генерал Абрам Драгомиров и известный политический деятель Василий Шульгин.

В столицу донского казачества прибыли Генерального штаба полковник князь Иван Хованский из лейб-гвардии Литовского полка и его брат полковник Николай, начальник штаба 26-й пехотной дивизии Генерального штаба подполковник Константин Дорофеев и командир 166-го пехотного полка подполковник князь Леонид Святополк-Мирский.

Прибывающие в Новочеркасск регистрировались в Бюро записи, давая подписку о добровольном желании на четырехмесячную службу в организации. Утверждали, что в сутки ставили свои подпили 75–80 человек. Подписантов распределяли по частям в штабе на Барочной, № 56, где заседали полковники Евгений Шмидт и Иван Хованский. На должности генералов и штаб-офицеров их определял начальник гарнизона Новочеркасска, помощник начальника Павловского военного училища полковник Евгений Булюбаш.

В связи с тем, что записывалось много молодежи, появилась необходимость свести их в одно подразделение – Юнкерскую роту под командованием штабс-капитана Василия Парфенова, разместив ее 15 ноября в здании лазарета № 2 на улице Госпитальная, № 23. 1-й взвод состоял из юнкеров пехотных училищ (главным образом, Павловского), 2-й – артиллерийских, 3-й – морских и 4-й – из кадет и учащихся.

Вскоре в Новочеркасск, пользуясь отсутствием налаженного контроля на железной дороге, при содействии организации Пуришкевича сюда же мелкими группами перебрались почти весь старший курс Константиновского артиллерийского училища, несколько десятков юнкеров Михайловского во главе со штабс-капитаном Николаем Шоколи, Александровского, Николаевского и др. военных училищ. 19 ноября, по прибытии первых 100 юнкеров, 2-й взвод Юнкерской роты был развернут в отдельную часть – Сводную Михайловско-Константиновскую батарею под командованием штабс-капитана Шоколи, а сама рота развернулась в батальон. Их разместили в лазарет № 3 в здании гимназии по Ермаковской улице.

Итого к моменту, когда в Новочеркасск стали прибывать сбежавшие быховцы, в распоряжении Алексеева уже была Сводноофицерская рота (до 200 штыков), Юнкерский батальон (около 150 штыков), Сводная Михайловско-Константиновская батарея (ни одного орудия, но 250 артиллеристов), Георгиевская рота (50–60 штыков), формировался студенческий батальон (около 200 штыков) из студиозусов Донского политехнического института. Будущие инженеры 8 ноября в стенах вуза провели бурный митинг, на котором около тысячи студентов постановили отправить свою делегацию к донскому атаману и правительству, чтобы заявить о солидарности с курсом генерала Каледина и выразить желание послужить Отечеству с оружием в руках.

Ректор ДПИ профессор Петр Сущинский (известный геолог, хранитель минералогического кабинета Императорского Санкт-Петербургского университета) и товарищ атамана Митрофан Богаевский (выдающийся поэт, «Баян Донской земли») пытались их отговорить и вернуть в аудитории, обещая в случае острой необходимости непременно выдать оружие. Но тщетно. Уже на следующий день в Новочеркасске была создана «Боевая студенческая дружина для борьбы с анархо-большевизмом». Ее возглавил Михей Гребенников с «адъютантом» Евгением Виноградовым. От имени штаба выпущено воззвание к интеллигенции с призывом к оружию. В дружину принимались лица не моложе 17 лет, женщины – в санитарный отряд. Студенты взялись за самое тяжелое – создали 13 паровозных бригад, так как все путейцы были сплошь либо большевики, либо сторонники Викжеля (профсоюз железнодорожников), враждебно настроенного к корниловцам.