Текст книги "Око тайфуна"

Автор книги: Сергей Переслегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Широкое распространение электронно-вычислительной техники само по себе подрывает информационную монополию государства, повышая роль людей квалифицированных и компетентных. Однако социально-экономические условия, сложившиеся в ряде регионов, и в частности – в СССР, вынуждают интеллигенцию стремиться также и к юридическим гарантиям свободы информации.

Мы считаем исторически доказанным, что человек имеет право на получение любых сведений за исключением составляющих военную, государственную, коммерческую или личную тайну, причем листинг «закрытых вопросов» с указанием мотивов и сроков засекречивания должен быть опубликован.

Мы также считаем исторически доказанным, что человек имеет право на публикацию любых продуктов своего творчества, будь то книга, картина, научная разработка или музыкальное произведение.

В том числе – и работ шовинистического и порнографического содержания, в том числе – и пропагандирующих насилие. Какие бы то ни было ограничения недопустимы, поскольку поставленные границы, неконкретные и гибкие, будут контролироваться аппаратом классового эксплуататорского государства и могут быть произвольно сужены.

Столь же необходим закон о свободе гражданства и свободе передвижения, гарантированный Организацией Объединенных Наций, равно как и международные соглашения о свободе совести, слова, собраний.

Правовые нормы, предложенные в данной декларации, подразумевают многоукладность экономики и демократическую форму правления. Они не могут существовать в рамках тоталитарной информационно-экономической системы и, следовательно, будут приняты в борьбе, результатом которой явится саморазрушение ГМК-государства и переход общества от иерархических к сетевым управленческим структурам.

Зарождающаяся раннекоммунистическая формация сделает неизбежной «четвёртую революцию» – переворот в средствах и методах воспитания человека, в практике межличностного общения.

Такого «завтра» мы добиваемся.

1 декабря 1989 года

Тихое десятилетие: перед «Тайфуном»

Данная статья, посвященная творчеству Вячеслава Рыбакова, была впервые напечатана в фэнзине «Сизиф» (1990, № 3) и в 1991 году была удостоена премии Б. Н. Стругацкого за лучшую публикацию в любительской прессе по категории« критика/публицистика» (эта премия вручалась в первыйи последний раз;на следующий год была преобразована в премию «Бронзовая Улитка»). В профессиональномиздании статья публикуется впервые.

© Сергей Переслегин, 1994

Ум полководца: это – умение предвидеть с самого начала, еще до того, как дело примет большой оборот, чем оно закончится: это – умение не обманываться никакой ложью, не поддаваться никакой клевете; это – умение до того, как дело примет дурной оборот, найти средство против этого; не придерживаясь раз навсегда определенных правил, выбирать как раз то, что нужно для данного момента; умение справляться с несчастьем и превращать его в счастье – вот что такое ум полководца.

Огю Сорай

На расстоянии 1000–1500 миль от центра тропического циклона появляются перистые облака в виде прозрачных полос и перьев, сходящихся к одной точке горизонта – к базе. Наблюдаются красивые восходы и закаты Солнца, ореолы вокруг светил на медно-красном небе. Начинаются радиопомехи в радиоприемниках. Погода становится удушливой. Облачность постепенно уплотняется. На расстоянии 250 миль от центра… начинаются шквалы и ливни, свежие ветры. В 100–150 милях ливень усиливается до тропического; спиральные линии ливневых облаков хорошо видны на экранах радиолокаторов… По мере приближения центра атмосферное давление падает быстрее, и ветер усиливается.

Л. З. Прох. «Словарь Ветров»

У каждого времени свои книги.

Почему мы помним «Аэлиту» Алексея Николаевича Толстого? Глубоких философских идей повесть не содержит. Сюжет даже для тех лет не мог считаться оригинальным. Характеры героев упрощены до уровня классической мелодрамы. Многие описания примитивны. События развиваются неестественно.

Тем не менее, «Аэлиту» читают и сегодня, в то время как «Красная звезда» А. А. Богданова, произведение значительно более глубокое и тонкое, практически забыто. Читают потому, что слишком хорошо передает А. Н. Толстой навсегда потерянное мироощущение поколения двадцатых годов, очень светлое и очень наивное.

Победителям Гражданской войны коммунизм казался реальностью, не только достижимой, но и близкой. «Если не мы, то наши дети…» Видение нового мира и спаяло в несокрушимую боевую силу, в неведомое ранее единство рассыпавшиеся армии Российской Империи. Разоренная, изнемогающая страна, на три четверти оккупированная, с остановившимися заводами, с бездействующим транспортом… и полет на Марс. И революция, которую организовывает там красноармеец Гусев. Тогда это казалось правдоподобным.

Потом пришли тридцатые годы, и будущее отодвинулось. В новых книгах о мировой революции уже не было наивной чистоты «Аэлиты». Осталась глупость. Адамов, Казанцев, Шпанов… одинаковые карикатурные шпионы, карикатурные капиталисты, еще более карикатурные коммунисты. «Оборонная фантастика», которая по сути являлась самым беззастенчивым бряцанием оружием. То, что эти книги читали – и с удовольствием, – лишь подтверждает серьезность до конца еще не исследованной социальной болезни, известной историкам как «сталинизм».

Пятидесятые годы ассоциируются с рядами одинаковых серых книг. Шпанова сменил Немцов.

 
«Принимай,
      Колизей,
          безропотно
эту месть
      и судьбу не кори.
Постигает всегда бескровие
все, что зиждется на крови».
 

Помпезная и вычурная фантастика того времени напоминает современную ей архитектуру. Наверное, своей монументальной ненужностью.

Символом следующего этапа развития нашего общества навсегда останется «Туманность Андромеды», первая по-настоящему реалистичная книга о коммунизме. Значение этого романа далеко выходит за рамки литературы. Когда-то он был нравственным маяком, источником жизненной программы для целого поколения. «Нравится решительно все, – писал авиаконструктор Олег Антонов, – …ради такого будущего стоит жить и работать».

Однако модель общественного развития, предложенная И. А. Ефремовым, была весьма схематичной. Наиболее важный – начальный – период коммунизма – эпоха перестройки – вообще не рассматривался. Заслуга литературного исследования этого этапа принадлежит братьям Стругацким. «Стажеры», «Хищные вещи века», «Возвращение» и, не в последнюю очередь, лукавая сказка «Понедельник начинается в субботу» воспитали «поколение шестидесятников», последнее поколение людей, для которых слово «коммунизм» не было пустой пропагандой.

Их оптимизм оказался недолгим. В середине шестидесятых годов стала очевидной несостоятельность третьей программы партии. Общественные отношения в стране начали меняться: быстро забылись лозунги свободы творчества, открытой общественной жизни, открытой критики. Постепенно сложилась обстановка, характеризующаяся грустной и жесткой оценкой: «говорим одно, делаем другое, а думаем третье». В этом мире «шестидесятникам» не было места.

Конец десятилетия ознаменовали две книги – «Час быка» И. Ефремова и «Обитаемый остров» А. и Б. Стругацких. На первый взгляд, исследование идет в рамках прежней модели. Только теперь коммунистическая Земля оказывается на периферии произведения. Действие происходит в совершенно иной реальности.

Следует отметить, что люди, изображенные в «Туманности Андромеды» и «Возвращении», – это, по сути, те же «шестидесятники». Авторы наделили героев лучшими (а иногда и не самыми лучшими) чертами своих современников. Но мир, в котором живут эти герои, существенно отличается от нашего. Отличается прежде всего отсутствием власть имущих чиновников с их жестокостью, некомпетентностью и глупостью. В таком мире было легко жить и легко работать, в нем естественно проявлялись и развивались лучшие человеческие качества – честность, бесстрашие, умение дружить и любить. Вот почему герои этих фантастических произведений никогда не чувствуют себя одинокими.

Но слишком далекой от нас оказалась Земля «Туманности Андромеды». И не она изображается в новых книгах, а фашистское общество инфернальных планет Саракша и Торманса. Эти миры кажутся нам значительно более знакомыми.

Максим Каммерер, экипаж звездолета «Темное пламя» – вновь наши современники, лучшие из «шестидесятников». Только теперь у них нет связи с Землей, и помочь она ничем не может.

Конечно, гибель звездолета в «Обитаемом острове» может показаться случайностью, но в ранних повестях Стругацких почему-то не было таких случайностей, которые оставляли героя один на один с полностью враждебной ему жизнью. И вряд ли случайно половина экипажа «Темного пламени» гибнет на невообразимо далекой планете, населенной потомками землян.

Трудно не заметить существенного смещения акцентов в фантастике конца шестидесятых годов. Речь в ней идет уже не о борьбе за коммунизм, а о борьбе против торжествующего фашизма. В известном смысле «Час быка» ближе к «Каллокаину», чем к «Туманности Андромеды».

А потом наступило молчание, вызванное растерянностью и непониманием. Модель «Возвращения» по-прежнему казалась верной, во всяком случае, никому не удалось создать альтернативную. Но не было видно никаких признаков приближения описанного Стругацкими и Ефремовым коммунизма. И никаких путей к нему.

В новых условиях диалектический позитивизм фантастики шестидесятых годов сменяет иррационализм. Все больше и больше фантастов обращаются к «несюжетике» (Ст. Лем), к «поэтизации» (О. Ларионова, Н. Катерли), к изображению откровенной патологии (поздний Брэдбери). Расцветает новое направление, сущность которого прекрасно выражает изобретенный Ленинградским семинаром молодых фантастов термин «неочемизм». О социальной фантастике говорят, что она утратила свои корни и прекратила существование.

Однако осталась неудовлетворенность людей собой и своей жизнью и, как следствие этого, мечта о лучшем будущем – идейная основа социальной фантастики. Новый шаг был неизбежен. Прежние модели базировались на мире шестидесятых годов. Этого мира больше не было.

Поскольку любая надежда должна опираться на реальность, главной задачей современной социальной фантастики стало исследование нашего общества, поиск в нем хотя бы каких-то признаков коммунистических отношений, хотя бы каких-то черт того будущего, которое мы хотим видеть.

Это исследование должно быть честным, а потому беспощадным. «Земля рождена в час Быка (иначе демона)».

«…Скользя меж клубами зелено-золотистого тумана, по листу целеустремленно и молча бродили угрюмые люди с завязанными глазами. В правых руках они держали страшные факелы, источавшие черную копоть и рваный багровый свет, в левых прикованные к кисти шесты с наискось, вслепую, громадными ржавыми гвоздями приколоченными щитами, на щитах красовались одинаковые надписи: „Люблю. Чту. Жить не могу без. Отзовитесь!“ Окровавленные острия гвоздей торчали в стороны.

Люди были исполосованы этими остриями, исчирканы по рукам, по груди, по спине – видно, бродя в слепой тесноте, они то и дело всаживали друг в друга свои транспаранты. Одежда, изодранная в клочья, напиталась кровью. Кое-где люди уже лежали, потеряв факелы, откинув руки с шестами, – например, какая-то девушка на переднем плане, – один из слепых гуманистов встал на нее и не заметил даже.

Поодаль один стоял – не шел, стоял – и Шут сначала не понял, что в нем странного. Потом увидел – нет повязки на глазах. Волосы опалены, кожа обвисла бурыми лохмотьями, и вытек глаз, так что алая струя пересекала лицо, искаженное болью и страхом, на висках еще дотлевала яркими искрами глазная повязка – видно кто-то угодил ему факелом в лицо. Но второй глаз видел, и изуродованный стоял, озираясь, опустив транспарант, погасив факел».

Это описание взято из ранней повести Вячеслава Рыбакова, писателя, который, по-видимому, будет признан одним из создателей советской фантастики эпохи восьмидесятых годов. Его творчеству и посвящена статья.

Глава 1.
Мир «Возвращения»

Утопия (от греческого – нет и – место, т. е. место, которого нет; по другой версии от – благо и – место, т. е. благоустроенная страна) – изображение идеального общественного строя, лишенное научного обоснования.

Счастье – это когда тебя понимают.

Из кинофильма «Доживем до понедельника»

Ученому-системщику человечество представляется сложной структурной системой, динамика которой может быть описана совокупностью нелинейных дифференциальных уравнений. К сожалению, функция Гамильтона для этой системы нам неизвестна, так что уравнения имеют скорее теоретический, чем реальный интерес. Точно решить их нельзя. Но кроме точных решений, описывающих действительность, существуют приближенные. Они описывают модели.

Мы не знаем, какое будущее ожидает человечество. Мы можем только предполагать. Изучать современные тенденции, искать в них отражение узловых противоречий, определяющих структуру отношений и, следовательно, эволюцию системы. Получать решения, верные в локальной области, и продолжать их вперед, в интересующую нас эпоху.

Самыми сложными задачами являются динамические, когда исследуются не устойчивые (равновесные) состояния системы, а процесс перехода между ними. Статику изучать проще, поэтому классическая футурология описывает само будущее, но не пути к нему. Конечно, такое описание не может быть сколько-нибудь полным, да и точность его сомнительна. Модель, однако, строится не на пустом месте: пусть не все, но некоторые – наиболее общие – законы развития систем нам известны, значит, некоторые – наиболее общие – черты реального будущего модель должна отражать.

Познание мира и его переустройство – цель не только науки, но и искусства. Писатели-фантасты, как и футурологи, философы, социологи, исследуют человечество, стараясь предсказать будущее и – насколько это зависит от них – изменить его к лучшему. Литературные приемы исследования, конечно, отличаются от принятых в науке. Не всегда, впрочем, в худшую сторону: художественному мышлению свойственна синтетичность – качество, необходимое при изучении сложных систем и практически утраченное специалистами-естественниками.

Исследуя одни и те же проблемы, сегодняшние наука и искусство не становятся, однако, ближе друг к другу. Очень редко создаются синтетические модели мира, хотя именно они наиболее жизнеспособны. Быть может, секрет притягательности «Туманности Андромеды» в том и состоит, что И. А. Ефремов был больше ученым, чем писателем, и его романы представляют собой философские исследования, выполненные художественными приемами.

Наличие элементов научного подхода к решению художественных задач характерно и для творчества Вячеслава Рыбакова. Не всегда различные методы исследования сочетаются в его произведениях естественно – мы еще будем говорить об излишней заданности обстановки в повести «Доверие», – но всегда радует наличие последовательной мысли. На мой взгляд, именно логичность используемых построений выделяет В. Рыбакова из общей массы современных фантастов.

Повесть «Мотылек и свеча», о которой пойдет речь в этой главе, – первое крупное произведение молодого писателя. Пожалуй, недостатки, характерные для творчества Рыбакова, проявляются в ней особенно резко. (Например, затянутость, неестественная заданность характеров героев, наличие эпилогов типа: «Дорогой читатель, я имел в виду сказать…») Тем не менее, повесть эмоциональна, интересна и заслуживает подробного обзора.

Поначалу, впрочем, читать «Мотылька» скучно. «Приземистый, с растопыренными лапами» ракетный катер, «миллионы пряных запахов, хлынувшие» в легкие только что вернувшегося на Землю космонавта, антигравитационные средства передвижения, вакуумные синтез-установки… Сколько раз все это уже было! Когда-то – художественное открытие, затем – прилежное повторение, а в десятый раз, в сотый?.. Я читал с откровенной досадой, прикидывая, как бы повежливее обругать автора.

Потом я понял, что ранние вещи Вячеслава Рыбакова начинаются, как правило, с сороковой страницы. То, что перед этим, – необязательное введение, написанное, по-видимому, «для полноты».

Первый диалог, несущий смысловую, а не антуражную нагрузку, – разговор Коля Кречмара, уроженца XX века, и ученого Гийома, жителя Земли далекого будущего, резко меняет отношение к повести. Это – первый эпизод, в котором проявляется идея книги.

«– Девчонкам такие вещи не говорят, – пояснил Коль. – Им же до черта приятно думать, что она для кого-то единственная… Или у вас теперь как-то иначе?

– Да нет… знаешь, все так же… Ладно, тогда… – Гийом облизнул губы. – Мы… всегда все друг другу говорим.

„Что это он?“

– Нет ни секретов… ни… – он повел рукой в воздухе.

„А девчонку услал, не захотел при мне…“

– Да… – он запнулся. – Научились очень… понимать друг друга, если вдруг кто-то, – Гийом отрывисто вздохнул, – покривит душой, это теперь редко… и очень бьет по нервам, становится так неприятно… даже не только врет, но не говорит, что думает.

– Ну, это как-то… Если б я, скажем, думал все время вслух, от меня сбежали бы все, и я бы сбежал. Подумать-то всякое можно, мало ли. Скажем, вижу урода. Нет, чтобы отойти и не глядеть, так я к нему подхожу и говорю: „Ну и рыло у тебя, братец!“ Так, да?

– Да нет же! Он ведь, урод твой, знает, что он урод. То, что ты сказал сейчас ему, было сказано со злобой, но ведь ты не испытываешь злобы к нему, верно, значит, сказал не так, как чувствуешь? А доля неприязни вначале естественна, он это знает. Другое дело – побороть ее впоследствии…

Коль недоверчиво мотнул головой.

– Что-то не верится. Озвереет урод, кусаться будет».

Вскоре Коль узнает, что фактором, обеспечивающим столь полную открытость людей и общества, является телепатия. В мире, в котором он оказался, невозможно было обманывать. При общении используются мысли, а не слова, поэтому исключается всякая неискренность. Но, осознав это, Коль Кречмар, астронавт первой звездной экспедиции, человек, побывавший в аду и вернувшийся оттуда, бежит от людей. Страх открыть свои мысли оказывается сильнее жажды познания, сильнее любого чувственного влечения, сильнее даже страха перед одиночеством. Коль познал одиночество: его товарищи погибли в рейсе, весь обратный полет он был один. И все-таки он выбирает заповедник.

Его решение кажется нам естественным. Звездолетчик Коль, во всяком случае, не хуже любого из нас. Если не «маленькие подлости», то «невинные случайные обманы, веселые шутки», грязные мысли лежат на совести каждого. В этом нет даже нашей вины – жизнь, человеческие отношения строятся на основе непрерывного, узаконенного тотального обмана.

В 1901 году Жорж Клемансо, тогда журналист, опубликовал одноактную пьесу «Завеса счастья». Действие происходит в доме слепого мандарина Чжана. Окруженный нежной заботой со стороны жены, сына, друзей, Чжан чувствует себя счастливым. Неожиданно искусный врач возвращает ему зрение. Чжан осматривает свой дом и застает жену в объятиях друга, видит, как сын злобно передразнивает его, наконец, узнает, что второй друг опубликовал под своим именем его произведение. Чжан снова ослепляет себя. «Жизнь – это самая большая ложь, вот и все, – говорит он. – Сын лжет отцу… Друг лжет другу, когда они идут, взявшись за руки. Жена лжет мужу, когда он ее ласкает. Лгут заповеди, лгут законы, обряды тоже лживы. Цветы, птицы, пролетающий ветер – лгут. Свет и солнце – ложь». Пьесу обвиняют в пессимистической безнадежности. Между тем, как мне кажется, ее надо понимать чисто символически [11]11
  Цитировалось по: Д. П. Прицкер. «Жорж Клемансо», – М.: Мысль, 1983.


[Закрыть].

Важно понять, что ложь действительно представляет собой атрибутивное свойство нашей жизни. В следующей главе мы увидим, как естественно порождает ее пирамида власти с узаконенной моралью – набором случайных принципов, по которым людям не прожить.

Но наше утверждение имеет и обратную силу. Если уродливая система порождает ложь, то в мире, в котором нет и не может быть лжи, мораль не может быть уродливой. Равным образом, отношения власти не могут существовать без лжи, ими созданной.

Пожалуй, можно считать литературным открытием это наблюдение В. Рыбакова. Он был далеко не первым автором, описавшим мир с телепатией. Но он впервые показал, насколько глубоко телепатия должна изменить общественные отношения.

Мы вправе признать реальность, изображенную В. Рыбаковым в повести «Мотылек и свеча», принципиально новой моделью будущего. От классической модели Стругацких-Ефремова ее отличает, прежде всего, существование естественного регулятора человеческого поведения. Иными словами, мир Вячеслава Рыбакова устойчив.

Указанная особенность носит фундаментальный характер и поэтому должна быть рассмотрена особо. Коммунистические отношения подразумевают отсутствие выделенных по своему правовому или имущественному положению групп людей. Пусть такие отношения построены. Тогда проблема устойчивости формулируется следующим образом: можно ли доказать, что в процессе дальнейшей эволюции в данном обществе вновь не возникнут классы?

Модель Рыбакова, по-видимому, отвечает требованию устойчивости. Действительно, в посткапиталистическом обществе открытому неравенству людей всегда предшествует скрытое, прежде всего – неравенство в распределении информации. При наличии телепатического общения что-либо скрыть просто невозможно. Так исчезает самая основа социальной выделенности.

Можно рассуждать менее абстрактно. Абсолютная открытость общества приводит к тому, что каждый знает каждого. Знает и дурное, и хорошее. И тогда либо каждыйдолжен быть абсолютнымподлецом (именно абсолютным: любой современный негодяй предпочтет тысячу раз умереть, чем открыть окружающим – пусть таким же, как он – свои мысли и желания), либо подлецов не будет вообще. Телепатия приводит к определенному естественному отбору характеров.

С очевидным недоразумением связано слышанное мной однажды сравнение моделей Рыбакова и Ст. Лема. Определенное сходство книг действительно налицо. Впрочем, все «Возвращения» так или иначе похожи. Есть и некоторая общность главных героев, хотя постоянное чувство вины, которое испытывает Коль, заставляет вспомнить скорее Кельвина из «Соляриса», чем Эла Брегга. Во всяком случае, мир, который изобразил В. Рыбаков, принципиально отличается от мира «Возвращения со звезд». В реальности Лема люди просто не могут ненавидеть, убивать, насиловать. Они начисто лишены агрессивности. Бессмысленно оценивать их поведение, исходя из критериев добра и зла – такая оценка подразумевает свободу выбора,которой у бетризованных нет. В модели Рыбакова каждый волен выбирать свою судьбу. Другое дело, что нельзя скрыть свои мысли и поступки. Но никакого внешнего ограничения телепатия на человека не накладывает.Герои Лема напоминают Азимовских роботов с модифицированным Первым законом. (Помните? Робот не может причинить вред человеку.) Герои Рыбакова остаются людьми, способными не только любить, но и ненавидеть. «Неприязнь естественна для человека, так же, как и любовь, – подчеркивает ленинградский писатель, – стыдны не чувства – их сокрытие. Стыдно их стыдиться». Подчеркиваем еще раз главное отличие двух моделей будущего: у Лема отсутствует свобода выбора линии поведения, у Рыбакова эта свобода сохранена и умножена.

Вновь обратимся к судьбе Коля Кречмара. Одиночество его было нарушено приходом в заповедник компании ребят-студентов. Коль влюбляется в молодую художницу Симу Реброву, но это лишь углубляет его трагедию. Он чувствует себя бесконечно хуже остальных людей. Любовь почти переходит в ненависть, когда Сима показывает ему его портрет.

«На бумаге был он – не дед во сто лет, не то, чем он привык считать себя, как выглядит снаружи – там был Коль Кречмар, вывернутый наизнанку, выставленный всем на поругание вместе со своей поганой душой.

– Да не на поругание же! – отчаянно крикнула она, чуть не плача.

Он зарос неряшливой бородой, пытаясь спрятать в ней усталое насмерть, безнадежное лицо, но эта грязненькая тоска из-за того, что тебя понимают, выпирала наружу. Его глаза, когда-то быстрые, умные – там ясно чувствовалось, что они были такими – погасли, ушли внутрь, сузились, и на плесневелом взгляде застрял замасленный клок похоти. Все, что он знал о себе хорошего, было здесь. Но здесь было и все, что он знал о себе плохого и чего не мог позволить знать никому!

– Почему? – спросила она.

– Ч-что?

– Почему нельзя знать плохое, можно только хорошее?

Вот так. Ну попробуй, объясни… Или они действительно не столько улучшались, сколько учились понимать, принимать друг друга?»

Ребята уходят, и Коль заболевает от одиночества и сознания собственной ущербности.

«– Я умер, – говорит он врачу.

– Люди думают о тебе, – отвечает тот.

– Делать им нечего».

Но, по-видимому, не только плохое прикипает к душе. В конце концов Коль понимает, что «ложь не необходима для существования».

На этом заканчивается повесть «Мотылек и свеча». Мир выдержал главный экзамен на человечность – испытание чужаком с иной, устаревшей, системой ценностей. Мир сумел убедить Коля, сделать его своим. Собственно, это еще одно – главное – доказательство его устойчивости.

Так что же, модель Рыбакова совершенна? Он сумел описать нам счастливое будущее и решил основную проблему футурологии?

К сожалению, пока нет.

Дело в том, что мир повести «Мотылек и свеча» создан чудом – телепатией, возникшей ниоткуда.