Текст книги "Бродячие собаки"

Автор книги: Сергей Жигалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Курьяков подошел вплотную к столу. В открытых глазах погибшего взблескивал осыпавшийся с потолка иней. На мелово белом лице слева от виска насквозь чернел страшный след осколка гранаты. Нижняя челюсть была подвязана грязно-белым полотенцем с узлом на макушке. И от этого полотенца лицо убитого, будто повязанного косынкой, высекло в памяти прокурора образ матери Игоря. Дверь в тот третий склеп в душе прокурора Курьякова распахнулась. Он вспомнил ее такой же молодой, каким был теперь ее сын, лежащий на оцинкованном столе.

… Она проходила свидетелем по делу, которое вел он, тогда два года как женатый следователь. Для нее любовь была, как горсть спелой вишни. Она любила его легко и безоглядно, ничего не требуя и не обещая. Да и рассталась она с ним, будто выплюнула вишневую косточку. Через год нашла его и объявила, что родила его ребенка. Пыталась отравиться прямо в его рабочем кабинете. Он тогда выгнал ее и убедил себя, что она все это сочинила… А еще через семнадцать лет он получил от нее письмо. Из конверта на стол скользнуло фото. На нем был заснят сам Курьяков в юности. Он долго вглядывался в изображение. «И теперь откажешься?» – прочел он на обороте. В письме ее почерком было написано, что Игорек несправедливо осужден и отбывает срок в колонии для несовершеннолетних в Жигулевске.

Курьяков встретился с ней, пообещал помочь, но выговорил одно условие: она никогда не скажет сыну, что он его отец. Сочинили легенду. Будто Курьяков был другом погибшего отца Игоря и потому помогает.

Курьяков тогда употребил свои связи и Игорька выпустили досрочно. Но через полтора года за первой ходкой последовала вторая. И опять Курьяков, чувствуя себя виноватым, помогал Игорю. В конце срока знакомый начальник колонии отпускал Игоря с ним на охоту, на рыбалку на сутки, а то и на двое.

И вот теперь он, его сын, лежал в холодном подвале с белесыми от инея стенами. И даже тем, кого он спас от смерти, приняв в себя взрыв фанаты, было на него наплевать.

Куривший у окна врач вздрогнул от прерывистых всхлипов. Прокурор стоял на коленях у стола и будто бодал распростертое тело.

– Чего, Петрович? С сердцем плохо? – Крапивин сжал ему пальцами запястье.

– Сын, сын это мой. – Прокурор не вставая с колен, обернул лицо к Крапивину, опять ткнулся головой в край стола. И будто услышав свои слова как бы со стороны и только теперь поняв все произошедшее, он закричал разрывающим душу криком.

Крапивин схватил его под мышки и, побагровев от натуги, вытолкал наружу. Зачерпнув в горсть снегу, прокурор вытер мокрое от слез лицо…

… Егерь отказался класть Вовку на носилки. Постелил на колени сынишкино пальтишко, держал мальца на руках. Тускло горели в салоне лампочки. Бессильно клонившаяся набок головенка сынишки и белое без кровинки личико с полуоткрытым ротишком напоминали раненого птенца. Не верилось, что вчера в это же время он стоял, широко, по-ковбойски, расставив ноги, и стрелял. Когда Венька наклонялся, то чувствовал, что от пальтишки пахнет собакой. Под гул моторов моментами он проваливался в забытье. И тут же возникала Найда. Она сидела на затоптанном полу, навострив уши, двигала ноздрями. Он даже чувствовал ногой ее теплый бок. «Опять уведет, заманит.» Он на мгновение вспомнил то слово, что разбудило его той страшной ночью, открыл глаза. У ног темным комом лежала Найда. Егерь едва удержался от вскрика. «Она спасла его при жизни и не покинула даже теперь, после смерти», – успел подумать егерь, прежде чем разглядел в «Найде» сползшее с колен Вовкино пальтишко. Но когда он поднял его с пола и одной рукой провел по лицу, разгоняя сон, почувствовал на губах волоски. Поднес руку к глазам – на пальцах была собачья шерсть.

На вертолетной площадке их уже ждала «Скорая помощь». И по тому, как суетились врачи, с сиреной машина мчалась по улицам, Венька понял, дело было совсем плохо.

В холле клиники Вовку взяли у него из рук. Бегом занесли в лифт.

– «Ждите здесь,» – обернулась к нему медсестра.

Створки лифта клацнули, закусив уголок Вовкиного одеяла. Егерь остался один. Пустота в руках, привыкших за время полета держать Вовку, пугала. Он отошел к окну. Горело нажженное морозом лицо. В ушах еще не угас треск «Бурана». Здесь он был бессильный и ненужный. Где-то там, в бетонных недрах, чужие люди спасали его сына от смерти.

По холлу расхаживали больные в линялых халатах. Здоровались с родственниками, шуршали пакетами. Голоса, смех. Но егерь ничего этого не слышал.

Он только теперь заметил, что на нем промасленный авиационный комбинезон, унты. Но какое это имело значение?

Он обратил внимание, что некоторые посетители идут мимо лифтов и сворачивают к стеклянной двери. Понял: там лестница.

– Вы, молодой человек, куда? – остановила его сухонькая бабулька в белом халате. – К кому вы? В таком виде. Нет-нет!

Венька вернулся в холл. Он даже не знал, на какой этаж увезли сына.

Он сам себе потом не мог объяснить, зачем позвонил Эн. Не Рассохину, не Глебу Канавину, а именно Эн.

– Как вас представить? – Женский голос был мягок и ласков.

– Скажите: отец террориста.

– Ах, это вы, Всеволод Игнатьевич, – хрусталем зазвенел голос в трубке. – Извините, не узнала. Секундочку, соединяю.

– Да, Сева, слушаю тебя.

Венька чуть не положил трубку:

– Это не Сева, это егерь из Благодатовки. Секретарь спутала меня. Ваша дочь проснулась?

– Да, а в чем дело?

– А мой сын умирает.

– Я не доктор.

И опять он чуть не бросил трубку. Сказал зло:

– Если бы не мой сын, ваша дочь бы не проснулась.

– Террорист, Вовка, – из голоса собеседника ушла сталь. – А что с ним? Обморожение? Вы где?…

Прошло минут пять. В холл быстро спустился огромный краснолицый мужчина в белом халате и высоком белом колпаке. Подошел к Веньке. Представился главным врачом клиники, Клевлиным Виктором Никитовичем. Долго жал егерю руку.

– Идемте ко мне в кабинет. Что ж вы сразу ко мне не зашли? Располагайтесь. – Он ввел егеря в просторный, бедно обставленный кабинет. Указал на кресло.

– Мальчик ваш очень тяжелый. Он сейчас в реанимационной палате. На левой кисти началось отмирание тканей, как в народе говорят, антонов огонь, может начаться заражение. Видимо, несколько пальчиков придется ампутировать. – Главврач шумно дышал, с опаской поглядывал на егеря, будто ожидал одобрения своим словам. – Чай, коньяк, кофе? В вашем состоянии я бы советовал соточку коньячка. У меня есть хороший коньячок. Не желаете? Леночка, тогда два чая. А вы не зять Суженину будете?

– Нет, я Сильверу зять. – Венька расстегнул молнию комбинезона. Среди полированных столов и мягких кресел в унтах и комбинезоне было неимоверно жарко.

– Впервые за десять лет губернатор позвонил мне лично сам, – сказал главврач.

Он умолчал, что разговор губернатор закончил просьбой, похожей на приказ:

– Вы должны спасти мальчика. Сделать все возможное и невозможное!

В это время в кабинет вбежала женщина-врач, зашептала на ухо главврачу.

Венька весь обратился в одно большое ухо. Но успел лишь разобрать:

– Они подъезжают, может, уже приехали…

Венька видел, как главврач задышал еще чаще, подскочил в кресле, опять сел:

– Елена Петровна, пошли кого-нибудь за конфетами. Самые лучшие… Юрий Иванович пусть доложит о состоянии мальчика. Пусть зайдет. Нет, поднимется в приемную и ждет. Господи! – Глаза его остановились на егере. Он хотел что-то ему сказать, но только пожевал губами. Видимо, он не мог решить, надо ли оставлять егеря в кабинете или нет… – Господи, – повторил он. – Сам Эн едет сюда вместе с губернатором. Вы кто? – Он смотрел на егеря, как на пришельца из соседней галактики. – Будьте тут, я побегу их встречать. Спаси, сохрани, пронеси!

Когда они все трое вошли в кабинет, егерь не сразу узнал Эн. Теперь он был в длинном пальто стального цвета с длинным красным шарфом, из-под которого выглядывал тонкий белый свитер. Его узкое худощавое лицо было бледным. Во всем его облике, в движениях чувствовалась скрытая опасность. Он весь был, как гладкий тонкий лед, под которым летели огромные толщи воды. И люди интуитивно боялись ступать на этот лед. Только кубастенький, в широкой клетчатой куртке, с большой лысоватой головой и прокуренными кустиками-усами губернатор чувствовал себя рядом с ним уверенно.

Звонок егеря застал Эн и губернатора за шахматами. Губернатор выигрывал партию, что бывало не часто, и пребывал в веселом настроении. Эн и предложил ему заглянуть к «крестнику».

Губернатор тоже поздоровался с егерем за руку. Молчал, глядел с цепким прищуром.

– Виктор Александрович и вы, – повернулся главврач к Эн.

– Чай, кофе, может, коньячку?

– Мальчик? – сощурился Эн. Главврач вскинулся, будто почувствовал потрескивающий лед у себя под ногами.

– Я уже говорил отцу. – Он кивнул в сторону егеря. – Мальчик очень тяжелый. Сильное переохлаждение. В конечностях отсутствует циркуляция крови. Низкое давление. Сильная аритмия…

– Что нужно? – спросил губернатор. – Раз мы тут, может, его в Москву?

– Сейчас врачи наши оказывают мальчику самую первую помощь. Пытаются восстановить кровообращение в конечностях. А также…

– Постойте, я вспомнил, – вдруг перебил егерь. Все повернулись к нему. – Когда я лежал здесь, Валерий Иванович говорил, как оживляли немецких летчиков замерзших в войну.

– Какой Валерий Иванович, Демин?

– Круглый такой, низенький.

Главврач клюнул пальцем клавишу селектора:

– Анна Ивановна, Демин сегодня дежурит?

– Он на операции…

– Что за операция?

– Перитонит. Мужчина сорока лет. Привезли с приступом.

– Пусть подменят. Валерия Ивановича быстро ко мне. Да, в кабинет. Очень срочно.

Все замолчали. Время остановилось. Главврач вопросительно переводил взгляд с Эн на губернатора. Последний как экскурсант вертел головой, оглядывая схемы на стене, вытертый до дыр в трещинах линолеум. Венька смотрел на дверь.

– Что горит, где горит? – открывая дверь, зашумел Колобок и осекся, увидев незнакомых молчаливых людей.

– Вот Валерий Иванович, ваш бывший пациент, – показал главврач на Веньку, – вспомнил, как вы говорили что-то о методах оживления замерзших немцев во время войны.

– Егоров? Я вас сразу не признал. – Колобок кивнул Веньке.

– Да, было такое. А что собственно?…

– К нам поступил мальчик в очень тяжелом состоянии. Обморожение конечностей. Общее переохлаждение тела. В общем, очень тяжелый. Вот его сынишка, – главврач показал Колобку на егеря.

Пока главврач говорил, Колобок наконец-то понял, что перед ним сидит в кресле за столиком живой губернатор. Застегнул халат, подобрал живот.

– В сорок втором году гитлеровские врачи получили задание научиться оживлять летчиков и моряков, долгое время пробывших в ледяной воде, – четко заговорил Колобок. – Их сбивали над Северным Ледовитым океаном. Тогда в фашистских лагерях смерти врачи службы СС погружали пленных в ванны с битым льдом… В общем, они тогда пришли к выводу, что вернуть замерзшего человека к жизни способны лишь проститутки. То есть тепло женского тела…

– А вы не пробовали этот способ? – Эн подошел к Колобку вплотную, уперся взглядом в лицо.

– Это еще когда в ординатуре. В библиотеке читал. Не пробовал, – заморгал врач.

– Я хочу посмотреть на мальчика, – сказал Эн. – Виктор Александрович, ты подожди, я схожу.

– Я тоже взгляну, – бесцветно отозвался губернатор и встал.

Главврач в замешательстве переводил глаза с губернатора на егеря.

– Вы, может, здесь подождете? – спросил главврач егеря и, сам поняв нелепость вопроса, сказал в селектор: – Мы с гостями идем в реанимацию, Анна Ивановна, слышите? Приготовьте два… три халата.

– Где я их возьму?… Есть вон, они все в хлорке.

– Новые! – рявкнул главврач и клюнул кнопку выключателя. – Пальто, куртку снимите, пожалуйста, здесь. Можно прямо на кресло. А вы… – Он оглядел Венькин комбинезон. Стащил с себя халат. – Оденьте.

Потом мигнул доктору, дожидавшемуся в приемной, и тот трусцой побежал по коридору впереди делегации.

Когда они вошли в реанимационную палату, у крайней справа от двери кровати суетились медсестра и добежавший трусцой врач.

Венька сразу узнал грязнобелые стены. Тумбочки с оббитыми углами. Синенькие кровати с никелированными спинками. Больные, лежавшие в палате, повернули к вошедшим головы. Один обросший седой щетиной старик, другой, худой, как скелет, парень с огромными черными глазами. Вовкиного лица от порога егерь не рассмотрел. Оно сливалось с белой подушкой. В тускловатом свете казалось, на кровати лежит неживой белый сверток. От колбы на стойке к нему тянулась трубка, какие-то проводки.

Егерь подошел ближе и увидел такой знакомый шрам-птичку на ребячьей щеке.

«Живой, – обрадовался он. Там, в кабинете, приезд Эн и губернатора как-то приуменьшали, гасили его тревогу. Здесь же при виде сына сжалось сердце. – Камуфляжья Лапа к нему приходил» – мелькнула напугавшая мысль.

– Ну как он? – спросил главврач.

– Пока без изменений, – все еще тяжело дыша после бега, в несколько приемов выговорил доктор. – Сердце не справляется…

– Ну а если попробовать то, о чем говорили вы? – Эн повернулся к Колобку.

– Не знаю прямо. Это в теории. – Он вопросительно поглядел на главврача. Тот перевел взгляд на губернатора. – Виктор Александрович?

– Я чего вам. Вы спецы, вам решать. – Добрячок-боровичок вмиг ощетинился. – Лишь бы на кого ответственность перевалить. На крайняк не у меня, а у отца спрашивайте.

– Зовите жену, – приказал Веньке Эн.

– Ее тут нет. – Егеря окатила новая волна страха: «Я тогда тут выкарабкался, он за тебя расплачивается своей жизнью, – пискнул над ухом знакомый комарик. – Отцы ели кислый виноград, а у детей оскомина…»

– Тогда кого-нибудь из персонала. – Эн поднял глаза на главврача, и тому опять показалось, что он стоит на тонком, потрескивающем льду, и во все стороны разбегаются трещины.

– Может, Любашу позвать? – шепотом подсказал Колобок.

– Да, позовите ее, – как за брошенную на этот самый лед доску ухватился главврач. – Срочно ее!

– Она ушла уже, – сказала возившаяся у кровати медсестра.

– Никуда я не ушла.

Все в палате разом обернулись. На пороге стояла молодая крутобедрая женщина с мальчишечьей стрижкой и смелыми серыми глазами.

– Любовь… э-э, Валерий Иванович вам объяснит ситуацию, – не сразу нашелся главврач.

– Ну, да. Как премию выдают, про Любашу забывают, а как за кого отдежурить, так сразу Любаша, – засмеялась медсестра.

– Любовь э-э-э, в общем, Люба, в связи с критической ситуацией нужно, э-э-э, обогреть одного больного.

– Эт что-то новенькое… – Любаша задорно оглядела присутствующих, задержала взгляд на губернаторе. – Из этих кого?

– Ты язычок-то свой придержи, – одернул ее Колобок, обернулся к главврачу. – Можно, Виктор Никитович, я объясню.

– Ну да, конечно.

– А чего мне его придерживать, я девушка свободная, могу и обогреть, был бы человек хороший.

– Люба, вон мальчик лежит с переохлаждением, – сказал Колобок. – Сердце не справляется. Его нужно отогреть. Лечь в постель и отогреть. Женское тело… Сделаешь?

– Да влегкую. – Она нагнулась к Вовкиной кровати. – Бедненький птенчик, мой хороший. Закутали его всего кроху, – приговаривала, а сама поворачивала бессильное Вовкино тельце. В глаза егерю била эта белизна ваты, марли. – Замотали, закрутили моего малышечку бедненького. Щас мы с тобой, желанненький мой, согреемся.

Поочередно сковырнула с ног туфлешки. Одним движением смахнула халат. Присутствующие в палате мужчины вытаращили глаза. Белые лопатки перечеркивала полоска бюстгалтера. Широкий зад туго обтянут черным шелком.

– Любаша! – крикнул Колобок.

– Тридцать один год Любаша. – Она завела руку к лопаткам, и освобожденно дрогнувшие груди выпрыгнули из заточения.

– Все, бесплатный стриптиз окончен. – Девушка по-домашнему присела на край кровати, на глазах изумленных мужчин свела ноги вместе, закинула их в кровать: – Щас мы с малышонком согреемся. Бедненький мой.

– Почему бесплатный, – раздался в тишине голос Эн. – Если вы поможете мальчику выжить, я выделю вам премию в десять тысяч.

– Зеленых, – быстро и весело выговорил губернатор.

– Да я имел в виду десять тысяч долларов, – подтвердил Эн.

– Мне столько много не надо, – не оборачиваясь, со смешком отозвалась Любаша, бережно прижимая к груди вялое тельце мальчонки.

Глава двадцатая

Подкрылок бросил в сани одеревеневший на морозе труп Найды, притрусил сверху соломой. Ударил вожжей лошадь:

– Но-о, волчья сыть, травяной мешок! – Он был в отличном настроении. Больничный завхоз за бутылку спирта попросил снять шкуру. Вид мертвой собаки в санях доставлял ему удовольствие: «Брезговала со мной коров пасти… чуть не загрызла со своей стаей, а теперь вот безрукавку из тебя сошьют…»

Чужая смерть всегда вызывала в нем радость и успокоение. Как теплую кровь из кружки, Подкрылок смаковал чужую смерть.

Он прихлопнул вожжей, на лошадином крупе проступила пыльная полоска.

«Взять хоть этого Генералова. Одна фамилия чего стоит! Скоко раз на меня вилами намирался: «Я русский офицер, русский офицер!» Доофицерился, а я живой… А может, завхозу шкуру не отдавать? Выделать да в город новорусским за волчью толкнуть, долларов за сто, а то и за триста. Белую лапу золой зачернить…»

Но судьба и на этот раз криво усмехнулась над Подкрылком. Усмешка явилась перед ним в облике Сильвера.

Зеленый «Запорожец» обогнал Подкрылка, встал поперек дороги перед лошадиной мордой.

– Где Найда? – сходу потянулся флибустьер за тремястами долларами.

– А я откуда знаю? Ты бы не попался навстречу, не знал бы, и ты где. – Подкрылок прилег на солому, прикрывая собой собаку.

– Сказали, ты взял. – Сильвер покачивался на костылях. – Вовка как очнется, сразу спросит, где Найда. Я бы ему ее.

– Да она уж вся смерзлась. А Вовка-то оклемался? Лихой парнишка. Говорят, генерала заставил на карачках по колидору полозить.

– Куда ж ее дели? – Сильвер заскрипел костылями, броском передвигая тело назад к «Запорожцу». – Ему бы радость.

– Огодь, – расчувствовался ни с того ни с сего Подкрылок. – Забери, если Вовке чо пригодится.

Зеленый обломок брига, будто гонимый ураганом, промчался по селу, влетел в ворота.

– Корыто мне, корыто! – громовым голосом скомандовал Сильвер жене. – Воды из колонки!

Бабка Настя с проворством, мало уступающим юнге, загремела в сенцах ведрами.

Они бережно вытащили из «Запорожца» Найду, положили в корыто и волоком оттащили на погребку.

– Голову, голову положи на край повыше, – распоряжался Сильвер, – чтоб не захлебнулась.

Он вылил в корыто холодной воды, полностью покрыв лежавшую на боку с поджатыми лапами волчицу.

Жена беззвучно шевелила губами, выказывая свое недовольство действиями «охальника».

Прибежавшая за дрожжами соседка заглянула в приоткрытую погребку на голос и в ужасе закрестилась.

В клубах валившего из погреба пара Сильвер, стоя на коленях, колдовал над черной волчицей. Бабка Настя удерживала оскаленную звериную голову за уши.

Сильвер пригоршнями обирал нараставшую вдоль спины и на брюхе ломкую серебряную кайму, ссыпал в ведро. Темное тело волчицы колыхалось в воде, будто она пыталась вырваться.

– Хочу бечь, а ноги отнялись, – рассказывала на другой день соседка. – Дым из-под земли валить, как в аду, а Сильвер у этим дыму, серебро с нее отламывая, полную ведро нагреб, и все ему мало. Воду сольет, новую наливая. Когда все серебро из нее вышло, он разозлился, выволок ее из корыта, на войлок бросил и давай суконными рукавицами тереть, мять, сам скалится, рычить, как волк. Видно, хотел еще из нее и золото выжмать. А ничо у него не выходя. Тогда рядом с ней свалилси, уцапил обоими руками за морду, прижалси губами и давай ей чой-то шептать, она ни в какую. Я думала, со страху сердце у меня разорвется. Он на карачки стал, как на меня гляня, как зарычить: «Ты чо такаясякая тут подглядываешь? Ну-ка бери ее за лапы, неси в избу!» Я их живых-то до смерти боюсь, а тут дохлая с серебром. А он меня жгеть глазами, на клочки разорвать готов. Занесли мы ее у избу. Он давай ее водкой тереть да уксусом. Ды еще чой-то подливал у кружку. Боком от мене загородится и подливает. Трет, трет, на коленки упадет и опять давай ей искусное дыхание делать, не брезговая ротом ей у морду дуя… Часа два он с ней эдак билси. Пот с него градом. Не поверите, бабы, мне сперва показалось, мышь пищит. А эт она, волчина эта очухалась, стала повизгивать: больно ей. Сильвер тут изделался как бешеный, взялси на одной ноге плясать. Я думала, с ума сошел. Бабка, кричит Настасье, давай чаю с душицей! Перемешал чай с вином, клыки ей ложкой разожмал и этим вином с чаем стал ее поить. Затащили мы ее у горницу, а у ней бока ходют, задвошала. Сукровица красная из бока капая. Настасья ругается. А он веселый. Мне налил, говорит, за оживление Найды ты всенепременно должна выпить. Ну и до песняков дело дошло. Собака на диване, одеялкой накрыли, а мы за столом… Пока выпивали, серебро в ведре и растаяло. Оказывается, лед он с нее обирал. Я домой пошла, а он на почту помчался звонить в больницу насчет внука.