Текст книги "Skinова печать"

Автор книги: Сергей Алов

Соавторы: Константин Алов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– А много их?

– Трое вроде.

Крюков почесал затылок.

– Лучше не трогать. Пойдем, посмотрим.

Внутри уже можно было дышать без противогаза, хотя едкий запах взрывчатки заставлял глаза слезиться. Взрыв произошел на втором этаже. Здесь все оказалось разрушено и опрокинуто. Стены помещения обгорели дочерна.

И первый же из убитых показался Крюкову знакомым. Точно, он самый, напарник Ибрагима, с которым тот приезжал забирать Барчонка. Он лежал в дверях, вероятно, хотел свалить до взрыва, но не успел.

Бывшая путанка Клавка Шифер так и не успела начать новую жизнь. Ее красивое тело было разорвано на куски. Голова отлетела в угол и теперь смотрела на опера удивленными глазами. Крюков поежился, хотя и повидал в жизни всякого.

– Эй, идите сюда! – позвал из небольшого коридорчика медик, держа в руках раскрытое красное удостоверение. – Тут ваш, майор милиции. Мертвый.

Крюков подошел медленным шагом. Он все еще надеялся на чудо. Ну, мало ли в Москве майоров милиции? Но чуда не случилось, худшие опасения подтвердились. За диваном лежал его напарник Виктор Мокеев. С залитой кровью головой.

«Интересно, за каким лешим его сюда понесло?» – подумал сыщик и спросил: – Это его взрывом сюда забросило?

Врач пожал плечами.

– Вряд ли. Точно не могу сказать, экспертиза покажет, но, похоже, взрыв тут не при чем. Его ударили по голове чем-то тяжелым. Били от души, аж мозги наружу вылезли. Извините за подробности.

В дверной проем с шумом ворвался начальник убойного отдела полковник Шабанов. Как всегда недовольный всем: тем, что до сих пор не подъехали следователь прокуратуры и криминалисты, тем, что пожарные и спасатели затоптали следы. Ну, а присутствие Крюкова вызвало у полковника целую бурю гнева.

– Крюков, скотина, и ты здесь! Вестник смерти! Ты же куда ни сунешься, за тобой, как в песне у Высоцкого, «воронье и гробы»! И, конечно, все залапал! Если опять твоих отпечатков пальцев окажется больше всего, я тебя посажу! По крайней мере, лет десять под ногами крутиться не будешь.

Женьку Шабанова можно было понять. Каждый свежий труп – это как минимум новый воз работы, а как максимум – служебные неприятности, тут поневоле станешь бросаться на окружающих.

Спорить с Женькой сыщик не стал. Устыдился. Полковник Шабанов не раз предлагал Крюкову перейти на работу в его отдел, обещал чины и награды. Но опер скромно отказывался. Он справедливо считал, что от добра добра не ищут. К тому же – свято верил в старую истину, гласившую: хочешь потерять друга – дай ему взаймы или возьми к себе на работу. В данном случае – пойди к нему на службу. Крюков терять старого друга Женьку не хотел.

Поэтому он ограничился тем, что помахал полковнику рукой и изобразил свою коронную улыбку. В ответ Шабанов разразился новым потоком брани. Под эти громовые раскаты мата Крюков и выбрался на улицу.

Здесь ситуация понемногу нормализовалась. По площади расхаживали пешие милицейские патрули, гордо разъезжали конные. Часть горящих машин пожарным удалось потушить, некоторые продолжали дымиться. Разрозненные кучки фанатов и хулиганов разбились по двое-трое и жались к домам. Цепкий глаз сыщика сразу выделил знакомый силуэт Игната. То и дело озираясь, он удалялся от места происшествия. В несколько прыжков опер догнал стукача, дернул за руку, едва не вырвав ее из плечевого сустава, и прижал к стене.

– Игнаша?! Какой сюрприз! Неужели в бритоголовые записался? Растешь, сука! Быстро говори, фашист, что тут случилось, где Витю потерял?

Игнат растерялся.

– Я не знаю… Меня Виктор Алексеич…

Стукач вдруг попробовал вырваться. Но, хотя на вид он был высок и крепок, рывок не получился. Для убедительности Крюков слегка пнул его коленом в живот. Высоковато, но дотянулся. Игната немного скрючило. Теперь сыщику даже пришлось к нему немного наклониться.

– Бабушке своей будешь шары вкручивать! Говори быстро, что случилось с Виктором? Почему он оказался в этом магазине? Колись, иуда, иначе я тебя в камеру закрою! А там знаешь, что с козлами делают?

Добровольный помощник милиции вытаращил глаза и разинул рот, но признаваться не спешил. Сыщику пришлось его слегка придушить. Лишенный кислорода доносчик лихорадочно засуетился в поисках выхода и выбрал самый простой и привычный путь: откровенности и чистосердечного признания своей неправоты.

– Мне нельзя в камеру! – заныл Игнат. – Я все скажу. Вон, смотрите – пацан в черном кожаном пальто. Кличка Хорст. Как зовут – не знаю. Я у них недавно. Внедрился по приказу Мокеева. Этот Хорст – фашист, пришел из организации «Фаланга‑88». Я должен был только свести его с Виктором Алексеичем. И свел. Они вошли в бутик. Я остался ждать на улице. А тут драка. Потом внутри что-то рвануло. Я в ту дверь сунулся, а там уже все горит…

Крюков недоверчиво покачал головой. Парень в кожаном плаще по кличке Хорст спокойно стоял на другой стороне улицы, словно ничего не опасаясь. Крюков пригляделся к нему повнимательнее. Высокий, худощавый, лет восемнадцати-двадцати. Волосы на его голове обриты не наголо, а торчали ежиком. Шелковый шарф не закрывал лица, а небрежно болтался на шее. Впрочем, лицо без особых примет. Вот только левая щека немного измазана в копоти. Крюков мысленно прокрутил его по учетам. Нет, в розыске этот Хорст определенно не находился. Разве что по кличкам прокрутить?

Сыщик смешался. Что делать? Брать этого Хорста на основании одних только показаний Игната? Крюков плохо знал этого стукача, но со слов Мокеева составил о нем впечатление как о весьма ненадежном типе. Виктор подозревал своего агента чуть ли не в двурушничестве. И все-таки отправился на стрелку с его подачи, даже не предупредив напарника и не подстраховавшись. Где и погиб. Странно это, господа…

Пока Крюков прокручивал в голове разные варианты поведения, объект наблюдения двинулся вдоль улицы и исчез за углом.

«Придется заняться парнем поближе», – решил для себя сыщик.

Но перед тем как отпустить вялое тело незадачливого осведомителя, опер еще раз прижал его за кадык.

– Имей в виду, фашист проклятый, будешь давать полезную информацию, будешь получать кислород для жизни! Если нет, я тебе его перекрою. Ферштейн? Жить может только то, что приносит пользу обществу, понял? Это ваш фашистский философ Зигфрид фон Шмультке сказал.

Тут сыщик отпустил стукача и пошел искать свою машину. День явно не задался. Может быть, бабушка была права, когда не советовала работать в воскресенье?

Девушка была очень молода и очень красива. При рождении ей дали имя Мухабат, но год назад, получая паспорт, она назвалась именем любимой певицы – Жасмин.

В комнате кроме нее находился смуглый мужчина лет тридцати. Лицом он напоминал артиста Омара Шарифа, этакий каказский мачо. Правда, когда он начинал говорить, впечатление от его блестящей внешности несколько портилось.

– Э, слушай, женюсь на тебе, э! – пел мачо-джигит. – Я Анвар, меня каждый собака знает, мое слово закон, э! Трусы снимай, э! Ты не думай, Анвар не собака – потрахал и убежал. У Анвара невеста была, Клавкой звали. Очень красивый. Погибла недавно. Террористы взорвали. И две жены было. Они тоже погибли. Теперь вот тебя полюбил. Женой моей будешь!

Жасмин с обожанием смотрела на Анвара, как Лейли на своего Меджнуна.

– Ты силен и благороден как могучий батыр-пехлеван, любимый. Но мой почтенный отец хочет отдать меня за Мусу, – пропела она. – Мой уважаемый отец работает на него. Муса – хозяин. Большой человек.

Благородный Анвар презрительно улыбнулся.

– Э, Муса – собачий сын, ишак! Свинину ест, я сам видел, э! Я на тебе женюсь. Самой любимой женой будешь, э!

И запел песню любви.

– Будешь жить в доме в три этажа. Самый верхний этаж – пол паркетный, два балкона – весь твой будет! Есть в мой дом большой холодильник «Вирпул», широкий, две двери. Обе двери закрыты на ключ, ключ у тебя будет! Ты самый главный в мой дом будешь, э! Есть в мой дом большой телевизор «Панасоник», экран во всю стену. Пульт, чтобы программы переключать и громко-тихо делать, у тебя будет. Ты самый главный в мой дом будешь, э! Будешь в мой дом жить, ничего не делать. Только стряпать, есть и толстеть. Зачем не веришь, э?

На этом песня кончилась. Жасмин залилась краской смущения. Что и говорить, предложение обольститель сформулировал убедительно – яснее некуда. Она кивнула.

– Я тебе верю. Только вот отец может не согласиться. Мы – шииты, а ты суннит. Перед тем как мы убежали из Ферганы, тамошние сунниты убили моего дядю и всю его семью. Они ворвались в его дом, связали всех. Женщин изнасиловали, а мужчин били палками и мотыгами. Потом они разрезали всем женщинам животы, а мужчинам перерезали горло. Детям просто разбили головы о камни очага. Потом они облили всех бензином и сожгли. Было очень страшно. – Она испуганно посмотрела на окно.

Благородное мужественное лицо Анвара снова испортила презрительная ухмылка. Язык у него просто чесался от желания выказать любимой все, что он думает об ее собачьих шиитах. Но он сдержался и лишь проговорил:

– А здесь чего боишься? Здесь не Фергана. Здесь Москва, люди мирный, немножко пугливый.

Но Жасмин покачала головой.

– Здесь еще страшнее. Все только и говорят о бритоголовых фашистах. Я их ужасно боюсь.

– Со мной никого не бойся, э! Я Анвар, меня каждый собака знает. Здесь все меня боятся. А про эту квартиру вообще никто не знает. Ни Муса, ни отец не найдет. И фашисты не найдут.

И тут неожиданно диалог влюбленных был прерван шумом во дворе. Жасмин бросилась к окну, выглянула и отпрянула в неописуемом ужасе.

Прошло несколько дней. В бывшей ленинской комнате Управления специальной службы МВД России полным ходом шла утренняя пятиминутка. Заседали уже с час. Обсуждали недостатки в оперативной работе, внешний вид личного состава и агрессивную политику США в Ираке.

Во главе стола восседал начальник управления генерал Николай Андреевич Мышов по прозвищу Альпенгольд. За время беспорочной и бесполезной службы генерал уже трижды летал по заданию Генеральной прокуратуры в Швейцарию в поисках золота. Трижды искал он сокровища – компартии, Бородина и Березовского. Но так и не нашел ничего, кроме замечательного шоколада. За что и получил свое вкусное прозвище.

Генерал Мышов не терпел демократической волокиты вроде избрания президиума, секретаря и тому подобной чепухи, и всегда сам вел собрания, на которых присутствовал. Вот и сейчас он взял со стола бумажку, пожевал губами и сообщил.

– Значит со вторым пунктом повестки дня – «Борьба с внешним видом» – разобрались. Короче, чтобы никаких техасских штанов системы джинсы я больше не видел. Советский… в смысле, российский милиционер – государственный служащий. А это накладывает… Понимаете, что это значит?

Ответом было гробовое молчание. Не дождавшись реакции с мест, генерал ответил сам:

– Мы служим нашей родине, поэтому не имеем права носить национальную одежду наиболее предполагаемого противника. Поэтому внешний вид все должны иметь аккуратный и подтянутый: костюм-тройка, можно недорогой, галстук, лучше темный, рубашку, лучше светлых тонов. Я тоже люблю красиво одеться, но на работу всегда одеваюсь прилично.

И генерал автоматически смахнул невидимую пушинку с рукава пиджака своего скромного итальянского костюма стоимостью полторы тысячи евро.

В это время открылась дверь. На пороге показался лучший оперативник управления – вечный капитан Крюков. Генерал при виде сыщика сильно оживился.

– А вы, Крюков, опять проспали? Или застряли в лифте? Придется вас записать в злобные опозданцы… В злостные опоздуны, – поправился он.

– Това-а-арищ генерал, мы же по ва-а-ашему приказу в засаде всю ночь проторчали, – зевнул в ответ опер. – А я, между прочим, предупреждал – дохлый номер эта засада. Даром время потратим и народные деньги пропьем… В смысле проедим. Так и вышло.

Генерал нахмурился.

– Я не спрашиваю, откуда вы пришли. Я спрашиваю – где вы были? Если хотите снова что-то сказать, то лучше помолчите. И не надейтесь, что я нормальный, я могу быть и беспощадным! Ладно, садитесь. И побрейтесь, а то смотреть тошно!

Крюков направился на свободное место, но генерал усмотрел еще ряд недостатков в экипировке подчиненного. В частности – майку под расстегнутым воротом джинсовой рубашки и кроссовки «Пума».

– Застегните воротничок, чтобы постельное белье на шее не торчало. И снимите вы, Крюков, эти кеды фабрики «Рита». Если не во что обуться, разрешаю ношение форменных ботинок. Кстати, и брюки можно носить форменные, предварительно выпоров красный кант. Как условно гражданскую форму одежды.

– А фуражку? – спросил Крюков.

– Что фуражку? – не понял генерал.

– Если кепки нет, милицейскую фуражку можно носить? Козырьком назад, как условно гражданский головной убор. А кокарду пластырем заклеить.

Генерал подумал и резко качнул головой.

– Нет, Крюков. Вы не дождетесь, чтобы я опустился до вашего низменного уровня. И вообще, всех касается. Вы не в театре, потрудитесь сесть по стойке смирно! А то спят тут, понимаешь, как гремучие гадюки на солнце! Переходим к главному вопросу. В нашем городе проходят месячные по борьбе с фашизмом. И вот что я хочу довести до вашего сознания…

Подобные перлы, вроде «месячных», генерал выдавал нередко. Генерал встал из-за стола и подошел к узкой трибуне, украшенной двуглавым орлом. В руках он держал внушительную стопку бумаги. Поверхность трибуны имела небольшой уклон, чтобы бумаги не соскальзывали на пол нижний край наклонной плоскости был ограничен рейкой. Но толщина генеральского доклада значительно превышала ее высоту. Листки мелованной бумаги поехали вниз и посыпались на пол, шурша, как листья в октябре.

Генерал с кряхтением согнулся и полез под трибуну их собирать.

– Вашу мать, – тихо, но внятно произнес он себе под нос. – Просил же на пять минут докладик набросать. Так нет, нахерачили «Войну и мир»…

Выбравшись на свет, Альпенгольд гранитной глыбой навис над трибуной. Он покрутил перед собой собранный урожай. Страницы доклада безнадежно перепутались. Он порылся в них и выбрал, наконец, самое ценное.

– Вот что пишут жители Москвы, на страже которых мы, так сказать, стоим, – многообещающе сообщил он и принялся читать вслух, громко и с выражением: – «Уважаемый начальник милиции уголовного розыска! И когда же это, наконец, прекратится? Наши отцы и деды боролись с фашизмом не за тем, чтобы сегодня эти выродки поганили нашу столицу! Мы живем возле Кутузовского парка. И с некоторых пор сюда повадились ходить бритоголовые фашисты. Поглядели бы вы на это отребье! Лысые головы, грубые ботинки, лица, как у идиотов. О чем говорят – не разберешь. Как гуси гогочут. Дебилы какие-то. Они собираются небольшими группками. Есть среди них и девушки, на вид такие же дебильные, как и пацаны. А после них бутылки остаются из-под пива и бумажки от конфет. Мы боимся выпускать в парк детей. Примите меры, иначе мы не пойдем на выборы».

Генерал обвел зал строгим взглядом.

– Внизу двести пятьдесят подписей! – сурово сообщил он и добавил со вздохом. – Да, плохо мы с вами работаем, товарищи! Надо работать лучше! А вот еще одна жертва бритоголовых – Жасмин Султанова. Ее изнасиловали и чуть не задушили. Опять наша с вами недоработка!

– В следующий раз доработаем, обязательно задушим! – заверил с места начальника Крюков.

Генералу такая готовность почему-то не понравилась. Он обиженно заметил.

– Знаете, Крюков, я иногда замечаю на вашем липе осмысленный взгляд, что в целом для вас нехарактерно. Так что вы там думаете серыми шариками своего ума? Почему наши отцы и деды воевали с фашизмом, а мы, то есть вы, опустили руки?

Крюков встал и задумался. Вопрос был непростой. И ответ напрашивался не легче.

– Насчет фашизма ничего сказать не могу, – признался опер. – С немцами мой дед действительно воевал. И медаль получил – «За победу над Германией». А вот за фашизм у него никаких медалей не было.

Речь сыщика залу понравилась, и аудитория отреагировала бурными аплодисментами. Но генерал снова выразил неудовольствие. Ну, никак ему не угодишь!

– Нет, не с того конца вы жизнь начинаете! Вы, Крюков, ведете себя как какой-нибудь питекантроп или как этот… антрополог. Стыдитесь! Сейчас вот матом ругаетесь, а потом в тот же самый рот хлеб будете класть. Это нехорошо. Кстати, в субботу в нашем ведомственном клубе будет познавательная дискуссия о происхождении матерной ругани. Выступать будет профессор Святополк Жидоморов. Малокультурным советую сходить, а вам, Крюков, особенно.

Крюков согласился и до конца затянувшейся пятиминутки больше в прения с начальством не вступал. Выйдя из ленинской комнаты, он первым делом направился к дежурному.

Дежурный по управлению майор Попович когда-то считался крутым опером, но однажды променял полную романтики и опасностей должность оперуполномоченного на спокойное местечко в дежурке. Теперь он если и рисковал, то разве что обжечься горячим чаем. Попович был занят двумя делами сразу – пил чай и шастал по Интернету. Он с раздражением оторвался от экрана монитора, но, узнав Крюкова, оживился и заговорил с неистребимым белорусским акцентом:

– Ты только пасматры, что в мире дзелается! В Амерыке помер всемирно известный миллионер. Наследников найти не могуть. Падазрывають, что остались в России. И фамилия самая что ни на есть белорусская – Рабинович. От слова «рабына». Это рябина по-вашему. Ну, почему не Попович?

– От слова «попа»? Жопа по-нашему, – подсказал опер.

Дежурный хотел обидеться, но Крюков сунул ему записку.

– Кончай мечтать, Леша. Слухай мэнэ, сябр. Пробей-ка ты мне пацана по кличкам. Какой-то Хорст, вроде из фашистов. Что накопаешь, все сыпь – кто, откуда, чем занимается, и почему его до сих пор не убили и не посадили.

Попович проворчал что-то типа: «Дзелать мэнэ больше нечего». Но из Интернета выгрузился и защелкал мышью, погружаясь в дебри секретной картотеки…

Крюков тем временем направился в кабинет генерала. Секретарши на месте не оказалось, и он направился прямо в начальственную дверь. Альпенгольд встретил его по обыкновению радушно.

– Почему вы, Крюков, суетесь без разрешения? Языка нет в дверь постучать?

Генерал часто выдавал подобные перлы. Опер замялся, прикидывая, с чего начать.

– Тут такое дело, палка века наклевывается, – сообщил он, наконец. – Я имею в виду взрыв во время демонстрации футбольного матча. У меня есть оперативная информация, что в бутике Анвара хранился героин. Майор Мокеев нашел его и был по этой причине убит. И к его смерти причастны члены фашистской группировки.

Генерал поднял на сыщика взгляд, полный страдания.

– Ну, скажите, Крюков, что вам все время неймется? Какие фашисты, какой героин? Вот у меня данные экспертизы! – генерал потряс бланком с печатью. – Мокеев погиб в магазине в результате несчастного случая при взрыве газового баллона. А что ему там понадобилось – это мы будем выяснять. И кое-кому может не поздоровиться. Доступно объясняю, намек ясен? Так что выплюньте из головы ваши фанаберии и идите работать.

В ходе разговора взгляд генерала постепенно из страдальческого становился все более суровым и подозрительным. Теперь он смотрел на Крюкова с нескрываемым осуждением.

– Я ведь вижу, где паршивая овца зарыта. И бросьте вы эту свою затею с поджогом Рейхстага! Тьфу, взрывом этого… бутика. Вы бы, Крюков, лучше работали, а не фокусами занимались. У вас определенно мания величия. Кроме того, это террор, тема не наша. ФСБ узнает, что мы туда полезли, сразу заберет себе все материалы. А нам, чтобы не совались, по шее дадут. Мне лично. Вы бы лучше фашистов ловили.

Генерал пощелкал кнопкой вызова секретарши. Ее по-прежнему не было. Наконец в приборе громкой связи раздался ее голос:

– Слушаю, Николай Андреевич.

– Где вы все время шляетесь?! – заорал генерал. – Я же велел не ускользать, пока я не кончу! Бумаги по Мокееву мне на стол, живо!

– Они у вас на столе. Прямо перед вами, – обиженно сообщила секретарша и отключилась.

– Да? В самом деле… – генерал надел очки и уставился на свой стол.

Он взял лежавший перед ним листок со штемпелем министерства и внимательно осмотрел, словно подозревая подделку. Потом перевел взгляд на Крюкова.

– Вот направление в Сводную общественную комиссию по предотвращению случаев экстремизма и террора. Она создана по личному распоряжению президента. Первоначально туда планировали направить Мокеева, но раз он не может, пойдете вы. Там и проявляйте свою инициативу. А пока свободны. Пока свободны, – добавил он с нажимом.

Крюков, как человек тактичный, встал и ответил соответственно:

– Пока, товарищ генерал.

И вышел. Получилось глупо, как и весь разговор в целом. А что делать, если служба такая? Так он и шел по коридору, слегка ошарашенный. Вот уж действительно – нашел работу на свою задницу!

Когда он проходил мимо комнаты дежурного, тот окликнул его:

– Эй, Крюк, я тут по твоему Хорсту информацию уже получил! Забавный паренек…

Крюков подошел к нему, взял справку и углубился в чтение.

«Дмитрий Минаев, адрес, год рождения, бывший студент МГУ. Исключен за драку. В кафе подрался с неграми. Является членом организации «Языческое братство».

– И это все? Богатая информация – с неграми подрался!

Дежурный в ответ ухмыльнулся.

– Не просто с неграми. С сержантами морской пехоты США из охраны их посольства. Наших было двое, а негритосов – трое.

Крюков посмотрел на него с сочувствием. За годы сидения в дежурке бывший опер Алеша Попович совершенно утратил квалификацию.

– Леша, меня интересует не беллетристика, а результат, – вздохнул сыщик.

Дежурный в недоумении потер лоб, потом пожал плечами.

– Ах, результат?… Ну, в общем, наши победили…

– И на том спасибо. Дякую, – вздохнул Крюков, похлопал дежурного по плечу и направился в комнату оперов.

Давным-давно, в незапамятные времена, посреди поля на равном удалении от окрестных деревень вырос забор моторно-тракторной станции. По соседству возвели несколько бараков-общежитий для рабочих. Позже здесь возвели административное здание и к нему несколько жилых домов. Возникший таким образом безымянный поселок назывался «Центральной усадьбой колхоза «Дружба». В середине восьмидесятых колхоз вошел в состав агропромышленного объединения. Хозяева-машиностроители возвели клуб и два пятиэтажных корпуса. Потом началась перестройка, машиностроители махнули на свои труды и собственность рукой и забыли дорогу в подшефный колхоз.

Понемногу цивилизованный центр обстраивался частными домами, поскольку механические мастерские поселка превратились в автосервис и единственное место в районе, где можно было хоть что-то заработать. Реализовывать урожай с полей и огородов помогал местным жителям бывший председатель колхоза Герой Социалистического Труда Алихан Магомедов. Или Алик Мамедыч, как его звали колхозники. Успехи хозяйства были обусловлены не в последнюю очередь тяжелым кулаком Мамедыча, которого местные пьяницы боялись, как огня.

С приходом рыночных отношений колхоз не только не распался, но, наоборот, резко пошел в гору. Молоко, картошку и прочие продукты у крестьян скупали по вполне терпимым ценам земляки Алика Мамедыча. Не простаивала и такелажная фабрика. Сырье для нее – коноплю – выращивали здесь, а также привозили из Чуйской долины. Привозили официально, вагонами. Для охраны ценного и опасного груза Алик Мамедыч использовал опять-таки своих родственников и земляков.

Так в «Дружбе» появился Анвар. Это было давно. Прошли две Кавказские войны, и едва не началась третья. Анвар сумел скупить половину центра столицы, но продолжал держать штаб-квартиру в «Дружбе». На краю села возвышался его особняк-замок.

Поэтому они, местные, молились на Лайка Мамедыча Богу и, в то же время, боялись сунуть нос в «Царское село», ближний к лесу край поселка, который вдруг быстро застроился особняками Лайка Мамедыча и нагрянувших неизвестно откуда его многочисленных земляков. Дела там творились темные и страшные. Но местных жителей они не касались, и те продолжали сосуществовать с опасными соседями по принципу «моя хата с краю». Правда, несколько любопытных все же нашлось. Они исчезли, их тела потом выловили в речке километрах в пяти от «Дружбы».

Сейчас Анвар принимал у себя дорогого и опасного гостя. Они сидели вдвоем в большой, устланной коврами комнате. Молчаливые, словно зомбированные, женщины, скользя, как тени, приносили и уносили тарелки с угощением. Поскольку Аллах запретил пить вино, Анвар и его гость пили водку. Ведь насчет водки никаких указаний сверху не поступало.

Анвар впился зубами в большой кусок жирной баранины. Горячий сок потек по усам и подбородку. Анвар принялся медленно, с чувством, жевать. Из-под полуприкрытых век он внимательно рассматривал своего гостя. Имени его он не знал, только кличку – Полковник. Как и сам Анвар, тот был наполовину русским. Во всяком случае, так говорили. Говорили еще, что Полковник был агентом ГРУ. Верилось в это с трудом, но Анвар хорошо помнил один эпизод.

После нападения на Дагестан отряд Полковника окружили федеральные войска, сверху его людей поливали огнем вертолеты. Полковник позвонил кому-то по спутниковому телефону, после чего распорядился: «Будем прорываться!»

Он приказал снять с автомашин крышки капота. После этого отряд пошел на прорыв. Но пробиваться, собственно, и не потребовалось. За всю дорогу им не встретилось ни одного вооруженного федерала. Несколько раз над автоколонной зависали вертолеты, но, видимо обнаружив условный сигнал – открытые крышки капота – уходили куда-то в сторону, откуда слышались взрывы и выстрелы. Из окружения отряд Полковника вышел без потерь в людях и технике.

Лет Полковнику было немного – от силы тридцать с небольшим. Анвар спросил гостя:

– Откуда твое прозвище? Ты ведь еще молодой совсем, а уже Полковник.

Гость усмехнулся.

– Молодой, говоришь? В моем отряде я оказался самым старым. Для моих людей я не то что полковником – генералом мог быть. Да, вот они были молодыми. И погибли. Сейчас много звону идет – какие бандиты, звери, как могли в детей стрелять! В Сослане мой отряд состоял из бойцов, которые десять лет назад сами были детьми. И тогда в них, в детей, стреляли из пулеметов и танков, их дома бомбила авиация, на их глазах убивали их родителей. Их тогда не щадили, чего же теперь с них спрашивать? Их растили зверями, и они выросли зверями.

– А откуда у тебя в отряде негр взялся? – спросил Анвар.

– Ха! – воскликнул Полковник. – Я и сам сперва понять не мог – о каком негре по радио толкуют. Потом догадался – кто-то из моих ребят в пожаре обгорел дочерна. Потом, я слышал, в морге, его отмыли и поняли, что прокололись. Но позориться не стали, замяли для ясности. Ты же наши средства информации знаешь.

– Да, люди – хворост для священного огня джихада, – поддержал и развил мысль гостя Анвар.

– Но глупцов этот огонь сжигает, а мудрые возле него греются, – заметил Полковник и поднял рюмку с водкой.

Они выпили и некоторое время молча ели, обжигаясь горячим мясом. Наконец Анвар нарушил молчание.

– Тебя опять опознали в каком-то убитом парне, – сообщил он Полковнику.

Тот небрежно отмахнулся.

– Меня похоронили уже раз десять, но мой аппетит от этого не уменьшился. По количеству моих трупов я, наверно, могу претендовать на рекорд в книге Гиннеса. А как твои дела? Ты не женился, по-прежнему один?

Анвар издал печальный вздох, похожий на стон.

– Один, совсем один. Работы много, людей мало. У меня ведь две жены было! И какие жены! Обе погибли!

Полковник согласился.

– Да, мало нас. Хватало бы людей – я бы хоть каждую неделю государственный траур устраивал. Разве это власть? Смешно! Что они могут нам сделать со всеми своими атомными подлодками и ракетами? Пусть строят их побольше. Пусть создают все, что можно использовать против них самих.

Анвар отщипнул крупную виноградину и отправил в рот.

– А как ты ушел тогда из школы в Сослане?

Полковник расплылся в гордой улыбке.

– Элементарно. Переоделся в камуфляж. Федералы и милиция все очень умные: кто в черном – тот и террорист. А в камуфляже – свой.

– А камуфляж где взял? – удивился Анвар. – Неужели с собой принес?

– Смеешься? Меня бы мои люди убили, если бы случайно нашли. Камуфляж я снял с местного мента, который оказался в заложниках. А на него свой черный комбез напялил.

– На мертвого? – уточнил Анвар.

– Зачем? На мертвого надевать трудно. Пока надевал, он живой был, потом выстрелил в него. Правда, ранил только. Сначала хотел добить, но передумал. Его, в мой клифт одетого, наверняка спецназовцы или местные замочили. Шутка такая. А меня на «скорой» в больницу вывезли. С ветерком и почетом прокатился. Заодно больницу посмотрел. В следующий раз пригодится. Они же теперь школы охранять начнут, а мы опять по больнице ударим. Как в Буденновске. В больницах-то нас уже не ждут.

Анвар задумался.

– Думаешь, теперь тебя никто не опознает?

– На дело я всегда хожу в маске. А кто меня в лицо видел, того на свете нет…

Алан Асаев вышел из поезда «Минеральные Воды – Москва» рано утром.

Двое патрульных в мятой форме тормознули его практически сразу, не дав отойти от поезда. И тут же отпустили. Помогло место прописки – город Сослан. Прочитав, милиционер вернул Алану его паспорт и козырнул. Спросил только.

– С какой целью приехали в Москву?

«С целью осуществления кровной мести», – подумал Алан, но вслух сказал:

– Я жертва теракта. Приехал на лечение.

Он уже слышал, что говорил президент в своем выступлении о недопустимости мести и самосуда. Призывал действовать только в рамках закона. По сути, мстители в его выступлении приравнивались к бандитам. А он решил мстить.

Алан президента не боялся. После трехдневного пребывания в заложниках он вообще никого и ничего не боялся. И желал одного – отомстить. Ждать, что это сделает государство, было просто смешно.

Еще недавно Алан работал опером уголовного розыска. Он заходил в злосчастную школу № 1, когда бригада ингушей-шабашников делала там ремонт. Алан проверил у них документы – они оказались в порядке – и запомнил всех поименно. Он просил директрису присматривать за рабочими и соблюдать осторожность, но для той существовал лишь один аргумент: ремонтники дешево запросили. Обвинять ее Алан не мог. Школа едва сводила концы с концами.

Алан рос в интеллигентной семье и в детстве любил читать книжки. «Бойся данайцев, дары приносящих», – вспомнились ему тогда строки Вергилия.

Дарами данайцев оказались взрывчатка и оружие, которые ремонтники спрятали в подвале школы. С данайцев Алан и начал, едва выписался из больницы. Он выследил их и убил. В милицию он уже не вернулся – здоровье не позволяло. Табельный пистолет пришлось сдать, но его это не беспокоило. Этого добра, слава богу, в республике хватало, хотя власти предлагали деньги за сдачу оружия.