Текст книги "Око тайфуна"

Автор книги: Сергей Переслегин

Однако, углубившись в изучение запутанной многосвязной структуры романа, неевклидовой сети его повествовательной ткани, гностической символики, мы так и не ответили на три исходных «почему».

Почему Флору ненавидят?

Почему эта ненависть носит всеобщий характер?

Почему Флору защищает Г.А.?

Собственно, на последний вопрос ответ был дан, но лишь на наиболее общем, символическом уровне анализа. Напомню: на этом уровне проявляется триединство образов Рабби, Демиурга и Г.А., причем точкой пересечения оказывается милосердие, рассматриваемое как ключ к воспитанию Человека. Проповедь добра и мира, попытка заставить людей задуматься и смерть во имя этого. С точки зрения символики не суть важно, что такое Флора и справедливо ли отношение к ней. Г.А. защищает ее именно потому, что ее ненавидят, потому, что защита Флоры – дорога на крест.

Но кроме общего и абстрактного, есть еще частное и конкретное, кроме вечного – злободневное. В предыдущей главе мы пытались взглянуть на «ОЗ» отстраненным взглядом Демиурга. Теперь пора вернуться из вневременья ради следующей грани ДЦ.

Повторяю еще раз – элементы Динамической Целостности возникают лишь при взаимодействии Книги и читателя, вернее, могут возникнуть. Критика, анализ, толкования – все это суть упрощения Книги, облегчающие ее понимание, адаптирующие ее к условиям и задачам определенной эпохи.

«Они не бегут во Флору, они образуют Флору. Вообще они бегут не „куда“, а „откуда“. От нас они бегут, из нашего мира… Может быть, на наших глазах как бы стихийно возникает совершенно новая компонента человеческой цивилизации, новый образ жизни, новая самодовлеющая культура?»(2)

Новая культура? Со своими, непостижимыми для нас ценностями? Тогда все становится понятным. В «Улитке на склоне» уничтожали непознаваемый Лес, чтобы сделать на его месте ровную асфальтовую площадку.

 
«За поворотом в глубине лесного лога
Готово будущее нам, верней залога…»
 

– эпиграф делает Лес символом будущего, и искоренение также оказывается символом. Страшным.

«…всячески препятствовать будущему запускать свои щупальца в наше время, обрубать эти щупальца, прижигать каленым железом!»(8)

Значит, Флору надо истребить, обрубить, выкорчевать… И только в выборе методов ее уничтожения общество может позволить себе некоторое милосердие.

(Собственно, потому и погиб Г.А., что назвал ташлинцам подлинную причину их ненависти. Причину, которую никто из них не желал осознать. Такое не прощают.)

Флора никому не мешает. Нуси – очень важно то, что он сын Г.А. и тоже Учитель – говорит: «Флора знает только один закон: не мешай. Никогда не желай многого… Хотеть можно только то, что тебе хотят дать»(2). Но Флора существует, и тем уже опасна для общества, и потому уже ненавистна ему.

Известно, что зародыши новой структуры уничтожаются Системой во всех случаях, когда они не подчиняют Систему себе.

Понятна ненависть к Лесу гротескной бюрократии Управления, но в Ташлинске-то кому понадобилось искоренять будущее?

Да все тем же:

«Кто больше всех кричит в нашем городе? Оглянитесь вокруг себя, присмотритесь, прислушайтесь, задумайтесь!

Очень громко, оглушительно кричат те (как водится), кто больше всего виноват в происходящем, те, кто не сумел воспитать, не сумел увлечь и отвлечь, не сумел привязать к себе, и в первую очередь те, кто был обязанвсе это делать, числился специалистом, получал за это деньги и премии: плохие педагоги в школах, равнодушные наставники на предприятиях, бездарные культмассовые работники. Они заходятся в крике, чтобы заглушить собственную совесть и оглушить тех, кто рядом с ними пытается разобраться, где же виновные.

Зычно взревывают ответственные лица, те, кто определял на место, выдвигал, пестовал упомянутых кое-какеров; теперь они пытаются свалить вину на своих подопечных, на объективные обстоятельства, на мифических соблазнителей и, уже как водится, на тлетворное влияние извне. А рядом не менее зычно ревут пока еще полуответственные, быстро сообразившие, что вот-вот начнут освобождаться места и что сейчас самое время сколотить политический капиталец, продемонстрировав свою объективность, деловитость и готовность решительно исправить положение»(2).

Что ж, причина недовольства ответственных и полуответственных вполне понятна. Флора либо угрожает их привилегиям, либо является поводом привилегии раздобыть. С социальной точки зрения здесь нет загадки.

Значительно интереснее позиция остальных.

Эти составляют абсолютное большинство. Нейтралы, «умеренные люди середины», не левые и не правые, не прогрессисты и не реакционеры. Никто. Большинство, далекое от политики.

Их игнорируют, когда считают соотношение сил. Ведь они – ни с кем, они – ни на чьей стороне. Напрасно игнорируют.

Нет, дело даже не в том, что «с их молчаливого согласия совершаются на земле предательства и убийства» (Б. Ясенский). Все обстоит значительно хуже.

В периоды перестроек и революций, когда ломается уклад жизни и меняется всё, когда «политические формулы, которым вначале громко аплодировали, превращаются в мишень для критических стрел»(8), когда идет борьба за будущее и определяется Путь, реакционерами, естественно, оказываются те, кому необходимо защитить свои личные интересы, положение, гарантирующее безбедную жизнь, свое «вполне переводимое на деньги влияние»(10). Молчаливое большинство ничто не связывает с прошлым, кроме тягучей силы привычки, порождающей страх перед будущим [25]25
  На мой взгляд, в проекте ветеранов Бам-, Там– и Сямстроя «О лишении человечества страха» содержалось рациональное зерно.
  Однако, как и все прочие планы искусственного осчастливливания человечества, проект настолько бессистемен, настолько упрощает структуру человеческой психики, что любые попытки осуществить его (скажем, силами Демиурга) приведут к результатам плачевным и полностью противоположным надеждам авторов. В мифологии подобные ситуации неоднократно рассматривались.


[Закрыть]. Ведь потому они и молчаливы, что привыкли к установившимся отношениям и признанным авторитетам. Они любят слегка фрондировать, критикуют руководство за неполадки с продовольствием и бытовые неурядицы, но подсознательно они сторонники Порядка с его претензиями на абсолютную духовную власть, на тотальность идеологии, как бы ни называлась эта идеология. Осуждая в кулуарных беседах непосредственного начальника, на демократических выборах они обязательно проголосуют за него: знакомого и привычного, своего, от которого, конечно, нельзя ждать ничего хорошего, но зато и ничего нового ждать нельзя. Они добьются «своего» – ведь, привыкнув молчать при диктатуре, при демократии они быстро усваивают, что составляют правящее большинство.

Тихое сопротивление тем сильнее, чем быстрее меняется мир. Страх перед новым придает «молчаливым» смелость, порождает необычную политическую активность.

(В 1964 году «молчаливое большинство» ЦК шло на огромный риск. Еще не забылась судьба антипартийных группировок, да и время репрессий не выветрилось из памяти. И вот Суслов, Брежнев и иже с ними, политики без политики, более всего на свете страшащиеся определенности и ответственности, готовят заговор против Первого секретаря и находят поддержку. «Все, кроме Микояна, выступили единым фронтом», – вспоминает Сергей Хрущев.)

Так «молчаливое» до поры большинство на мгновение становится осознающей себя политической силой, обычно крайне реакционной. Равновесие между «правыми» и «левыми» сразу же нарушается, и общество устремляется назад [26]26
  Конечно, возможны варианты. В период открытой гражданской войны, когда возникает угроза уже не привычному укладу жизни, а самой жизни, «люди середины» безмолвствуют. Они ждут, пока утихомирятся революционные бури и появится возможность вернуться к старому, пусть и под новыми лозунгами. Смотря, например, историю Великой французской буржуазной революции.


[Закрыть].

В «Отягощенных злом» Стругацкие показывают нам именно момент перелома: «…на переломе истории ужасно неуютно: сквозит, пахнет, тревожно, страшно, ненадежно…»(2). «И уже заболботали, зачуфыкали, закашляли наши родимые хрипуны, ревнители доброй старины нашей, спесивые свидетели времен очаковских и покоренья Крыма (…), старые драбанты перестройки.(…) Вперед, развернувши старинные знамена, на которых еще можно разобрать полустертые лозунги: „Тяжелому року – бой! Не нашей культуре – бой! Цветоволосы – с корнем!“»(2)

Тяжелому року – бой! Даже осуждение сталинщины не вызвало протеста столь решительного и всеобщего [27]27
  Смотри, например, обзор писем в журнале «Политическое самообразование» за 1988 г., № 15.


[Закрыть].

Причины те же, что и в городе Ташлинске. Рок – это основа современной молодежной субкультуры и, значит, необходимая часть культуры будущего.

Большинство, которое умеет предотвращать Будущее, увы, бессильно против призраков прошлого – от обыкновенных убийц до рафинированных теоретиков убийства.

Клиенты Демиурга, «спасители человечества»… имя им – легион.

«Имею проект полного и окончательного решения национального вопроса в пределах Великой России. Учитывая угрожающее размножение инородцев… учитывая, что великоросс не составляет уже более абсолютного большинства… На новейшем уровне культуры и технологии… Без лишней жестокости, не характерной для широкой русской души, но и без послаблений, вытекающих из того же замечательного русского свойства… Особое внимание уделяется проблеме еврейского племени. Не повторять ошибок святого Адольфа! Никаких „нутциге юде“…»(2)

И наконец, жутковатое свойство людей всегда желать себе зла и молчаливо выбирать худшее.

 
«И не веря ни сердцу, ни разуму —
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не „против“, конечно, а „за“!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду!
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание – золото. (…)
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от горя, от голода,
Вы-mo знали – доходней молчание.
Потому что молчание – золото!»
 

…Они молчали все. Мэр. Заведующая гороно. Начальник горотдела милиции. Первый секретарь обкома. Щеголь в фотохронных очках…

Иногда мне хочется спросить Демиурга: как изменилась бы жизнь, если бы люди, не сделавшись добрыми, умными, свободными, великодушными(11), стали бы чуть порядочнее? Ровно настолько, чтобы не совершать постыдных поступков, хотя бы тогда, когда, следуя велению своей совести, ничем особенным не рискуешь?

Но если и это слишком много, пусть люди хотя бы отучатся представлять самые позорные страницы своей жизни как самые героические. Только кто их отучит?

Отправной точкой, фундаментом статьи стал для меня символ Круга.

Ограниченность!

Динамическую Целостность Мира укладывают в привычный круг представлений, закрывается внутренняя Вселенная, и человек «разом утрачивает двуединую способность усваивать новое из мира и привносить новое в мир» (В. Рыбаков, автор сценария к кинофильму «Письма мертвого человека»).

«Когда замыкается Путь, возникает Кольцо Событий» (Н. Ютанов). Это по-настоящему страшно. Потому что так бывает всегда. В Круге, устремляясь в будущее, неизменно приходишь в прошлое. К тем же кострам.

Этот закон всё время пытается нарушить Демиург, но даже он не властен над ним. Рабби тоже пытался, и потерпел неудачу, к тогда превратился в Демиурга. Вот почему в бреду Иоанну является не Назаретянин, «кто-то равный Ему, но не внушающий любви и не дарящий радости»(2).

Радость и любовь кончились.

«Я не люблю их сейчас. Я не желаю с ними разговаривать»(2).

«– Тогда оставь нас и дай нам идти своей дорогой.

– Сердце мое полно жалости. Я не могу этого сделать»(12).

Осталось милосердие. Перестроить Вселенную ради каприза избалованного теоретика, вплотную подойти «к той границе, за которой начинается абсолютное небытие», для того лишь, чтобы избавить С. Манохина от страха и ощущения собственного ничтожества.

Осталось желание спасти. В бессвязном бормотании клиентов Демиург исступленно ищет не открывшийся ему выход. Но безнадежен поиск: «все они хирурги или костоправы. Нет из них ни одного терапевта»(2).

Нам остался последний, внешний смысловой слой. Здесь нет символики, и вещи называются своими именами. Апокалипсис, рассматриваемый как политический памфлет, – самая простая грань текста. В известном смысле, самая важная. Этой гранью ДЦ романа соприкасается с нашей эпохой, и на этом уровне восприятия мы можем найти конкретные ответы на конкретные вопросы.

Действие ташлинской линии «ОЗ» связано с системой лицеев. Если Флора – символический образ непознаваемого «Завтра», то Лицей представляет собой реальный очаг того будущего, которое можно «потрогать руками». Увидеть главное – новые отношения, иную, не ташлинскую реакцию на мир: предельную открытость, милосердие, терпимость. Внутренняя свобода лицеиста рождает не только уверенность и понимание, но и то спокойно-ироничное отношение к себе, которое Стругацкие считают главным признаком человека коммунистического мира.

Это пока еще скорее теория, чем практика. Не случаен Аскольд, и закономерно, что в финале почти все ученики покидают Г. А. Однако и оставшиеся не случайны.

Уясним, наконец, что коммунистический мир отличается от нашего именно характером взаимоотношений. Доминирует: «люблю», «доверяю», «интересно» (В. Рыбаков). Если этого нет, если в обществе начинает преобладать: «не верю», «не люблю», обобществление производства порождает фашизм. Так было уже не раз, и я вновь напомню цифры.

1928, 1948, 1964…

Но неизбежно должно быть верным и обратное: отношения понимания и поддержки, распространяясь, уничтожают фашизм и выводят мир из Круга.

Лицеи готовят педагогические кадры, значит, чем дальше, тем больше будут проникать в школы и далее в общество коммунистические отношения. Без войн и революций, без каких-либо потрясений рождается новый мир, понятный и желанный.

«Глухая подспудная борьба, имевшая целью уничтожение системы лицеев, шла с конца двадцатых годов. Основное обвинение против лицеев: они противоречат социалистической демократии, ибо готовят преподавательскую элиту. По сути дела, антидемократичным объявлялся сам принцип зачисления в лицеи – принцип отбора детей с достаточно ярко выраженными задатками, обещающими – с известной долей вероятности – развернуться в педагогический талант»(2).

И это тоже знакомо.

В годы застоя Академия педнаук вместе с Минпросом приложили немало усилий к тому, чтобы закрыть специализированные школы, прообразы лицеев. Это было чуть ли не единственное, в чем тогдашнее руководство преуспело. Похоже, что именно борьба с «элитарным» образованием породила два самых позорных акта прошедшей эпохи: школьную реформу и призыв студентов в армию. В результате в школах и вузах была создана система подавления личности [28]28
  Школу восьмидесятых прекрасно описали Железников и Крапивин. Студенты застоя еще ждут своего летописца.


[Закрыть].

Говорят, что система образования – самый консервативный элемент социума, если не считать армии и церкви. К нашей стране это, во всяком случае, относится. Прошло три года перестройки, а ситуация в школе не изменилась ни на йоту. Во всяком случае, к лучшему. И будем честны, это означает безусловный и скорый конец перестройки.

(«Приговор мне и моему делу читаю я на лице твоем», – говорит Г. А. Ревекке Самойловне из городского управления народного образования.)(2)

Управления, конечно, возьмут свое, но, в общем-то, в происходящем уже нет их вины. Деградация зашла за критическую отметку, и остановить ее не представляется возможным. И, значит, мы опять вернемся в Круг.

1985-й —?..

Только истина эта бесплодна, даже если она истинна. Другой надежды нет. Поражение кажется неизбежным, но нам придется вступить в бой за возрождение школы, за педагогику XXI века.

«Помиритесь, кто ссорится…»

Бой есть бой, там всегда можно изыскать определенные возможности, по крайней мере, если выйти из плоскости обыденных представлений. Хотя, конечно, «у кого шансов мало – не побеждает, особенно же тот, у кого шансов нет вообще»(13).

Нас мало, и мы разобщены, и разучились доверять друг другу, да и себе. Но недаром говорится: «В местности смерти – сражайся!»(13) Отступать уже некуда, и бояться поздно. Тогда, быть может, не поздно не бояться?

Мы должны.

Мы должны создать сеть лицеев и при любых обстоятельствах сохранить ее.

Должны понять культуру тринадцатилетних, написать книги, музыку, картины для них, тем самым изыскав «способ превращать безразличных и ленивых молодых людей в искренне заинтересованных»(2).

Равновесия нет. Если движение не пойдет в одну сторону, оно пойдет в другую. Третий год стрелка авиагоризонта чудом удерживается на нулевой отметке: между подъемом и окончательным падением.

«ДЕМИУРГ – творческое начало, производящее материю, отягощенную злом».

Мы должны «сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать»(1)(4).

1. Буравский А. Второй год свободы. – «Юность», 1988, № 6.

2. Стругацкий А., Стругацкий Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя. – М.: Прометей, 1989.

3. Новый Завет. Откровения. Гл.8.

4. Эко У. Имя розы. – «Иностранная литература», 1988, №№ 8-10.

5. Келасьев В. Системные принципы порождения психической деятельности. – «Вестник ЛГУ», 1988, сер.6, вып.2.

6. Эко У. Заметки на полях к «Имени розы». – «Иностранная литература», 1988, № 10.

7. Новый Завет. От Иоанна. Гл. 18.

8. Стругацкий А., Стругацкий Б. Время дождя. – «Даугава», 1987, №№ 1–7.

9. Манфред А. Наполеон Бонапарт. – М.: Прогресс, 1972.

10. Мештерхази Л. Загадка Прометея. – «Иностранная литература», 1976, №№ 4–5.

11. Франс А. Собр. соч. – Гослитиздат, 1958, т.2.

12. Стругацкий А., Стругацкий Б. Трудно быть богом. – М.: Мол. гвардия, 1966.– Б-ка соврем, фантастики, т.7.

13. Сунь-цзы. Трактат по военному искусству. – В кн.: Конрад Н. Синология. Изд-во Ленингр. ун-та, 1977.

14. Уоррен Р. Вся королевская рать. – Кишинев: Картя молдовеняска, 1978.

Размышления о языке

Послесловие к сборнику Андрея Столярова «Изгнание беса» – второй книге в серии «Новая фантастика» (М.: Прометей, 1989)

© Сергей Переслегин, 1989

Нам не нужен Контакт. Мы не хотим его. Мы его боимся.

…Черный круг Арены. Чужое небо. И безжалостные вопросы, на которые приходится отвечать.

Звезд не существует.

Солнца не существует.

Земли не существует.

В безвременье, в безмирье Контакта ждет тебя Человек без лица, ждет, чтобы спросить.

«Мое имя – Осборн… Камни, падите на меня и сокройте меня от лица Сидящего на престоле… Ибо пришел великий день гнева его; и кто может устоять?»(1)

Книга эта для тех, кто решится ответить.

«Болихат умер, Синельников покончил самоубийством, Зарьян не поверил, Мусиенко поверил и проклял меня. Это пустыня. Кости, ветер, песок. Я выжег все вокруг себя. Благодеяние обратилось в злобу, и ладони мои полны горького праха. Ангел Смерти. Отступать уже поздно. Надо сделать еще один шаг. Последний. Войны не будет. Я хочу абсолютногознания»(1).

Человек воспринимает Вселенную как информационную структуру. Бессодержателен спор, присущ ли порядок миру изначально (то есть природа сообразна разуму, в основе ее лежит разумное начало)(2), или же структурирование осуществляется в процессе получения информации, являясь его неотъемлемым свойством, атрибутивным признаком. Раз мы не можем ориентироваться во Вселенной иначе, чем объявив ее знаковой системой, она для нас является знаковой системой.

Но язык, любой человеческий язык, также является знаковой системой. Структура его чрезвычайно сложна, поскольку, видимо, обладает бесконечной связью.

Свойства языка совпадают со свойствами Вселенной, эти сущности равновелики и равнопознаваемы. Или – равно непознаваемы. И единственная задача, стоящая перед Человечеством, перед наукой, перед каждым из нас в каждый момент нашей жизни – задача Перевода. С языка Природы или с языка, присущего иной нации, или с языка, на котором говорят окружающие – ведь нет такого слова, которое бы двое поняли одинаково, и даже влюбленные, даже прожившие рядом жизнь нуждаются при общении в переводе – наконец, с собственного своего языка, ибо кто сказал, что мы понимаем сами себя, что говорим с собой на одном языке?

Наукой наук становится не физика, не история – семиотика, наука о знаковых системах.

Боюсь, что уже непонятно. Впрочем, не важно. «Если хочешь, чтобы тебе хорошо платили, занимайся тем, чего никто не понимает. То есть, опять же семиотикой»(1).

А, кстати, почему никто не понимает? Этот вопрос важен. Мы вспомним его, когда окажемся в Лабиринте.

Определения семиотики тяготеют к тавтологиям, которые не суть тавтологии. «Имя именует вещь и одновременно выражает понятие о вещи. (…) Если имя имеет детонат, то этот детонат есть функция смысла имени…»(2). Что ж, поскольку мы следуем за семиотиками… – определения.

Литература есть информация о Контакте, изложенная в доступной восприятию форме.

Это наша отправная точка.

«Это было зеркало. Обыкновенное, в замысловатой бронзовой оправе. Такие вешают на стену. Но – чудовищных размеров. Расширяясь, оно уходило вверх, в туман, видимо, до самых звезд. Рыхлые тучи обтекали ровно блестящую, серебряную поверхность его»(1).

Зеркало «Телефона для глухих» – символ Контакта? Нет, но обратное верно. Контакт есть зеркало.

Ведь мы одиноки во Вселенной. Одиноки настолько, что Вселенную способны воспринять только через себя, потому она такая, какой нам ее хочется видеть. Но нельзя познать себя через себя.

Более всего нам интересны мы. И подобно тому, как в абсолютной тишине человеку слышатся далекие голоса, абсолютное одиночество Человечества породило представление о разуме вне нас, которому дано нас понять.

«…Книга с семью печатями – треть небосклона… Печати из багрового сургуча… Кто достоин открыть сию книгу и снять печати ее?»(1)

Представьте: к вам подходит человек и предлагает открыть вам о вас все. Абсолютно все. Без остатка. Открыть Правду, знать которую – привилегия Бога.

Понятно, что Бог – первый внеземной и внечеловеческий разум, созданный человечеством, и вместе с тем первый литературный герой. Трудно отрицать, что культура начиналась религией(3).

Разум не существует в одиночестве. Жаль только, что «по образу и подобию».

И дальше шло по образу и подобию. Писатель-реалист создавал точную (насколько хватало таланта) модель мира. Сам он играл роль Бога, обреченного Знать. Так возникал Контакт, и общество отражалось в зеркале его. Реализм говорил правду. Однако не всю. Слишком мало расстояние между создателем и созданием, слишком близка рамка. Реализм никогда не мог стать Динамической Целостностью(4), поскольку связность предлагаемых им моделей и, следовательно, число смысловых слоев не превосходило двух(5).

Появилась фантастика.

Определение: фантастика есть информация о Контакте с разумом, не сводимом к человеческому.