Текст книги "Человеческое, слишком человеческое (СИ)"

Автор книги: Сергей Дормиенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Глава 12

Обливаясь потом и тяжело дыша, я выбрался из лифта и обессилено прислонился к стене у своей двери.

– Все, готов?

– Фиг тебе.

Аску я видел четко, и это уже было достижение.

– Вот к чему это геройство? – поинтересовалась она. – Ты выписался, а значит, завтра с утра тебе на работу. А так бы еще…

– Дома стены лечат.

Я шарил по карманам в поисках ключей, пока не увидел их перед лицом. «Так, навести резкость, прекратить дрожать». Аска подергала связкой из магнитных и механических побрякушек и спросила:

– Это ищешь?

Я поморщился от резкого дребезжащего звука – как зондом по барабанной перепонке, ей-ей, – и отобрал их у нее.

– Извини, на посидеть и так далее – не приглашаю. После первого-то свидания.

– Болван, – улыбнулась Аска. – Не было никакого свидания.

– Не было? – изумился я, угомоняя разошедшийся пульс. – Тогда тем более…

На лестнице застыл какой-то паренек, глядя, как я, облокотившись на стену, ковыряю замок, но Аска, не поворачиваясь, сказала «брысь», и он исчез, пропуская ступеньки. Я даже не понял, поднимался он или спускался, потому что сердце как раз решило приостановиться – причем слишком резко.

– «И так далее» ты и сам сейчас не потянешь. Так что я не в обиде.

Подколка была настолько очевидной, наглой и настолько четко вела к облому, что я даже не стал реагировать. А вообще, она хорошая. Видимо, решение выписаться из госпиталя Аска истолковала по-своему и очень даже в мою пользу – так что вела себя даже почти любезно и на удивление мило. Плечо она мне, конечно, подставлять не стала, но, подозреваю, вовсе не из вредности.

По-моему, просто не хотела обижать своего сильного напарника проявлениями жалости.

Рыжая тем временем сделала ручкой:

– Ладно. Жри вовремя стимуляторы, отсыпайся и – до завтра.

Взметнулась огненная грива, исчезла за створками подошедшего лифта, и я открыл наконец дверь к себе в квартиру, где не был уже двое суток. Аянами стояла прямо у входа, так что я невольно чуть не выпал назад – на лестничный пролет.

«Ну что ж такое, я же просил спрятаться!»

Аккуратно закрыв за собой дверь, я попытался приостановить сумасшедший пульс и выровнять дыхание. В глазах попеременно то темнело, то светлело, и этой своеобразной морзянкой организм всячески намекал мне, что я завтра никуда не пойду.

– Что с вами, Икари?

Ее голос был обычным – тихим, ровным, ни единого колебания или всплеска, но мне почему-то почудилось, что она меня очень ждала. Хотя бы потому, что торчала у дверей, едва заслышала мой голос снаружи.

Этот вопрос. Это неожиданное волнение. Это здорово, оказывается, раздражает – если помнишь еще, какую цену ты заплатил, чтобы тебя вот так вот снова встретили у дверей – внимательным алым взглядом. Ну и чтоб совсем уж быть точным – если помнишь, что это всего-навсего эмуляция заботы.

Не говоря ни слова, я разулся – еще один приступ тахикардии – и обошел ее.

«Ты что творишь, мудак? Ты же сделал все, чтобы испытать это еще раз!»

Да, именно что все. И даже больше. Черт побери, как же болит в груди.

Я закрыл глаза. Надо понимать, подкрашенные брызгами осколки шлема Майи – это плата за щемящее чувство тоски по Рей. Тот парень, которого выстрел отбросил на колонну – за наши совместные завтраки. Тот, который слег последним, – за… За… ну, скажем, за то, как она мне лечила руки.

На кухне я просто упал на стул и вцепился пальцами в волосы.

Больно. Мерзко.

Я рад, что она жива и будет жива, но мне чертовски хреново на душе. Не то чтобы противно быть рядом с ней, видеть, слышать ее – просто противно. Точка. Мог бы – отправил ее куда-нибудь, с глаз долой, чтобы помнить только о своей спасительнице, изредка думать о ней и всласть бичевать себя за то, что я поступил правильно.

– Вы хотите есть?

– Нет.

Она стояла сзади, за спиной. И вот за это я даже был благодарен ей: Ева не искала моего взгляда, не заискивала, не пыталась понять – может, это она в чем провинилась. Словом, вела себя снова как идеальная девушка, которая просто должна мне сниться, о которой я не могу не думать.

Которой бы лучше не было. Совсем.

Тишина. Я открыл глаза и сообразил, что сижу над давно застывшей кашей, разведенной молоком. «Это она, наверное, как всегда – в полседьмого разогрела». Рядом стояла чашка с простывшим кофе, и на поверхности жидкости уже собралась какая-то мерзкая пленка – вечно она там собирается. Я потому всегда и пью кофе еще горячим, чтобы не видеть наглядного подтверждения всем гадостям из передач о нездоровой пище…

Мне стало совсем нехорошо – и мое состояние красноречиво подтверждало: я устроил ту резню ради самого себя. Чтобы это все у меня было. И теперь, получив желанное, я включил реверс.

– Вам плохо?

С ума сойти: третий вопрос подряд. Или какой там он уже?

– Да.

– Вы переживаете за убитых вами?

Я вскинул голову и повернулся. Ошиблась ты, умница синтетическая, хоть ты и смотрела телевизор… «Кстати. Телевизор?»

– Ты смотрела новости?

– Нет. Читала в интернете.

Можно не сомневаться даже – она специально искала что-то обо мне. Сдуреть, пару суток назад я бы впал в пораженное умиление, а сейчас меня просто мутит.

– И как тебе?

Она не ответила – просто смотрела на меня, как и до того, и это бесило. Она ведь поняла все, не могла она не понять, что я по уши в крови. И все равно заливала горячим молоком чертову кашу, все равно ждала меня, ей наплевать, что я устроил бойню, – еще бы не наплевать, она ведь солдат. Хоть как мало в ней от привычной Евы – в основе ее треклятого эго лежит контур убийцы.

«Нет, она тревожится за тебя, брат».

Я сам не понимал, чего хочу – чтобы она меня в чем-то убедила? Убедить ее, что я чудовище? Убедиться в этом самому? Это все маловажно.

– Я убил их, чтобы ты осталась жива.

Наверное, это были самые тяжелые слова в моей жизни, тем более что я уже не был так в них уверен – но останавливаться уже было очень поздно. Да и не хотелось, честно говоря.

– Понимаешь, Аянами? Я решил убить их, зная, что даже если в меня не попадут, всегда есть… – я остановился: набат пульса просто рвался в горло. – Всегда… Есть вероятность – сорок процентов, – что мое сердце больше не запустят.

Она молчала, а я толком и не видел ее. Я вообще почти ничего не видел, кроме кровавого тумана.

– Ты дорого мне обходишься, Аянами. Слишком.

Тишина. Я несу хрень: я всего лишь спас ее, как она спасла меня. Или мое решение приютить ее уже стоит считать расчетом?

Я почувствовал, как ее руки скользят под моими, как она приподнимает меня и куда-то ведет.

«Что я сказал? Что она…»

Глаза очень удачно решили меня порадовать, и я обнаружил, что меня усаживают на кровать.

– Какие лекарства вам надо принимать?

Я кивнул ей на плащ, и она вынула из карманов четыре заряженных инъектора, кучу таблеток и большой автоматический шприц с реанимационным раствором – игла даже откалибрована так, чтобы войти точно в сердечную сумку.

– Положи это у кровати. Сначала надо сделать уколы по часам, потом есть таблетки.

Поднеся запястье к глазам, я обнаружил, что всего лишь десять утра. Поставить три будильника. И – все-таки стоит лечь.

– Я хочу помочь вам.

Это еще что такое? С ускоряющимся сердцебиением пришло раздражение: а ведь только успел порадоваться, что она не просится мне угодить. Все же Аянами – девушка, и плевать на всю эту ересь – кто и как на свет появился.

Она девушка.

Эта мысль потерянно тыкалась в пустоте, а мне на щеку легла ладонь, и я невольно открыл глаза. Ей самой было интересно, что она делает: этот слегка растерянный взгляд, пустое выражение лица. «Ты и сейчас учишься, да?» А еще на этой же щеке не так давно лежала ледяная перчатка Майи – девушки, которая умерла только потому что… Короче.

Я закрыл глаза, сел и, не целясь, влепил Еве пощечину.

И уже через секунду я мгновенно покрылся липким потом, – рефлексы блэйд раннера сработали быстрее мозгов. Эти самые рефлексы однозначно приготовили тело к быстрой смерти.

Но этой пощечины даже не должно быть: она просто обязана была перехватить мою руку. У меня, собственно, уже не должно быть руки, но что-то пошло не так, и я осторожно открыл глаза. Аянами сидела на кровати, прижимала ладонь к щеке и смотрела на меня. Шок расчистил мне поле зрения – я видел каждую черточку на ее лице, таком вроде бы пустом и бесстрастном.

«Может, хватит себя обманывать? Ты же видишь, что она сейчас чувствует, понимаешь, что ты наделал, и даже хотя бы то, что она тебя не искалечила – это… Это».

– Аянами…

Она встала, и я запоздало понял, что ударил ее за то, что больше всего хотел сохранить – за тепло и за заботу. Ну и за то, что она оказалась рядом.

«Я запутался. Я не хотел. Я устал», – это все я думал, а вслух так ничего и не смог сказать. Сердце дернулось и перешло в какой-то смазанный ритм, так что я просто лег. Перед тем, как провалиться в сон, я успел услышать:

– Мне уйти, Икари?

Я не ответил. Не смог.

* * *

Прямо у ног заканчивался какой-то дикий выносной мостик, что-то вроде временной смотровой площадки, нависающей над обрывом. Половинка моста, ведущая в никуда. Еще была ночь, и были звезды – с ума сойти, настоящие звезды. Все было почти черно-белым, только тонкие оттенки каких-то угадываемых цветов тревожили вдалеке.

А еще там гасли огни: огромная долина, заполненная поселениями, медленно угасала – оставались тонкие ниточки огней. Дороги, надо полагать.

Я встал и подошел к краю мостика – ветра не было, воздух словно застыл, превратился в густой душный кисель, и он втягивался в легкие с почти слышным хлюпаньем, так что дышалось мне хрипло и тяжело, как в непроглядном тумане. Хотя я видел все на мили и мили вокруг.

Какая непозволительная, прекрасная и нереальная роскошь.

Я посмотрел по сторонам и увидел рядом еще один такой же мостик, ведущий в никуда, вернее – к длительному полету вниз.

«Аянами?»

– Что с вами?

– А что со мной?

Рей сидела, обхватив колени. На ней был какой-то обтягивающий костюм – просто костюм – светлый, кажется, без подробностей и деталей. Она смотрела вдаль, на медленно угасающую долину, и я тоже перевел взгляд туда.

– Вам плохо.

Я пожал плечами. Да, пожалуй. Тяжело дышать, грудь будто перехватило обручами – наверное, будет гроза. С ливнем. «Ливень. Почему я вспомнил о нем?»

– Вы ненавидите меня?

Ее? Нет. Я не умею ненавидеть Ев. Ненавижу я себя – но вот только ударил почему-то ее.

– Почему?

Не знаю.

– Кто я для вас?

Не знаю. Почему звонит видеофон?

– Кто я?

Не знаю. Уже не знаю, Рей.

– Вы хотите меня?

Да. Нет. Не знаю – подчеркни нужное.

Проклятый звонок, скорее бы сработал автоответчик…

Звонок оборвался, и долина треснула светом, который мгновенно вернулся повсюду. Сияли поселки, дворы, почти на горизонте расцвел город, и я понял, наконец, что это не свет.

Это пожар.

А еще – соседний мостик уже пуст. И мне опять было чего-то жаль, словно я не успел сказать очень важное.

«Аянами?»

* * *

Я сел в кровати, и мостик с пылающей долиной медленно исчезал, тая в темноте. Вру: какая еще темнота? У кровати зажжен ночник, и голова поворачивается без звона, и в груди больше не дерутся друг с другом легкие.

Загрузив плывущую память, я попытался представить, как заснул. На выключенной панели – десять сорок две. Вечера. Часов на руке нет – а должны быть. «А черт… Лекарства!» Уже понимая: все, проспал, – я почувствовал, что сгиб левого локтя у меня чешется, а попытавшись рассмотреть места уколов, заметил три пустых инъектора на кровати рядом.

Картина, конечно, проясняется – она сняла с руки часы и делала уколы, стараясь не меня тревожить. Но…

Пощечина.

Я застонал и опустил лицо в ладони – они оказались такими же омерзительно горячими, как и щеки.

– Рей?

Хриплый звук потревожил тишину за пределами освещенного круга. Тишину и пустоту, потому что в этой крохотной квартирке кроме меня никого не было – это просто потрясающе очевидно.

– Рей!

Еще один пас в никуда. И еще один – и еще.

Я вскочил и едва не рухнул назад, когда подкосились ватные ноги.

«Мне уйти, Икари?» – этот вопрос выжрал все, что оставалось в груди, и там поселилась холодная пустота. Да не могла она никуда уйти, это все лекарства, это все – хуже – просто сон.

«Неужели?»

Я двинулся по стене к кухне и споткнулся обо что-то.

Щелчок – слепящий свет – а у двери ванной лежит аккуратно сложенный халат, поверх которого покоится «выжигатель». Я сел на пол и принялся расправлять закатанные рукава своей рубашки, тупо рассматривая теплую ткань, которая еще хранила что-то неуловимое, что-то связанное с нею. Сунув оружие за пояс, я встал и осмотрелся: ванная – пусто, кухня – пусто.

Одежный шкаф?

Мне было очень страшно к нему даже подходить – к последней надежде на «все будет в порядке». Это как шагнуть к самому страшному, все равно что своими руками передвинуть к стволу гнездо с единственным патроном, когда боек уже щелкнул у виска пять раз.

Пусто.

Я уже почти закрыл двери шкафа, но на глаза мне попались две одежные этикетки – с нового комплекта белой пижамы, которую мы вместе заказали для нее. Они просто лежали на ящике, на пустом пакете от того самого комплекта.

«Халат, пистолет, срезанные этикетки».

Не надо быть особо умным, не обязательно даже приходить в чувства, чтобы понять, что это значит – никто не должен связать ее со мной, ни одна ниточка не должна вести ко мне. Я висел на дверцах шкафа, смотрел на этикетки и со всей очевидностью понимал – это все.

Это долбаный конец.

Боль уже некоторое время немилосердно дергала щеку, и я понял, что закусил ее изнутри – как всегда, мозгам нужен пинок.

Бежать. Догнать.

Я остановился у двери, держась за грудь. Стоп, не так – я с утра уже повел себя, как идиот. Стоит попробовать по-другому: сначала подумать, потом сделать. И думать надо не о том, что этого можно было избежать – поздно уже.

«Куда она могла пойти?»

Не знаю.

«Почему она ушла?»

А вот это, как ни странно, оказался хороший вопрос. Очень хороший, хоть и вредный для моей самооценки. Итак, думаем…

Я набросил плащ, проверил «спешиал» в кармане, крутя в голове свое дебильное поведение, ее слова и вопросы, и хоть как я изводил себя повторением тех моментов – путного ничего не мог найти. Очевидно одно: как бы не изменилась Ева, она не способна сознательно нанести себе вред.

«Да ну? Выйти из этих стен – уже нарушение логики».

Нет, стоп. Не думать об этом. Я осмотрелся. Стол – Аянами сидела здесь, ожидая очередного сигнала будильника, и она не могла уйти раньше восьми вечера: в это время нужен был последний укол.

Я машинально навесил на ухо пленочный прицельный модуль, запустил синхронизацию с пистолетом, и случайно зацепился взглядом за видеофон.

«Звонок. Я сквозь сон слышал звонок».

Нет новых сообщений. Нет. Новых нет – и вообще никаких нет.

«А вот это странно. Даже если сигнал мне приснился, должен остаться мой утренний пустой вызов – чтобы она спряталась. Я ведь ничего не тер?»

Я пощелкал панелью и выбрал «восстановить удаленные». Экран завалило густой вязью строк, но верхняя…

«21:13. Запись автоответчика. Прослушать?»

Да, сука, да!

– Ты слышишь?

Я нахмурился: голос был пропущен сквозь мощные фильтры: ни пола, ни возраста, ни фоновых шумов – ни хрена.

– …Я знаю, что ты слышишь. Ты головная боль Икари. Все будет правильно, только если ты с нами. В одиннадцать на грузовой площадке.

Бииип.

«Нихера не понял».

Я запустил запись еще раз, и неприятный холодок потихоньку сковывал мне дыхание. Без эмоций, без интонаций – это вообще, наверное, вокализатор. Фоновые шумы – хрен с ними пока, прогоню через программу…

Я подвинул к себе выпускной альбом, лежащий на столе, – его оставили открытым. Аккурат на странице, где была та самая фотография – «Happy Shinji», – залапанная прикосновениями пальцев. Тонких, почти прозрачных пальцев, способных передавить берцовую кость, но не способных перехватить мою пощечину.

Нет. Пожалуйста.

Я сорвался с места, на бегу открывая двери.

«Одиннадцать. Грузовая площадка».

Кто бы это ни был, он вызвал Рей – а она как раз получила повод уйти.

Десять пятьдесят две – а грузовая площадка на шесть этажей ниже. Правда, мне хоть шесть, хоть двадцать шесть: загнусь на ходу все равно. Я выхватил реанимационный шприц, на бегу содрал зубами колпачок и двумя пальцами нашел нужное межреберье.

«Не на бегу, идиот!»

А еще – не сквозь рубашку, не без спирта…

Я пропустил ступеньку и рухнул в пролет кулем, когда вихрь огня, разгоняя кровь, пошел по телу. Подняться, достать оружие – и пленочный прицел наползает на глаз. А еще – в пульс теперь лучше вообще не вслушиваться.

Большие грузовые ворота расходились, открывая вид на грузовую площадку, на дождь, на тусклое мерцание соседнего модуля за седыми струями – и на тонкую белую фигуру у самого края балкона. В правом глазу замерцали прицельные точки и время – Одиннадцать ноль две.

Аянами оглянулась, и тут над краем посадочной кромки всплыл ховеркар – тяжелая серая машина с тремя ускорителями. Я уже понял, что ничего не успеваю: на пути ящики, контейнеры – вся порция доставок для моего блока на утро, а потом выстрел ударил в стену возле меня. И ожил прицельный модуль:

«Зафиксировано лазерное целеуказание».

Охренеть.

Я прыгнул, и ящик, за который я упал, тут же взорвался, но пулю таки отшвырнуло куда-то в сторону. Еще один перекат – вон к тому надежному контейнеру.

Успеть. Успеть.

«Зафиксировано…»

Я понял, что лечу, куда быстрее, чем планировал, и заодно – намного дальше.

«Стреляют по мне. Не по ней. А она…»

Аянами приземлилась около меня, схватила за шиворот и снова отшвырнула, буквально выдернула из-под очередного обреченного сигнала пленочного модуля.

Пули грохнули в стороне, и я понял, что прятаться больше некуда. Дверь далеко, контейнеры расколочены, под ногами что-то течет и крошится, левой руке больно и тепло…

«Зафиксировано лазерное целеуказание».

Я вскинул пистолет, понимая, что это все. Прицел показывал, что цель не захвачена, и это было плохо, потому что я-то сам захвачен – грохнул выстрел, и меня опрокинуло на землю.

* * *

Наверное, ты только своим внукам – если у тебя будут внуки – решишься рассказать, что произошло в ту ночь, среди разбитых контейнеров и ящиков, где по укрепленному бетону текли потоки молока, масла и чего-то красного, где валялись куклы, куски пищевых пакетов, раскрошенные высокоэкспансивными пулями.

Ты никогда в жизни не забудешь, как ты упал под весом прикрывшей тебя Евы.

Нет, не так: ты никогда не забудешь момента, когда ты понял, что пуля сбила не тебя.

Это как казнь. Тебя ставят к стенке, всего в чистом и белом, ты смотришь в невидимые из-за стволов лица, борясь с желанием закрыть глаза, а потом происходит это. Ты еще не понимаешь, на что заменяют расстрел, но все внутри уже орет, кричит, исходит фонтанами крови.

Ты едва видел ее лицо – оно было в глубокой тени, но на твою грудь стекало что-то теплое.

Ты попытался встать – и она встала вместе с тобой, цепляясь за плащ, закрывая тебя от неминуемого выстрела.

И оттуда – из невидимой машины – выстрелили. И еще раз.

Вас обоих толкнуло назад, но ты по-прежнему не слышал ни звука – ни грохота ливня, ни лая выстрелов. Только два сильных толчка, вбивающих ее тело в твое.

Ты выстрелил. Не глядя, из-под ее руки, и когда больше никто не ответил, левой выхватил из-за пояса «выжигатель» – карманный ад на двенадцать персон. Ты видел только черный силуэт Евы, вырезанный в дожде фарами проклятого ховеркара. А потом за силуэтом ее головы померк свет и расцвели вспышки, потому что ты попал, потому что в этом мире должно быть немного справедливости.

Хоть совсем чуть-чуть.

Ты расскажешь, как вы вместе осели вниз, как ты прижимал ее к себе, боясь отстранить, боясь, что это отнимет у нее ее странную жизнь. Как ее дыхание слабо билось у твоего уха – твой слух прорезался только сейчас, но все равно ты не слышал ничего, кроме этого хриплого дыхания.

Ты расскажешь, как звал ее по имени, пытаясь отыскать в ее запрокинувшемся лице капельку надежды, как…

Но ты никогда и никому не расскажешь, что ты чуть не умер в остатках бакалеи, что вы обняли друг друга, только когда тебе понадобился щит от экспансивных пуль.

Что это жестокий фарс – всего лишь фарс твоей запоздалой и извращенной совести.

* * *

– Рей!

Я с трудом дышал, гул ливня набивался мне в уши, но я пытался кричать ей в лицо, удержать ее в сознании, я видел Ев и в худшем состоянии – их приходилось добивать.

– Рей, ты слышишь меня?

Дышит. Она дышит, значит, пока еще не все потеряно. Пока. Я поднял Аянами из лужи – насквозь мокрую, вся ее пижама пропиталась влагой – черти чем из разбитых бутылок, ее кровью. Чем угодно – но там не было ни капли моей крови. Наверное, мне хотелось умереть. Наверное, я себя ненавидел и был готов орать от боли и отчаяния с ее телом на руках.

Я повернулся, и автоматические ворота открылись, впуская меня в подъезд.

«Остановить кровь? Чем? Домой. Там есть регеногель и бинты».

Ты только дыши. И только бы сердце выдержало, иначе это все зря.

Я оступился на первом же пролете, остановился, опершись на перила, но зато понял, что из-под моих рук уже не так быстро вытекает тепло, и тяжелые капли все реже падают на ступени.

«Держись, пожалуйста».

Ступенька. Ступенька. Ступенька. Ступенька.

Это чертовски страшно: выстоять против сумасшедше быстрого противника, сбить ховеркар – и медленно задыхаться, таща на себе умирающую, слышать, как жизнь покидает ее, понимать, что ты сам можешь подохнуть куда раньше, чем она.

Дверь. Коридор.

«Что же мне делать?»

Холод понимания обвалился на меня: я знал десяток способов, как быстро прекратить ее страдания – страдания Евы – но вот беда, ни один из них меня впервые не устраивал.

«В ванную».

Она быстро задышала, я ошарашено всмотрелся в ее лицо и вдруг почувствовал, как сжимается ее рука, переброшенная через мое плечо. Судорога то была или нет, но она сейчас комкала мне мышцы. Сквозь жестокую боль я понял: она отключается – не надо быть специалистом по Евам – и трижды успеет меня поломать, прежде чем я скажу «мама».

Рей потянула носом и хватка ослабла, так что я смог опустить ее в ванну.

Душ – убрать грязь. Попытаться снять одежду. Понять, наконец, где третья рана.

Пока я регулировал воду, ее снова изогнуло – теперь сильнее, и теперь тонкий металл края ванны легко согнулся под ее пальцами.

Пижаму пришлось разрезать, Рей словно застыла.

«Она очень худенькая…»

Ран оказалось четыре – одна касательная по бедру, одна сквозная разорвала косую мышцу, но хуже всего были две пули, вошедшие ей в спину – два тупых толчка, вжавших ее в меня – и нет даже смысла пытаться что-то рассмотреть: это не бинтуется, не оперируется и не лечится.

Вся надежда на то, что она – Евангелион.

И на «регеногель».

Я осторожно помыл ее, как смог. А потом просто расколотил оба флакона «регеногеля», вылив содержимое на нее, стараясь омыть раны. Да, мало. Да, придется сильно разбавить водой, чтобы ее тело полностью погрузилось в жидкость – но это лучше, чем ничего.

Не могу вынуть пули и зашить – она в судороге просто сломает меня пополам.

Не могу перебинтовать – придется тормошить ее. С тем же результатом.

Нихрена я не могу, кроме как ждать, пока набирается в ванной жидкость, пока все слабее становится золотистый блеск разбавленной панацеи. Она сейчас дрожит на грани, а я… А еще я могу слушать шум воды. И внимательно смотреть, как бегут капли по ее груди, по животу – тоже могу.

Я почувствовал, как скрипят зубы, и заставил себя приоткрыть рот.

«Вот так».

Я подложил полотенце ей под голову, скосил глаза на пальцы, сжимающие измятый бортик, и сел на пол, положив подбородок на край ванны. Только что открыли клапан и выпустили из меня весь гребаный воздух.

Теперь очередь чуда – почти невозможного и неправильного чуда, которое нагло попрет все законы физиологии. Над поверхностью воды, вдруг ставшей – ха-ха – лечебной, была только ее голова – зажмуренные глаза, нечеловечески спокойное лицо, серые губы, заострившийся нос, меловые щеки, на которые словно капнули кляксами болезненного румянца.

«Прости меня».

Я отвернулся и, к счастью, увидел на полу пятно крови. Мысли понимающе рванули в сторону.

«Я наследил на лестнице и там – на грузовой площадке».

Лучший вариант – отморозиться. Но не прокатит – есть подбитый ховеркар, есть ущерб домоуправлению эдак на полтысячи кредитов, есть, в конце концов, пули, которые не заметит только слепой.

«Камеры… Не помню. В подъезде видеонаблюдения точно нет. Ну, почти нет, но та камера, что над моей дверью, не в счет, пару кнопок нажать… А вот на грузовой площадке?..»

Я замер. Нужно вспомнить – во что бы то ни стало. Иначе все зря – опять все зря.

Рей застонала и дернула головой. Я сорвал с вешалки еще одно полотенце и подложил ей слева под ухо, чтобы она случайно не сползла в воду. А еще увидел, что в воде дымными струйками сгущается кровь.

«Черт… Черт. Аптека. Позвонить в доставку».

Я кивнул себе – срочно нужно больше «регеногеля». И вспомнить насчет камер. Что-то застилало мне глаза, пока я не сообразил, что это данные пленочного прицела и не сорвал игрушку к херам.

«Вспомни, придурок. Ну же!»

Узкая ниша, врезанная между двумя несущими пилонами. Автоматические ворота, пятачок балкона – сраные шесть на пятнадцать, вечно забитые коробками и блоками. Есть там камеры или нет? Ну же, ты туда три раза на дню ходил, когда жаба давила курьерам платить!

Нет. Точно нет, вдруг понял я и вспомнил: грузовик сетевого супермаркета все не приходит, я курю, подняв воротник, сосед из восьмой все порывается трепаться, а я поднимаю голову и демонстративно принимаюсь изучать стены.

«Нет там камер».

Хорошо. Что дальше? Еву никто не видел, но на площадке бардак и сущий ад, на лестнице пятна крови, на моем автоответчике…

Стоп.

«Как там все звучало?»

«Ты головная боль Икари. Все будет правильно, только если ты с нами. В одиннадцать на грузовой площадке».

А ведь это похоже на чертов план, понял я и попытался встать – получилось плохо и только со второго раза, но это все херня. Главное, что я впервые за последние двенадцать часов знаю, как поступить правильно.

Итак – для начала официальная версия: позвонили мне. Значит, аз есмь головная боль для господина директора «Ньюронетикс», и на убийственную свиданку звали меня. Гладко? Гладко. Я поежился: слишком гладко, черт возьми. Слишком-слишком. Настолько гладко выходит, что я, может, и впрямь ошибся, и вызывали в самом деле меня. Рей же или тоже ошиблась или… Или как раз все поняла правильно.

В груди кольнуло, и я поспешил полезть в карман за таблетками. Кстати, а времени-то немного. Черт его знает, что утворит сердце после реанимационного раствора, пальбы и забега по лестницам.

«Врача бы мне…»

Так, думаем. Думаем быстрее, главное – сценарий на сейчас, сомнения на потом.

На чем я там… Ага. Я вышел, попал на мушку, и понеслась стрельба. Почему не отзвонился, а пошел сам? Предположим, я ушибленный, от «берсерка» не отошел и вообще. Как всегда, короче говоря. Проехали.

Дальше… А вот дальше – хуже. Кровь откуда?

Я сжевал еще горсть пилюль и вдруг все понял.

«Хорошие таблетки какие – по мозгам дают. Есть только один способ сделать так, чтобы кровь с лестницы не попала на анализы».

Я достал из кармана пистолет и сел под раковину. Потом подумал и вытащил из аптечки бинты. «Регеногеля» нет, обезболивания ждать долго, да и сердце вряд ли порадуется… В общем, сейчас будет больно, оскалился я и подтянул поближе бинты. Пистолет зажужжал, и у дульного среза замерцало шумоподавляющее АТ-поле – крохотный сгусток чистейшей во вселенной энергии, которой мы разве что не бреемся и не подтираемся.

Ах да, воротник плаща – в зубы.

Хлоп.

От боли потемнело в глазах, когда тяжелая пуля по касательной разорвала мне дельту на левой руке и впилась куда-то в штукатурку. Я помотал головой и осмотрел рану – по руке споро тек теплый багрянец, и вообще, все выглядело неплохо.

Только мало.

Я оглянулся на Аянами. Наверное, это правильно. За свои глупости надо платить хотя бы так, решил я, встал и приставил мерцающий ствол к правой штанине. Мягкие ткани бедра, говорят, местами нечувствительны к боли. Может, повезет?

Хлоп.

Еще одной пулей больше в штукатурке, и вот теперь все течет очень хорошо. Только стоять тяжело. Нужно покровоточить, и можно слегка забинтоваться. Еще не забыть вытереть кровь с кафеля и выползти в подъезд.

Устроившись у ванной, я достал телефон и нажал дозвон на последний номер, обозначенный как «Веснушка-тян». Положить подбородок на бортик, послушать гудки и…

– Алло? Придурок, ты что, отоспался уже?!

Золотистая вода в ванной уже сделалась почти оранжевой, и кончик голубого локона, распушившийся в ней, выглядел совсем черным. Вроде кровотечение не усиливается, ага? Держись, Рей. Меня заштопают, и я вернусь с литрами этого дорогущего лекарства. Я достаточно заработал на таких, как ты.

На не таких, как ты.

– Алло, мать твою, болван? Ты что? Тебе плохо? Где ты?!

– Аска?

– Ффух. Что с тобой?

– Меня подстрелили. Я у себя в подъезде.

– Что?!

– Я истекаю кровью у своей сраной двери. Давай сюда.

Я не стал слушать остального, нажал отбой. Надо зажать раны, положить бинты и ползти в подъезд – орать: «Санитаров!»

Уже вставая, я всмотрелся в лицо Аянами – нет, она пока еще здесь. Со мной.

Вот и хорошо. Вот и оставайся.

– Тебе не тот сукин сын сказал, что ты человек, Рей.