Текст книги "Казахстан. Летопись трех тысячелетий"

Автор книги: Сергей Кляшторный

Соавторы: Турсун Султанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Буддизм наиболее рано из всех «великих религий» стал пользоваться популярностью в аристократической среде первого Тюркского каганата. Как сообщает Бугутская надпись (VI в.), уже Таспар-каган попытался внедрить буддизм в качестве государственной религии. Он призвал в страну индийского проповедника Чинагупту, построил храм и учредил буддийскую общину. При его дворе жили и согдийцы-буддисты. Сама Бугутская надпись написана на согдийском языке письмом, характерным для буддийских сутр. В буддизме, приемлемом как для среднеазиатской, так и для дальневосточной сферы их влияния, правители каганата видели ту универсальную форму религии, которая могла помочь созданию некоей идеологической общности в очень разнородной по своему составу державе. Однако социально-политический кризис каганата, начавшийся в 581 г., и последовавший затем распад державы приостановили этот процесс. На востоке и западе каганата буддизм долгое время сохранялся; некоторое распространение он получил у енисейских кыргызов и кимаков. Один из принцев княжеского дома кыргызов даже стал буддийским монахом, поселился в одном из буддийских монастырей Восточного Туркестана и переводил на тюркский язык с тибетского священные тексты. Бронзовое зеркало с рунической надписью, найденное в погребении знатной кимакской женщины в Восточном Казахстане, украшено буддийский сентенцией на тюркском языке. Однако лишь уйгуры Восточного Туркестана приняли буддизм в качестве государственной религии и создали богатейшее собрание переводов на тюркский язык буддийских текстов, написанных в Индии, Тибете, Восточном Туркестане.

Другой религией, получившей распространение в тюркской среде было манихейство, основанное в Иране «учителем Света» Мари (216–277 гг.). Это эклектическое учение о мировой борьбе Света и Тьмы, о пути спасения в ином мире, об освобождении частиц света в людских душах через религиозные ритуалы и молитвы. Манихейство почти все свои принципы заимствовало из зороастризма, буддизма, христианства и некоторых философских учений, но сумело объединить их в логически непротиворечивую систему. Иерархически организованная манихейская церковь вела активную миссионерскую работу и получила широкое распространение в мире, особенно на востоке – Средней и Центральной Азии, в Китае.

Манихейские и христианские (несторианские и яковитские) общины существовали в VI–IX вв. в Таразе. Если от христианской общины VII в. сохранилась лишь краткая надпись на сирийском языке, то манихейская община, несомненно, более мощная, имела в Таразе свои монастыри. В манихейском сочинении «Священная книга двух основ» (VIII в.), написанном «чтобы пробудить веру в стране десяти стрел», т. е. в Западно-тюркском каганате, упомянут «золотой город Аргу-Талас» (т. е. Тараз) и еще четыре семиреченских города, где имелись манихейские обители. Часть согдийского населения Тараза сохраняла зороастрийскую религию, о чем свидетельствует зороастрийское кладбище в Таразе, исследованное казахстанскими археологами. Религиозный синкретизм, т. е. многообразие, был характерной чертой раннесредневековых городов Семиречья.

12. Памятники письменности Казахстана и Центральной Азии в раннем средневековье.

В VI–VII вв. тюркоязычные племена Центральной Азии, входившие в состав Тюркского каганата, а также западно-тюркские племена Нижнего Поволжья, Подонья и Северного Кавказа, создавшие Хазарское государство, уже пользовались собственным письмом. Необходимость в письменности возникала, очевидно, из нужд административной и дипломатической практики и фиксации государственных актов; определенную роль могли играть и религиозные мотивы.

Иноземные источники сообщают о деревянных дощечках, на которые у тюрков наносились резы (знаки?) при исчислении «количества требуемых людей, лошадей, податей и скота». Вместе с тем, тюркские послы снабжались грамотами. Так, прибывший в 568 г. в Константинополь ко двору Юстина тюркский посол, согдиец Маннах, привез послание от кагана, написанное, как рассказывает византийский историк Менандр, «скифскими письменами».

О том, что это были за «письмена», можно судить по древнейшему сохранившемуся памятнику Тюркского каганата – Бугутской надписи. Стела была водружена на кургане одного из первых тюркских каганов, Таспара (572–581), примерно через 15 лет после посольства Маниаха. Надпись сделана на согдийском языке; с одной из сторон стелы находится почти полностью уничтоженный эрозией текст на санскрите письмом брахми. Согдийский вариант, к сожалению, сохранившийся не полностью, рассказывает о событиях первых тридцати лет существования Тюркского каганата, особенно подробно описывая заслуги Таспар-кагана. Из обращения к читателям видно, что согдийское письмо было понятно в каганате достаточно широкому кругу образованных людей из верхов тюркского общества. Как мы уже отмечали, большое число согдийцев жило при дворах тюркских каганов: они были дипломатами и чиновниками, придворными и наставниками в грамоте, о чем прямо сообщают иноземные источники; они строили оседлые поселения и водили торговые караваны в Китай, Иран и Византию с товарами, принадлежащими тюркской знати. Их культурное влияние на тюрков было очень значительно; главным образом через согдийцев тюрки познакомились с достижениями древних цивилизаций Средней и Передней Азии.

В те же годы, когда была воздвигнута Бугутская стела, на тюркский язык было впервые переведено и зафиксировано письменно буддийское сочинение (Нирвана-сутра) с целью пропаганды буддизма среди тюрков. Оно не могло быть записано на бумаге иным алфавитом, кроме хорошо известного тюркам согдийского.

Есть все основания полагать, что наряду с использованием в письменности согдийского языка, тюрки употребляли согдийский алфавит и для фиксации собственной речи. Позднее этот алфавит получил название «уйгурского»; уйгуры пользовались им особенно широко в IX–XV вв. Но для письма на камне (так называемого «монументального письма») курсивный согдийский алфавит применялся редко.

Памятники рунического письма. В начальный период истории Тюркского каганата, не позднее второй половины VII в., на основе согдийской письменности, дополненной несколькими знаками, в тюркской среде возникло новое письмо. Оно состояло первоначально из 37 или 38 не соединявшихся между собой знаков геометризованных очертаний и, в отличии от согдийского, было хорошо приспособлено для фиксации на дереве и камне (процарапыванием и резьбой). Новая письменность достаточно точно передавала фонетические особенности тюркского языка; так, большая часть согласных знаков имела два варианта написания, в зависимости от того, с каким гласным этот согласный употреблялся (переднего или заднего ряда).

Древнетюркское письмо было впервые открыто в долине Енисея в 20-х гг. XVII в. немецким ученым Д. Мессершмидтом, состоявшим на службе у Петра I, и сопровождающим, его пленным шведским офицером И. Страленбергом. Они назвали письмо «руническим» – по его сходству со скандинавскими руническими текстами. Это название оказалось удобным и закрепилось в науке. В 1889 г. русский ученый Н.М. Ядринцев открыл в Северной Монголии, в долине р. Орхон, огромные каменные стелы с руническими надписями. Дешифровали и прочли тексты датский ученый В. Томсен, который первым нашел ключ к алфавиту, и русский тюрколог В.В. Радлов, впервые давший их связное чтение. По месту находки основных памятников это письмо стали называть «орхоно-енисейским».

Самыми крупными образцами рунического письма являются памятники Северной Монголии, сосредоточенные главным образом в бассейнах рек Орхона, Толы и Селенги. Они были воздвигнуты в эпоху второго Тюркского каганата (689–744 гг.) и Уйгурского каганата в Монголии (745–840 гг.). Наиболее известны из них так называемые Кошоцамдайские памятники – стелы в честь Бильге-кагана и его брата, полководца Кюль-тегина, воздвигнутые в 732–735 гг., а также стела советника первых каганов второго Тюркского каганата, Тоньюкука, созданная вскоре после 716 г., еще при жизни Тоньюкука (памятник написан от его имени). Все крупные тексты орхонской группы довольно однообразны по структуре. Они содержат рассказ о жизни и подвигах их героев, излагаемый на фоне общей истории Тюркского государства и сопровождаемый различного рода политическими декларациями. В надписях приводится очень богатый материал для изучения истории, идеологии и культуры древнетюркских племен и народностей, их языка и литературных приемов.

Более ста пятидесяти памятников рунических надписей обнаружено в долине Енисея, на территории Тувы и Хакасии. Большую их часть составляют стелы при погребениях древнекыргызской знати, воздвигнутые в VIII–XII вв. Енисейские тексты значительно короче орхонских и носят характер эпитафий, оплакивающих и восхваляющих погребенных кыргызских бегов; однако, в отличии от орхонских, здесь крайне мало историко-политических сведений и описаний. Написаны они тем же древнетюркским литературным языком.

Мелкие и плохо читаемые тексты найдены на скалах Прибайкалья и верхнего течения р. Лена, где жило древнетюркское племя курыкан. Несколько мелких наскальных надписей и надписей на сосудах обнаружено на Алтае. Достаточно крупные тексты на бумаге относятся к Восточному Туркестану, где рунический алфавит до X в. использовался в Уйгурском государстве (IX–XIII вв.), созданном бежавшими из Монголии после военного поражения от кыргызов (840 г.) токуз-огузскими племенами (главным из них были уйгуры).

На территории Средней Азии и Казахстана следует выделить две группы рунических памятников – ферганскую (мелкие надписи на керамике, VIII в.) и семиреченскую (на территории Кыргызстана и Казахстана). Сюда относятся одиннадцать надписей на могильных камнях-валунах (VIII в.) и наскальные тексты в ущелье Терек-сай (долина р. Талас), надписи на керамике, обнаруженные близ г. Джамбул, мелкие надписи или отдельные знаки на монетах и бытовых предметах, надпись на деревянной палочке (выявлена при горных работах в долине р. Талас), а также надписи на двух бронзовых зеркалах из Восточного Казахстана и краткая надпись на глиняном пряслице с Талгарского городища (близ г. Алма-Ата).

Эти памятники созданы в Западно-тюркском каганате и Карлукском государстве; надписи на бронзовых зеркалах принадлежат кимакам. Наиболее загадочен текст на деревянной палочке. Тип письма на ней сильно отличается от орхоно-енисейского, но совпадает с письмом мелких надписей, обнаруженных на территории Хазарского государства – в Поволжье, Подонье и на Северном Кавказе, а также с письмом на золотых сосудах, открытых при раскопках в долине Дуная (надписи Надь-Сент-Миклоша). Этот западный вариант рунического письма, несмотря на многочисленные попытки, все еще остается нерасшифрованным из-за отсутствия сколько-нибудь крупных текстов. Таласская палочка, быть может, указывает на древние связи между хазарами и Западно-тюркским каганатом.

Вряд ли древнетюркское руническое письмо употреблялось где-либо после XI–XII вв. В Центральной Азии его потеснили сначала уйгурское, а затем арабское письмо, распространившееся среди тех тюркских народов, которые приняли ислам.

Большие рунические тексты Монголии и Енисея являются не только важными историческими документами, но и выдающимися литературными произведениями. Особенно показательны в этом отношении два самых крупных рунических текста – надписи в честь Бильге-кагана и Кюль-тегина. Они написаны от имени самого Бильге-кагана, хотя, как указано в конце текстов, их автором было другое лицо. Во всей средневековой тюркоязычной литературе нет более блестящих образцов политической прозы, сохранившей традиционные формы ораторского искусства и обработанного веками устного повествования о деяниях богатыря.

Композиции обеих надписей совершенно аналогичны; более того, значительные части надписей текстуально совпадают. Вводные строки памятников посвящены давним временам: «Когда вверху возникло Голубое Небо, а внизу – Бурая Земля, между ними обоими возникли сыны человеческие. Над сынами человеческими воссели мои предки!.. Четыре угла света были им врагами. Выступая в поход с войском, народы четырех углов света они все покорили… Они правили…, устанавливая порядок среди небесных тюрков, не имевших до того господина. Они были мудрые каганы, они были мужественные каганы, и их приказные были, надо думать, мудрыми, были, надо думать, мужественными, и их беги и народ были единодушны. Поэтому-то, надо думать, они и правили столь долго государством… После них стали каганами их младшие братья, а потом стали каганами их сыновья. Так как младшие братья не были подобны в поступках старшим, а сыновья не были подобны отцам, то сели на царство, надо думать, неразумные каганы, надо думать, трусливые каганы, и их приказные были также неразумными, были трусливы. Вследствие неверности бегов и народа, вследствие обмана и подстрекательства обманщиков из Китая и их козней, из-за того, что они ссорили младших братьев со старшими, а народ с бегами, тюркский народ привел в расстройство свое до того времени существовавшее государство и навлек гибель на царствовавшего кагана».

Так повествует Бильге-каган о создании и подъеме, и последовавшем затем упадке и крушении первого Тюркского каганата, время возникновения которого (середина VI в.) казалось в 731 г., когда писался текст надписи, легендарно далеким. Традицию, сохранившую через два столетия память о минувших событиях, можно было бы назвать скорее эпической, нежели исторической, если бы за лаконичным текстом памятника не чувствовался отзвук больших общественных потрясений, а в размеренном ритме повествования не проступала столь отчетливо патетика политической декларации, прославляющей то новое социальное устройство, которое дали тюркам далекие предки царствующего кагана. В той же ритмике изложены далее события, связанные с созданием второго Тюркского каганата, рассказано о деяниях Бильге-кагана и Кюль-тегина.

Божественная воля, проявлением которой является власть кагана, верность кагану бегов и народа, подчинение народа бегам, – таков лейтмотив идей, пронизывающих обе надписи. Как бы резюмируя преподанный своим слушателям и читателям урок истории, Бильге-каган подводит итог сказанному: «Если ты, тюркский народ, не отделяешься от своего кагана, от своих бегов, от своей родины… ты сам будешь жить счастливо, будешь находиться в своих домах, будешь жить беспечально!»

В этих строках ясно выражена сущность политической идеологии аристократической верхушки Тюркского каганата: в надписи настойчиво звучит требование абсолютной покорности народа кагану и бегам и вместе с тем весь текст памятников должен служить, по мысли автора, обоснованием и подтверждением этой идеи. Благополучие тюркского народа есть результат подчинения кагану, который, вместе с бегами, из своей ставки посылает войско в победоносные походы, награждая народ добычей и данью покоренных племен: «Их золото и блестящее серебро, их хорошо тканные шелка, их напитки, изготовленные из зерна, их верховых лошадей и жеребцов, их черных соболей и голубых белок я добыл для моего тюркского народа!»

В документах подчеркивается, что все написанное – «сердечная речь» Бильге-кагана, его подлинные слова, высеченные по его приказу. Для того, чтобы тюркский народ помнил, как он, Бильге-каган, «неимущий народ сделал богатым, немногочисленный народ сделал многочисленным», чтобы тюркский народ знал, чего ему следует опасаться, а чему следовать, «речь» кагана запечатлена на «вечном камне»: «О тюркские беги и народ, слушайте это! Я вырезал здесь, как вы, беги и народ… созидали свое государство, как вы, погрешая, делились, я все здесь вырезал на вечном камне. Смотря на него, знайте вы, теперешние беги и народ!»

Политическая декларация с немалой долей социальной демагогии, хвала и упрек прежним и нынешним поколениям, постоянные обращения и призывы к «слушателям», разнообразная палитра художественных приемов, речения и афоризмы эмоционально окрашивают и преобразуют стиль официального повествования, говорят о незаурядном литературном даровании автора текста, историографа и панегириста царствующей династии. Автором же, «начертавшем на вечном камне» «слово и речь» своего сюзерена, был Йоллыг-тегин, родич Бильге-кагана, первый названный по имени автор в истории тюркоязычных литератур.

Язык рунических надписей был в VIII–X вв. единообразным литературным языком, которым пользовались различные тюркские племена, говорившие на своих языках и диалектах – огузы, уйгуры, кыргызы, кимаки, кипчаки. Общий письменный литературный язык рунических надписей обладал стилистическим единообразием и устойчивостью образных средств, наиболее богато представленных в орхонских текстах. Общность языка и литературного канона всех рунических надписей указывает на тесные культурные связи древнетюркских племен и делает беспочвенными попытки рассмотрения памятников как языкового и литературного наследия какого-либо одного народа.

Древнеуйгурская письменность развивалась, начиная, очевидно, с VIII в., в городах Восточного Туркестана. Сами авторы называли язык, на котором они писали «тюркским». И действительно, языковые особенности уйгурских текстов обнаруживают большое сходство с особенностями руники и лишь незначительно отличаются от них некоторыми деталями грамматической структуры. Будучи широко использован в религиозных сочинениях (главным образом переводных), в юридической документации, отражающей новые формы быта тюркского населения Восточного Туркестана, этот язык получил дальнейшее развитие и представлен большим богатством лексики, грамматических и стилистических форм. На территории Средней Азии и Казахстана древнеуйгурская письменность имела меньшее распространение, чем в Восточном Туркестане. Во всяком случае, ее ранние памятники здесь не сохранились, но известно об ее употреблении и на этой территории по упоминаниям в документах, происходящих из Турфанского оазиса. Так, в одном из них рассказывается о манихейских общинах в Таразе, где писались и переводились на тюркский язык сочинения духовного содержания. Скриптории манихейских монастырей в Таразе существовали в VIII–IX вв. Сохранились два ярлыка уйгурских (или карлукских) князей на древнеуйгурском языке, относящихся к X в., и содержащих сведения о событиях в долине р. Или; там упомянуто тюркское племя басмылов и пленники-согдийцы. Важно заметить, что в ярлыке, написанном от имени «правителя государства Бильге-бека», упоминается полученное им послание на согдийском, которое он «соизволил понять». Это свидетельствует о стойкости использования согдийского языка и письма в тюркской среде.

Распространение согдийского письма в тюркской (манихейской или христианской) среде подтверждается двумя согдийскими надписями IX–X вв. на керамике, хранящимися в Джамбульском музее; в одной из них упомянут «архиерей Шифарн» (согдийское имя), а в другой – «пресвитер Ильтаг». Еще большее значение для истории тюрко-согдийских контактов в Семиречье имеют наскальные надписи в ущельях Терек-сай и Куран-сай, близ р. Талас. Они относятся к X–XI вв., написаны на согдийском языке и содержат длинные перечни тюркской знати, посетившей ущелья. Надписи свидетельствуют, что тюркская знать, даже в эпоху начавшейся ее исламизации в государстве Караханидов, продолжала сохранять согдийскую образованность и древнетюркские «языческие» имена.

Таким образом, в раннем средневековье в древнетюркских государствах бытовало два вида письменности – руническая в уйгурская. Сохранялась и согдийская письменность, появившаяся здесь ранее. Письмом пользовалась прежде всего верхушка тюркского общества. Однако же, существование надписей, начертанных небрежно и без достаточного знания орфографии (например, надписях на бронзовом зеркале из кимакского женского погребения в Прииртышье и на пряслице с Талгарского городища), могут свидетельствовать о довольно широком распространении рунического письма в разных социальных слоях древнетюркского общества.

Юсуф Баласагунский и Махмуд Кашгарский. Девять столетий минуло со времени создания крупнейших памятников тюркских языков и литератур – «Кутадгу билиг» («Благодатное знание») (1069–1070 гг.) Юсуфа Баласагунского и «Дивану лугат ат-тюрк» («Словарь тюркских наречий») Махмуда Кашгарского (1072–1083 гг.). Обоим документам посвящена огромная исследовательская литература. Ни то, ни другое произведения не являются историческими трудами и не содержат каких-либо сведений о политической истории своего времени. И, вместе с тем, их по праву считают значительнейшими источниками для познания новой исторической эпохи, в которую вступила Средняя Азия на рубеже X–XI вв. Эпохи, которая началась возникновением двух империй, созданных тюркскими племенами – Караханидского каганата и Сельджукского государства.

Жизнь и творчество Юсуфа Баласагунского и Махмуда Кашгарского относятся к начальному периоду караханидской эпохи.

Юсуф родился в Баласагуне, который он называет Куз-Орду, в 1015 или 1016 гг. О его жизни до написания поэмы ничего неизвестно. Мы знаем лишь, что он происходил из знатной тюркской семьи и получил хорошее, по тем временам, образование. Юсуф был начитан в персо-таджикской литературе, и это нашло полное отражение в его книге, которая была написана в Кашгаре, когда сам автор был уже в почтенном возрасте. Вероятно, Юсуф имел определенный административный опыт, полученный на государственной службе. После передачи поэмы владетелю Кашгара и всей восточной части империи Табгач Богра-Кара-хакану Юсуф получает высокий административный пост «улуг хасс-хаджиб», т. е. стал «министром двора». О его дальнейшей судьбе ничего неизвестно.

«Кутадгу билиг» состоит из 6520 бейтов (85 глав) и имеет приложение из 124 бейтов. В предисловии поэмы сказано, что она написана «на бограхановском языке, тюркскими словами», и что «(если) на арабском и таджикском языках (таких) книг много, то на, нашем языке это (впервые собранная) воедино мудрость»[6]6
  Ниже все цитаты приводятся по изданию: Юсуф Баласагунский. 1983.


[Закрыть]. Сохранились три рукописи поэмы – венская (гератская), уйгурским письмом, а также каирская и наманганская – арабским письмом.

«Благодатное знание» является не просто этико-моралистическим трактатом, но глубоким философско-дидактическим произведением, рисующим нормы идеального, по мнению автора, общества, правила поведения людей различных сословий в этом обществе и правила взаимоотношений между правящими и управляемыми. Основной принцип, на котором, по мысли Юсуфа, должен основываться «счастливый» и «праведный» (в мусульманском смысле) государь – это соблюдение твердого закона, в союзе с разумом, счастьем («кут», точнее «благодать»), праведной жизнью. Далее в поэме описываются качества, необходимые везиру, полководцу, хаджибу, секретарю, послу, писцу, казначею, повару, виночерпию, ученому, лекарю, толкователю снов, магу, звездочету, купцу, ремесленнику, землепашцу, кочевнику-скотоводу и многим другим. Конечно, эти описания нельзя воспринимать слишком прямолинейно, как реалистические характеристики. Крупнейший петербургский востоковед, академик А.Н. Кононов так писал об этом: «Автор „Кутадгу билиг“, изображая идеальные условия жизни человека, что является его основной целью, касается, в известной мере и того круга людей, среди которых он жил и, таким образом, приближается к реальной жизни. При этом следует иметь в виду, что Юсуф Баласагунский был прежде всего поэтом, а потому не следует искать в его поэме точного отображения повседневной жизни современного ему общества. И тем не менее сквозь поэтическую оболочку, через вуаль иносказаний проглядывает повседневная жизнь людей того времени. В своих поучительных иносказаниях Юсуф мысленно проецирует идеальные образы людей на фон, состоящий из людей невыдуманных, живых» [Кононов, 1983, с. 507–508].

Хотя несомненно, что поэма «возникла в Кашгаре под чрезвычайно мощным влиянием литературной школы, сложившийся в IX–X вв. в саманидской Бухаре» [Бертельс, 1947, с. 75], тем не менее ее появление было вызвано глубокими внутренними причинами, связанными с социальными идеологическими изменениями в самой тюркской среде и сопровождающими их политическими кризисами. Как отмечает А.Н. Кононов, в роли побудительного фактора для создания книги «могли быть политические смуты, сотрясавшие в ту пору Караханидскую державу. Возможно, что Юсуф Баласагунский ощущал настоятельную необходимость в создании новой морально-этической основы для разрушаемого неурядицами общества» [Там же, с. 509].

О жизни Махмуда Кашгарского известно еще меньше, чем об обстоятельствах Юсуфа Баласагунского. Отец Махмуда, Хусейн ибн Мухаммед, внук караханидского завоевателя Мавераннахра Богра-хана, был эмиром Барсхана, города в Прииссыкулье. Ко времени рождения Махмуда он, вероятно, переселился в Кашгар. Принадлежность Махмуда к высшим кругам караханидской знати позволила ему получить отличное образование в Кашгаре и продолжить его в Бухаре и Нишапуре. В течение длительного времени Махмуд, проявивший незаурядный интерес к языкам, фольклору и этнографии тюркских племен, путешествовал по землям, населенным тюрками, старательно записывая слова их языков, их загадки, легенды, обычаи. Все свои наблюдения Махмуд обобщил в главном труде своей жизни «Дивану лугат ат-тюрк».

«Хотя я происхожу из тюрок, которые говорят на самом чистом языке, – пишет Махмуд, – …которые по происхождению и роду своему занимают самое первое место… я пядь за пядью исходил все или, селения, степи тюрок. Я полностью запечатлел в уме своем живую и рифмованную речь тюрок, туркмен, огузов, чигилей, ягма, кыргызов… И вот, эту книгу, – после столь долгого изучения и Поисков, – я написал самым изящным образом, самым ясным языком… Этому сочинению я дал название „Дивану лугат ат-тюрк“» [Кононов, 1972, с. 5].

Значение труда Махмуда для изучения тюркских языков и фольклора освещено в многочисленных исследованиях. Гораздо меньше «Диван» использовался как историко-этнографический источник. Между тем, «Словарь тюркских языков» является подлинной энциклопедией тюркской народной жизни раннего средневековья. «В целом Словарь в настоящее время является единственным источником информации о жизни тюрок в XII в.: о предметах их материальной культуры, реалиях быта (одежда, обувь, головные уборы, жилище, домашняя утварь, инструменты, хозяйственные постройки, ткани, украшения, оружие, доспехи, конская сбруя, сельскохозяйственные орудия, музыкальные инструменты и т. п.), об этнонимах и топонимах [т. е. о происхождении названий племен и местностей – С.К.], родоплеменном делении, о терминах родства и свойства, о титулах и названиях различных должностных лиц, названиях пищи-питья, о домашних и диких животных и птицах, терминах животноводства, о растениях и злаках, об астрономических терминах, о народном календаре, названиях месяцев и дней недели, о географической терминологии и номенклатуре, о городах, о названиях болезней и лекарств, анатомической терминологии, о металлах и минералах, о военной, спортивной и административной терминологии, об именах различных исторических и мифологических героев, о религиозной и этической терминологии, о детских играх и забавах и т. д.» [Там же, с. 12].

Особое значение имеет Словарь для изучения этнической истории тюркоязычных народов и исторической географии их земель. «Я указал, – пишет Махмуд, – начиная с востока, все места, где обитает каждое племя. К Руму ближе других живет племя беченек (печенеги), затем следуют: кифчак, огуз, йемек, башгырт, басмил, кай, йабаку, татар, кыркыз (они живут ближе Чина); все вышеуказанные племена обитают в направлении от Рума на восток; затем идут: читиль, тухси, ягма, ыграк (ограк), чарук, чомыл, уйгур, тангут, хытай – это название Чина; затем – Тавгач – так называют Мачин. Эти племена обитают между югом и севером. Всех их, в отдельности, я показал на круглой карте» [Там же, с. 13].

Вот некоторые примеры важности сведений Махмуда. «Жители городов Кашгарии, – пишет он, – говорят на хаканийско-тюркском языке». Вряд ли требуется более веское подтверждение тому, что в середине XI в. основными носителями оседлой и даже городской культуры на востоке тогдашнего тюркского мира были сами тюрки, вчерашние кочевники, а противопоставление Ирана и Турана, как олицетворения оседлости и кочевничества, утратило свою силу в царстве «дома Афрасиаба». Богатая средневековая городская культура Семиречья и Восточного Туркестана открыта археологами. «Диван» Махмуда открыл нам, кто же были горожане его времени.

А вот другие следствия изменения этнического состава городов – тюркский язык жителей городов или тех тюрков, кто с ними постоянно общается, Махмуд называет «порченным». Тут же следует объяснение – хотя тюрки и возобладали среди населения городов Кашгарии и Семиречья, вместе с ними там жили согдаки и кенчжеки, аргу и хотанцы, тибетцы и тангуты. Груз культурных и исторических традиций был в городах слишком велик, и Махмуд не без грусти свидетельствует, что лишь те из тюрков, кто ведет прежний кочевой образ жизни, не общается постоянно с горожанами, сохраняют самый чистый и правильный язык.

Особое место в Караханидском государстве Махмуд отводит согдийцам, первым носителям среднеазиатской городской культуры в некогда исконных областях кочевого быта. В городах Семиречья, прежде всего в крупнейших из них – Баласагуне и Таразе – согдийский язык, по свидетельству Махмуда, столь же распространен, как и тюркский. Археологи давно установили, что согдийское заселение Семиречья началось за 700–800 лет до времени Махмуда. Однако только его «Словарь» фиксирует сохранение согдийского языка и культуры в Семиречье XI в., в то время как у себя на родине, в Самарканде и Бухаре, согдийцы утратили свой язык под натиском дари (фарси), а их культура оказалась ассимилированной общемусульманской образованностью халифата. Теперь получены новые документальные подтверждения точности и надежности информации Махмуда, расширяющие наши сведения о культурном воздействии согдийцев на тюрков и уйгуров караханидской эпохи. На территории Кыргызстана, невдалеке от Таласа, в ущелье Терексей, еще в начале века были обнаружены наскальные курсивные надписи. Ныне установлено, что надписи эти – посетительская эпиграфия караханидских князей X в. (одного из них звали Кюль-Тегин Алп-Тархан), написаны они по-согдийски, а датированы эрой Йездигерда[7]7
  Эра Йездигерда ведет хронологический отсчет с 651 г. – даты гибели последнего царя иранской династии Сасинидов Йездигерда III. Широко использовалась в согдийской письменности.


[Закрыть]. Другой документ конца X – начала XI вв. – ярлык (ханское послание, грамота) уйгурским письмом из Восточного Туркестана. В нем упомянуты два пленника-согдийца и при этом добавлено, что переписка между тюркскими князьями о судьбе пленников велась первоначально на согдийском языке.