Текст книги "Давай полетим к звездам!"

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

– Алексей, – голос главного конструктора стал серьезным, – ты там на поверхности нашей соседки особенно не геройствуй, ясно? Лучше повременить, чем расквасить нос на первом же шаге.

– Буду работать максимально осторожно, Василий Палыч, – заверил я. – Уверен, что все пройдет нормально.

– Олег, – Михеев переключился на Макарина, – твоя основная задача – стыковка. Главное, не торопись. Когда Алексей начнет переход из “Лунника” в “Знамя”, будешь его страховать, но из бытового отсека – чтобы не ногой. И не забудь закрепиться фалом.

– Ясно, Василий Палыч, – кивнул Макарин.

Со стороны посмотреть, Олег – сама осторожность. Самый послушный ученик главного. Но я больше, чем уверен, что – не дай Бог, конечно, – если вдруг какая-нибудь неприятность случится около Луны или на ее поверхности, Макарин моментально забудет все советы об осторожности и умеренном риске и полезет меня выручать. Не очертя голову, но однозначно полезет.

– Тридцать секунд до старта, – в разговор вклинился оператор стартовой службы. – Все бортовые системы – в норме.

– Вот так-то, братцы, – было слышно, что Михеев от волнения даже закашлялся. – Вот мы и добрались с вами до отправного момента... Алексей, Олег, желаю вам успешного полета.

– Спасибо, Василий Палыч, – едва ли не в один голос произнесли мы.

– Двадцать секунд до старта, – бесстрастно прозвучал голос оператора.

Господи, это же какие нервы нужно иметь, чтобы говорить таким ровным и совершенно спокойным голосом! Я представляю, какие скачки моих пульса и сердцебиений выписывают сейчас самописцы в регистрационном блоке у медиков. Джомолунгмы и Эвересты эмоций!

– По-моему, – сказал Макарин слегка осипшим от волнения голосом, – я забыл выключить утюг в гостиничном номере...

– Десять секунд до старта. Пошел обратный отсчет времени... Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один... Зажигание!

И тишина... Только легкое потрескивание помех в эфире...

– Что-то не так? – полувопросительно прошептал Олег и повернул голову в мою сторону. – Сбой пошел?

– Не зна... – я не успел договорить. Откуда-то издалека донесся нарастающий шум.

– Предварительная! – прозвучал в наушниках по-прежнему бесстрастный голос.

Я подмигнул Макарину: мол, все нормально, двигатели первой ступени выходят на предварительный режим тяги.

– Ребята, – это снова Михеев, – рядом со мной Сергей Павлович...

Королевин! Успел все-таки из Москвы к самому старту! Позавчера, прямо с Госкомиссии его вызвали в ЦК партии, а сегодня на правительственном самолете вместе с самим Хрущевым он прилетел проводить нас в полет. И теперь появился в бункере управления.

Олег довольно улыбнулся и поднял вверх большой палец правой руки. Старая наша примета: если Королевин провожает на старте, полет пройдет нормально.

– Промежуточная! – этому роботу с человеческим голосом совершенно не было дела до наших примет. Он четко и со знанием дела отслеживал растущую тягу двигателей.

– Привет, орелики, – над космодромом прозвучал голос, который я никогда не спутаю ни с чьим. Голос человека, который провожал в небесные дали Сергея Анокина, Петю Долгова и Юрку Гагарова, меня с Пашей Беляниным, – да и всех остальных наших ребят и девчат. – Как общий настрой?

В этом голосе было столько веселой уверенности, что сомнения и опасения, скованность и страх сразу отошли куда-то на задний план. Захотелось смеяться и петь. И я прокричал сквозь нарастающий рокот далеких ракетных моторов:

– Настрой боевой, Сергей Палыч!

– Главная! – сообщил оператор. Это означало, что все двигатели вышли на режим номинальной тяги, и ракета сейчас на мгновение застыла над стартовым столом.

– Подъем! – оператор теперь почти кричал. Что и у тебя нервы все-таки не стальные, дружище? Так-то...

Легкая вибрация. Задрожали стенки корабля, затрясся пульт управления, мелкой дрожью отозвались подлокотники кресел. Ракета чуть качнулась из стороны в сторону. И сразу же сильный толчок в спину откуда-то снизу. Словно пришла в движение сцепка из нескольких железнодорожных вагонов.

– Желаю вам успешного полета! – эта фраза Королевина тоже уже стала традицией. Нашей доброй и надежной приметой.

– Поехали! – заорали мы в один голос то единственное слово, которым стартующему экипажу и положено отвечать на старте.

Еще один сильный толчок в спину и рокот перешел в мощный раскатистый гул. Все вокруг вибрировало так, что задержать взгляд на каком-то предмете было просто невозможно.

– Лешка, мы пошли! – восторженно проорал Макарин мне едва ли не в самое ухо. – Пошли, слышишь?

Еще бы не слышать! Грохотало так, что у команды стартовиков даже в подземном бункере, наверное, уши заложило. Я молча улыбнулся Олегу в ответ. Попробуй-ка тут “не пойти”, если за спиной заработали двенадцать сверхмощных ракетных моторов...

– Десять секунд, – оператор снова превратился в бесчувственного робота. – Полет нормальный.

– Принято, полет нормальный, – отозвался я.

На удивление, мой голос прозвучал совершенно спокойно. Неужели со стороны я сейчас тоже кажусь кому-нибудь бесстрастной механической куклой? Вот ведь забавно, если это так! На самом деле сердце колотится как бешеное!

– Чувствуется постепенное нарастание перегрузки, – сказал Олег. Сказал тоже уже обычным голосом, без особых эмоций.

Перегрузка, по моим ощущениям, потихоньку подбиралась к двум единицам. Почувствовал, как кожа на лбу словно бы потекла к затылку. Будто кто-то положил на щеки ладони и начал медленно растягивать лицо от переносицы к ушам, одновременно чуть вдавливая голову в кресло-ложемент. Ниже, на груди и животе, развалилась невидимая и тяжелая туша.

Появилось ощущение, что ракета немного заваливается вбок, влево по ходу движения. Скорее всего, это была иллюзия. Но, может быть, вестибулярный аппарат и не врал. “Ленин” – настолько мощный носитель и в нем столько взрывоопасного топлива, что для безопасности стартового стола ракету требуется после взлета как можно быстрее отвести подальше от космодрома. Чтобы в случае аварии ничего из дорогостоящего наземного “железа” не пострадало. Ракет у нас много, а стартовых комплексов для полета к Луне – всего два.

– Тридцать секунд, все нормально, – сказал в наушниках “робот”-оператор. – Давление в камерах сгорания устойчивое.

Это хорошо, что устойчивое. Тянут, тащат нас на своем горбу двенадцать ракетных “лошадок” на первой ступени. Восемь по периметру ракеты и четыре в центре. Спаренные друг с другом: если вдруг, не дай Бог, один из ракетных моторов остановится, на противоположной стороне выпуклого днища ракеты моментально выключится “зеркальный” двигатель – чтобы ракета в полете не начала “косить” и сбиваться с тяги. Если при взлете отключится парочка ракетных движков на первой ступени – ничего страшного не произойдет. Тяги остальных десяти хватит, чтобы продолжать тащить наш космический комплекс по расчетной траектории до запуска второй ступени. При испытаниях лунной ракеты в беспилотных и пилотируемых полетах отказов не было ни разу. Потому что все технологии старта и полета были отработаны при наземных испытаниях на ракетном стенде где-то под Воронежем.

На сто тринадцатой секунде эстафету у первой ступени должна принять вторая с восемью ракетными двигателями, затем – третья с кислородно-водородным двигателем. Этого вполне хватит, чтобы мы оказались на околоземной круговой орбите.

– Пятьдесят секунд полета. Параметры по тангажу, рысканию и крену близки к расчетным, – проинформировала Земля.

Это значит, что летим мы строго по полетной программе, скрупулезно выдерживая все угловые режимы и скорости движения на участке выведения на космическую орбиту.

– Самочувствие экипажа нормальное, – прохрипел я в микрофон. При усилении перегрузки свыше двух единиц голос начинает меняться. – Тряска практически исчезла.

Вибрация конструкции “Ленина” действительно почти сошла на нет. Чего не скажешь о перегрузочке. Легонькая такая перегрузочка в четыре единички. Сущая ведь мелочь, а как приятно! Чувствуешь себя черепахой, на панцире которой случайно остановился грузовик.

Олег теперь помалкивал. Ему, как и мне, не очень-то хотелось шевелить языком, который стал в четыре раза тяжелее.

– Шестьдесят секунд. Полет нормальный.

Как там в стихах? “Вот он прошел половину пути, нужно еще половину пройти”. Идем себе потихонечку, шлепаем ботинками по небесным ступенечкам. Неторопливо и уверенно.

– Семьдесят секунд, полет… – голос оператора вдруг прервался.

Пауза. Длинная такая пауза…

А потом – почти крик:

– Падение оборотов турбины четвертого двигателя! Отключение!

Ах, ты так твою и растак! Неужели авария?! Черт, накаркал на свою голову!

– Аварийное отключение восьмого двигателя!

Заработала “зеркальная” система контроля работы двигателей. Бортовой компьютер вырубил противоположный сдохшей “четверке” совершенно исправный восьмой ракетный мотор.

– Подготовить к работе систему аварийного спасения! Старт по команде “Вектор”!

Несмотря на перегрузку кровь, казалось, волной хлынула к лицу, а сердце провалилось куда-то вниз, к ногам. Неужели все действительно так плохо? Неужели сейчас будет команда на включение аварийной системы, и пороховые ускорители поведут корабль в сторону от разваливающейся на части ракеты? Вот тебе и слетали на Луну...

– Всем спокойствие! – властный и мощный голос Королевина ворвался в эфирное пространство. – Полет по плану! “Вектор” только после моей команды!

– Принято, – раздался в наушниках чей-то облегченный вздох.

– На борту все в порядке, – кося глазом в сторону замершего в кресле непривычно бледного Олега, произнес я. – Работаем по программе.

– Так держать, орелики, – в голосе Королевина снова прорезались веселые нотки. – Идем вперед и не отступаем. Так ведь?

– Так точно, – выдохнул в болтающийся у самых губ микрофон.

Королевину я верю. Он чувствует ситуацию куда тоньше, чем сотня самых опытных “технарей” из подземного бункера управления. Первый Главный Конструктор – он всегда главный. На какую должность в управленческих структурах или в правительстве его не назначь.

– Девяносто секунд, – бесстрастный оператор снова вышел в эфир. – Общие параметры полета ракеты-носителя в пределах нормы.

Ага, вот так! Если перевести это сообщение на нормальный человеческий язык, то оно означает, что система управления ракеты справилась с аварией четвертого и вынужденным отключением восьмого двигателей. Справилась, умница, и теперь уверенно ведет нас к околоземной орбите.

– Сто секунд, полет нормальный, – это прозвучало уже почти как бальзам на душу.

И вдруг, почти сразу:

– Возрастание температуры в районе вокруг четвертого двигателя!

Так... Если говорить “по-человечески”, “возрастание температуры” – это пожар.

Я принялся лихорадочно соображать, что могло случиться. Четвертый двигатель отключили, но разрушительный процесс в его турбине, видимо, так и не остановился. Скорее всего, лопнул трубопровод окислителя или горючего, и произошло возгорание.

– Система пожаротушения включена! – бедняга-оператор совсем потерял остатки спокойствия.

– Досрочный запуск второй ступени по моей команде! – это снова Королевин.

Ай да Королевин! Вот где голова! До штатного разделения ступеней осталось всего несколько секунд, но наш главный хочет досрочно отделить аварийную первую ступень, чтобы продолжить полет на второй ступени. А недобор скорости и высоты мы, даст Бог, потом компенсируем.

На пульте передо мной зажегся голубоватым светом маленький экранчик. Начала работать установленная в нижнем торце второй ступени телекамера, которая должна показать нам момент разделения ракетных ступеней. На экранчике проявилось только серое однотонное пятно – изображение верхней части первой ступени.

– Три, два, один, – скороговоркой, но совершенно четко и спокойно произнес Королевин. – Запуск!

Сильный толчок в спину. По периметру экранчика на пульте полыхнул яркий отсвет – начали работу восемь ракетных моторов на второй ступени.

– Есть разделение ступеней! – сообщил оператор. – Все двигатели на нормальном режиме!

Я взглянул на маленькие круглые часы на пульте управления. Сто одиннадцатая секунда полета. До штатного разделения нам не хватило всего трех секунд.

– Леша, смотри на картинку! – В голосе Макарина смесь восторга и ужаса.

На экранчике было видно, как первая ступень заваливается вправо и вверх. Мелькнул белоснежный бок, черно-белые квадратики конической юбки двигательного отсека. На клетчатой юбке у основания первой ступени образовался широкий разрыв, из которого прорывались рыжевато-малиновые сполохи.

– Наблюдаем пожар на отходящей ступени, – прокомментировал я. – Видны рваные повреждения обшивки в районе между четвертым и пятым двигателями.

– Изображение от телекамеры принимаем, – подтвердил оператор. Он снова говорил спокойным и уверенным тоном. – Удаление комплекса от первой ступени – триста метров.

На таком расстоянии даже взрыв горящей первой ступени был нам уже не страшен. С каждой секундой мы уходили от нее все дальше и дальше.

– На борту порядок, – сообщил я и для пущей убедительности поднял едва ли не к самому объективу нависшей над нами телекамеры руку с отогнутым большим пальцем. – Полет продолжается!

– “Флаг-1”, “Флаг-2”, – прозвучал в эфире голос Михеева. Если Василий Павлович вспомнил о наших позывных, значит, ситуация нормализовалась окончательно. Михеев всегда переходит на официальный язык, если волнения уже позади. – Все в порядке! Дальше работаем по программе полета!

– Вас понял, “двадцать пятый”, – я тоже перешел на полетный слэнг. – Работаем по программе!

Мартын Луганцев и его собеседники – 2

(записки журналиста)

КАК ДОБРАТЬСЯ ДО ЛУНЫ И ВЕРНУТЬСЯ ОБРАТНО

На станции метро “Сокол” мы вышли примерно в час пополудни. До назначенного времени встречи с номером один из аджубеевского списка – Генеральным директором Всесоюзного комитета по космическим исследованиям Сергеем Павловичем Королевиным – оставалось еще около полутора часов, и поэтому можно было не спешить. Купили мороженое в киоске около гастронома и неторопливо пошли вдоль Ленинградского проспекта. Инга периодически прилипала носом к большим стеклянным витринам магазинов, в которых стояли стройные пластмассовые девицы в пальто и платьях отечественного покроя, но внутрь не рвалась: одеваться она предпочитает у “личной портнихи” – тети Шуры, которая живет где-то в Медведково.

– Не понимаю, как можно носить такое пальто, – Инга возмущенно наморщила носик, кивая в сторону одной из витрин. – Гляди, какая уродливая линия плеча! А талия! Нет, Март, ты видишь эту талию? Это же кошмар!

– Я вижу только твою талию, кошка, – потянул ее к себе и чмокнул в щечку. – Других талий для меня не существует!

– Врун! – она отстранилась и легонько шлепнула меня ладошкой по губам. – А на Ленку Егорову кто на вечеринке в прошлое воскресенье пялился? Я все видела, Луганцев!

– Ну, дорогая… – я сделал вид, что растерялся. – Сравнение в итоге оказалось не в пользу мадемуазель Егоровой…

– Смотри мне! – Инга шутливо пригрозила пальцем. – Чтобы впредь никаких Егоровых, ясно?

Мы пересекли улицу Алабяна и подошли к трамвайному кольцу.

– Нам нужен трамвай двадцать восьмого маршрута, – сказал я. – Он доезжает почти до самой проходной комитета.

– Жаль, что у тебя только один пропуск, – Инга вздохнула. – Было бы интересно взглянуть на этого загадочного Королевина. О нем ходит столько слухов…

– Ну, теперь он перестанет быть таким уж загадочным, – усмехнулся я. – Некому Мартыну Луганцеву поручено приоткрыть завесу тайны и явить миру нашего конструкторского гения…

– Мартик, ты не очень-то задавайся, – Инга щелкнула меня пальчиком по носу. – В Москве о Королевине знают почти все, кому интересна космонавтика. Режим секретности в отношении наших ученых уже давно существует только на бумаге.

– Ты права, – согласился я. – А в зарубежье опубликованы не только статьи о Королевине и его вполне сносные фотографии, но даже вышли две или три книги о нем.

Подкатил трамвай. Мы загрузились внутрь красно-желтого вагона, и трамвайчик резво побежал вдоль Волоколамского шоссе. Справа мелькнул учебный корпус Московского авиационного института, потянулась вереница жилых многоэтажных домов. Затем трамвай повернул влево, прогрохотал колесами по небольшому мостику над железной дорогой и нырнул в зелень парковой зоны.

– Ты хоть представляешь, куда идти? – спросила Инга.

– Примерно, – я улыбнулся:

– “А в переулке забор дощатый,

Дом в три окна и серый газон…

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон”.

– Гумилев, – угадала Инга.

Потрепанный, еще довоенного издания томик стихов Николая Степановича постоянно лежал у меня на рабочем столе. Когда отчаянно “не писалось”, а было нужно накропать очередной опус в газетный номер, я наугад открывал гумилевский сборник и читал. Иногда помогало. Нужные слова всплывали из ниоткуда и постепенно складывались в статью. Мишка Соколов язвительно хихикал: “Поэзия как детонатор журналистского творчества! Ну, ты даешь, Луганцев!”

– Солнце , мне пора выходить, – я поцеловал Ингу в ушко. – Вечером сходим в киношку?

– Лучше погуляем. Ты мне позвонишь?

– Угу, – я кивнул. – Как только закончу разговор с Королевиным.

Мы простились, и на следующей остановке я вышел из трамвая.

…С Ингой я познакомился в мае нынешнего года на Выставке достижений народного хозяйства. В павильоне “Образование” тогда открылся фестиваль педагогической книги . З амглавред “Советских Известий” Сергей Сергеевич Фролов поручил написать статью об очередных успехах советских педагогов и п огнал меня на ВДНХ подсобрать информацию.

Я самым добросовестным образом битых три часа внимал вдохновленным рассказам лучших представителей племени Сухомлинских и Макаренко, пока в перерыве между осмотрами книжных экспозиций и лекциями не удалось незаметно выскользнуть из павильона. Бегло просмотрел записи, материала для статьи набралось достаточно.

Возвращаться сразу в редакцию не хотелось. Решил прогуляться по территории ВДНХ, а заодно и перекусить в какой-нибудь кафешке – с завтрака во рту не было и хлебной крошки.

Посетителей в рабочий день на Выставке было немного. Навстречу попалось несколько вольношатающихся туристов и парочка экскурсий: одна откуда-то из Узбекистана, – судя по тюбетейкам едва ли не на всех черноволосых головах, – и одна из зарубежья, если судить по шортам на мужчинах и коротеньким юбкам женщин.

Книжный фестиваль в павильоне “Образование” прошел “на ногах”, спина и ступни требовали “перекура”. У фонтана “Дружба народов” я заозирался в поисках лавочек. И увидел ее…

Девушка стояла боком ко мне. Высокая, длинноногая, с ладной фигурой и небольшими грудями. Одета в светло-желтый сарафанчик и такого же цвета босоножки. Длинные волосы цвета спелого льна перехвачены гребешком-зажимом на затылке и аккуратным “конским хвостиком” струятся вниз вдоль удивительно ровной спины. Через плечо переброшен ремешок небольшой сумочки кремового цвета.

Она задумчиво рассматривала струйки воды, которые, описав дугу в воздухе, падали в фонтан примерно в метре от нее. Мелкие капельки повисали в воздухе и в солнечных лучах играли всеми цветами радуги. Казалось, что свет исходил от самой фигурки девушки и ласковыми, теплыми волнами лился в окружающее пространство. Выставочный павильон за фонтаном представлялся сказочным дворцом, устремившим шпиль в голубой купол небес.

“Настоящая принцесса, – теплая волна коснулась моего сердца. – Земное Солнышко!”

Девушка расстегнула сумочку и достала портативный фотоаппарат – “ФЭД”, кажется. Длинные пальчики принялись колдовать с настройкой выдержки и дальности.

Никогда не знакомлюсь “на улице”. Считаю это не совсем приличным и не хочу выглядеть в глазах девушек банальным уличным приставалой. К тому же, с женским полом у меня вообще достаточно сложные отношения. Я больше люблю свободу и романтику. А женщины, которые встречались на моем жизненном пути, все как одна были сторонницами семейного практицизма с обязательными печатями в паспорте. Поэтому отношения с подругами раньше или позже приходили в состояние взаимного критического противоречия.

Но в этой девушке у фонтана было столько света, нежности и одновременно какой-то домашности, что я в одно мгновение пересмотрел свои воззрения на уличные знакомства.

– Девушка, хотите, сфотографирую вас у фонтана?

Ее хрупкие плечики вздрогнули, она стремительно повернулась ко мне. Пшеничные ресницы взлетели вверх. Я мог бы дать голову на отсечение, что в зеленовато-голубых глазах мелькнуло безмерное удивление. Словно она ожидала увидеть кого угодно, но только не меня.

– Хотите, я вас сфотографирую? – повторил и похвастал, вворачивая комплемент:

– Получится настоящее произведение фотоискусства!

Она улыбнулась. Я всегда считал выражение “солнечная улыбка” литературным штампом, но в тот момент понял, что есть штампы, от которых вовсе не стоит избавляться. Улыбка девушки и в самом деле оказалась мягкой, доверчивой, доброй и – да, да! – именно солнечной, теплой и лучистой, словно весь свет небесного светила вдруг снизошел на землю и сконцентрировался на ее лице.

– А вы сумеете? – Смех прозвучал веселым звоном колокольчика.

– Конечно, сумею! Я иногда фотографирую, чтобы проиллюстрировать свои статьи. Вполне профессионально получается.

– Вы журналист? – Она окинула меня заинтересованным взглядом.

– Работаю в газете, – кивнул я.

– Наверное, какая-нибудь заводская многотиражка? – с легкой поддевкой предположила она. В глазах играли шаловливые искры. – А вы в ней и главный редактор, и журналист, и фотокор?

– Обижаете, – я достал из кармана редакционное удостоверение:

– Журналист “Советских Известий”.

Конечно, с моей стороны этот жест был явным мальчишеством и дешевым фанфаронством, но я вложил в него хорошую порцию юмора – шаркнул туфлей по асфальту и энергично кивнул головой:

– К вашим услугам!

Она приняла правила затеянной игры, взяла из моих рук удостоверение, раскрыла его и прочитала:

– Луганцев Мартын Андреевич.

– Ваш покорный слуга! – продолжил гримасничать я.

Она вернула мне редакционное удостоверение и протянула ладонь:

– Инга Лаукайте.

Наверное, она рассчитывала на простое рукопожатие, но я подхватил пальцами ее ладошку, поднес к губам и поцеловал.

– Старомодно, фамильярно, но чрезвычайно приятно, – она рассмеялась. Заглянула мне в лицо и, картинно нахмурив светло-русые бровки, строгим голосом сказала:

– Сейчас оценим ваш профессионализм, Мартын Андреевич…

– Можно просто Мартын, – поспешно вставил я. – Или даже Март!

– Ладно, Март из мая, – ее глаза смеялись. – Держите фотоаппарат. Попробуйте выбрать правильный ракурс и освещение для съемки. Кстати, имейте в виду: я – фотохудожник!

– В самом деле? – опешил я. Так-с, ухажер Луганцев, кажется, тебя сейчас посадят в лужу.

– Сомневаетесь? – Теперь Инга изобразила на лице легкую обиду. – Удостоверения у меня с собой нет, но можете поверить на слово: годичные курсы фотомастерства и три года очень неплохой практики! Итак, вы готовы к ристалищу, рыцарь?

– Слушаюсь и повинуюсь, принцесса! – Я почувствовал себя на седьмом небе.

Мы еще долго дурачились около фонтана, фотографируя друг друга. Инга приняла на себя роль строгого мастера, а я – неловкого и неопытного подмастерья.

А потом пригласил ее пообедать. Мы побродили по аллейкам ВДНХ и, в конце концов, нашли уютное кафе.

Инга родилась в Латвии. Во время войны ее родители участвовали в антифашистском подполье, попали в руки гестаповцев и были расстреляны. Четырехмесячную девочку чудом – за несколько часов до ареста матери – успела забрать к себе мамина сестра.

После освобождения Прибалтики советскими войсками, Инга восемь лет жила у тетки в Риге. Но в августе пятидесятого госбезопасность разглядела в скромном библиотекаре из городской библиотеки матерого “врага народа”. Тетка получила четвертак и сгинула где-то в колымских зонах. Первоклассницу Ингу отдали в детский дом. В пятнадцать лет перед ней раскрыло двери фабричное училище – советское государство решило, что из юной Лаукайте выйдет хорошая швея-закройщица. Государство ошиблось. На швею Инга действительно выучилась и даже отработала положенные три года после распределения на фабрике, где шили нижнее белье. Но потом круто изменила свою судьбу. Инга Лаукайте поступила в Рижский университет на факультет математики.

– Почему именно математики? – удивился я. Как-то не вязались в одно целое интегралы и производные с обликом этой веселой и жизнерадостной девушки.

– Она мне с детства нравилась. В математике, Март, есть и своя строгость, и однозначность, и даже свои чувства…

– Чувства в математике? – Я скептически покачал головой. У меня, законченного гуманитария, с алгеброй, тригонометрией и геометрией всегда были напряженные отношения. – А как вы стали фотохудожником?

– Очень просто, – она повела плечиками. – Однажды купила старенькую фотокамеру. Увлеклась съемками. Потом окончила курсы… Как-то отдала несколько снимков в женский журнал. Их напечатали. Меня приняли на работу фотокорреспондентом. На полставки – днем я училась.

– А потом?

– Я окончила университет, меня распределили сюда, в Подмосковье. Год я проработала учителем математики в Пушкино. А теперь школу объединяют с другой школой, и придется искать новую работу…

– Слушайте, Инга, – я хлопнул себя ладонью по лбу. – Да у нас же в газете есть вакансия фотокора! А если…

Мы еще долго гуляли по Москве, потом я поехал провожать ее в Пушкино. Утром встретились снова, и она отдала мне толстый пакет со своими работами. На следующий день пакет оказался на столе у замглавреда. Сергей Сергеевич внимательно просмотрел фотографии, уставился на меня рачьими, почти бесцветными глазами и осведомился:

– Значит, протежируешь даму сердца, Луганцев?

– При чем тут дама сердца, Сергеич? – моментально вспыхнул я. – Фотоснимки же – класснейшие!

Замглав добродушно хихикнул в седые усы и потер ладонью лысину:

– Ну, насчет дамы сердца – это так, к слову… А фотографии действительно хороши. Мастерские. Ладно, тащи на собеседование свою девицу!

Так Инга стала работать в “Советских Известиях”.

То, что происходит обычно между симпатизирующими друг другу мужчиной и женщиной, случилось у нас к концу второй недели знакомства. Мы ходили в кино на вечерний сеанс. Фильм был двухсерийный, и в десять вечера совершенно уже невозможно было ехать на вокзал, а потом еще трястись в электричке “к черту на кулички” – до Пушкина. Я живу на улице имени Восьмого марта, недалеко от станции метро “Аэропорт”. Краснея, бледнея и заикаясь, предложил Инге переночевать в моей квартире.

– Коварный ты мужчина, Луганцев, – сказала она, пристально разглядывая меня. – Умеешь поставить девушку в безвыходное положение.

– Ты только не подумай… – совсем стушевавшись, начал оправдываться я, но она решительно взяла меня под руку, поцеловала в щеку, и вздохнула:

– Пойдем уж, рыцарь…

Я живу один в трехкомнатной квартире. Отец и мама у меня геологи, месяцами не бывают дома. Конечно же, предложил Инге жить у меня.

– А что подумают твои соседи? – поинтересовалась она. – И потом… Слухами земля полнится. На работе комсомольцев Луганцева и Лаукайте обвинят в аморальном поведении.

– Плевать я хотел на слухи, комсомол и аморальное поведение… – начал заводиться я, но она положила мне теплую ладошку на руку и сказала:

– Ездить каждый день на работу из Пушкино и обратно, конечно, не удобно. Поэтому сниму себе квартиру в Москве.

Я понял, что иначе не будет. Во всяком случае, пока.

Она действительно, сняла себе комнату в коммунальной квартире около станции метро “Динамо”, совсем недалеко от моего дома. Конечно, мы встречались ежедневно – и на работе, и вне работы. Два или три раза в неделю она оставалась ночевать у меня. Субботы и воскресенья, за редким исключением, мы проводили вместе – гуляли по Москве, ходили в театры и музеи.

На работе все как-то сразу, без сплетен и сюсюканья за спиной, уяснили, что “Инга – девушка нашего Мартика, и у них все очень серьезно”. Даже Мишка Соколов, известный показным ретроградством и любивший поморализировать по поводу отношений между мужчиной и женщиной, изрек:

– Наконец-то, ты остепенишься, Луганцев. А то, понимаешь, одни юбки на уме…

– Убью, – я шутливо погрозил ему кулаком.

…Вопреки моим ожиданиям никакого “забора дощатого” в полутемном переулке не оказалось. От остановки к большим высоким воротам проходной Всесоюзного комитета по космическим исследованиям вела широкая асфальтовая дорога.

На посту охраны лейтенант с голубыми петлицами на кителе долго изучал мой паспорт и служебное удостоверение, и только потом достал из ящика рабочего стола заранее выписанную на меня карточку разового пропуска.

– Пойдете прямо, никуда не сворачивая, – пояснил бесцветным голосом. – Примерно через двести метров будет главный административный корпус. Вам в левое крыло и на второй этаж.

За воротами сверхсекретного Комитета по космосу асфальтовая дорога нырнула в густой коридор из кустов и деревьев, надежно закрывавший от глаз все, что было слева и справа. До самого входа в главный административный корпус никаких боковых ответвлений не обнаружилось.

На втором этаже административного здания я отыскал обитые кожей двери с надписью “Приемная”. За дверью оказалась большая светлая комната с секретарским столом и несколькими мягкими диванами. За столом разбирала бумаги светловолосая женщина-секретарь. В левой от входа стене была еще одна плотно закрытая дверь. На двери висела красная табличка с золотистой окантовкой и надписью такими же золотистыми буквами “Генеральный директор Всесоюзного комитета по космическим исследованиям”. Фамилии владельца кабинета на табличке не было – может быть, тоже в целях секретности.

С одного из диванов поднялся высокий молодой мужчина в строгом синем костюме.

– Мартын Луганцев, корреспондент “Советских Известий”? – цепкий взгляд скользнул по моему лицу.

– Да, у меня назначена встреча с Сергеем Павловичем Королевиным. На половину третьего.

– Знаю, – мужчина кивнул. – Сергей Павлович ждет вас, проходите.

Он сделал шаг вправо и распахнул дверь, ведущую в кабинет Королевина.

Кабинет Генерального директора ВККИ оказался небольшим, чуть побольше приемной. Два огромных окна, за которыми шелестели листвой высокие зеленые клены, стены заставленные шкафами с книгами, и рабочий стол в правом углу комнаты. На столе – лампа “медуза” на длинной ножке, несколько папок с бумагами и вертикальная рамка с какой-то фотографией.

Из кресла за столом навстречу мне поднялся хозяин кабинета.

Когда я готовился к этой беседе, смог отыскать только два изображения Королевина – оба в английском “Спейсфлайте”. Фотографии были сделаны во время “космических” митингов на Красной площади, когда чествовали кого-то из наших прославленных космонавтов. На одном фото Королевин был в широкополой шляпе, и его лицо было плохо видно. А другая фотография была немного смазана, изображение не сфокусировано, и разглядеть на фото можно было только общие черты лица.