Текст книги "Давай полетим к звездам!"

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– По-моему, парень за рулем этой штуки слегка чокнутый, – пробормотал я и посигналил.

Бензовоз раздраженно взревел, выбросил в воздух плотное облако вонючего дыма и резко рванул вперед, постоянно увеличивая скорость.

– Водители, будьте взаимно вежливы на дороге, – я задумчиво почесал пальцем левый висок. – Кто-то, кажется, категорически против того, чтобы его обгоняли…

Бензовоз теперь шел со скоростью около шестидесяти километров в час, по-прежнему держась середины дорожной полосы. Я отстал метров на сто, чтобы ветер успевал развеять выхлопные газы, вырывавшиеся из чрева этого автомобильного монстра. В принципе, я никуда не спешил, и клинический идиот за рулем идущей впереди огромной машины мог тешить себя мыслью, что он первый парень на этой пустынной автотрассе, и никто не смеет его обогнать. Живут же такие дебилы…

Я уже почти свыкся с ролью “второго номера” на этом участке дороги, и даже принялся разглядывать мрачные пейзажи ущелья, которые открывались взгляду справа. Во всем нужно видеть не только плохое, но и хорошее. Если бы я обогнал этого кретина в бензовозе, то вряд ли бы сейчас имел возможность любоваться красотами Вандертауэра и предаваться размышлениям о природе водительского идиотизма.

Мощный рев клаксона за спиной вывел меня из состояния легкой задумчивости. Я взглянул в зеркальце заднего обзора и едва не подпрыгнул в кресле. К моему “форду” почти вплотную приблизился еще один бензовоз – точная копия того, что шел по трассе в ста метрах впереди. Такая же выкрашенная в красный и синий цвета кабина. Огромные колеса с такой же яростью подминают под себя разогретое солнцем полотно асфальта. И так же бесцеремонно, как и его собрат, этот близнец занял все пространство дороги, но уже сзади моей машины.

– А этот откуда взялся? – Я растерянно оглянулся. Зеркальце заднего обзора не соврало – меня догонял еще один бензовоз. – Я же хорошо помню, дорога сзади была пустой…

Металлическая громада неслась прямо на меня с приличной скоростью – километров семьдесят в час не меньше. Очевидно, за рулем был еще один клинический идиот. Может быть, брат-близнец того, который сидел за рулем идущей впереди машины.

Чтобы уйти от столкновения, я был вынужден увеличить газ, и стал приближаться к переднему бензовозу, непрерывно сигналя. Но это чудище и не думало сдавать вправо. Напротив, пыхнув в пространство отработанным газом, он тоже увеличил скорость.

Я оказался заперт между двумя огромными машинами на безлюдной трассе, идущей вдоль глубокого ущелья.

– Какого же черта вам надо, ребята? – Я заскрипел зубами.

Кажется, меня загнали в ловушку. Но кто? И зачем? Кому помешал публицист и политолог Чеслав Сэмюэль Волянецкий, сорока лет отроду, – по местному времени, конечно, – не женатый, беспартийный, не состоящий даже в профсоюзах?

Мы продолжали нестись по дороге на приличной скорости.

Задний бензовоз неожиданно вильнул вправо, открывая дорогу для обгона кому-то, кто шел по трассе за ним. Минуту спустя из-за красно-синей кабины металлического монстра действительно показался капот легковой машины.

“Форд”, который обогнал задний бензовоз, был копией моего автомобиля – белого цвета, открытый. Постепенно он нагонял меня, двигаясь по левой части дороги.

– Что за хрень… – Уже совершенно не доверяя зеркалам, я оглянулся.

На водителе за рулем машины была такая же ковбойская шляпа, как и на моей голове. Одет в такую же рубашку в крупную клетку. Серая куртка – копия моей – расстегнута.

“Форд” поравнялся со мной. Теперь обе машины шли бок о бок.

Человек за рулем медленно повернул голову в мою сторону, и я смог хорошо рассмотреть его лицо.

Это было лицо манекена.

Его сделали очень похожим на меня. Прямой нос с небольшой горбинкой, высокий лоб, чуть выступающие за линию округлого лица скулы. Но кожа – мертвенно-белая, с зеленоватым оттенком. Темные брови и усы были похожи на куски пакли, торопливо приклеенные над глазами и под носом. Глаза отливали чернотой – словно кто-то налил в них маслянисто поблескивающую краску.

Несколько секунд “форд”-двойник ехал бок о бок с моей машиной. Потом постепенно стал уходить вперед. Передний бензовоз принял вправо, открывая трассу моему искусственному близнецу. Странно, но при этом голова манекена оставалась повернутой вправо почти на девяносто градусов. Как будто он забыл вернуть ее в первоначальное положение.

Мягкий толчок в спину заставил меня отвлечься от уходящего вперед “форда”. Я взглянул в боковое зеркальце и охнул. Туша бензовоза уперлась бампером в левую часть багажника и, постепенно наращивая скорость, толкала меня вперед. Мою машину ощутимо заносило вправо, в сторону ущелья.

Я представил, что сейчас должно произойти. Еще десяток-полтора секунд и бензовоз сбросит меня с шоссе. “Форд” ударится правым боком в ограждающую трассу металлическую цепь, снесет несколько бетонных столбиков и, искореженный и разбитый, будет вышвырнут на камни Вандертауэра.

У меня не было ни единого шанса спастись.

“Ах” – “Ангел-хранитель” – сработал автоматически. Моя машина резко взвилась вверх, приподнявшись на подушке антиграва на высоту около пяти метров над шоссе.

Водитель заднего бензовоза не ожидал такого маневра от жертвы, обреченной на неминуемую гибель. Огромная машина продолжала напирать вперед с нарастающей скоростью, двигаясь в сторону пропасти. Когда водитель сообразил, что моего “форда” нет перед бампером его автомобиля, было уже слишком поздно. Дико взвизгнули тормоза. Но по инерции тяжелая машина продолжала стремительное движение вперед.

С лязгом и грохотом кабина ударила в торцевую часть цистерны переднего бензовоза. Заскрипел, корежась, металл. Лопнуло выдавленное стекло. Скорость заднего бензовоза была еще так велика, что кабину смяло за пару секунд, словно она была склеена из бумаги. Бензовоз скользнул этим металлическим месивом по торцу цистерны передней машины. Заваливаясь вправо, перелетел через цепь ограждения, сбивая бетонные столбики. Цистерна, которая была у него на прицепе, продолжала двигаться в том же направлении, к ущелью, по инерции подталкивая к краю пропасти опрокинувшийся на бок тягач. Облако пыли взметнулось на обочине дороги, закрывая мне обзор. Но мгновение спустя из облака вновь показался искореженный нос гигантской машины. В мгновение ока останки бензовоза – смятый остов кабины и две серебристые цистерны – пересекли линию обрыва и, круто развернувшись уже в полете гигантскими колесами вверх, нырнули в бездну.

Сейчас раздастся грохот взрыва, огненные языки пламени и клубы черного дыма взметнутся к небу…

Секунда, вторая, третья… Из ущелья не доносилось ни звука.

– Обычный режим, – скомандовал я “хранителю”. – И стоп.

“Форд” плавно опустился на дорогу.

Я выбрался из машины и осмотрелся. “Форд-двойник” и передний бензовоз стремительно неслись вперед по шоссе, словно бы и не заметив катастрофы со второй машиной. А, может быть, и впрямь не заметили…

Я приблизился к краю ущелья и осторожно заглянул вниз.

Каменистый склон до самого дна был покрыт чем-то белым, что отдаленно напоминало снег. Белая субстанция ровным ковром накрыла острия каменных “башенок”, причудливых “пирамид”, извилистых “крепостных стен”. И никаких следов рухнувшего вниз бензовоза и двух цистерн.

Кажется, насчет снега комментатор погоды на радио КЛИФ все-таки оказался прав…

Я наклонился, взял с земли небольшой камешек и, размахнувшись, бросил его вниз, в самый центр снежного поля. Камень описал дугу и бесшумно канул в белое покрывало. Но в том месте, где он упал, возникло движение, что-то всполошено завозилось под “снегом”, завертелось, извиваясь, как клубок запутавшихся в простынях змей. Не успел я опомниться, как белая субстанция взвилась в воздух, устремилась вверх, к небу. Я испуганно отпрянул от обрыва и сделал несколько шагов назад.

Мгновение спустя белое нечто показалось над краем ущелья…

Сказочно красивое зрелище. Мириады снежинок, маленьких белых мотыльков, белоснежных спиралек улетали ввысь, ускоряясь, играя в солнечных лучах, купаясь в пронизанном жарой воздухе. Сначала над землей возвышался огромный, шевелящийся столб, потом его основание ушло вверх, подобралось, закручиваясь вокруг продольной оси, и втянулось в белое облако, очертаниями напоминающее шар. Рябь прошла по его поверхности. Кривые линии сложились в окружности, что-то бешено и совершенно бесшумно завертелось там, в вышине. Белая масса рванулась к центру, уплотняясь. Яркая звезда точкой вспыхнула внутри белесой пелены. И все исчезло…

Я огляделся. Солнце, голубое небо, зев ущелья. Мой “форд” со слегка помятым багажником. Шоссе уходило вдаль, к горизонту, и на нем не было видно ни одной машины. Двойник моего автомобиля и громадина бензовоза растаяли в нагретом солнечными лучами воздухе, словно их никогда и не было. Volam pedis ostedere – удрали с такой скоростью, что только пятки сверкнули.

Алексей Леонтьев и все, все, все – 2

ШАГАЕМ В НЕБО

Память человеческая – избирательна. Есть дни, которые похожи один на другой и идут друг за другом плотной чередой. Пройдет несколько дней – неделя, начинаешь припоминать, чем занимался в такой-то день такого-то числа – и с удивлением обнаруживаешь, что ничего не можешь вспомнить. Был день – и нет его. Ничего в памяти не осталось, ни плохого, ни хорошего.

А есть дни, которые помнишь всю жизнь. Помнишь до мельчайших деталей, до секунды.

Для меня одним из таких дней стал день моего второго космического старта – 22 октября 1968 года.

Запуск нашего корабля был назначен почти на шесть часов утра. По установившемуся еще с гагаровского старта распорядку, экипаж должен занять места в корабле ровно за два часа до старта. Поэтому генерал Маканин поднял меня и Олега около часу ночи.

Не знаю, как спал Макарин, но я за шесть часов отдыха просыпался несколько раз. Кошмары, конечно, не снились, но общее ощущение тревоги – “предстартовый мандраж” – было. Понятно почему: нам предстояла не поездка к теще на блины.

Я быстренько умылся, надел полетный комбинезон и спустился на первый этаж гостиницы. В холе уже успели вывесить длинную – в три склеенных листа ватмана – стенгазету, посвященную предстоящему старту. Заметки, тексты, какие-то телеграммы. И, конечно, фотографии членов экипажа. Я вздохнул. Никогда не отличался фотогеничностью. Вот и это фото… Среди рыжевато-русых волос обширные залысины, нос курносый, “картошкой”. Невыразительные серые глаза смотрят куда-то в даль. Ну, и повышенная степень лопоухости очень уж заметна. Впрочем, что на фотографию пенять, если сам объект фотосъемки ни лицом, ни ростом не вышел? Совсем не героический вид у космонавта Леонтьева. Нет, не героический… А вот Олежка Макарин, наоборот, смотрелся орлом. Кудрявый чуб донского казака, лицо волевое, решительное. Во взгляде черных глаз прочитывались целеустремленность и уверенность в себе.

Тексты в стенгазете прочесть не успел. Со второго этажа спустился Макарин в сопровождении толпы медиков в белых халатах. Возглавлял процессию главное светило отечественной космической медицины – генерал-майор Козенко. Меня и Олега взяли под белы рученьки и развели по кабинетам на предполетный медосмотр. “Последняя пытка” как любят шутить коллеги из отряда космонавтов.

Володьку Шаталина и Вовика Бугрина – дублирующий экипаж – проверяли одновременно с нами. А ну, как я или Олежка за время после вчерашнего вечернего медосмотра успели заработать пролежни на гостиничных койках? Или вывихнуть ушную раковину в ванной? Или, например, не понравится генералу Козенко цвет моей мочи и – одним росчерком пера! – летят на Луну не Леонтьев с Макариным, а Володька Шаталин с его тезкой Бугриным. И ничего не попишешь, никому не пожалуешься. Хоть раппорт на имя генерала Маканина пиши, хоть главному конструктору Михееву в ножки кланяйся. Бесполезно. Медицина – она и есть медицина. Ее слово перед полетом решающее.

Но, слава Богу, со здоровьем у нас с Олежкой все было тип-топ. Как, кстати, и у Шаталина с Бугриным. Бодрые, здоровые, веселые. Готовые выполнить любое задание Родины.

Потом был завтрак. Высокие стаканы с апельсиновым соком, пара безалкогольных тостов за успех предстоящего большого дела, за то, чтобы через пару недель собраться за этим же столом... Олег, когда услышал последний тост, который произнес замминистра Тюфяков, тихо фыркнул и легонько толкнул меня локтем в бок. Ну, а когда уже садились в автобус, чтобы ехать на старт, шепнул:

– Тюфяков не понял, какую чепуху смолол. Как мы с ним можем встретиться через пару недель за этим же столом? Да только если не сможем на Луну сесть! А в противном случае, сидеть нам, Лешка, в карантине как минимум три недели. Там уж, ручаюсь, не будет ни этого стола, ни самого замминистра Тюфякова.

На стартовую площадку мы ехали не спеша. Солнце еще только угадывалось где-то за горизонтом. Зато звезды были щедро рассыпаны на бархатистом ночном небе. Ночи в конце октября здесь, на космодроме, уже прохладные. Чувствовалось, что еще чуть-чуть – и задуют холодные ветра, пригонят на Байконур серо-сизые дождевые и снежные тучи...

Я закрыл глаза, откинулся на спинку высокого кресла и попытался расслабиться. Да и вздремнуть не мешало бы. Работа предстояла ответственная и серьезная.

Автобус легонько покачивало, и я вправду задремал.

…Страх, холодный липкий ужас поднимался из черной бездны.

Это случилось летом сорок второго, когда лавина фашистской агрессии докатилась до моего родного города – Ворошиловграда. Докатилась и на несколько дней замерла, остановленная нашими войсками на берегах маленькой речушки Лугань, делившей город на жилую и заводскую части. Большая часть города оказалась “под немцем”, а на территории паровозостроительного завода за рекой закрепились советские войска. Фронт замер. Лишь иногда вспыхивали короткие перестрелки.

Мы, – я, мама, мои братья и сестры, – прятались от шальных пуль и разрывов снарядов в подвале во дворе. Мне тогда едва стукнуло двенадцать. Я был еще наивный мальчишка, пионер, который всей душой ненавидел фашистов. Пока мама занималась младшими детьми, я со старшим братом Петькой управлялся с остальными делами по хозяйству. Иногда по очереди выбирались наружу: набрать воды из колодца на всю нашу ораву, нарвать зелени в огороде. Да и просто так было интересно осмотреться. Хотелось увидеть, как наши будут громить фрицев и вышибут их из города. В том, что это случится буквально на днях, я нисколько не сомневался.

Во время одной из таких вылазок я и попался.

Замешкался в огороде, собирая лук и капусту, и не заметил, как к дому подкатил мотоцикл с двумя немцами: один был за рулем, второй с пулеметом сидел в коляске. Стрекот мотоциклетного двигателя был совершенно неразличим на фоне отдаленного уханья пушек. Ворота во двор взрывной волной свалило еще неделю назад, и фрицы въехали на наше подворье прямо с улицы.

Держа в руках кусок мешковины, в которую сложил несколько луковиц и качан капусты, я приоткрыл калитку из огорода во двор и нос к носу столкнулся с высоким белокурым немцем. Фашист в пилотке набекрень, одетый в перепоясанную портупеей черную униформу и высокие до блеска начищенные сапоги, стоял и скалился, поигрывая вороненым пистолетом. Наверное, он заметил меня, еще когда я шел по огороду к калитке.

– Хальт! – скомандовал немец, и дуло пистолета немедленно нацелилось мне в грудь. Тогда я еще не знал, что пистолет такого образца называется “вальтер”.

– Яйка унд млеко? – Фашист кивнул в сторону свернутой мешковины в моих руках. – Показать!

Я осторожно опустил ношу к ногам, развернул ткань, не отводя взгляда от хищного зрачка дула. Был жаркий день, но мне вдруг стало холодно. Мороз прошелся по коже, ледяной ветер пробежал под ворот рубашки, скользнул по плечам на спину. Ноги сделались ватными.

Фашист носком сапога развернул мешковину и брезгливо поморщился. Раздраженно наподдал ногой качан капусты, и снова в упор уставился на меня. Выпятив нижнюю губу, несколько секунд молча разглядывал. Потом отступил на шаг назад, и, качнув дулом пистолета к земле и снова вверх, приказал:

– Сесть – встать!

Я широко открытыми глазами смотрел на немца. Тело судорогой свело от страха.

– Думкопф! Сесть – встать! – рявкнул фашист. Дуло “вальтера” снова качнулось вниз-вверх и уставилось на меня.

Только сейчас я сообразил, чего добивается немец. Присел на корточки, встал.

– Шнель, русише швайн! – зарычал немец. – Бистро!

Я быстрее сел и встал, потом еще и еще раз…

– Сесть – встать! Сесть – встать! – командовал белокурый, скалясь и поигрывая пистолетом.

Я запыхался и уже начал уставать.

– Ротзнасе! Соп-ляк! – презрительно сплюнул на землю немец, и обернувшись к сидевшему в коляске пулеметчику, по слогам произнес:

– Ру-си-ше Вань-ка – встань-ка!

Фриц в мотоциклетной коляске громко загоготал. Наверное, парочка уже не один раз так забавлялась…

Немец пятерней толкнул меня к забору, а сам сделал пару шагов к стене дома.

“Сейчас будет стрелять!” – я похолодел.

Но немец положил “вальтер” на деревянный столик, который стоял около дома, расстегнул ширинку и принялся мочиться на стену, иногда косо поглядывая в мою сторону.

А я во все глаза смотрел на пистолет, который лежал на столешнице всего в трех шагах. Если сейчас броситься вперед, схватить пистолет и выстрелить в эту скалящуюся фашистскую морду…

Но тело словно одеревенело. Я не мог пошевелиться и только во все глаза смотрел на оружие.

Помочившись, фриц неторопливо застегнулся, взял “вальтер” со стола и повернулся ко мне.

“Вот и все, – сердце рухнуло вниз. – Сейчас он выстрелит!”

Немец действительно поднял пистолет на уровень лица, прищурив левый глаз.

– Пух! Пух! – он дважды дернул дулом кверху и захохотал.

Фриц еще раз окинул меня взглядом, скалясь, сунул “вальтер” в кобуру и пошел к мотоциклу. Уселся в седло, газанул, выворачивая руль. Развернувшись во дворе, мотоцикл выехал на улицу.

Я стоял, ни жив, ни мертв. Потом принялся торопливо собирать с земли лук и капусту.

Маме и Петьке я, конечно, ничего не рассказал. Сел на ящики из-под картошки в самом уголке погреба и долго сидел, закрыв глаза и опираясь спиной на холодную кирпичную стену.

“Я струсил! – мысли терзали душу. – Я повел себя не как пионер! Трус, трус, трус!”

Ведь мог же, мог схватить пистолет со стола и выстрелить в этого гогочущего фашиста! Так бы сделал настоящий советский пионер. А я струсил!

Я был двенадцатилетним мальчишкой, и мысли у меня были мальчишеские, наивные…

Но с тех пор часто, особенно когда предстояло сделать что-то серьезное или опасное, мне снился черный зрачок направленного на меня “вальтера” и хохочущий белокурый немец. И сердце снова душил ужас…

…Вот и сейчас. Холеный, улыбающийся фашист снова целился в меня…

Я вскинулся, открыл глаза, осмотрелся. В салоне автобуса многие подремывали. Макарин сидел, прислонившись виском к холодному стеклу, и задумчиво смотрел в ночную степь за окном.

Тыльной стороной ладони смахнул холодные капли выступившего на лбу пота. Кошмар из военного прошлого сделался моим проклятьем. Каждый раз, когда мне угрожала опасность, гогочущий белокурый фриц с “Вальтером” являлся из подсознания, топя разум и сердце в ледяной стуже ужаса. Это было не видение, нет, – лишь секундное, меньше – мгновенное ощущение неодолимой жути, неотвратимой беды и смерти. С годами я научился его превозмогать. Но душевная травма, полученная в лихолетье войны, была по-прежнему со мной. Если бы медики, следящие за здоровьем космических экипажей, узнали о моих психологических проблемах, я был бы немедленно отстранен от полета, от космоса, да и от любой опасной работы. Потому что никто не может гарантировать, что когда-нибудь страх не окажется сильнее меня. С первого дня пребывания в отряде космонавтов я жил под двойным душевным грузом: со “старым” страхом и под страхом быть уличенным в страхе.

Вскоре колонна машин свернула к монтажно-испытательному корпусу на второй площадке – тому самому, в котором когда-то готовили к старту Юру Гагарова и всех остальных наших ребят-космонавтов.

На “двойке” мы надели полетные скафандры “Сокол”. Неуклюже шагая в космической “спецодежде”, прошли через анфиладу комнат, в которой проводится проверка скафандров и систем жизнеобеспечения, в монтажный зал испытательного корпуса. Входные ворота зала были открыты настежь, и за ними толпились провожающие: местные “технари”, командированные на Байконур ученые и специалисты, фото– и киножурналисты. Чуть впереди толпы выстроились в ряд члены государственной комиссии, а еще на шаг ближе к распахнутым воротам испытательного корпуса одиноко стоял у штанги с микрофоном председатель госкомиссии генерал-майор Керимбаев.

– Готовься, Олег, – со смешком шепнул Макарину, – сейчас нас с тобой будут снимать. Для телевидения и для истории.

Макарин весело фыркнул, но все же подобрался и слегка расправил плечи.

– Старайся шагать со мной в ногу, – подсказал я.

– Слушаюсь, товарищ старшина, – улыбка поползла по пухлым губам бортинженера.

– Р-разговорчики в строю! – шутливо рыкнул в ответ. – Ну, пошли!

Не строевым, но четким шагом мы вышли из ворот испытательного корпуса и остановились напротив шеренги членов госкомиссии. Глаза слепили лучи прожекторов и юпитеров, жужжали кино– и телекамеры, там и сям яркими бликами вспыхивали фотовспышки.

– Товарищ председатель Государственной комиссии, – я вскинул ладонь к гермошлему скафандра, – экипаж ракетно-космического комплекса “Знамя-5” – “Лунник-5” к полету готов. Командир комплекса полковник Леонтьев.

Керимбаев едва слышно нервно кашлянул и с легким кавказским акцентом произнес:

– Желаю вам успешного выполнения задания Родины и благополучного возращения на родную Землю.

Он поочередно обнял меня и Олега, а затем сделал шаг в сторону:

– Прошу садиться в автобус, товарищи космонавты. Пора ехать на старт.

Нас мгновенно окружили люди, десятки рук потянулись к нам.

– Товарищи, товарищи! – Генерал от медицины Олег Козенко выступил из-за наших спин и широко раскинул руки. – Никаких контактов с экипажем! Слышите? Никаких! Люди идут в космический полет, а вы!...

Толпа замерла вокруг нас, сомкнув плотное кольцо. Замешательство длилось всего несколько секунд. Потом кто-то из задних рядов зычным голосом крикнул:

– Экипажу космонавтов – ура!

И тут же десятки и сотни голосов подхватили:

– Ура! Слава! Успеха вам, ребята!

Олег вскинул над головой поднятые в приветствии руки.

– Спасибо, товарищи! Спасибо! – Я тоже пару раз взмахнул рукой, и стал подниматься по ступенькам в салон автобуса.

Из окна автобуса мачты лунного стартового комплекса и застывшая на старте огромная ракета с надписью крупными красными буквами “Ленин” на белоснежном борту были видны, как на ладони. К ним мы теперь и направлялись.

Едва автобус вырулил от “двойки” на автотрассу, кто-то из работников испытательной бригады, разместившихся в салоне за нашими креслами, откашлялся и вполголоса запел:

– Заправлены в планшеты космические карты...

Это традиция – перед каждым пуском петь в салоне едущего на стартовую позицию автобуса эту песню на слова Владимира Войновича.

– ...И штурман уточняет в последний раз маршрут, – подключился к общему хору сидевший рядом со мной Макарин. Я вздохнул и тоже принялся подпевать – традиция есть традиция:

– Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом – у нас еще в запасе четырнадцать минут…

Н-да... Маршрут наш хорошо известен и без штурмана, заранее введен в бортовые вычислительные машины, времени до старта еще более двух часов, а вот насчет закурим... Позавчера в гостиничном номере генерал Маканин поймал второй дублирующий экипаж – Валеру Быкова и Колю Руковина – за попыткой выкурить сигарету. Одну на двоих. Скандал был – мама дорогая! Маканин пообещал ребятам все кары небесные, начиная от отстранения от подготовки к полетам и кончая немедленным увольнением из отряда космонавтов. Строгий у нас генерал.

На стартовой позиции митингов, рукоплесканий и восторженных выкриков уже не было. Весь персонал, готовивший ракету и корабль к запуску, был заранее эвакуирован за пятнадцатикилометровую зону безопасности, очерченную окружностью вокруг стартовых сооружений. “Ленин” – ракета, конечно, надежная и проверенная, но... Береженого, как говорится, и Бог бережет.

Пожав еще десяток-другой рук, простившись с Шаталиным, Бугриным и генералом Маканиным, мы на скоростном лифте поднялись к вершине ракеты. Уже почти рассвело, и вид на окрестности с верхней площадки обслуживания открывался замечательный. Хорошо были видны все стартовые комплексы – и “гагаровский”, и запасной старт на 31-й площадке, и даже технические башни на “протоновском пятачке”. Далеко на юге можно было различить и красные фонарики на телевизионной вышке Ленинска – города, в котором живут семьи испытателей космической техники.

Эх, жаль, что нет времени, нет под рукой карандаша и бумаги! Сделать бы сейчас зарисовку, а потом, уже после полета, написать пейзаж в красках!

Рисовать я люблю. С курсантских времен оформлял стенгазеты, и в отряде космонавтов за мной общественная нагрузка – выпуск газеты “Нептун”. А для себя, по вечерам часто рисую эскизы, пишу картины – отдыхаю и расслабляюсь после дня напряженных тренировок.

Долго любоваться окрестностями нам не дали – пригласили внутрь “Знамени”. Мы по очереди – сначала Макарин, а затем я, – разместились в полетных креслах. Сверху, из отверстия входного люка, техники дружно пожелали нам “ни пуха, ни пера” и получили в ответ традиционное “к черту”. Крышка люка над нашими головами закрылась. Наступила тишина.

– Вздремнуть, что ли? – Макарин зевнул и шутливо подмигнул:

– Лешка, я совершенно не выспался. Давай покемарим пару часиков, а?

Но поспать нам, разумеется, не дали. Почти одновременно включились едва ли не все радиолинии и следующие полтора часа и я, и Олег вертелись в рабочих креслах так, как ни одной белке в колесе и не снилось. Проверка аппаратуры корабля, уточнение действий экипажа на первых витках, сообщения наземных служб о готовности бортовых систем к полету... Обычная предстартовая суета. А мне еще пришлось для радио и телевидения зачитать, глядя прямо в объектив нависавшей над нашими головами телекамеры, текст предстартового заявления командира экипажа. Как же можно лететь в космос, не заверив партию и правительство, весь советский народ в том, что задание Родины мы обязательно выполним? Ну, я и заверил.

Едва закончил говорить, что-то пронзительно громко щелкнуло в динамике, и совершенно бесцветный голос сообщил:

– На связи с экипажем корабля Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев.

Я повернул голову к Олегу и подмигнул: ни слова, мол, лишнего, мы в прямом радио– и телевизионном эфире. Пошел предстартовый “официоз”.

– Здравствуйте, товарищи, – сказали динамики бодрым голосом Никиты Сергеевича. – Готовы к полету?

– Так точно, готовы, товарищ Первый секретарь ЦК КПСС, – немедля не секунды доложил я. Четким голосом доложил, по-военному. Разве что руку в перчатке не вскинул к козырьку гермошлема.

– Готовы стартовать, Никита Сергеевич, – куда менее официально отозвался Олег.

– Мы будем следить за вашим полетом очень внимательно, – сказал Хрущев. – Вот сейчас стоим с товарищами на смотровой площадке и очень за вас волнуемся. Вы уж не подведите нашу советскую Родину, дорогие товарищи. Работайте в космосе так, как должны работать настоящие коммунисты.

– Никита Сергеевич, мы сделаем все, чтобы оправдать ваше высокое доверие, доверие партии и правительства, – еще раз поклялся я, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее.

– Все будет хорошо, Никита Сергеевич, – Олег внес свою лепту в традиционный ритуал социалистических обязательств. – Мы уверены, что полет пройдет, как по маслу!

– Желаю вам успеха, товарищи, – голос Первого секретаря чуть дрогнул. А ведь и вправду волнуется Никита Сергеевич! Да и как же ему не волноваться? Наш полет – это еще одно свидетельство превосходства социализма над капитализмом. Свидетельство того, что мы, – Советский Союз, социалистические страны, – идем к коммунизму, как любит часто повторять в своих речах Хрущев, семимильными шагами.

Как только Никиту Сергеевича отключили от связи с нами, вал тестов и проверок накатил с новой силой и только минут за десять до момента запуска двигателей, когда уже стало ясно, что все системы в порядке и ракетно-космический комплекс готов к полету, накал нашего общения с Землей несколько спал. Теперь можно было чуть-чуть расслабиться и передохнуть.

– “Флаг–один”, “Флаг–два”, – в наушниках прорезался голос космонавта Женьки Хлунова, – как самочувствие?

“Флаги” – это наш с Олегом позывной. Я – “Флаг-один”, а Макарин соответственно – “Флаг-два”.

– Самочувствие нормальное, “Вымпел-один”, – я припомнил позывной Хлунова. – Как мы смотримся на ваших экранах?

– Замечательно смотритесь. Изображение очень хорошее.

– Не зря позавчера телеобъектив ваткой со спиртом протирал, – пошутил я. – Жаль только, что протирать пришлось без закуски.

– Может быть, вам музыку включить? – спросил Женька. – А то, я смотрю, “Флаг-два” что-то загрустил...

– “Флаг-два” спит, – Олег сидел в кресле с закрытыми глазами. – Но во сне он совсем не против послушать что-нибудь увеселительное и легкое. Развлекательное, одним словом.

Не прошло и минуты, как в эфире проявился звонкий голос Эдуарда Хиля:

– У леса на опушке жила зима в избушке...

Пока радио транслировало веселую песенку про потолок ледяной и дверь скрипучую, наземные службы на время забыли о существовании нашего экипажа. Музыкальная программа перед запуском относилась к сфере психологической поддержки космонавтов. Если на борту нет чрезвычайных ситуаций, то на это время все вопросы отступали на второй план.

Но едва Хиль закончил песню, все возвратилось на круги своя. Вместо Женьки Хлунова в эфире появился сам главный конструктор Василий Павлович Михеев с весьма оригинальным вопросом:

– На связи “двадцать пятый”. Как настроение, орлы?

– Как учили, – ответил я стандартной дежурной фразой. – Настроение боевое. Готовимся к штурму заоблачных высот.

– Самая малость осталась, – со смешком заметил Макарин. – Получить стартовое ускорение в нижнюю часть могучего тела ракеты.

– Молодцы, – Михеев раскатисто захохотал, оценив юмор Олега. – Ребята из стартовой команды говорят, что наша лошадка готова везти вас без помех до самой Луны.

– Это хорошо. Нам бы еще не забыть забрать с лунной поверхности одного блондина-первопроходца, – улыбнулся Макарин, бросив веселый взгляд в мою сторону. – Я, Василий Палыч, пометочку себе в бортжурнале сделал на этот счет.

Я посмотрел на часы. До момента старта оставалось меньше двух минут. Скорей бы уже!