Текст книги "Skinова печать"

Автор книги: Сергей Алов

Соавторы: Константин Алов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– А как парня звали? – поинтересовался сыщик.

Оксана растерянно захлопала ресницами.

– Ой, как же его звали-то! Вроде как президента ихнего… Саддам? Абдель? Нет, похоже на ангар! Точно, она его Анваром звала! Красавец вылитый из «Золота Маккены».

Крюков задумался. Кроме покойного президента Египта он знал еще только одного Анвара – того самого, в чьем магазине при взрыве погиб Витя Мокеев.

– А вещей каких-нибудь она не оставляла по-соседски? – спросил на всякий случай Крюков.

Оксана пожала плечами и задумалась.

– Нет, вроде. Хотя… После того, как отец ее застукал, а потом милиция к ней приходила, так она мне пакет один принесла. Тяжелый.

– А что в нем? – насторожился опер.

– Я не смотрела.

Сыщик недоверчиво усмехнулся и дернул плечом. Оксана правильно поняла его пристальный взгляд.

– Ну, одним глазком только. Там сверток какой-то был. Запчасти разные. Провода, винтики.

– Болтики, гаечки, картечинки, шрапнелька, – в тон ей продолжил Крюков. – Бомба, что ли? А ну, показывай!

Оксана побледнела и заохала:

– Ой, блин! А я и не подумала! Там этот пакет, в ванной лежит. Только я к нему теперь и близко не подойду.

Крюков отстранил ее и прошел в ванную. Под раковиной лежал большой пластиковый пакет. Опер осторожно приподнял его. Тяжелый, килограмма на два-три. Вполне хватит на то, чтобы вдребезги разнести самолет или вагон метро.

С лестничной площадки послышался виртуозный мат. Так каламбурить мог лишь один знакомый Крюкову человек – начальник убойного отдела полковник Шабанов.

– Крюков, отзовись по-хорошему! – взывал Женька. – Я же знаю, что ты где-то здесь! Скотина! Клянусь, ничего тебе не сделаю, только в глаза посмотрю! Я же в отпуск собирался, а ты опять труп подсунул!

Крюков аккуратно развернул сверток. Риск, конечно, был, но если до сих пор эта штука не взорвалась, то, может, и дальше не сразу рванет? Стараясь реже дышать, сыщик вышел в коридор, а оттуда на лестничную площадку. И здесь носом к носу столкнулся с Женькой.

Сыщик виновато улыбнулся и прежде, чем полковник успел вымолвить хоть слово, сунул ему находку. Тот вздыбил брови от удивления.

– Что это еще за херня?

– Ты говорил, что я только трупы находить умею. Вот видишь – не только. Получите и распишитесь – пояс шахида, размер сорок шесть – сорок восемь. Полнить не будет, гарантирую. И цвет веселенький, светло-черный.

Шабанов автоматически принял пакет и обалдело замер, глядя на подарок друга.

– И что я с ним должен делать? – проговорил он, наконец.

– Ну не знаю, – Крюков развел руками. – В конце концов, ты полковник, ты начальник. Придумай что-нибудь. А мне на работу пора.

Шабанов обернулся на дверь квартиры, откуда так же обалдело выглядывали его подчиненные.

– Что вылупились? Вызывайте взрывников!

Избавившись от груза, Крюков вышел из подъезда, сел в свою «рябуху» и запустил движок…

Тем временем в квартиру к Оксане позвонили. Она открыла – на пороге стоял человек в камуфляже.

– Оксана Короленко? – спросил он. – Собирайтесь, с вами хотят побеседовать.

– Кто?

– У нас мало времени, – поморщился гость, делая шаг назад, будто собрался уходить. – Я жду вас внизу, в машине…

По лестничной площадке сновали люди в милицейской форме. Оксане и в голову не могло прийти ничего плохого. Она оделась, спустилась вниз и вышла на улицу. Полковник ждал ее внизу, опершись на крышу иномарки.

– Садитесь быстрее, – приказал он, открывая дверцу.

Оксана устроилась на заднем сиденье. Полковник сел рядом, левой рукой зажал ей рот и вонзил в плечо иглу шприца. Оксана вздрогнула, хотела закричать, но почувствовала, что теряет сознание.

Сидевший за рулем Ибрагим оглянулся на Полковника и спросил:

– Можно трогать?

– Да, поехали, – распорядился тот.

Иномарка тронулась с места и влилась в поток других машин.

Алан приехал на рынок, принадлежавший известному барыге Мусе, рассчитывая получить здесь информацию о Полковнике. К тому же в целях конспирации ему пришлось оборвать связь с земляками. Денег от них он также принимать не хотел. А где еще можно заработать, как не на рынке?

Для начала он походил по рынку. Народу здесь было – не протолкнуться. Алан издали увидел здание администрации. Он вошел в дверь и поднялся на второй этаж. В кабинете с надписью «Директор» за столом сидел человек весом под центнер с типичным лицом кавказца.

– Чего тебе? – спросил он неприязненно.

– Работу ищу, – ответил Алан.

– Откуда ты?

– Из Нальчика, – соврал Алан. – Туристов на Эльбрус водил, но сейчас работы не стало, опасно. Не местные, так федералы голову открутят. А с той стороны хребта сваны налетают. Я так чуть две группы не потерял…

Толстяк откинулся на стуле, внимательно разглядывая Алана.

– Воевал?

– Приходилось. В составе Абхазского батальона.

– Ладно, – толстяк облокотился на стол. – Меня Мусой зовут. Я тут самый главный. Пока будешь грузчиком работать, а там посмотрим. Устраивает?

Алан согласился. Работа грузчика давала ему оперативный простор. Он бы не хотел быть привязанным к какой-то отдельной палатке.

Выйдя с рынка, он столкнулся с толстым бритоголовым здоровяком, комплекцией не уступающим Мусе. Здоровяк пришел в ярость.

– Ты что, хрен гребаный, обурел в корень? Не знаешь, на кого бочку катишь? Я – Дыня!

И махнул кулачищем размером с ведро. Резкости ему было не занимать. Алан едва успел нырнуть под бьющую руку. Не разгибаясь, он провел серию ударов по пузу толстяка, целясь в печень и желудок. Дыня замер. Точный удар сбил ему дыхание. Алан выпрямился и нанес сокрушительный удар коленом в корпус, а за ним – удар ногой в голову с разворотом. Дыня завалился на спину, сбив несколько лотков.

К месту схватки спешили охранники рынка. Алан нырнул в толпу и растворился в ней.

Прежде, чем возвратиться в Отдел насилия и расовой! дискриминации, Крюков заскочил в родное управление. В лаборатории он застал криминалиста Крестинина.

– Привет, старик, дело к тебе имеется, – обратился к нему опер. – Документик один определить надо.

Он протянул эксперту удостоверение Хорста. Тот аккуратно взял корочку за ребра, не касаясь поверхности, и стал пристально разглядывать.

– А что тут определять? – сказал он. – Обычный студенческий билет. Что тебя интересует? Хочешь узнать, не фальшивый ли?

– Нет, – возразил сыщик. – Просто обнюхай его со всех сторон, пальчики сними. В общем, не мне тебя учить.

– Ладно, с тебя коньяк, и зайди завтра, – проворчал криминалист.

Из управления Крюков поехал прямиком в старинный особнячок, где квартировала Сводная комиссия. В их комнате никого не было. Не успел Крюков вскипятить себе чайник, как прибыл Крамской.

– А мы обедали, – доложил он. – Как съездил?

Крюков как-то неопределенно повертел пальцами в воздухе, как будто пытаясь поймать нечто невидимое и неуловимое.

– Утверждать не могу, но считаю, что фашисты тут ни при чем.

– Ну, спасибо, порадовал, – Крамской уселся за стол и посмотрел на часы. – Слушай, ты не хочешь сходить на лекцию Жидоморова? Тема интересная: «Русский мат как средство национальной самоидентификации». Любопытный фрукт этот профессор реальной истории, как он себя называет. Пещерный антисемит. У нас в плане разведбеседы с руководителями экстремистских группировок, поэтому пообщаться с ним все равно придется. А так можем убить двух зайцев одним топором. Что решим?

– Поехали, – поддержал его начинание Крюков.

Лекция проходила в клубе ГУВД. Народу собралось много. Пришли молодые люди с бритыми головами, но были и другие, длинноволосые субъекты, явно косящие под товарища Че. Видимо, интерес к родному языку проявляли самые разные слои общества. Крюков и Крамской устроились на заднем ряду, чтобы видеть и держать под контролем весь зал. В первых рядах собрались сторонники и последователи профессора. Время от времени над их головами взмывали флажки со сдвоенными молниями. В зале стояли шум и гам.

Но как только на сцене появился самозванный языковед, воцарилась тишина. Причем он ничего для этого не делал специально. Это казалось тем более странно, что вид у профессора был довольно нелепый: он напоминал богомола с окладистой бородой а-ля Солженицын. Лысый, тощий, с длинными конечностями…

Хорст тоже находился в клубе, но садиться не стал. Вместе с друзьями он стоял в дверях, ведущих из зала в коридор, и следил за порядком. В зале, кроме членов «Языческого братства», маячили «архангелы», антифашисты «Интербригады Че» и представители других экстремистских организаций. От них можно было ожидать чего угодно – от хулиганских выкриков до мордобития и тому подобных чудес.

Профессор поднялся на трибуну с эмблемой МВД, окинул притихший зал мрачным взглядом и неожиданно воздел руки к потолку. Его слова обрушились на притихший зал, как лавина.

– Покайтесь! – крикнул он с видом проповедника. – Покайтесь, говорят нам! – повторил он и выдержал паузу, которой мог бы позавидовать сам Станиславский. – Сейчас, отвечаем мы. Только штаны подтянем! – оратор опустил руки и, судя, по всему, выполнил то, что обещал.

Зал заревел от восторга. Профессор мановением руки призвал собравшихся к порядку. И продолжил:

– Они предлагают нам покаяться. А в чем наша вина, позвольте спросить? В чем и перед кем мы провинились? Ведь нас, русских, никто никогда и ни о чем не спрашивал – ни когда попы нас крестили, ни когда коммунисты звездили. И стыдиться нам не за что! Разве что за долготерпение наше! Мы невинны, как младенцы. Наши деяния впереди! Наши грехи и наш стыд впереди! И мы еще нагрешим! Помяните мое слово, так нагрешим, что содрогнутся и Земля, и Небеса!

– Нагрешим! – поддержала его аудитория. – Пускай содрогнутся!

В течение следующих пятнадцати минут Жидоморов излагал свою концепцию истории России как субъекта сионистской эксплуатации от Святослава и Владимира Крестителя до наших дней. Это уже интересовало собравшихся гораздо меньше. Публика заскучала.

– Давай про мат! – предложил кто-то из зала.

Его поддержали соседи.

– Мы про мат пришли слушать, а ты нас какими-то хазарами грузишь!

Профессор воинственно выставил бороду.

– А что такое мат? – грозно спросил он.

Зал снова затих, заинтригованный. Профессор прошелся по сцене взад-вперед и снова обратился с вопросом к аудитории:

– Скажите мне, что кричит русский мужик, когда уронит себе на ногу бревно или, скажем, пудовую железную болванку? Он кричит: «Господи, помилуй»? Нет! Этого он не кричит.

Зал затаил дыхание. Профессор продолжал:

– А что кричал русский мужик в солдатской шинели, когда бежал в атаку с винтовкой наперевес? Может быть: «За Родину, за Сталина?» Опять не угадали! Так кого же призывал русский мужик на помощь во всех критических случаях жизни? Какое-такое волшебное слово произносит он чаше всего и по любому поводу? Правильно. Блядь!

Зал восторженно зашумел, но голос профессора набрал вдруг силу и перекрыл гомон публики.

– А почему? Кто мне ответит? Да потому, что верил в нее, родимую. И продолжает верить. И будет верить, пока жива русская земля! Иудео-христианская церковь веками старательно выкашивала, выпалывала и вытаптывала ростки этой веры. Ни в одной стране нет такого запрета на сквернословие, как у нас. У французов все, что связано с половой сферой, считается любовной лирикой. В американских фильмах только и слышишь: «Фак, фак». У них это не запрещено. А у нас почему все наоборот? Да потому, что все связанное с половым сношением – это терминология древнейшего русского пантеона богов. Род, плодородие – вот древнейшая русская религия, а не всякие Христы и Моисеи. Были местночтимые, локальные боги – Сварог, Даждьбог и Перун. А кому поклонялись все русичи? Правильно – Бляди! Это праматерь всех людей, в том числе и русских. Церковные мракобесы осквернили этот святой для нас образ, истолковали его в срамном смысле. Но тогда ответьте мне, почему говорить «блядь» – неприлично, а «развратная женщина» – нормально? Почему слово «хуй» – нецензурное, а «половой член» – вполне литературное? Если суть от этого не меняется? И так далее, со всеми остановками! Значит, дело не в смысле самого слова, а в некоем формальном сочетании букв или звуков. А ведь это самая настоящая магия! Сочетания букв, цифр и прочих закорючек. И запрет на эти закорючки – такая же магия.

– А что такое «хуй»? – раздалось со зрительских мест.

Профессор ответил:

– Хороший вопрос. Изначально слово «хуй» означало вовсе не анатомический мужской орган, а ритуальный пест с утолщением на конце, которым жрецы толкли в ступе жертвенное, орошенное человеческой кровью, зерно.

– И где же его толкли? – спросил тот же голос.

– Где-где? В пизде! То есть в ритуальной ступе. И называлось такое действо «еблей». Процедуру же выполнял жрец, которого называли «мудаком», – самозваный профессор торжественно поднял к потолку тонкий и длинный, словно карандаш, указательный палец.

Говорить дальше ему не дали. Зал зашелся в крике. Слушатели хлопали, орали, свистели. Довольный профессор сиял, как новенькая пятирублевая монета. Он дождался, пока шум немного стихнет, и снова водворил в зале тишину одним мановением руки.

– Теперь о фашизме. Да, я фашист, – признался он, – и горжусь этим. Тут мы с вами опять сталкиваемся с магией буквосочетаний. Почему фашизм – это плохо, а коммунизм – хорошо? Да тот же осуждаемый всеми Гитлер уничтожал в основном чужие народы, а коммунисты – свой собственный!

С места поднялся человек, прилично одетый, в костюме-тройке с галстуком, внешне резко отличавшийся от маргинального большинства.

– И фашизм, и коммунизм сегодня безнадежно устарели! – заявил он уверенно.

– Врете, неправда ваша! – легко парировал его тезис профессор. – Сегодня, как и вчера, книгу, в основе которой не лежат идеи фашизма, никто не будет читать. Фашизм начинается там, где есть деление на наших и не наших. Вы читали «Библию фашизма»? Нет, это не «Майн кампф». Это «Библия». Та самая обычная «Библия». Сколько в ней презрения и ненависти к филистимлянам, к египтянам и прочим «недоизбранным», а значит, и неполноценным народам! Девиз – кто не с нами, тот против нас – это ведь оттуда. Едем дальше. Копнем классиков массовой литературы. Вот, например, Дюма. Какие же сволочи у него гвардейцы кардинала! А что плохого они сделали? И чем они помешали д’Артаньяну? Тем более, что батюшка его приказал ему служить лишь королю и кардиналу. Кардиналу! И, между прочим, никакого де Тревиля в этом контексте! Вам мало? Откроем Фенимора Купера. Названия племен – гуроны, минги, ирокезы – звучат как ругательства. А чем они хуже ваших любимых делаваров? Так же кишки друг другу выпускали, скальпы снимали. А все дело в том, что делавары – «наши», а все остальные – «не наши». Диктатура пролетариата – это тот же фашизм. Только социальный, граница проходит не по национальному признаку, как у национал-социалистов, а по классовому. И во всех других областях без нормальной фашистской идеологии нам не обойтись. На хрена нужны солдаты, которые не любят своих и не испытывают ненависти к противнику? На хрена нам милиция, не испытывающая ненависти к преступникам? Борьба за права человека скоро аукнется нам так, что мир содрогнется. Вспомните, как в Сомали аборигены надругались над телами убитых рейнджеров? Африка – это не просто желтый песок и пирамиды, это океан лютой ненависти к сытым европейцам. Наша миссия заключается в том, чтобы поставить на колени тех, кому положено ходить на четвереньках, потомков Хама! Это сделаем мы – дети Яфета. Белая власть!

– Ур-р-ра! Даешь белую власть! – откликнулась часть аудитории.

Другая часть зашлась в неартикулированном крике. И тут в середине зала, где сидели антифашисты, вдруг вскочил длинноволосый парень с рыжей бородкой, и, перекрывая вой оппозиции, заорал:

– Позор нацистам! Вива Че!

Его поддержала группа собравшихся вокруг него молодых людей. Они повскакивали с мест, затопали ногами, засвистели. В Жидоморова полетели сырые яйца. Одно из них, пущенное меткой рукой юной антифашистки в штормовке, разбилось о профессорскую лысину и оросило его высокое чело желтком. Новый снаряд угодил ему прямо в ухо.

В дело включились и «архангелы». Стены зала задрожали от их боевого клича:

– С нами крестная сила! Бей язычников!

– Сатанисты! Жидомор поганый! Язычник! Христопродавец! Бей, кто в Бога верует!

Члены «Языческого братства» отвечали им:

– Урки! Жидолизы! Масонам продались!

Кто-то из противоположного лагеря самозабвенно орал:

– Бей антифу!

Скины и язычники молотили антифашистов, «архангелы» – скинов, а антифашисты – и тех, и других. Крюков едва выбрался из общей свалки. Крамского он где-то потерял и старался лишь не получить в глаз и не вымазаться в яйцах и помидорах, рассекающих воздух во всех направлениях…

Хорст среагировал на начало драки оперативно. Он вклинился в толпу дерущихся и стал прокладывать себе путь к рыжебородому вождю антифашистов. Он шел, как ледокол, и почти добрался до рыжего, когда почувствовал болезненный удар по шее и услышал крик:

– Уходи, Санчес!

Рыжий Санчес понял без разъяснений, его голова исчезла из поля зрения Хорста и возникла уже в коридоре. Обидчик, ударивший Хорста по шее, и предупредивший вождя, метнулся туда же. Хорст рванул за ними. В том, что сумеет отметелить обоих, он не сомневался. Беглецы кинулись вдоль коридора к запасному выходу. Хорст усмехнулся. Ключ от этого выхода лежал у него в кармане, он сам закрывал его час назад.

Рыжего он догнал возле поворота и провел подсечку. Тот неловко растянулся на скользком полу, и все, что Хорст успел себе позволить – это на ходу приложить его ногой в задницу. Его главной целью был обидчик. То оказался проворнее своего соратника, и Хорст догнал его только под лестницей у двери служебного выхода.

– Яйца оторву! – прорычал он.

Беглец, не оборачиваясь, ударил ногой назад, потом с разворотом. Хорст легко отбил неловкий, плохо поставленный удар, врезал сам в открывшееся лицо и едва успел остановить свой кулак в миллиметре до кончика носа противника. Получилось бесконтактное каратэ. Перед ним была девчонка, которая так метко запустила яйцом в Жидоморова. Ее карие глаза бесстрашно смотрели на бритоголового парня и, как ни странно, она ничуть не испугалась мощного противника.

– Тьфу, – Хорст выругался и машинально отступил назад.

Он женщин не бил из принципа, но они не всегда платили взаимностью.

– Что же яйца не отрываешь? – спросила она с вызовом.

– Как же оторвать то, чего нет?

Неожиданно для себя они оба рассмеялись. Ситуация и в самом деле сложилась забавная. Хорст окинул ее взглядом. Красивая девчонка, и глазомер у нее развит неплохо. Он почувствовал к ней симпатию.

– Дура ты! Смотри, допрыгаешься со своими антифами. Кому нужны эти ваши детские забавы с метанием яиц и помидоров?

Она обиженно задрала нос.

– Дура? Меня Машей зовут. А насчет метания… Разве твой Ницше не учил ниспровергать любые авторитеты?

Во дает! Конкретных мужиков цитирует! Хорст Ницше читал и уважал, поэтому девчонка сразу выросла в его глазах. На полголовы по крайней мере! Он вспомнил, как смешно выглядел Жидоморов с желтком на лысом черепе, усмехнулся и достал ключ от служебного входа.

– Ладно, яйцеметка, пойдем, выведу. Если тебя наши поймают, не поглядят на пол и возраст. Или наоборот, поглядят. Но, думаю, тебе это понравится еще меньше. – Хорст вывел ее через заднюю дверь. – Дуй давай!

Оказавшись за порогом, девушка повернулась к Хорсту лицом и с интересом уставилась на него, словно энтомолог на неизвестного науке жука. Бритая голова, армейские ботинки зашнурованы белыми шнурками, хеви-металлическая футболка, металлические черепа и свастика на черной куртке – полный скинхедовский набор. Вот только взгляд какой-то из другой оперы. Умный, печальный, не злой. И глаза редкого цвета – сине-голубые.

Некоторое время они словно играли в гляделки. Потом она кивнула ему на прощанье, как давнему знакомому, и быстрым шагом пошла прочь. Она давно скрылась за углом ближайшего дома, а он стоял, смотрел ей вслед, и чувствовал себя полным идиотом. Но почему-то его это радовало.

Драка постепенно утихла. Бойцы выдохлись и, вяло переругиваясь, выбрались на улицу. Крюков, наконец, разглядел в толпе Крамского. Тот тоже его заметил и направился к сыщику.

– Пойдем, побеседуем с потерпевшим, – предложил он с ухмылкой.

Они поднялись наверх, в кабинет администратора. Профессор Святополк Жидоморов был здесь. Секретарша директора суетливо снимала желток с его головы и костюма костяным ножом для резки бумаги. Рядом на черном антикварном диване времен очаковских и покоренья Крыма сидели с хмурым видом трое громил-охранников.

Крюков взял инициативу на себя. Он вышел вперед, махнул «муркой» перед носом секьюрити и обратился к Жидоморову.

– Мы с коллегой хотели бы задать вам несколько вопросов.

– А почему вы меня спрашиваете? – сварливо огрызнулся профессор. – Спросите тех, кто устроил это безобразие. Или вы никого не поймали?

Крюкову не понравился самоуверенный желчный старикашка. Крамской тоже не стал с ним миндальничать.

– Мы никого и не собирались ловить, – отрезал он. – А безобразие устроили вы. Если и дальше будете путать лекцию с митингом, оппоненты вам запросто голову оторвут. И никакая милиция не поможет. А что касается наших вопросов, то чем быстрее вы на них ответите, тем быстрее мы уйдем.

Профессор обиженно поджал губы, но решил, что есть только один способ избавиться от представителей охраны порядка. Он повернулся к назойливым посетителям.

– Задавайте свои дурацкие вопросы.

– Имя, фамилия? – спросил Крюков.

Профессор гордо подбоченился и с вызовом вопросил:

– Вы что, афиши не видели? Меня зовут Святополк Жидоморов.

Крюков с Крамским обменялись ехидными усмешками. Начальник «Отдела насилия» наклонился к профессору.

– Вы не поняли, нас интересует ваша девичья фамилия. И имя. А также отчество, год и место рождения. Те, что вы получили при рождении. Ну и прочие данные. А не ваш рекламный бренд типа Святополк Окаянный. То есть, простите, Святополк Жидоморов.

Профессор засопел.

– Моя настоящая фамилия, в смысле, семья, подверглась репрессиям в годы революции.

– Хорошо, но назвать-то вы ее можете?

– Я же сказал, моя фамилия претерпела жесточайшие гонения! У вас есть мои нынешние данные, с вас достаточно.

Крамской с Крюковым были удивлены. Вот уж чего они никак не ожидали! Нет, как держится, прямо как партизан на допросе. Видимо, присутствие мордоворотов придет ему уверенности. Крюков решил зайти с другого боку.

– Тогда подробнее о графе «национальность». Вы кто?

– Русский, конечно! – оскорбленно взвился Жидоморов.

– Это тоже ваши нынешние данные? Или назовете настоящие? – потребовал Крюков казенным тоном.

Охранники уставились на лидера в недоумении. Уж чего-чего, а такого от своего вождя они не ждали. Жидоморов был близок к истерике и обмороку. Видимо, тоже не предполагал, что ему зададут такие простые вопросы и попросят дать простые, но точные ответы.

Крамской тронул капитана за плечо. Он разделял желание своего подчиненного позлить профессора-самозванца, но не хотел доводить дело до эпилептического припадка. Не важно, настоящего или его имитации, потом их действия можно будет интерпретировать как издевательство над свидетелем. Но Крюков не унимался.

– А скажите, ваша эмблема – сдвоенные молнии – символизирует принадлежность к эсэсэсовскому Главному управлению рас и поселений? – с невыразимым ехидством поинтересовался опер. – Ее придумал, кажется, Вальтер Хек в двадцатые годы прошлого века.

Жидоморов подпрыгнул на месте и снова начал брызгать слюной.

– Какой еще Вальтер Хер? Что за бред вы тут несете? Может, и свастику он придумал?! Да. немцы использовали языческие символы и древнегерманские руны. Свастика – символ солнца, сдвоенные молнии – символ Перуна. Надеюсь, больше вопросов нет? И вообще, аудиенция закончена. Вас проводят. – Он нетерпеливым жестом согнал охранников с дивана, упал на него пластом и затих.

Крюкову даже показалось, что он испустил дух. Он подошел к профессору и, не обращая внимания на протесты охранников, без всякой деликатности принялся его тормошить. Результат – нулевой. Ох, не прост профессор, ох, не прост, придется выдергивать его на допрос в контору.

Сыщики вышли из клуба и направились к «рябухе» Крюкова.

– Да, не получилась разведбеседа, – недовольно заметил Крамской, садясь на переднее сиденье рядом с водителем.

– Почему? – не согласился опер. – Беседа, может, и не получилось, но разведка прошла нормально. С этим суперязычником все ясно: легко возбудим, акцентирован на идее национального превосходства. Ты обратил внимание, как он театрально нервничает? Подумаешь, яичком по лысине получил! Так ведь не камнем. К тому же он этого и добивался, специально эпатировал публику, он от этого кайф ловит. Нет, тут дело посерьезнее, может, он только паяц из картона, а тогда вопрос возникает – кто его за ниточки дергает? Ладно, будем напрягать агентуру…

На работу Крюков с Крамским вернулись ближе к вечеру. В кабинете они застали Волгина. Тот выказывал крайнюю степень нетерпения.

– Ну, где вас носит? – напустился он на коллег. – Нам же Крюкова еще прописать надо! Стынет все.

Начальник посмотрел на свой письменный стол и свистнул от удивления.

– Ну, ни фига себе! Молодец, майор. Придется повысить тебя в должности до главного интенданта.

Стол был накрыт с бивуачной простотой и спартанской изысканностью. От такого натюрморта и непьющий язвенник непременно бы оскоромился. Из напитков преобладала водка. Кроме нее, собственно, других и не оказалось. К водке, как и полагается, подали соленые, ни в коем случае не маринованные, огурцы. Крупные куски черного хлеба были словно не нарезаны, а нарублены шашкой. Тут же стояла тарелка с салом, тоже крупно нарезанным. Украшением стола стали рыбные блюда, так сказать, апофеоз закусок. Гурман Волгин представил их в ассортименте: бычки в томате, килька в томате и рыбные тефтели все в том же томатном соусе.

По первой выпили с ходу, не раздеваясь. Стало тепло и хорошо. После этого группа тесно сплотилась вокруг стола и приступила к кулинарной оргии. Завязалась непринужденная беседа на светские темы.

– А что фашисты? – риторически обращался к самому себе Волгин. – Я во многом с ними согласен. Европа чернеет на глазах, Америка туда же. И мы следом. Посмотри, в новых районах детишки в футбол играют – одни кавказята.

Крамской философски помахивал вилкой с насаженным на нее куском сала.

– Миша, дорогой, это и есть эволюция. Дарвин! Выживает наиболее приспособленный. Когда-то древние греки и римляне сплошь были блондинами, енисейские киргизы тоже, впрочем, как и все жители степей от Венгрии до Монголии. И жители Канарских островов тоже. И что из них получилось? Ну, не любят блондины работать, ничего не поделаешь! Я вот как-то первого января зашел в магазинчик за бутылкой вина. Отдел был закрыт, я пошел искать хозяина. Нашел я его в пустой подсобке. Естественно, лицо кавказской национальности. В подсобке холодно, так он в пальто сидит, по видику боевик смотрит, ждет клиентов. Ты бы первого января стал на работе сидеть?

– Мне приходилось дежурить, – заметил Крюков. – И ничего.

Майор поддержал его:

– А я даже в карауле стоял.

Но Крамской замотал головой.

– Э, нет! Это вы по приказу корячились. Из-под палки мы все стахановцы. А ты попробуй добровольно, когда никто не заставляет! В собственной лавке. Вот то-то и оно! Нет, ребята, торговать – это их работа. И мне нисколько не завидно. Каждый должен делать то, что он умеет делать хорошо.

– Хорошо, пусть торгуют, – согласился майор. – Но вот когда они лезут в правоохранительные органы, да еще взятки берут?

Крамской откупорил новую бутылку и принялся разливать.

– А ты не берешь? – спросил он с наигранным удивлением. – Если бы русских подвергали побиению камнями за взяткодательство, население у нас уменьшилось бы наполовину. Ладно, посошок и разбежались. У меня на сегодня еще шкурные дела.

– Какие дела на ночь глядя? – удивился майор, но первым стал убирать со стола остатки пиршества.

Опер и начальник подключились к наведению порядка, и через несколько минут все следы оргии были уничтожены. На этом рабочий день закончился.

Но не все в этот тихий вечер пребывали в покое и ожидании отдыха. Профессор Жидоморов бесился от ярости. В нем все клокотало. То, что антифашисты забросали его яйцами, было в порядке вещей, не это его бесило. Но вот предательского поведения «архангелов» он простить не мог. Вместо того, чтобы слиться с «Языческим братством» в едином порыве и под его, разумеется, знаменами, эти вчерашние уркаганы и бандиты играют в христиан, да еще вставляют ему палки в колеса. Их следовало проучить.

Профессор подумал: «А не пора Ли заказать самого Миху Архангельского?». Но сам же себя и одернул – рано. Сначала надо продемонстрировать противникам собственное подавляющее превосходство, а потом убирать их лидера. Тогда рядовые члены, обезглавленные, сами прибегут и попросятся в ряды его «Братства». Потому что главное для них – бить. А кого бить – укажет им он, Святополк Окаянный… Тьфу, блин, менты проклятые! Укажет он, Святополк Жидоморов.

По его приказу Шварц должен был забить «архангелам» стрелку на ближайшие дни. Да и бойцы застоялись, пора дать им размяться. Но сначала требовалось воодушевить паству на новые подвиги. И вождь назначил большой сбор. Точнее – «собор».

Хорсту позвонил сам Шварц и назначил время всеобщего схода. Собираться велели к двадцати трем. Место «собора», как обычно, – Кутузовский парк.

Уголок идеальный. Нормальным людям никогда не пришло бы в голову гулять там поздно вечером или ночью. Тропинки парка были слишком узкими, чтобы по ним могла проехать милицейская машина, и слишком неровными и покрытыми корнями для конных патрулей. Днем еще куда ни шло, но ночью любая лошадь непременно переломала бы в потемках ноги. Пешие же милицейские патрули не появлялись по ночам в Кутузовском парке с тех пор, как на службу в милицию перестали принимать сумасшедших. Потому что даже милиционеру хочется жить.

Хорст перезвонил Ботанику Ване, дальше тот сам передал сигнал по цепочке. После того, как он спас Ване жизнь, тот стал просто боготворить его.

К половине одиннадцатого почти все собрались. Шли последние приготовления к ритуалу. Одни заканчивали сколачивать факелы из черенков лопат и консервных банок, другие копали яму посреди поляны, третьи воздвигали рядом столб.

Больше всех суетились «микроны» и «карлики» – малолетки и мелкая шпана, которых Жидоморов гордо именовал будущим нации. Все дело в них, от них зависит то, в каком обществе мы все будем жить – это была его любимая фраза.

Хорсту давно надоели эти нелепые вымученные обряды вроде факельного шествия. Он считал их дешевой рекламой, но вождь-профессор придавал им огромное значение. Поэтому приходилось терпеть.