Текст книги "Давай полетим к звездам!"

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Вкладка в конце книги с надписью “Космоплаватели Его Императорского Величества”. Переписываю фамилии в третий столбик на той же странице в рабочем блокноте: Гагарин, Титиков, Поповский, девица Телещенко (так и написано – девица!), Комарников…

Еще перелистаем несколько страничек книги. Вот и соперники по космическим высям, “Пилоты Американского Республиканского Небесного Флота”. И фотографии с фамилиями: Вирджил Гриссен, Дон Слейтос, Гордон Куперман.

Я сложил книги, отнес их к шкафу и поставил на прежнее место на полке. Вернулся в кресло и задумался.

Если я не окончательно сошел с ума от излишнего усердия при подготовке к нынешнему интервью с Мозжориным и все происходящее не является моим горячечным бредом, то мы имеем целую плеяду людей с лицом Юрия Гагарова: Гагаренко, Гагаринцев, Гагарський, Гагарин… И соответственно им Титовичи, Поповы, Бондарецкие и всякие девицы Анны-Жаннеты. В ассортименте, так сказать.

И что прикажите делать со всем этим “ассортиментом”? Тихо промолчать или бить во все колокола, бежать в Академию Наук, Комитет госбезопасности и ЦК КПСС и кричать, что в кабинете директора института машиностроения я обнаружил информацию минимум о четырех секретных отрядах космонавтов, а еще нашел Свободную Германию, Северо-Американское Соединенное Королевство и Его Императорское Величество Сергия Второго собственной персоной? Меня выслушают очень внимательно и непременно отправят отдохнуть. В какую-нибудь психушечку имени профессора Сербского. На очень и очень длительный срок.

Ведь у меня нет никаких доказательств. Три книги “Космонавтика”? А где гарантия, что за порогом этого кабинета они не превратятся в пустое место? Не исчезнут, как уже было с портретами “Гагарина” на фотографиях.

Поэтому лучше будет помолчать. До тех пор, пока ситуация окончательно не разъяснится. А в том, что она разъяснится, у меня не было никаких сомнений – уж слишком часто мне стали являться странности в истории отечественной космонавтики. Рано или поздно мы – я и Инга – обязательно разгадаем все эти загадки.

– Вы здесь не заскучали, Мартын Андреевич? – дверь кабинета распахнулась, и Мозжоров пружинистой, бодрой походкой прошел к своему креслу.

– Вздремнул немного, – соврал я. – Продолжим беседу, Юрий Александрович? Или вы заняты?

– Я постоянно занят, – махнул рукой Мозжоров и рассмеялся:

– Одним делом больше, одним меньше. Давайте продолжим!

– У меня осталось еще несколько вопросов, – виновато признался я. Не хотелось мучить этого жизнерадостного и активного человека трафаретными вопросами для очередного “космического” интервью. Очень хотелось спросить его о другом: о Гагарине и Гагаринцеве, о Нелюбском и Анне-Жаннет Ерченко. Но еще не время! Я вздохнул и заглянул в рабочий блокнот с домашними заготовками:

– Юрий Александрович, в каких формах Центр управления полетом сотрудничает с Министерством обороны СССР? Вы знаете, что на Западе очень много спекуляций о военной направленности наших космических программ…

– Советский Союз ведет исследование космического пространства исключительно в мирных целях, – Мозжоров улыбнулся уголком рта. – У нас нет военных пилотируемых космических полетов…

Еще около получаса беседы. О будущих системах управления, о том, как будет строиться советская лунная программа в ближайшие годы.

– Вот, пожалуй, и все вопросы, – я закрыл блокнот. – Для газетной статьи достаточно. Хотя мне, конечно, хотелось спросить вас и о многом другом.

– С этим, я полагаю, проблем не будет, – Мозжоров энергично поднялся из кресла, подошел к рабочему столу и откуда-то изнутри письменного прибора достал прямоугольный квадратик бумаги. – Здесь указаны мои рабочие и домашний телефоны, Мартын Андреевич. Недельки через две звоните. Обязательно найду время, и мы еще побеседуем.

Я взял карточку с телефонами и положил в рабочий блокнот. Мозжоров пожал мне руку:

– Рад был с вами познакомиться, Мартын Андреевич!

– Взаимно, Юрий Александрович, – я кивнул. – До свидания!

– Буду ждать вашу статью для “Советских Известий” на рецензию, – Мозжоров лукаво подмигнул. Его институт, кроме разработок космической техники, ведал еще и рецензированием всех материалов о советской космонавтике. – Посмотрим, не разгласил ли директор Мозжоров каких-то космических секретов!

Передо мной стоял улыбчивый, добрый и откровенно симпатичный мне человек. И я решился:

– Думаю, что никаких секретов директор института корреспонденту “Советских Известий” не разгласил. А самое интересное в стенах этого кабинета – вон в тех трех книжках с названием “Космонавтика”, которые стоят в шкафу. Не так ли, Юрий Александрович? Гагарин, Гагарський, Гагаринцев…

На что я рассчитывал? На то, что он сейчас в два счета разъяснит мне все те “странности” со значками и портретами, с которыми я и Инга столкнулись? На эффект неожиданности и его спонтанное признание? Но в чем?

Но Мозжоров даже не удивился. Только улыбнулся, еще раз пожал мне руку и сказал:

– И об этом мы тоже обязательно с вами поговорим, Мартын Андреевич! В свое время!

…– Ну, и что ты обо всем этом думаешь?

Инга сидела на диване, поджав стройные ножки, и смотрела в серую пелену дождя за окном моей комнаты.

– Не знаю, что и сказать, Март, – она пожала плечами. – Была одна странность – портрет Гагарова с подписью Гагарина. И значки такие же… А теперь…

Она замолчала и принялась задумчиво водить пальчиком по цветным разводам на обшивке дивана.

– А теперь у нас целая куча странностей, – сказал я. – Гагарин, Гагаринцев, Гагарський… И еще девица Анна-Жаннет Ерченко в придачу. Я уж не говорю про легион иностранных космонавтов из всяких там Свободных Германий и Северо-Американских Королевств.

– Март, – Инга подняла взгляд на меня, – а эти книги в кабинете Мозжорова были настоящими?

– В каком смысле? – я удивленно воззрился на нее. – Конечно, настоящими! Обычные космические энциклопедии. В хороших переплетах, между прочим.

– Это я и хотела от тебя услышать, – Инга кивнула. – Если они были изданы профессионально, а не являются кустарной подделкой, выполненной для розыгрыша, то рискну сделать предположение об их происхождении.

– Ну-ка, ну-ка, рискни, – я уселся на диван рядом с ней.

– Это просто книги из разных миров, – сказала Инга.

– Ах, инопланетяне, – я разочаровано отмахнулся. – Знаем, слышали… Контакты третьего рода, летающие тарелки, Джордж Адамский.

– Инопланетяне и летающие тарелки здесь не причем, – Инга соскочила с дивана, стремительно пересекла комнату и остановилась у книжного шкафа. – Где-то у тебя был справочник по современной физике…

– Посмотри на второй полке сверху.

Инга вытащила из шкафа толстый фолиант, положила его на стол и принялась сосредоточенно листать.

– Что ты ищешь? – поинтересовался я.

– Определение понятия времени, – не отрываясь от созерцания страниц, ответила Инга. – Хочу найти четкое определение этого понятия с точки зрения современной физики.

– Тогда можешь не искать, – я весело фыркнул. – Точного определения понятия “время” не существует. Наука не знает, что это такое. Хотя и постоянно оперирует этим понятием.

– Тем хуже для науки, – сказала Инга, надув губки. – Тогда я совершенно свободна в построении своей гипотезы!

– Слушай, хватит тянуть кота за хвост, – возмутился я. – Ну-ка, выкладывай, чего ты там измыслила! Иначе обижусь! Всерьез и очень надолго!

Инга оставила в покое справочник по физике, села рядом на диван и сказала:

– Знаешь, откуда эти три книги в кабинете Мозжорова? Они просто взяты из трех разных миров, которые существуют во времени параллельно друг другу.

– Что это значит – существуют параллельно? – не понял я. – Как могут миры существовать во времени параллельно?

– Очень просто, – Инга хитро улыбнулась. Она взяла с письменного стола чистый лист бумаги и карандаш, снова уселась рядом со мной на диван и провела на листе длинную прямую линию.

– Представь себе, что это ось времени. Слева – прошлое, справа – будущее. А вот в этой точке сейчас существуем мы и весь наш мир.

– И Земля, и планеты Солнечной системы?

– Не только Земля и вся Солнечная система, но и вообще вся Вселенная, – пояснила Инга. – Вся наша Вселенная движется по этой оси времени из прошлого в будущее. Понятно?

– Пока понятно, – кивнул я и коснулся губами ее розовой щечки. – И если заглянуть вдоль этой оси в будущее, то можно увидеть, что сейчас мы будем целоваться.

– Если заглянуть в будущее, то никаких поцелуев сегодня не обнаруживается, – сухо произнесла Инга, отстраняясь. – Зато обнаруживается попытка дать объяснение существующим странным явлениям.

– Ладно, – вздохнул я и смиренно сложил руки на коленях. – Я готов выслушать ваши объяснения, Инга Яновна. Дерзайте!

– Вот и хорошо, товарищ Луганцев, – Инга усмехнулась, снова придвинула к себе лист бумаги, разделенный прямой линией:

– Итак, это линия времени для нашей Вселенной. А вот здесь и здесь могут быть линии других Вселенных. И эти линии параллельны линии времени нашего мира.

Она провела на листе бумаги еще две прямые линии, расположив их параллельно первой линии.

– Это линии времени для двух миров, параллельных нашему. Вот в этих Вселенных и существуют две планеты по имени Земля, на которых живут Гагарины, Гагарцевы и прочие Анны-Жаннет Ерченко.

– Далась тебе эта Ерченко, – ухмыльнулся я. – Милый мой физик-теоретик, твоя гипотеза, конечно, красивая, но не бесспорная.

Я пододвинул расчерченный прямыми линиями лист бумаги к себе:

– Позволь задать тебе несколько вопросиков. Не возражаешь?

– Нисколько. Задавай.

– Во-первых, почему линии времени на твоем замечательном рисунке параллельны друг другу? Они ведь могут и пересекать друг друга. Вот так, например.

Я провел на листе четвертую линию, которая пересекла три первых.

– Нет, – Инга покачала головой. – Так у нас ничего не получится. Если линии времени двух Вселенных пересекутся, то эти две Вселенные просто сольются друг с другом. Смешаются в одну общую Вселенную.

– Очень хорошо! – довольно кивнул я. – Значит, в природе должен быть какой-то механизм, который не позволяет двум линиям времени пересечься, а двум Вселенным соединиться в одну общую Вселенную. И ты готова сказать мне, что это за механизм и кто или что им управляет?

Инга задумалась.

– Пожалуй, ты прав, – сказала она, в конце концов. – Тут мне еще следует подумать. Действительно, должно существовать еще что-то, чтобы удержать две линии времени от пересечения.

– Прекрасно, товарищ будущий Нобелевский лауреат в области физики, – я не смог сдержать улыбки. – Теперь позвольте задать вопрос номер два. Я соглашусь на время, что книги в кабинет Мозжорова каким-то образом попали из параллельно существующих миров. Тогда ответь, пожалуйста, мое умненькое сокровище, почему эти разные и параллельные миры все-таки так похожи друг на друга. Во всех есть планета по имени Земля, живут физиологически одинаковые люди, существуют почти одинаковые страны…

– Одинаковые Земли, одинаковые страны, – задумчиво повторила Инга. На несколько мгновений она снова скользнула отсутствующим взглядом куда-то в далекие пространства, а потом весело расхохоталась:

– Март, а ведь отгадка для всех наших загадок лежит буквально на поверхности!

Инга взяла у меня из рук карандаш и исчерченный линиями листок, поставила на центральной линии жирную точку и провела из нее несколько прямых линий.

– Это подобие разных миров означает, что до определенного момента в прошлом они были единой Вселенной. А потом в этой точке… Или даже в нескольких точках случилось нечто, что привело к разделению Вселенных на несколько разных миров. Которые с момента отделения друг от друга начинают развиваться уже совершенно независимо!

– Гм, допустим, – я повертел листок с рисунком перед глазами. – Но все равно есть масса всяких неясностей. Что могло подвигнуть Вселенную на разделение на два мира? И, заметь, моя милая, это не просто разделение, а копирование одной Вселенной в другую. Откуда взялись вещество и энергия, чтобы создать копию первоначальной Вселенной? И еще… Эти параллельные разделившиеся Вселенные все-таки остаются не совсем автономными. Между ними можно путешествовать. Иначе как можно объяснить появление книг из разных миров в кабинете Мозжорова?

– Я не знаю, – Инга опустила плечи. – Но никакой другой гипотезой все эти странные явления, которые стали происходить с нами, я объяснить не могу.

– И понял, что я заблудился навеки

В слепых переходах пространств и времен,

А где-то струятся родимые реки,

К которым мне путь навсегда запрещен, – вслух продекламировал я четверостишье из гумилевского “Стокгольма”.

Серое небо за окном вновь заплакало мелким осенним дождиком.

Чеслав Волянецкий и другие – 8

(рабочие записи)

ДИТЯ ПЯТИ НЯНЕК

Мы сопровождали “Знамя” и во время полета от Луны до Земли. Установили режим “ audi , vide , sile ” – слушай, смотри, молчи. Шли вокруг корабля пятью десантными модулями, окружив невидимыми стенами защитных полей, надеясь уберечь от новых атак белых агрессоров. В том, что такая атака может повториться в любой момент, никто не сомневался.

Игорь Лосев включил трансляцию переговоров экипажа “Знамени”, и мы слышали все, о чем говорили Леонтьев и Макарин. Сразу после ухода корабля с окололунной орбиты, они оба завалились спать. После полутора суток напряженной работы на Луне и в космическом пространстве это не вызывало удивления.

Я не хотел бы оказаться на месте этих ребят. Трое с половиной суток в скафандрах в малюсеньком, как кабина автомобиля спускаемом аппарате, среди сонма приборов и оборудования. И почти без движения. Ведь все основные полетные эксперименты уже выполнены.

Правда, еще остались медицинские исследования. Судя по разговорам, самой “приятной” процедурой для Леонтьева и Макарина были ежедневные заборы проб крови.

– Позвольте ваш пальчик, Алексей Архипович!

– Макарин, злодей, куда ж ты колешь?! Так твою и растак! Пиявка!

Столбик крови вползает в пробник.

– Так, теперь моя очередь колоть! Ну, держись, садист!

– Ой! Лешка там уже полведра набралось! Хорош жать!

– Еще капельку! Ух, готово!

– Вампир лунный! Палец совсем синим стал! И затек!

– А ты подвигай пальчиком, подвигай! Вот так, молодец!

Вот так они и летели все трое с половиной суток до самой Земли: спали, ели, поочередно “ходили в туалет”, брали пробы крови друг у друга…

Ну, и еще говорили, говорили, говорили…

Обо всем, что приходило на ум…

– Лешка, ну, у нас тут и теснотища! Даже в “Союзе”, кажется, и то просторнее!

– Конечно, просторнее… Контейнер с образцами лунного грунта в спускаемом аппарате на “Союзах” не возят. И туалет у них где? В бытовом отсеке. А у нас – вот они удобства, под носом. Мы с тобой, Олежка, как – будто в “горбатом” “Запорожце” едем. Там примерно такая же по объему кабина.

– А вот, кстати, я анекдот о “Запорожце” вспомнил. Двое собачников встретились и разговорились. Один говорит другому:

– Что делать – не знаю! Моя псина постоянно бегает за машинами марки “Запорожец”.

– Ну, это же нормально, – отвечает другой. – Многие собаки бегают за машинами…

– Да, но мой дог приносит их в зубах и закапывает у тещи в огороде!

Посмеялись… Помолчали…

– После посадки “Союза-4” меня и Василия Лазорина посадили в самолет и повезли в Москву, – Макарин начинает новый рассказ. – Все волновались: как мы перенесем возвращение к условиям земной гравитации. Полет же длился рекордное время – восемнадцать суток… И вот, представь себе, Алексей, состояние всего нашего руководства, когда с борта летящего в Москву самолета они получают сообщение с просьбой немедленно подать в аэропорт машину “Скорой помощи”… Сразу заработала система “испорченного телефона”. “Космонавтам стало плохо”… “Космонавты потеряли сознание”… “Космонавты при смерти”… Какой-то доброжелатель звонит прямиком в ЦК КПСС. Сигнализирует. Так, мол, и так, ситуацию скрывают от руководства партии… Грандиозный переполох! В аэропорт по команде сверху срочно рванули едва ли не все наши медицинские светила. Самолет приземляется, мы с Лазориным выходим на трап самостоятельно, хотя и чуть покачиваясь.

– А где же пациент? – едва ли не хором спрашивают медики.

– В пассажирском салоне, – Вася Лазорин кивает в сторону лайнера. – Один из инженеров вчера перепил, а сегодня во время полета ему стало плохо…

Леонтьев, отсмеявшись, рассказывает историю из своей жизни:

– А вот у меня был смешной случай во время курса общекосмической подготовки… Нас, первый отряд космонавтов, медики прогоняли через сурдокамеру. Сажали каждого на пятнадцать суток и изучали, как на нас скажутся полная тишина и одиночество. Ну, и вот отсидел я свои пятнадцать суток, прошел двухдневную реабилитацию и медицинское обследование и решил прогуляться по Москве. Усы и бородку, которые выросли во время отсидки в сурдокамере, сбривать не стал. Сел в метро и поехал. А напротив меня сидит бабулька с авоськами и очень подозрительно меня рассматривает. Вид у меня, конечно, с легкой небритостью был весьма колоритный, это надо признать… И тут на станции “Маяковская” в вагон заходит космонавт Жорка Шонов. Увидел меня, обрадовался, заулыбался:

– Привет, Блондин, – говорит. – Ну, что отсидел свои пятнадцать суток?

Бабка с авоськами при этих Жоркиных словах нервно дернулась. И авоськи к себе подтянула.

– Отсидел, Жорик, – отвечаю я Шонову. – А ты как?

– Да вот еду завтра садиться, – говорит Жорка, снимает кепку и проводит рукой по гладко выбритой голове. – Решил вот перед отсидкой постричься...

И тут бабка как заорет на весь вагон:

– Хулиганье проклятое! Бандиты! Проходу от вас нету! Милиция!

…Двое летят домой…

За полтора суток до посадки “Знамени” снова неожиданно обострилась политическая обстановка в мире, и мне по приказу Карлоса Донильи пришлось оставить нашу космическую эскадру и срочно вернуться на “Галеоне” на Землю.

Еще 31 октября, сразу после старта Леонтьева с Луны, советский министр иностранных дел Громыкин в интервью итальянской газете “Реппублика” жестко прошелся по американцам в связи с окололунными маневрами “Сервейора-8”. И подчеркнул достаточно резко, что СССР готов “дать сокрушительный отпор всей своей боевой мощью провокаторам и диверсантам на земле, на море, в воздухе, а теперь – и в космосе”.

И покатилось колесико… В начале ноября в США – очередные президентские выборы и частичные перевыборы сената и палаты представителей. Грех не использовать успех Советского Союза на Луне в предвыборных целях! Сенатор-республиканец Роберт Гейсборо выступает перед избирателями в штате Техас, и добалтывается до того, что напрямую просит американского президента Линдона Джонсона нанести ракетный удар по советскому космическому кораблю “Знамя” во время его входа в земную атмосферу. Этот Гейсборо – парень решительный, но мозгов у него – абсолютный ноль.

В Москве от такого воинственного заявления американского законодателя немедленно возбудились. Там своих нулевых мозгов всегда хватало, чтобы не различать предвыборный треп от истинных политических намерений. Министерство иностранных дел СССР по дипломатическим каналам обратилось в государственный департамент США с требованием разъяснить суть заявления сенатора Гейсборо. Госдеп легкомысленно запрос проигнорировал: мол, нужно ли комментировать предвыборные шизофренические вопли? Как говорится, на каждый чих не наздравствуешься.

В Кремле не дождались ответа и запаниковали еще больше. 2 ноября Вооруженным Силам СССР был отдан приказ перейти в состояние полной боевой готовности.

Когда об этом сообщили Линдону Джонсону, он немедленно прервал предвыборное турне и созвал кризисный штаб в Белом доме. Войска США тоже начали разворачивать боевые порядки. Мир замер на грани большой войны. Достаточно было любой “спички”, чтобы полыхнуло.

Я считался в вашингтонском политикуме большим специалистом по Советскому Союзу – советологом. Поэтому президент Джонсон пригласил меня в Овальный кабинет на беседу и попросил передать личное послание Никите Хрущеву через советского посла Добрынова. Линдон был готов дать любые гарантии, что США не будут противодействовать успешному завершению миссии Леонтьева и Макарина. Я тотчас же отправился в посольство СССР, и письмо американского президента в тот же день специальным авиарейсом улетело в Москву. Политический кризис – самый серьезный со времен Карибского противостояния шестьдесят второго года вокруг советских ракет на Кубе – стал постепенно сходить на нет.

Как только стало известно, что войска СССР и США получили приказ вернуться в обычное состояние, я с Игорем Лосевым вылетел на “Галеоне” навстречу “Знамени” и нашей невидимой эскадре десантных модулей.

Алексей Леонтьев и все, все, все – 9

ПОЛЕТ В АТМОСФЕРЕ

Разделение отсеков космического корабля… Гулкий хлопок где-то за спиной, под днищем спускаемого аппарата, мягкий толчок – и все, прощай, двигательный отсек.

– Жаль, что сейчас нельзя развернуться и посмотреть на наш “хвостик” со стороны, – сказал Олег. – А еще лучше сфотографировать!

– А ты предложи Королевину и Бушунину поставить наружные фотокамеры на следующем “Знамени”. Одну – на двигательном отсеке, другую – на спускаемом аппарате. Сразу получишь весь процесс разделения с двух точек зрения, во всей красе.

– Хорошая идея! – Макарин потянулся к бортжурналу и принялся делать пометки. – Надо будет подумать.

– Дарю, мне не жалко, – я переключил внимание на пульт управления. Все индикаторы горели ровным зеленым светом. На борту полный порядок.

Спускаемый аппарат заворочался в пространстве. Автоматика выравнивала ориентацию.

– “Флаги”, – донесся с Земли голос оператора, – идете очень хорошо, прямо в посадочный коридор.

– Очень рады, “Заря”, – ответил я. Гм, конечно рады. Не нужно вручную делать навигационные замеры, маневрировать, ориентируя в пространстве рвущийся навстречу Земле, космический корабль.

– Мы летим сейчас со стороны Антарктиды, – сказал Олег. – Лешка, представляешь? Огромная, белая, как сахар Антарктида в синем океане… И солнышко ярко светит… Эх, какие пейзажи можно нарисовать!

– Вернемся домой – возьму тебя в соавторы, – пообещал с усмешкой. – Будем вместе картины писать.

– Я рисовать не умею, – с горчинкой в голосе вздохнул Макарин. – С детства – как курица лапой. Разве что, пристроишь меня холсты готовить и краску разводить…

– Краски для рисования разводить не надо, – я засмеялся. – Ты будешь меня идейно вдохновлять. Твои идеи – моя работа. Творческое разделение труда. Олег Макарин – в роли космической музы!

– Болтун, – сообразив, что я его подначиваю, обиженно фыркнул Олежка.

Звезды за стеклом иллюминатора по-прежнему не видны. По коленям медленно ползет округлое пятно солнечного света. Наше светило сейчас где-то над головой, за крышкой выходного люка. А Земля спряталась под днищем спускаемого аппарата. Жаль, что ее не видно… Может быть, и вправду снежно-белая Антарктида неотразима среди подсвеченных лучами Солнца синих вод мирового океана…

…А потом на нас навалилась перегрузка. Как-то сразу, неожиданно, властно. Была невесомость, привычная уже за полторы недели полета легкость во всем теле. И вдруг что-то невидимое вползло в корабль, зашевелилось, обрушилась на нас всей тушей.

Я ожидал, что перегрузка будет ощутимой, но не мог и предположить, что она окажется такой большой. Не знаю, может быть, это были субъективные ощущения, но мне тогда показалось, что утяжеление существенно превысило те десять-двенадцать единиц, на переносимость которых нас тренировали на центрифуге в Звездном городке. А может быть, это сказались более десяти суток космического полета, большую часть которых я провел в условиях невесомости?

Перегрузка нарастала стремительно. “Потекла” по лицу кожа. Руки невидимого массажиста потянули ее от носа в сторону ушей и вниз, к шее. Сжало ноздри, и чтобы нормально дышать, пришлось приоткрыть рот.

Минута-другая и начались изменения зрения. Кровь плохо поступала к голове и глазам. Вектор перегрузки гнал ее в нижнюю часть тела, к ногам. Стали блекнуть, однотонно сереть и исчезать цвета. Настенные панели корабля, иллюминатор, пульты – все теряло цветность, линяло, бледнело, и в конце концов, стало резко черно-белым, почти без оттенков. Как будто в цветном телевизоре вышла из строя система установки цвета.

Человек устроен так, что может привыкнуть ко всему. Наверное, и мой организм хотя бы на какое-то время привык, смирился с этим новым черно-белым миром перегрузки. Но это было только начало испытаний.

Корабль все глубже погружался в атмосферу, сбрасывая скорость и тормозясь. Перегрузка “решила”, что еще недостаточно расплющила меня и Макарина. Последовал еще один нажим, резкий и ощутимый.

И снова первыми отреагировали глаза. Стал сужаться угол зрения. Тьма пеленой поднималась отовсюду – сверху и снизу, слева и справа. Я медленно проваливался в бездонную яму с темными краями. Скользил из этого мира в длинный колодец с непроницаемо черными стенами. Все, что было перед глазами, – оборудование кабины, крышка выходного люка, приборы управления, – “уехало” на несколько метров вперед. Было очень странно и непривычно смотреть на собственные руки и колени, которые постепенно “вытягивались” вдаль и всасывались в бесформенное светлое пятно. Пятно переливалось световыми бликами, а от висков и переносицы на весь обозримый мир медленно наползала черно-серыми облаками мгла…

Дышать стало невероятно трудно. Невидимая сила сжала ребра, давила на грудь, самым немыслимым образом выгибала позвоночник. Мне не хватало воздуха. Он собрался под стеклом гермошлема и ни за что не хотел лезть в сжатые объятиями перегрузки легкие. Пот струйками полз по лицу, собирался в глазницах, щипал глаза. Хотелось широко, по-рыбьи, раскрыть рот, чтобы поймать последние пузырьки убегающей куда-то в пространство воздушной смеси. Сознание меркло и туманилось, я совершенно перестал понимать, где нахожусь и что со мной происходит.

Ощущения притупились. Осталась только тупая постоянная боль в груди и вальсирующие в призрачном танце пятна света перед глазами.

Последние остатки воздуха возмущенно вскипели и стремительно рванулись вверх из легких. Ужас холодной лентой сжал горло, и я что есть мочи заорал. Но вопля не получилось. Услышал лишь собственный, сдавленный и хриплый стон.

Сердце гулко грохотало где-то под челюстью, незримые молоты били в виски.

Попытался судорожно ухватить губами последний пузырек воздуха. Но прозрачный шарик рванулся прочь, уносясь к звездам, к Солнцу, к жизни.

Меня накрыла и стала душить мутная пелена беспамятства. Мягкая, душная и тяжелая, как огромное ватное одеяло.

…Дуло пистолета. Немец в черной униформе. Ужас и смерть…

Мартын Луганцев и его собеседники – 9

(записки журналиста)

ДОНОС КАК СРЕДСТВО ЗАЩИТЫ

…Обсуждая мой визит к Мозжорову, мы засиделись допоздна, и в ту ночь Инга осталась у меня. Впрочем, она бы и так осталась, без “повода”.

Она лежала рядом, прижималась ко мне горячим от любовных ласк телом, положив голову на плечо и обнимая левой рукой. Ее дыхание легким ветерком скользило по моей щеке.

От Инги исходило что-то большее, чем тепло. Это нечто входило в мое тело, разливалось умиротворяющей волной. Я совершенно отчетливо вдруг осознал, что мы с ней – одно целое.

Сердце кольнуло кинжалом. Павел Петрович Синицкий…

Нет, с этим больше жить нельзя.

– Инга, – тихонько позвал я.

– Да, милый, – шепот, как тихий перезвон колокольчиков.

– Мне приказали написать на тебя донос, – произнес я. Губы сразу же одеревянели. Слово было сказано.

Она напряглась моментально. Я не ожидал такой реакции. Будто только и ждала моих слов. Голова Инги по-прежнему лежала на плече, она была рядом, но волшебное тепло, исходившее от ее тела, вдруг исчезло, и зев бездонной пропасти открылся между нами.

– Меня вызывали в первый отдел. Некто Синицкий Павел Петрович, полковник госбезопасности. Он хочет, чтобы я написал все, что знаю о тебе.

Она резко отпрянула. Отбросила одеяло и села на кровати.

– Ты не шутишь?

– Нет, – от ее слов повеяло ледяным ветром. Мне стало холодно. – Это правда.

– И что же интересует госбезопасность? – Инга смотрела на меня, не отрывая взгляда. Свет уличных фонарей пробивался сквозь шторы, падал на ее лицо и глаза казались темными, как сама ночь. Темными и холодными.

“Вот и все, – вяло подумал я. – Вот все и кончилось”.

– Синицкого интересуют твои взгляды на мир, – произнес я. Двигались только мои губы. Тело стало безжизненной колодой. – Все, что ты думаешь о политике и обществе.

– Ах, это… – она пренебрежительно взмахнула рукой. – И все?

– Синицкий сказал, что дело как-то связано с твоими родителями, – я заговорил быстрой скороговоркой, словно боялся не успеть сказать ей все. – И еще… Он пообещал добиться моего и твоего увольнения из газеты, если я не напишу донос. И выселить нас из Москвы…

– Ну, так напиши ему этот донос, – сказала Инга и сладко потянулась.

– Как написать? – я задохнулся.

– Буквами напиши, – засмеялась она. – Словами на русском языке!

– Но это же предательство! – горячо выпалил я, приподнимаясь на локте. – Это же мерзко!

– Милый мой Мартик, – Инга коснулась пальцами моего лба и провела сверху вниз ладошкой по лицу. Словно снимала с меня какую-то липкую паутину. – Этот мир – такой, каков он есть. В одиночку его не переделать. И даже вдвоем мы его не изменим. Поэтому напиши кляузу на меня этому Синицкому. Пусть подавится.

– А если он ее как-то использует?

– Как? – она снова засмеялась. – Когда погибли мои мама и папа, мне было всего четыре месяца. Даже в госбезопасности вряд ли решат, что в таком возрасте я могла бы стать фашистской шпионкой!

– А если этот донос только повод? – я не хотел сдавать свои страхи в архив так просто. – Если они копают под что-то другое?

– Под что? Я что, диссидентка, террористка, наемница заморского капитала? – Инга тряхнула волосами. – Меня совершенно не интересует политика, ты заметил?

– Я все равно не смогу, – поймал ее руку и прижал к щеке. Ладошка была теплой и бесконечно нежной. – Не смогу написать эту гадость. Потому, что я тебя люблю.

– Именно поэтому ты ее и напишешь, – она наклонилась ко мне и поцеловала в лоб. – Потому, что ты меня любишь. Потому, что ты – мужчина и должен защищать любимую женщину. Любыми способами.

Инга снова нырнула под одеяло и улеглась головой мне на плечо.

Тепло вернулось. Ледяные айсберги в моей душе таяли, рушились один за другим.

“Как все оказалось просто, – я с головой нырнул в океан неги и доброты. – Какой же я дурак, что не сказал ей все сразу!”

Я притянул Ингу к себе и поцеловал. Наверное, это был наш самый горячий поцелуй за все время нашего знакомства.