Текст книги "Око тайфуна"

Автор книги: Сергей Переслегин

Вновь обратимся к тексту романа.

Для фантастики «четвертой волны» характерно сознательное использование многоуровневого языка, когда слово одновременно обозначает реальный объект, существующий в природе, и абстрактный символ или ряд символов. Такой прием позволяет резко повысить смысловую нагрузку, предоставив читателю возможность, меняя угол зрения, видеть несколько отображений действительности.

Наиболее интересен образ Моста.

Он существует по крайней мере в трех измерениях и представляет собой, на мой взгляд, центральный символ романа.

Для Юнгмана мост существует только в физическом пространстве – стальная стрела, пронзившая пустоту над каньоном, связывает два берега, ранее разобщенные, тем самым, по мысли инженера, поддержанной трехкоронным генералом Айзенкопфом, – совершенствует геометрию войны.

План имеет аналоги в нашей Реальности. Участники первой мировой не понимали социально-психологической природы позиционного «пата» и исступленно искали возможность сломать равновесие. Чуда ждали от генералов, попробовали всех, и самых талантливых, таких, как Макензен, Брусилов, Фош, тоже безрезультатно, разумеется, – и чуда потребовали от науки.

Появились газы. Позже – танки. К 17-му году, когда обескровленные нации уже не сражались за победу, а лишь отчаянными усилиями пытались предотвратить гибель, пришли военные инженеры.

«Большие осложнения германскому командованию доставила прокладка англичанами туннелей, начиненных взрывчаткой, под Мессинский гребень. Характер почвы, насыщенной водой, исключал у германцев мысль о минировании. Британские геологи, тщательно изучив структуру почвы… заложили свыше 20 гигантских туннелей под вторым уровнем грунтовых вод в пласте голубой глины»(20).

Практически, это проект Юнгмана – найти инженерное решение войны, немыслимым для противника способом бросить войска за вражеский фронт и сделать это быстрее, чем он сможет прореагировать. Конечно, Мост над бездной более красив, чем туннели, разрушающие неприятельские траншеи, так ведь и аналогия не есть тождественность.

Юнгман вложил себя в это строительство. Юнгман – с немецкого «молодой человек», олицетворение трагедии изобретателей XX века. Все они пытались бороться с невозможным, следуя примеру инженеров прошлого, на пустом месте создавших «Грейт Истерн», Панамский канал и башню Эйфеля. Они так и не поняли, что «невозможность» жила в социальном пространстве, недостижимом с помощью мостов, пушек, туннелей и кораблей. А не поняв этого, они лишь умножали невозможности, поскольку становились убийцами. Или самоубийцами.

«…совершенно спокойный, он обошел все участки, отдал несколько дельных распоряжений, потом вышел на мост, прошел по нему до самого конца – четыреста тридцать метров на тот момент, – долго стоял там, а потом прыгнул вниз»(1).

Только не надо думать, что причиной была допущенная ошибка. Она подлежала исправлению. Но жил Сценарий; Юнгман понял, что не руководит строительством, а лишь играет роль. Изменение проекта Сценарием не предусматривалось… как и взрыв гидронасоса. Юнгман не захотел в «форме кавалергарда вершить суд над изменниками» и ушел в небытие.

Это не было выходом. Мост существовал отдельно от своего творца.

Важный вопрос: мост должен был обрушиться на девятьсот пятидесятом метре. А если бы пропасть была поуже, скажем – метров девятьсот, что изменилось бы тогда?

Зона боевых действий расширилась, охватила бы плоскогорье. На западном берегу каньона возник бы предельно уязвимый плацдарм, за его расширение пошли бы обычные «перепихалочки и потягушки» ценой тысяч в триста-четыреста – наглядный урок для изобретателя Юнгмана. «Доброе утро, последний герой. Доброе утро тебе и таким, как ты».

Сценарий предпочел Ивенса. Водораздел: процедура строительства оказалась важнее готового моста.

Любая организованная система часть своей деятельности направляет на то, чтобы сохранить себя, существовать. Эта деятельность называется витальной. Работа в интересах создавшего систему пользователя составляет ментальную функцию. Теорема Лазарчука гласит, что в условиях олигархического коллективизма витальная деятельность любого общественного учреждения полностью вытесняет ментальную [38]38
  Здесь и далее в этой главе используются материалы неопубликованной работы А. Лазарчука и П. Лелика «Голем хочет жить».


[Закрыть].

Нарастала неразбериха.

Хронометраж. Суд военного трибунала, «…как сыпь при лихорадке стало появляться громадное количество плакатов и лозунгов патриотического содержания»(1).

Построили памятник Юнгману.

Монумент Императора. Ввели штрафной лагерь и отправление культа. Ивенса расстреляли.

Последняя стадия: введен режим секретности.

Она всегда последняя и означает, что ментальная деятельность сведена к нулю. «Саперы старательно приваривали звено к месту его крепления, потом так же аккуратно отрезали электропилами… насосы работали и исправно гнали масло в гидроцилиндры, но штоки поршней были отсоединены от фермы моста и выдвигались вхолостую»(1).

С военной точки зрения произошедшая перемена не имела значения. Внезапность давно утрачена, потому многомесячные работы на мосту просто лишены смысла, и столь же бессмысленны попытки оставить строительство. Снайперы, диверсанты… летчики, один из которых «повторил подвиг Гастелло». Боже мой, зачем? Ведь военные действия тоже лишены ментальных функций.

Вторую теорему Лазарчука-Лелика, утверждающую, что в информационно-управляемом обществе и должна осуществляться только витальная деятельность, до конца понимает один Гуннар Мархель. Более чем важно почувствовать этот образ.

Очень страшный. Мархель существует почти исключительно на уровне символики. И на этом уровне он – не человек.

Голем.

Лазарчук увидел это безличное существо, анализируя особенности формирования и функционирования аппарата управления. Информационные потоки в оруэлловском социуме замкнуты на управленческий класс. Они организованы в сеть, узлами которой служат элементы аппарата – мы называем их чиновниками.

Любое решение бюрократа двоично: да – нет, разрешаю – не разрешаю. Но двоичные логические ячейки, включенные в информационный обмен, образуют искусственный интеллект. Псевдоразум, использующий Человека разумного в качестве триггера, Лазарчук окрестил Големом.

Чиновники ничего не знают о Големе. Они не контролируют его работу, как нейрон не управляет мозгом. Не они – Голем осуществляет руководящую деятельность. Впрочем, «руководство» – не вполне точное слово.

Голем не знает и не желает знать ни о своих элементах (которые легко заменимы), ни об обществе, которое служит ему средой обитания. Он просто хочет жить.

Число «нервных клеток» Голема невелико – единицы миллионов. Связи бедны, низка скорость прохождения информации, определяющая быстроту мышления… возникает образ тупого и злобного существа, озабоченного лишь своим ростом и спокойствием, стремящегося подавить всякий разум, не пожелавший стать логической ячейкой и раствориться в его паучьем создании.

Примитивная организация «нервной системы» Голема обуславливает бедность поведенческих реакций. По существу, они сводятся к питанию, когда Голем разрушает прочие социальные структуры и растет за их счет, и к агрессивно-оборонительной деятельности.

Это существо лишено коры больших полушарий, вся деятельность его инстинктивна, то есть – управляется продолговатым мозгом. Тбилиси 9-го апреля – вот признак Голема, образ, в котором он явился миру: Голем, защищающий свою жизнь.

Автор романа не решился посмотреть в глаза Мархелю, потому что за спиной незаурядного чиновника Министерства пропаганды встала безликая тень Голема.

Он еще не ведает страха, он забавляется. Инсценировками, переходящими в расстрелы, лагерями, войной. Он способен даже переносить (в известных пределах) человеческую индивидуальность.

Пока.

Война идет к концу.

Голем и человек, Гуннар Мархель, строят свой мост.

Который ведет из реальной вселенной, где он уязвим, в информационную среду, паравселенную.

Там уязвимы все, кроме Него.

Фермами моста Мархеля являются сценарии. Намертво вмурованные в скалу реальности, они пронзают пустоту, разделяющую ложь и правду, поддерживаемые блестящими, без единого пятнышка ржавчины тросами инсценированных событий.

Замысел Мархеля тоньше, чем у О'Брайена и его коллег из внутренней партии. Те играли прошлым, все время изменяя информационную среду Океании. Возникающая при этом неустойчивость пространства решений преодолевалась двоемыслием. Но оно подразумевает умение управлять сознанием и подсознанием и потому легко становится троемыслием. В условиях полного отрыва от реальности (единственное связующее звено – Минизо – само функционирует в вымышленном мире; производимые им товары существуют лишь в сводках Министерства Правды) троемыслие может оказаться весьма опасным для Голема.

Мархель же управляет будущим, его сценарий правдивее самой жизни. Нет никаких информационных вилок. Стабильна созданная им Действительность.

Игра Мархеля была бы беспроигрышной, если бы в его паравселенную время от времени не вторгалась грубая реальность физического мира. Вспомним соответствующие эпизоды; столкновение по дороге к плоскогорью, упавшую гранату, наконец, апперкот, которым Петер наградил господина советника. Мархель пасовал всякий раз, когда был лишен возможности информационно воздействовать на ситуацию. Это понятно: Голем функционирует в знаковом мире. В реальном мире он слеп.

Противостояние Голема и Петера Милле – основа эмоциональной структуры романа, его центральный нерв. Вновь автор пользуется метаязыком: Петер – человек и символ. Отсюда «потеря плотности» и неуязвимость. Как и Дормес Джессеп, Петер не может умереть.

Он не стал героем. Он честно выполнял свою работу. Снимал звездный налет, шел на компромиссы, пожимал руку Мархелю и называл его другом и выручал своих. Делал фильм, единственную «вилку» в стройном замысле автора сценария, потерял ленты, и вернул через много лет. Пройдя через Мост, он остался гордым и добрым человеком. Из тех, на которых держится мир.

Шанур с его обостренной жаждой правды и справедливости, бесстрашный Шанур, производит большее впечатление. Он-то на самом деле герой Сопротивления. «„Воды времени холодны и мертвящи, и тот, кто войдет в них, никогда не выйдет обратно“, – вспомнилось Петеру. Но Шанур, зная это, вошел в них, потому что не мог мириться больше с этим вселенским равнодушием к роду людскому, вошел, чтобы хоть брызг наделать… и нет Шанура, и не было никогда»(1).

Все так, но когда я называл Шанура декабристом, это не было похвалой. Романтика подвига в наши дни служит Голему. Совсем не случайно хотел Шанур засветить ленту. Единственный из киногруппы, он забыл профессиональный и человеческий долг, потому что предпочел реальности свои мечты о том, какой она должна быть.

Романтики живут в выдуманном мире. Они настолько близки ко вселенной Мархеля, что часто, если не всегда, оказываются игрушками в руках опытного сценариста. И Шанура ждала эта участь, если бы не Петер.

Но верно и обратное. Мост оператора Милле построен лишь потому, что был Шанур и была простая мысль: «мальчишку нельзя предать… нельзя отказать ему в помощи, иначе он наломает дров и погибнет сразу». Что-то сделать они смогли лишь вместе. Киногруппа. Петер. Шанур. Армант. Экхоф. Брунгильда. Камерон. Даже Баттена и Менандра прибавлю к этому списку. Полковник Энерфельд. Вместе.

Голем насаждает иерархические отношения, создавая общество одиноких. Они не должны были стать друзьями – полковник, майор и два лейтенанта. Так что заслуга Петера не в том, что он снимал под бомбами.

«Интересно, почему они мне все доверяют: и чокнутый Шанур, и дезертир Баттен, – с усталым недоумением думал Петер. – Более того, почему я допускаю, чтобы они мне доверяли и втягивали меня в разные подрасстрельные истории?»(1) И еще одна простая фраза, объясняющая жизнь Петера и его судьбу: «Он не был твоим другом, – сказал Петер» [39]39
  Сила киногруппы заключена в преобладании горизонтальных межличностных связей над вертикальными: в ней создана единственная структура отношений, которая неподвластна Голему и не может быть им использована(21).


[Закрыть].

Есть еще один способ бороться с Големом: взрывать мосты. Любыми средствами выводить ситуацию из плоскости информационных преобразований в сферу поступков. Это логика Ларри Лавьери, героя последней части романа. Насколько я могу судить, Лавьери был задуман как дополнение к образу Петера.

«Аттракцион» завершает книгу, показывая, во что превратился после войны замкнутый мирок «Колдуна». Между прочим, в рассказе мы встречаемся с еще одним любителем сценариев и справедливого общества – трудно не разглядеть в Нике Кинтана некоторых черт оператора Шанура. К сожалению.

Этому Шануру Петер не встретился, а Ларри все-таки слаб, несмотря на прекрасные свои мысли: «…человека невозможно рассчитать до конца. Человек тоже не может рассчитать до конца, что именно против него сконструировано, но элементарно порядочным он может быть? Не поддаваться на запугивание, подкупы, лесть? Может. Ни в один капкан в качестве приманки нельзя положить порядочность»(1).

Правильно. И рассказ интересный.

Только мне очень жаль, что больше я не встречусь с оператором Петером Милле.

Продолжая анализ задачи Оруэлла, рассмотрим так называемый симметрийный метод ее решения. Он широко применим и достаточно прост. Его разумно использовать, когда изучаемые события слишком близки к нашему времени и не могут не возбуждать общественные страсти. В этом случае заслуживающих доверие документов нет в обращении, мемуары, пригодные для выделения реперных фактов, еще не написаны, а очевидцы предпочитают не называть имен.

Сущность метода в том, что Голем, сокращая пространство решений для социума, с неизбежностью ограничивает число собственных степеней свободы. Поэтому ему постоянно приходится повторяться. Значит, мы вправе заключить, что социальные ситуации, совпадающие хотя бы в нескольких информационных «точках», на самом деле являются подобными, если не одинаковыми. Неважно, разделены ли рассматриваемые события во времени или в пространстве, достаточно того, что они оба принадлежат эпохе Старшего Брата.

Все оруэлловские миры связаны преобразованием симметрии.

Пример, который мы рассмотрим, удостоился ряда газетных и журнальных публикаций и целого заседания Съезда народных депутатов.

В интервью канадской газете «Оттава ситизен» академик А. Д. Сахаров заявил, что в ходе афганской войны были случаи, когда летчики расстреливали с воздуха попавших в окружение советских солдат, чтобы те не смогли сдаться в плен(18).

Это утверждение вызвало хорошо срежиссированную бурю, которую я расцениваю как проявление характерной для времени Голема истеричности общественного сознания [40]40
  «Мы до глубины души возмущены этой безответственной провокационной выходкой… клевета и ложь на наших солдат, на честь нашего народа и нашей Советской Армии… всеобщее презрение вам, товарищ Сахаров…»(16) и тому подобное – избыточноэмоциональная реакция, обозначающая, разумеется, неуверенность в своей правоте.


[Закрыть].

Сахаров отказался назвать источники своей информации. Это не повышает доверия к его словам, но, пожалуй, и не понижает. Присягу никто не отменял, и согласно закону о воинских преступлениях военнослужащий, разгласивший закрытую информацию, может быть расстрелян.

В своей отповеди Сахарову С. Ф. Ахромеев воскликнул: «Этого приказа вы не найдете». Любопытная деталь: «не найдете» не значит «нет» [41]41
  Дословно: «Я со всей ответственностью докладываю вам, что подобного чего-либо в Генеральном Штабеи Министерстве Обороныне издавалось, ни одного указания от политического руководства нашей страны мы не получали такого изуверского, чтобы уничтожать своих собственных солдат, попавших в окружение. Все это чистая ложь, заведомая неправда, и никаких документов академик Сахаровв подтверждение своей лжи не найдет»(16). (Стилистика оригинала.)
  На подобные детали обращают внимание психологи, но не политологи. Напрасно: и в политике люди остаются людьми и допускают фрейдовские оговорки. Вспомним хотя бы «трудовые подвиги афганских нефтяников», воспетые Леонидом Ильичом Брежневым в Баку.


[Закрыть].

Перейдем к анализу. Первое. В Афганистане была затяжная кровопролитная война. Второе. Эта война вызвала партизанское движение, следовательно, она была антинародной и несправедливой. Третье. Официально утверждалось, что ввод войск был предпринят, чтобы предотвратить готовящуюся оккупацию страны американцами: Афганистан оказался предметом спора сверхдержав. В таком случае война должна быть признана империалистической.

Опорных точек достаточно. Чтобы сохранить симметрию, мы вправе использовать для характеристики афганских событий всю информацию, накопленную при изучении прочих империалистических войн, больших и малых.

Известны ли в новейшей истории случаи преднамеренной стрельбы по своим? Вопрос риторический – «сзади пулеметы, спереди пушки – куда, думаешь, они пошли?»

Проверим наши выводы. Вновь бросается в глаза статистическая аномалия: хотя доля пленных в общем числе потерь для разных войн, вообще говоря, разная, соотношение 300 пленных на тринадцать тысяч убитых не лезет ни в какие ворота. Его можно объяснить только правотой Сахарова или же тем, что душманы уничтожали пленных.

Но в последнем случае окруженные были обречены (возможно, на смерть под пытками), и с чисто военной точки зрения командование было обязаноотдать приказ, которого, если верить депутату Ахромееву, мы никогда не найдем. Что ж…

 
«Быть может, только птицы в небе
И рыбы в море знают, кто прав.
Но мы знаем, что о главном не пишут газеты,
И о главном молчит телеграф.
И, может быть, город назывался Валь-Пасо,
А, может быть, Матренин Посад,
Но из тех, кто ушел туда,
Еще никто не вернулся назад».
 

В августе четырнадцатого кайзер сказал солдатам, уходящим на фронт: «Вы вернетесь домой до начала листопада». С тех пор ветер гонит по мостовым осенние листья. Иногда приходила оттепель, но мы точно знали, что это на время.

Кризис сменяет кризис. К политическим мы как-то привыкли, полагаемся на выработанный иммунитет ко лжи да на жизнелюбие Голема. Привыкнем и к экологическим проблемам, и к деградации культуры. Привыкнем жить без перспектив.

У нашей цивилизации был единственный лозунг: «Свобода и познание» – три слова, в которых заключена миссия человечества. Отказ от собственных ценностей предвещает гибель, мы знаем это, но кто еще остался способен бороться за так и не провозглашенные идеалы?

У нашей страны, видимо, особая судьба… или участь. Не знаю, потому ли, что когда-то мы пытались строить коммунизм, или просто потому, что живем хуже других, но нам опять пришлось стать движущей силой очередной попытки создать коллективный разум, способный сокрушить Голем.

Ирония в том, что нищая страна Советов, пожалуй, могла справиться с этой ролью. Сотня неопубликованных книг, десятки научных работ, которые почти не имеют надежды увидеть свет, но разрабатываются и постепенно проникают в общественное сознание – не доказательство ли наших возможностей?

Скорее всего, они так и останутся нереализованными. Трудно рассчитывать на иное в предвидении скорого распада социума, распада, который мы могли, но не захотели предотвратить.

Давно понятно, в чем заключено спасение. Положение страны настолько трагично, что рекомендации формулируются однозначно, для определения пути достаточно элементарных навыков анализа. Да, собственно, теперь он известен. Пусть в скомканной форме, но реалистическая программа выхода из кризиса прозвучала с трибуны Съезда.

Прозвучала, даже вызвала аплодисменты, но правительство посчитало возможным ей не следовать. (Или не посчитало возможным следовать? «В тонкостях канцеляризмов разобраться, пожалуй, потруднее, чем в эпилептике морганизмов Шарля Вержье»(1).)

Нам некого винить. Даже Голем здесь ни при чем – правительство выполняет волю народа. Оппортунистический план Рыжкова порожден обстановкой в стране, в которой привычка так и осталась сильнее разума.

Я оптимист, и я продолжаю считать, что информационное поле, созданное переменами последних лет, не исчезнет; оно будет воздействовать на мир, и человечество воспользуется плодами наших усилий. Не знаю лишь, принесет ли это счастье творцам.

 
«Мы лежим под одной землей,
Опоздавшие к лету,
Не сумевшие к небу пробиться»,
 

– сказал Токугава Ори.

1. Лазарчук А. Опоздавшие к лету. – Рига: Астрал, 1990.

2. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 21.

3. Уолтер Л. Последняя ночь «Титаника». – Л.: Судостроение, 1984.

4. Такман Б. Августовские пушки. – М.: Молодая гвардия, 1972.

5. Оруэлл Д. 1984. – Новый мир, 1989, № 2–4.

6. Коленковский А. Маневренный период первой мировой империалистической войны 1914 г. – М.: Воениздат, 1940.

7. Галактионов М. Темпы операции. – М.: Воениздат, 1936.

8. Симонов К. Разные дни войны. – М.: Правда, 1975.

9. Комацу С. Повестка о мобилизации. – В сб.: Продается Япония. М.: Мир, 1969.

10. Попов Г. С точки зрения экономиста (о романе А. Бека «Новое назначение»). – Наука и жизнь, 1987, № 4.

11. Адамович А. Каратели. Радость ножа, или жизнеописания гипербореев. – Минск, 1987.

12. Келасьев В. Системные принципы порождения психической целостности. – Вестник ЛГУ, 1988, сер.6, вып. 2.

13. Переслегин С. Скованные одной цепью. – В кн.: Стругацкий А., Стругацкий Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя. М.: Прометей, 1989.

14. Романенко В., Угланов А. Сорок дней спустя. – Аргументы и факты, 1989, № 21.

15. Съезд народных депутатов СССР. Стенографический отчет. Заседание шестое. – Известия, 1989, № 152.

16. Съезд народных депутатов СССР. Стенографический отчет. Заседание девятое. – Известия, 1989, № 156.

17. Statistical abstract of the United States, 1968. – Washington, 1987.

18. Большая медицинская энциклопедия. Т. 10. – М.: Советская Энциклопедия, 1964.

19. Вельдман А., Эвартад Э., Козловская М. Психофармакология эмоций. – М.: Медицина, 1978.

20. История первой мировой войны: В 2-х томах. Т.2. – М.: Наука, 1975.

21. Переслегин С. Эдем. – В кн.: Рыбаков В. Очаг на башне. Рига: Астрал, 1990.