Текст книги "Skinова печать"

Автор книги: Сергей Алов

Соавторы: Константин Алов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Однажды несколько простачков им поверили. И умылись кровью.

А теперь президент пугал Алана, что сделает с ним то же самое, что с захваченными террористами. Алан не отказался бы посмотреть – что именно с ними собираются сделать. Только вот не было их – захваченных террористов. А когда власть не может справиться с бандитами, ей остается лишь отыгрываться на мирных законопослушных гражданах, журналистах и правозащитниках…

Алан хорошо знал, что его ждет, если его поймают, но не боялся. Бандитов он ненавидел, власть презирал.

Прямо с вокзала он поехал на квартиру друзей. Молодые супруги, оба работали врачами… Они не обрадовались появлению Аслана, смущенно извинились и попросили его не задерживаться у них. Им было стыдно отказывать ему в крове, но страх оказался сильнее. Алану дали ключи от снятой для него квартиры и деньги на первое время. Ключи он взял, но от денег отказался.

Квартира оказалась однокомнатной, обставленной просто, но в ней имелось все необходимое: холодильник, телевизор, видак. Правда, телефона не было, но он Алану и не требовался. Приехав, он первым делом принял ванну. Лежа в горячей воде, Алан вспоминал недавние события.

Его захватили прямо перед школой в первые минуты нападения. Он едва успел выхватить пистолет, как был ранен и потерял сознание. Очнулся в учительской, связанным. Его держали отдельно от остальных заложников-мужчин, сидевших в коридоре, есть и пить не давали. Когда раздались взрывы, началась стрельба, и спецура пошла на штурм, главарь бандитов пришел к пленнику, развязал, и тот впервые увидел его лицо без маски. Бандит под дулом пистолета заставил Алана снять камуфляжный костюм и облачиться в его черный комбинезон. После этого выстрелил ему в спину. Алан потерял сознание, но лицо главаря навсегда осталось в его памяти.

Если бы в учительскую, где Алан лежал без сознания, первыми ворвались федералы, они бы убили его, приняв за боевика. Но его нашли свои, милиционеры из городского ОВД и ополченцы. К счастью, он лежал лицом вверх, иначе и они могли бы выстрелить на всякий случай.

Алана доставили в больницу, где он довольно быстро пошел на поправку. Выписавшись, он поставил перед собой одну цель – отомстить. И отныне главной его мишенью стал главарь бандитов по кличке Полковник. Кроме Алана, найти его не мог никто, потому что лишь он знал его в лицо. Фантастически сложная задача, но он был уверен, что убьет Полковника, даже если придется погибнуть самому…

Согласно штатному расписанию опер Крюков трудился в отделе оперативной разработки. Руководил отделом полковник Галкин. Величали полковника Александром Израилевичем, но в милиции сотрудникам с такими установочными данными приходится сталкиваться с трудностями. То есть, пока сотрудник молодой, его окликают исключительно по фамилии или прозвищу. В данном случае – Галкиндом.

Со временем Галкин достиг такого уровня профессионализма, что стал незаменим, сделал карьеру, и у него появились подчиненные, вынужденные обращаться к нему по имени-отчеству. А это вызывало трудности с точки зрения удобопроизношения. Пришедший тогда в отдел молодой Крюков нашел выход из этой ситуации, и с его легкой руки Александра Израилевича перекрестили для языковой экономии в Сан Ильича. Дошло до того, что некоторые в управлении пребывали в полной уверенности, что Галкина именно так и зовут. Галкин не остался в долгу. Учитывая, что имя Крюкова мог выговорить без подготовки далеко не каждый носитель русского языка, он стал звать опера Пал Палычем. И это прижилось.

Галкин частенько приглашал Крюкова в свой кабинет, якобы для разноса. На самом деле они пили кофе, играли в шахматы и проводили рабочее время в приятной беседе. Вот как, например, сейчас. И повод был – командировка Крюкова в состав Сводной общественной комиссии по экстремизму и терроризму, сокращенно СОКЭТ.

В кабинете полковника Галкина пахло кофе и валерьянкой. И от того, какой из запахов преобладал, становилось ясно – побывал ли уже полковник на вливании у генерала или только еще туда собирается.

Утреннее вливание уже состоялось, посему кабинет наполняли ароматы кофе. На столе клокотала кофеварка. Разговор начальника с подчиненным носил исключительно академический характер.

– А знаете, Пал Палыч, – говорил полковник, прихлебывая кофе из маленькой чашки, – в Индонезии живет такой зверек, который питается кофейными ягодами. Поедает он их целиком. Кофейное зернышко в его желудке не переваривается и выходит с пометом. Так вот, местные жители собирают эти зернышки, сушат и продают. Этот сорт кофе в мире считается самым редким и дорогим.

Крюков подозрительно посмотрел на свою чашку.

– Собирают и сушат, говорите? А помыть эти зернышки они не пробовали?

Полковник Галкин рассмеялся.

– Не волнуйтесь, Пал Палыч. Такой кофе стоит не одну тысячу долларов. Мы с вами пьем йеменский «иргачиф». Тоже неплохой сорт. Настоящая арабика. Выращивается в лучших мавританских традициях.

Крюков встрепенулся, будто вспомнил что-то важное.

– Кстати, о маврах, – пробормотал он. – Мавры – это ведь арабы, а где арабы, там и евреи. Сан Ильич, вы что-нибудь слышали о профессоре Жидоморове?

Полковник Галкин о Жидоморове слышал. Тот никаким профессором, собственно, не был. Звание присвоил себе сам от имени несуществующей Академии общественно-патриотических наук.

– Жидоморов – странная фамилия. Слишком уж одиозная. Наверняка ненастоящая, и он ее сам придумал, – высказал предположение Крюков.

– Вы, Пал Палыч, правы, но только отчасти. Фамилия это, конечно, не его. Но она настоящая. Слово «жидомор» к национальному вопросу никакого отношения не имеет. Оно даже у Даля в словаре имеется. На Руси в старину жидоморами называли жадных людей, которые морят голодом своих близких и холопов. И фамилия, от него производная, иногда встречается. Наш профессор нашел где-то женщину с такой фамилией, чуть ли не бомжиху запойную, привез в Москву и женился на ней. Якобы из любви к истории Отечества.

– А потом развелся?

– Опять не угадали, Пал Палыч, – усмехнулся Галкин. – Со своей супругой герой наш поступил проще и подлее. Убил он ее. Но доказать этого не смогли. Потом он основал так называемое «Языческое братство». По сути – фашистская организация на базе неоязыческих культов. Позже в нее влились остатки разгромленной «Фаланги‑88». Враждуют со всем миром, а особенно – с национал-христианами Михаила Архангельского и «Интербригадой Че».

Крюков почесал в затылке.

«Языческое братство» – это же тот самый пионерский кружок, в котором состоит Дмитрий Минаев по кличке Хорст. Интересный тип этот профессор Святополк Жидоморов, и паренек этот, Хорст, тоже интересный», – констатировал опер.

Некоторое время они дегустировали напиток, священнодействуя, как два жреца культа кофе. Наконец Крюков собрался уходить. Сан Ильич тоже поднялся из-за стола, но вдруг наклонился к сыщику и сказал очень тихо:

– Ты, Пал Палыч, в этой комиссии держи ухо востро. Она хоть и общественная, но я подозреваю, что общественность туда на пушечный выстрел не подпустят. И те гражданские, которых ты там встретишь, просто погоны свои на время в шкаф убрали. Для отвода глаз. Так что будь осторожен. Не нравится мне эта комиссия. Я и Виктора предупредить хотел, да не успел.

Крюков вышел от начальника и задумался. Из всего запутанного клубка вопросов наружу торчал лишь маленький кончик. И назывался этот кончик – Дима Минаев по кличке Хорст.

Спортзал размещался в большом просторном ангаре, но назывался он по-старому – Подвалом, поскольку все, кто здесь тренировался, вышли именно оттуда, из подвалов-качалок.

Тяжелый восьмидесятикилограммовый боксерский мешок, подвешенный к потолочной балке, ходил ходуном под ударами Хорста. Последнюю серию он выдал на полный износ. Несколько ударов в максимальном темпе, затем секундный перерыв, потом еще серия из пяти-шести ударов в полную силу. Следом снова секундный отдых. И так до изнеможения.

Пот слепил глаза. Хорст сбросил с рук шингарты – снарядные перчатки – и вытер лицо подолом майки. Он окинул взглядом зал. Народу собралось мало. Ваня с Таней в углу отрабатывали в паре технику «липких рук» и «липких ног». Игнат привел какого-то толстяка и тянул его поработать в спарринге. Толстяк был брит наголо и одет в камуфляжные штаны и черную майку со свастикой. Похоже, из скинов, но Хорст его не помнил. Может, из пополнения?

Хорст направился к тренажерам. На скамейке гонял штангу в жиме лежа немолодой человек. Немолодой – мягко сказано. На вид никак не меньше шестидесяти лет. В Подвале все звали его дядей Федором и слушались беспрекословно.

Телосложением дядя Федор напоминал античную статую Геракла. Кто он и откуда, никто толком не знал. Ходили слухи, что из вояк, отставник. Вроде даже бывший десантник или спецназовец.

– Устал мешок долбить? – спросил дядя Федор, с грохотом опустив штангу на рогульки стоек.

– Как вьючная индейская собака, – признался Хорст.

– Тогда самое время мышцу подкачать.

Дядя Федор знал, что говорит. Хорст, да и другие ребята, которые занимались в Подвале, тренировались по его методике.

«Сначала тренируй резкость, это сила плюс скорость, – учил дядя Федор. – Потом берись за выносливость. Чувствуешь, что совсем выдохся – начинай работать над техникой. Усталое тело само ищет оптимальную траекторию для удара или блока, ничего лишнего не допускает. А после этого, когда мышцы просто ноют от усталости, приступай к атлетической части. Ведь что в атлетизме главное? Последние повторения, те, что делаются через не могу. А все, что до этого – только предварительная часть. Так лучше утомить мышцы сложной, квалифицированной отработкой скорости, выносливости и техники, чем тупо гонять туда-сюда одну гантель. Когда вся полезная работа проведена, можно и немного косметики добавить. Бицепсы-трицепсы, дельту и прочий камуфляж. Для настоящего, смертельного боя это, конечно, лишнее. Но для гражданских тюфяков-пижонов вполне сойдет. На пляже перед телками выделываться».

Хорст взялся за штангу и принялся накачивать бицепсы. Сгибая руки со штангой в локтях, Хорст тянул ее не к плечам, а ко лбу, как учил Арнольд Шварценеггер. Он считал повторения, шевеля губами на выдохе. Дядя Федор это заметил.

– Никогда не считай, сколько повторений или сколько подходов ты сделал. Работай до полного изнеможения и еще через не могу хотя бы три раза.

За бицепсами наступил черед трицепсов. Для этих мышц – разгибателей руки – Хорст предпочитал выполнять «французский жим». Подняв штангу над головой узким нижним хватом, он опускал ее за спину, сгибая руки в локтях. После третьего подхода внимание Хорста привлек шум в противоположном конце зала. Там, в углу, покрытом зелеными прямоугольниками татами, проводили спарринги любители рукопашного боя.

В центре внимания оказался бритоголовый толстяк, которого привел Игнат. Он ходил по залу босиком, и Хорсту до отвращения не понравились его грязные пятки.

Когда Хорст посмотрел в его сторону, толстяк как раз удачно вмазал Ване. У того из носа брызнула кровь. Толстяк победно поднял руки.

– Кто следующий? – спросил он с вызовом.

Ответа не последовало. В это время – между утренней и вечерней тренировками – зал всегда пустовал. Несколько человек занимались каждый своим делом. Толстяк позвал Игната.

– Давай с тобой помашемся.

Тот уже неохотно вышел на татами.

– Ты, Дыня, слишком грубо работаешь, – сказал Игнат.

Хорст заметил, что толстяк и в самом деле походил на дыню.

– На войне как на войне! – с гордостью ответил он и обрушился на Игната.

Дыня был одного роста с Игнатом, но значительно превосходил его весом. А реакция для такой комплекции у толстяка оказалась просто превосходная.

Игнат едва успевал защищаться от обрушившегося на него града ударов. Наконец он не выдержал темпа, пропустил боковой в ухо, потом удар ногой в печень. Игнат сначала согнулся, а потом и просто улегся на ковер. Дыня прохаживался по татами, тяжело переводя дух.

– Ну что, больше желающих нет? – вымолвил он, с трудом восстановив дыхание.

Хорст оставил штангу и направился к торжествующему победителю.

– Откуда ты, придурок? – спросил он во всеуслышание.

Толстяк посмотрел на него с недоумением. Он уже решил, что стал тут самым главным. Не дожидаясь ответа, Хорст подошел и звонко хлопнул Дыню по животу.

– Ну что, толстопузый, подвигаемся?

Тот среагировал на обиду молниеносно. Перед носом Хорста мелькнула черная подошва стопы. Растяжка у Дыни тоже оказалась на уровне. Хорст резко подсел под слоновью конечность противника и врубил ему обратную вертушку, подбив опорную ногу. Это было непросто. Все равно, что опрокинуть ударом ноги колонну Большого театра.

Дыня рухнул на татами, и весь зал содрогнулся от сейсмической волны. Упав, толстяк тут же снова оказался на ногах и нанес Хорсту сокрушительный удар пяткой. От злости бил он со всей силой, на которую был способен. Если бы попал, Хорста пришлось бы хоронить в закрытом гробу. Но он ушел в сторону, и нога промчалась мимо, рассекая воздух, как магистральный электровоз. Кто стоял на платформе, когда мимо пролетает скорый поезд, хорошо помнит это ощущение воздушного толчка.

Хорст не удержался от соблазна и нанес по проезжающей мимо него ноге короткий удар. В колено бить не стал, пожалел. Врезал в кость, покрытую толстым слоем мяса и жира, именуемую в народе окороком. Но и этого оказалось достаточно. В ноге что-то хрустнуло и отозвалось в недрах Дыниной туши утробным жалобным всхлипом. Гигант снова обрушился на ковер. заставив содрогнуться пол, стены зала и массивные тренировочные снаряды.

Хорст разглядывал поверженного стонущего противника, когда услышал за спиной насмешливый голос:

– Тако посрамил Мстислав Удалой злого Редедю пред полки касожския.

Хорст быстро обернулся. Рядом с дядей Федором стоял молодой мужчина лет тридцати. В куртке из черной кожи, но не такой дубовой, как пальто Хорста, а тонкой и мягкой. Звали парня Вадимом. Он изредка появлялся в Подвале и общался только с дядей Федором. О чем они говорили, никто не знал. Вадим производил впечатление аристократа преступного мира. Иногда он подвозил дядю Федора на своем навороченном джипе. Что объединяло столь разных людей, можно было лишь догадываться.

Под мышкой Вадим держал свернутую в длинный рулон и перехваченную шпагатом велюровую скатерть. Из свертка торчали предметы, в оценке которых Хорст ошибиться не мог. Это были рукоятки мечей. Один японский – катана. Другой прямой, европейский, норманнский, с массивным яблоком на конце рукоятки.

Вадим поправил темные очки в тонкой оправе, с которыми никогда не расставался даже в темноте, и повернулся к дяде Федору.

– Федор Иванович, время.

Тот кивнул головой.

– Да, конечно, я уже готов. – И засобирался на выход.

Хорст равнодушно посмотрел на стонущего Дыню, махнул товарищам и пошел в душ.

Хорст вышел из зала и направился домой. Чтобы сократить дорогу, он выбрал короткий путь через пустырь. Прохожих здесь почти не встречалось. Чужие о проходе не знали, а свои как раз слишком хорошо знали, что тут можно нарваться на неприятности.

Эту тройку Хорст увидел издалека. Он сразу догадался, кто они, и по чью душу вышли покурить к помойке. Неделю назад он поймал возле метро негра, который торговал героином. Дал в зубы так, что чеки, упакованные в шарики из фольги, которые тот прятал за щекой, полетели, как брызги серебряного дождя…

На следующий день там же, возле метро, на Хорста напали. Кроме афророссиянина (или афромосквича, как их там называть, чтобы не обиделись?) в группе нападающих были еще трое славян. В широченных штанах-трубах и куртках-размахайках. Волосы у пацанов были заплетены в дурацкие войлочные косы. Крутости – немерено, но бойцами оказались никакими.

Они набросились неожиданно, всей кучей сразу, что и спасло Хорста в первый момент. Нападавшие столкнулись и смешались, подарив ему драгоценную секунду – он перехватил инициативу. А дальше жертва вдруг превратилась в охотника. Негр получил свою дозу первым и надолго затих под мусорными баками. Следом получили гостинцы двое бледнолицых. Хорст наградил каждого серией сокрушительных ударов. Один, не выдержав, ударился в бегство. Другой не побежал, потому что не смог. Он уполз на карачках, получив от Хорста прощальный пинок в мягкие ткани.

Последний противник слегка струхнул при виде такого избиения младенцев, но меры принял неадекватные. Он выхватил из кармана складной нож-бабочку и ловко, как ему показалось, закрутил ею в воздухе восьмерку. Его внимание сосредоточилось не на противнике, а на собственной ловкой руке.

Хорст подбил вооруженную руку ударом мыска, по-футбольному. Нож-бабочка выпорхнул из ладони и улетел прямиком в мусорный бак. Следующим футбольным ударом Хорст размозжил ловкачу запястье, дабы отбить у него охоту играть с оружием…

И вот новая засада. Неужели их только трое или остальные прячутся в резерве? Эта тройка на вид выглядела покруче, чем нахальные реперы у метро. На морду лица – типичные кавказцы. «Неужели негритос чеченов подписал? – подумал Дмитрий. – Или он толкал принадлежавший им товар? Очень может быть!»

Рядом на дороге, проходившей возле пустыря, Хорст заметил приткнувшийся черный бумер. В машине могло находиться подкрепление. Не исключено, что у джигитов имеются и стволы.

Хорст физически ощутил холодную волну смертельной опасности, исходившую от тройки. Да, это тебе не репер с ножичком и не толстый хулиган Дыня. Эти наповал бить будут. Еще не поздно повернуться и убежать, но Хорста почему-то вдруг обуяло ослиное упрямство. Он продолжал покорно топать в гибельном для себя направлении.

От тройки отделился один из джигитов и двинулся навстречу Хорсту. Почему только один? Джигит что-то крикнул Хорсту, но тот не расслышал. Да и не вслушивался особо. Что этот тип мог ему кричать? Гадости и оскорбления, другого от них не дождешься.

Джигит полез за пояс. Хорст находился уже достаточно близко к нему, чтобы разглядеть черную рукоятку пистолета.

«Кердык мне…» – мысленно сказал себе Хорст.

Против пистолета в умелых руках, да еще как минимум при двух помощниках, ему не выстоять. А все потому, что Хорст испытывал неприязнь к огнестрельному оружию и совершенствовался в мастерстве рукопашного боя. Он стал в этом деле специалистом, а специалист подобен флюсу, полнота его, как сказал Козьма Прутков, односторонняя. Вот где кроется ошибка. Жаль, что судьба не дает ему шанса эту ошибку исправить.

В конце прохода за спинами джигитов появился черный силуэт. К Хорсту и тройке убийц шел какой-то мужик. Вот попал! Вряд ли его оставят в живых. Случайные свидетели никому не нужны.

Хорст вдруг удивился, что в такой ситуации может думать не о себе, а о ком-то другом. Мужик был странный. Спортивного вида, в мягкой кожаной куртке, джинсах и ослепительно белых кроссовках. На вид – учитель физкультуры, выигравший в карты стопку долларов. Двое джигитов тут же рванулись к нему, на ходу доставая пистолеты. Тот, который направлялся к Хорсту, тоже обернулся в направлении пришельца.

Поведение бандитов показалось Хорсту странным, но удивиться он не успел. Разбогатевший физрук вдруг с быстротой молнии выхватил из-под черной куртки короткий обрез двуствольного охотничьего ружья. Жерла стволов показались Хорсту пугающе огромными. Обрез изрыгнул пламя. Два выстрела практически слились в один. Двух джигитов буквально отбросило на груду сваленного у стены ржавого железа.

Третий – тот, что находился ближе к Хорсту – вскинул руку с пистолетом. Незнакомец не успевал перезарядить свою карманную артиллерию. Но Хорст в прыжке достал абрека ударом ноги в затылок. Тот не сразу упал, а попытался развернуться. Тут к нему подскочил физрук. Абрек выпустил из правой руки пистолет, но тотчас выхватил закрепленный на предплечье кавказский кинжал. Острие рассекло воздух в миллиметре от глаза Хорста.

Физрук перехватил вооруженную руку, ударом колена в пах заставил на секунду отключиться нападавшего и вогнал ему в живот кинжал его же собственной рукой. Потом, наклонившись к тяжело раненному бандиту, вежливо попросил:

– Если выкарабкаешься, передай от меня привет Ибрагиму. Меня зовут Крюк, – и уточнил: – Опер Крюк.

Потом он ощупал карманы убитых и раненых бандитов. У одного из них был мобильник, и опер бросил его недорезанному джигиту.

– Держи, вызовешь себе «скорую».

Тот со стоном сжал телефон окровавленной рукой и принялся набирать номер, но потерял сознание.

Опер с интересом изучил трофейные документы. Прописка – поселок «Дружба» Битцевского района Московской области. Место работы – АО «Дружба». Должность – охранник. Документы двух других сделаны как под копирку.

Хорст молча наблюдал за манипуляциями своего спасителя. Впрочем, он тоже спас ему жизнь. Как тот назвал себя? Опер Крюк. Жалко, что мент, вроде ничего мужик. Ментов Хорст не переваривал.

– Хорст, – он протянул руку своему спасителю.

Опер крепко пожал ее. Хорсту показалось, что Крюк рассматривает его слишком внимательно, будто старается запомнить, или, наоборот, вспоминает, где он его видел. Но одновременно Хорст почувствовал, что между ними установилась незримая связь. Никакие обещания и клятвы дружбы до гроба не требовались. И так ясно, что на этого человека Хорст теперь может рассчитывать в любой ситуации. На чем они и расстались. На прощанье опер бросил Хорсту:

– Тебя здесь не было. На всякий случай найди себе алиби на сегодня. И запомни время. Сейчас ты должен находиться на противоположном конце города.

Хорст шел домой и никак не мог сообразить, на кого же все-таки устраивали засаду? На него или на этого опера Крюкова?

Хорст открыл дверь и вошел в свою квартиру. Родители были дома. Из кухни доносился шум, там мать готовила обед. Отец, как всегда, валялся на диване и смотрел телевизор. Его снова выперли с работы, что не особенно его расстроило. В этой жизни его интересовала только политика.

Мать приносила домой из супермаркета, где работала фасовщицей, полные сумки продуктов. Часть продавала, потому что всего не удавалось съесть. Холодильник ломился от икры, лососины, копченой колбасы и прочих деликатесов. В баре громоздилась батарея бутылок коньяка, медовой горилки, итальянского и французского вина.

Хорст прошел в свою комнату. Дома он был просто Митей. Здесь он мог расслабиться. Здесь находились его книги, его компьютер, его лазерные диски и видеокассеты. Говорят, Пушкин перед смертью с книгами прощался, как с самыми близкими друзьями. Пожалуй, у Дмитрия Минаева ближе книг тоже не нашлось друзей. Множество переплетов размешалось вдоль стен на стеллажах.

Здесь же на полке стоял музыкальный центр, а под полкой – ящик с лазерными дисками и видеокассетами. И никакой роскоши. Вместо кровати над полом возвышался на четырех кирпичах толстый пружинный матрас-сексодром. В углу наклонная скамейка, посреди комнаты свешивался с крюка для люстры боксерский мешок.

Дмитрий включил музыку. Вкус у него был классический, изысканный. Современной попсе и тяжелому року предпочитал он старый добрый «Лед Зеппелин». Слушая «Моби Дик», он разделся и прошел в душ.

Под струями воды хорошо думалось, а подумать было о чем. В голову лезли тревожные мысли. Он чувствовал, что атмосфера вокруг него становится все более напряженной. С ним и окружающими происходили странные вещи, в помещении «Языческого союза» крутились странные люди. Непонятно вел себя Игнат, да и Шварц неприятно удивил. К тому же куда-то пропал лучший друг – Витас.

Хорошо, что он не одинок. Есть товарищи – Ванька, Татьянка, тот же Шварц. Есть наставник, гуру – профессор Святополк Жидоморов. Они не предадут. Да и вообще, как говорит Шварц – в куче не замерзнешь. Он вдруг ощутил сильный озноб и прибавил горячей воды. Постепенно довел ее температуру до максимума. Когда почувствовал, что уже сварился до полной готовности, врубил холодную. И так – от горячей до ледяной – несколько раз.

После душа он обнаружил, что усталость ушла… Он вернулся в свою комнату, растянулся на своем широком матрасе и погрузился в свои мысли. Такая уж у него была привычка: перед сном обдумывать прошедший день…

Когда он стал скином? Давно. И не стеснялся в этом признаваться. Он терпеть не мог ханжеского словоблудия и считал, что само слово «фашизм» ничем не хуже понятий «коммунизм» или «социализм». И означает примерно то же самое – быть частицей одного сообщества, группы, пучка, и подчинять личные интересы общим. Недаром фашистская партия Германии называлась национал-социалистической и рабочей.

В раннем детстве он слышал сказку про старика, который заставлял своих сыновей ломать веник то целиком, то по отдельному прутику. И делал вывод – один человек слаб, в группе – сила. В школе учили тому же, только не могли объяснить – чем объединение по классовому принципу лучше принципа национального? Ему всегда было легче идентифицироваться с группой, чем с самим собой.

В семье Дмитрия национальным вопросом не интересовались. В школе тоже. Димка с первого класса учился с Вовкой Фридманом из соседнего подъезда. Кличку тому смешную дали для еврея – Фриц. Но тогда это никому не приходило в голову. Димка ни разу не слышал, чтобы Фрица кто-то назвал жидом. Да и за что? В их дворовой компании слово «жид» означало жадина, а Фриц был нормальным пацаном, своим в доску.

Однажды в гости к родителям Дмитрия зашел то ли родственник, то ли друг. Звали его Николаем Петровичем, работал он инженером на каком-то секретном заводе. За столом Николай Петрович пил мало, зато рассказывал очень интересные вещи. Они шли вразрез с теми сведениями, которые излагались в школьных учебниках.

От Николая Петровича Дима услышал впервые о «Протоколах сионских мудрецов», о губительной роли евреев в русской революции. Николай Петрович рассказал и о том, что идею концлагерей большевики позаимствовали у англичан, которые первыми опробовали ее на бурах в Южной Африке. Но большевики, среди которых было много евреев, применили эту технологию для массового уничтожения своих противников. От него же Митя узнал, что великий Сталин ценой огромных жертв прекратил это великое еврейское наступление на Россию.

Отец Дмитрия, Павел Федорович, только посмеивался над горячностью гостя. Он доказывал, что «Протоколы» – фальшивка, подготовленная антисемитами для дискредитации сионистского движения, а большевики-евреи, наряду с преступлениями, сделали немало полезного. Например, создали под руководством Троцкого непобедимую Красную армию, первоклассную разведку, а позже – советскую атомную бомбу. Да и сам Советский Союз не стал бы тем, чем он стал – великой державой – без евреев… Разве большевики уничтожали только русских? Все народы кругом стонали… Классовая война, батенька!

Но отец раздражал Дмитрия своей бесхребетностью, и мнение предка для него мало что значило. Точнее, не значило ничего. Поэтому он без колебаний перешел на сторону Николая Петровича…

А потом Николая Петровича убили. Кто-то забил его насмерть обрезком ржавой трубы в скверике прямо возле собственного дома. Кто – так и осталось неизвестным. На похоронах Николая Петровича Дима познакомился с профессором реальной истории, как он сам представился, Святополком Жидоморовым. Тот пригласил Диму в свою группу изучения подлинной, нефальсифицированной истории родины. Занималась группа в маленьком зале при ДЭЗе, но народу на лекции приходило много, стульев не хватало.

Сначала Диму смешила фамилия профессора, но потом он к ней привык. На лекциях профессор рассказывал много интересного. Особенно любопытно звучала история Киевской Руси и хазарского ига в его интерпретации.

По Жидоморову выходило, что Киев при первых князьях Рюриковичах, Олеге, Игоре, святой княгине Ольге – был пограничным хазарским городом, и вся тогдашняя Русь платила воинственным соседям дань.

Хазары в свое время приняли иудаизм, сделав его государственной религией, и призвали еврейских учителей на свою землю. И только князь Святослав, сокрушив их империю-каганат, сделал Киев столицей своего княжества. Но, утратив независимость, хазары не утратили своего влияния. Выходило, что с тех пор евреи на протяжении всей истории влияли на русскую политику и русскую жизнь.

А как профессор Жидоморов рассказывал о крещении Руси! Сперва заслушаешься, а потом призадумаешься… И здесь он нашел еврейский след! Ведь первые христиане вкупе с Христом были представителями богоизбранного народа. А позже их потомки навязали свою религию римлянам, грекам, славянам, германцам…

Зато к немцам профессор относился с особым почтением. Он целиком разделял норманнскую теорию о германском изводе князей Рюрикова дома. Он соглашался и с Карлом Марксом относительно того, что Новгород и Киев – лишь промежуточные стоянки викингов на пути к Константинополю.

Великую Отечественную войну профессор считал недоразумением. Советский Союз вместе с Гитлером должен был сокрушить страны западной демократии и стать мировым гегемоном. «Гитлер напал на Советский Союз только для того, чтобы освободить русский народ от тех же евреев-комиссаров!» – доказывал профессор с пеной у рта. хотя никто с ним не спорил.

Однажды после лекции несколько идеологических противников подстерегли Жпдоморова и попытались опровергнуть его аргументы с помощью кулаков. Дмитрий стал на защиту наставника. Его поддержали двое крепких бритоголовых парней, и профессора спасли.

Дмитрий познакомился с пришедшими на помощь союзниками. Один из них, по кличке Шварц, руководил боевой бригадой «Шварц‑88». Второй, Витас, был членом этой организации. Так Дмитрий Минаев впервые встретился с настоящими фашистами. Он вступил в их организацию и получил кличку Хорст.

От новых друзей Дмитрий узнал, что Хорст Вессель слыл крутым пацаном в тридцатые годы двадцатого века. Он был фашистом, и его убил бандит и сутенер по имени Али. Имя наталкивало на размышления. После смерти Хорста песня о нем стала гимном молодежи.

Сначала бригада Шварца входила в состав более крупного формирования, именуемого «Фалангой‑88». После ряда дерзких выступлений власти разгромили «Фалангу», ее руководители оказались в тюрьме. Шварцу удалось собрать тех, кто остался, и привести соратников к Жидоморову. Тот проповедовал национал-язычество и идеи арийского превосходства, что прекрасно сочеталось с постулатами «Фаланги». Так Дмитрий оказался в рядах «Языческого братства», а сдвоенные молнии стали общим символом.

Единственным камнем преткновения для «фалангистов» и «язычников» оставался пресловутый еврейский вопрос. Жидоморов был ярым антисемитом и первостепенной задачей считал искоренение «власти жидомасонов». Все остальное его не интересовало.