Текст книги "Бродячие собаки"

Автор книги: Сергей Жигалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава двадцать вторая

Стекли белые крылья зимы ручьями в долы и поймы. Седой лисовин, натрескавшись мышей у вороха дробленки, грел бока на весеннем солнце. Трусил с холма к разлившейся пойме. Садился у самой воды. Ждал. Щуки живыми поленьями выплывали на прогревшееся мелководье. Возились. Ходуном ходили перья желтой осоки, и лисовин в нетерпении сучил лапками, клонил голову набок. Случалось, какая-нибудь речная волчица, заигравшись, выскакивала чуть не на сушу. Билась в траве, лисовин хватал, пятясь, тащил улов на берег. Играл с подпрыгивающей рыбиной, будто щенок. Когда щука засыпала, лисовин ложился около нее, прикидывался дохлым. Тут же с неба косо падали вороны. Боком-скоком припрыгивали к рыбине. Ветерок заворачивал на лисовине шерсть. Жутко вороне, но как веревкой тянет тускло отблескивающий рыбий глаз. Вот он за полтора скока. Но видит, обнажается бритвенная прорезь лисьего зрачка. Моргнул лисовин и опять умер…

Насмелилась, клюнула серая в щучий глаз. Клацнул зубами лисовин. Заколотила крыльями, забазланила ворона на всю пойму. Вырвалась. Отлетела подальше. Клювом приладила оставшиеся в сарафане перья: зуб за зуб, око за… хвост.

Рыбий глаз на ниточке бесхозно повис. Лисовин хвост откинул. Вороны опять запрыгали к рыбине…

Горстка крякшей отломилась от косяка, пронеслась над самой водой, из зеркальной глуби навстречу ей такая же стайка. Верхние взмыли над ветлами, нижние вглубь ушли. Бобер в старице ветлу грызет, будто топором рубит. Щепа вниз по течению кружится. Как мужичок-кержачок спиной к стволу привалится, посидит, отдохнет, только что цигарку не закурит. Вода в старицу валом из речки валит. В кустах шуршит, напирает. Крякши помотались, помотались, неподалеку от бобра в лужу упали. Плескались, смог поднебесный скатывали. Бобер ветлу догрыз. Верхушка в воду упала, а комель на суше. Взялся бобер за ствол, поднатужился, приподнял да как резнет на всю пойму. Утки аж поднялись. Но рассек накатывающийся по руслу стальной рокот мотора это живое бытие надвое. Подхватился с берега лисовин, взлетели утки. Ушел от греха в воду бобер. Щуки темными стрелами скользнули в коряги… Одни вороны внаглую принялись долбить бесхозную рыбину.

Мчал по руслу, обгоняя пенья-коренья, Венька Егоров на легкой дюральке. Ветер надувал за плечами капюшон штормовки. Глянуть издали, летит егерь над водой о двух головах. Одна, русая, вперед наклонена, другая назад к лопаткам откинута. Только о двух головах и можно так бешено на золотые клочья рвать взблескивающую в закатных лучах между черными деревьями воду.

Зеленеют бугры среди снега. Напуганные ревом мотора стаи пролетной птицы взмывают ввысь. Плывут навстречу черные коряги, зевнешь, вмиг винт загубишь. Ветер дергает сзади за куртку: куда парень летишь? Но улетучился из Венькиной души страх.

– Ур-ра-а! – кричит, захлебывается он солнечным ветром. Нету в этом сверкающем поднебесье горя и тлена, ледяного безмолвия. Зеленая травинка пробивается сквозь снег к солнцу. Норки двумя молниями скользнули по берегу, сцепились, запищали, покатились в воду… Целых три кряковых кавалера за одной уткой гонятся… Весна и любовь обрушились на пойму. Но ничего этого не видит егерь. Все затмила, стоит в глазах алая родинка на белой Наташкиной груди как раз против сердца.

– Наташка-а! – срывая голос, кричит егерь. Были бы крылья, взлетел бы следом за крякшами. Плевать на могильный венок на крыльце, плевать на угрозы прокурора. (Курьякова уже в марте перевели в другой район с понижением в должности). Есть в мире подлунном справедливость, есть. Есть!

По залитой водой пойме выскочил егерь на своей дюральке в залив. Глядь, у берега катер заморский с белой рубкой полированным деревом поблескивает. На берегу палатка, дымок. Сбоку на снегу ворох рыбы. «Никогда на воде один к бракушам не подъезжай, – вспомнились слова Рассохина. – Сделай вид, что не заметил…»

Но какое тут не заметил. Трое мужиков из палатки вылезли. Венька направил «Казанку» к берегу.

– Э-э, да тут старые знакомые. – Егерь спрыгнул на берег, подтянул лодку. В перепоясанном новеньком патронташем мужике с красным от солнца лицом узнал он Кабанятника. У него осенью на подсолнухах Венька отобрал помповое ружье. Этот крендель тогда пригрозил:

– Гляди, егерек, у тебя не две жизни. – Может, и венок он придумал.

– Пойдем, егерь, по сто капель мировую, – предложил Кабанятник. – Алик! – Из палатки уже несли бутылку, закуску.

– Не, мужики, я за рулем. – Венька чувствовал, как горит от ветра лицо. – Зачем вы так хамите! Ну поймали килограмма три-пять. На уху, пожарили. Мешками-то зачем. С икрой же рыба.

– Забери ты эту рыбу себе, друг, – миролюбиво сказал сухой, плечистый парень с кавказским акцентом. У него было смуглое пугающе красивое лицо. – Зачем ссориться, да? Мы отдыхаем. Расслабон, бин-бон. Ты нам не мешай, да. Мы тебе не будем мешать. Ты нас не видел, мы тебя не видели. Ради уважения выпей чуть-чуть. На посошок.

Венька заметил, как и Кавказец, и Кабанятник все время поглядывают на третьего, будто сверяются. Это был детина в камуфляжном комбинезоне. Из рукавов чуть не до колен торчали красные ручищи. Он пьяно сопел. Волосатые ноздри на щекастом лице то выворачивались, то опадали. Из-под покатого лба глядели на егеря глаза, будто две разрытые могилы.

– Давайте мужики, так. – В нем еще встречь солнца и ветра летела весна. – Давайте так. Я вам оставляю рыбы на уху, на жареху, а сети конфискую… Путевки у вас на утиную охоту имеются?

– Имеется путевка. Все имеется. Держи. – Кавказец вытащил из-за пазухи пачку пятисоток, выдернул две, протянул егерю. – Забирай путевку, друг. Тебе хорошо, нам хорошо. Мы отдыхаем. Не порть нам настроение.

– Оставь, на штраф пригодятся, – отвел руку с деньгами Венька.

– Ты, хер мамин, ну-ка вали отсюда! – Тот третий в камуфляжке подшагнул к Веньке вплотную. – Слышь, сдерни отсюда, не доводи меня до греха.

– Боб, остынь. – Кабанятник быстро встал между егерем и Камуфляжной Лапой. – Езжай, егерек, от греха. – В его голосе Венька уловил испуг.

«Карабин в лодке. Вернуться. – Мысль работала ясно и быстро. – Пьяные. Придется стрелять…» Венька быстро сбежал к воде. Лодки стояли рядом. Он прыгнул в их катер. Пробежал на корму. Нагнулся к мотору. Рванул свечной провод. Сзади орали и топали. Провод, вырванный был уже у него в руке, когда его накрыла темень. Бутылка, брошенная Кавказцем угодила ему в виеок.

Очнулся егерь от холода. Он ничком лежал на снегу, связанный, рядом с кучей рыбы. Ломило висок. В палатке смеялись. Венька перевернулся на спину. В темном небе сверкали звезды. Покрутил кистями, наручники надели, гады. Перекатился на живот. Упираясь лицом в снег, встал на колени, выпрямился и пошел в сторону от палатки.

В палатке услышали хруст снега, догнали, сбили с ног.

– Ну что, кобел сраный, допрыгался? – Камуфляжная Лапа наступил ему сапогом на голову. – Выбирай, чо тебе лучше: яйцы отрезать или башку оторвать.

– Боб, остынь, зачем тебе еще одна мокруха? – услышал Венька голос Кабанятника. Сапог перестал давить на ухо.

– Одним больше, одним меньше. Так этот чмо у тя мой помповик отнял?! Я его, блядь, живьем сжую. Пять штук зеленью за него отдал. Где мой помповик? Колись. – Жестокий удар в бок подбросил Веньку. – Порву кобла, как грелку!

– Бобо, падажди. Нэ горячися. Я тебе свой «Браунинг» подарю. Да. С золотой инкрустацией. Сменные стволы. Сказка, Бобо, а не ружье. Пойдем выпьем. Мы его накажем. Но бить лежачего – это не по-мужски.

– Я его хоть лежачего, хоть раком. Порву, как грелку!

– Бобо, на, выпей. Вот так. – Кавказец наклонился к егерю. – Вставай, прастынешь. Теперь выпьешь, нет?

– Он нам чуть всю малину не обосрал, а ты его поишь, – заматерился Камуфляжья Лапа. – Пристегни его к палатке. Потом бегай за ним. Дергаться будет, я его вообще грохну.

Кавказец повернул Веньку спиной к палаточной стойке, перестегнул наручники.

– Не дергайся, парень, Бобо завелся…

Егеря отгораживала от тех тонкая полупрозрачная ткань. Весь пьяный разговор крутился вокруг него.

– Оставь его, Боб, он ничего не докажет. Ни протоколов, ни свидетелей, – трезвым голосом убеждал Кабанятник. Венька слышал, как подрагивал его голос. Он явно боялся. Страх постепенно передался егерю. Только теперь он понял: его будут убивать. И кавказец Алик с пугающе красивым лицом предлагал ему выпить перед смертью.

– … Он ничего нам не сделает. Лодку его оттолкнем. Когда он пехом доберется до телефона, мы уж сто раз на базе будем… – частил Кабанятник.

– Чего ты за него хлопочешь, как за жену, – хохотнул Боб. – Может, он тебе понравился? В голубизну кинуло.

– Боб, я серьезно. Тут тогда такая каша заварится. Он же на службе.

– Вон как Алик скажет. Алик, скажи в масть.

– Я не знаю, Бобо, как ты хочешь. Тут вода все. Кругом вода. Он лучше утонуть может.

– Башка, ты Алик, – гоготнул Камуфляжья Лапа. – Ты похоже «Муму» читал. Я тут лемех какой-то видел. Прикрутим проволокой на шею. Башка!

– Зачем, Боб, беду ищешь? – опять заговорил Кабанятник. – Помповик я тебе новый куплю, только не трожь его.

– Я никак не впарюсь, чего ты так ссышь, – озлился Камуфляжья Лапа. – С твоими хрустами ты от любой зоны откупишься!

Сверкало звездами черное небо. Крякала, свиристела, чиликала на разные голоса пойма.

За тканью палатки, подсвеченной изнутри лампочкой, возилось, кашляло, ржало трехголовое существо. Три головы то сливались в одну шишкастую, звеневшую стеклянным звоном, то опять делились и спорили о его Венькиной жизни и смерти. На холодном ветру егеря била крупная дрожь, ломило висок.

Страшно сделалось, когда Боб стал прикручивать на шею лемех. Ледяная проволока врезалась в шею, душила. Потом его повели к лодке.

– Слушай, мужики, из-за рыбы утопить человека. – Венька собрался с духом. – Чо вы, как фашисты…

– Ты мент. Ты такой же легавый, как они, – дыхнул на него водкой Камуфляжья Лапа. Сунул егерю под нос кулак с наколкой. – Читай: «Слон», «Смерть легавым от ножа». Понял? Всосал? А раз ты не чистый легаш, я те просто утоплю, как Герасим Муму.

Они вывели катер в залитую половодьем пойму. Долго шли в темноте на малых оборотах. С плеском взлетали невидимые в темноте стаи птиц. Камуфляжья Лапа вдруг толкнул егеря к борту, ударил сзади по шее. Венька вниз головой ушел под воду. Сильно работая руками, вынырнул, хватнул воздуха. Лемех на шее опрокидывал головой вниз, тянул на дно. Из темноты донеслось удаляющееся урчание мотора. Со всех сторон на километр, а может, и больше была вода. Венька с головой погрузился в воду, попробовал раскрутить проволоку на шее. От ледяной воды заломило виски. Он вынырнул, поплыл. Лемех тянул, норовил перевернуть головой вниз. Егерь почувствовал, как немеют ноги: «Хоть какое-нибудь бы бревно, корягу…» Чтобы не перевернуться вниз головой, он вынужден был все время плыть в вертикальном положении. Руки и ноги обессилевали, переставали чувствовать. Лемех тянул ко дну. Егерь раскрыл рот, перестал работать руками: «Наташка… Вовка… Танчура, простите меня…» Ноги уперлись в дно. Обрадовавшись, он попробовал было идти, но через несколько шагов опять погрузился с головой, подался назад, попробовал в другую сторону – то же самое. Стало ясно, течением его вынесло на какой-то холмик. Так он и стоял по грудь в воде. Укалываясь о концы проволоки, егерь кое-как освободился от груза. Лемех скользнул под воду, больно ударив по ноге. Но это было мелочью по сравнению с тянущей болью в ступнях и лодыжках. «Судороги, – понял егерь. – Я в ловушке. Вплавь не добраться. Судороги от переохлаждения… Если бы меня нашли с лемехом, поняли, что меня утопили. А так будут думать, утоп по дурости… Хоть опять привязывай…»

Течением на нем шевелило одежду и, казалось, будто кто-то осторожно его ощупывал под водой. Он уже не чувствовал ног и рук. Тепло уходило с периферии к сердцу. Явь мешалась с видениями. Вот над головой пролетели большие белые птицы, с плеском попадали в воду. Одна из этих птиц подплыла к нему, обняла крылами, зашептала: «Мой хороший, мой сладечка, щас я тебя согрею». Прижалась к нему жарким телом. Он почувствовал, как горячие крылья-руки обнимали его, гладили. На минуту сделалось так легко и радостно: «Она спасет меня».

– Наташа, выведи меня, умираю, – простонал вслух Венька.

Вспугнуто мелькнули в темени белые крыла с алой родинкой:

«Я не знаю дорогу, мой хороший». Ледяные щупальца тянулись из непросветной темени, корежили его обессиленное тело.

Вдруг егерь увидел движущийся над водой столбик света. Клонясь вперед, столбик приближался к нему, обретая очертания детской фигурки. Мальчик в длинной белой рубашке шел по поверхности воды.

– Вовка, сынок. Научи меня идти так же, не замочив ног.

«Мои грехи пишутся на песке, твои на камне», – эхом прозвучал голосок. Мальчик растаял в ночи.

Вода шумела в темноте, прибывала. Егерь стоял, задрав подбородок, чтобы не захлебнуться. Шаг в сторону, и он погружался с головой. Все чаще его накрывали волны забытья. Слышались голоса, проглядывали из тьмы лица.

– Солдатик, а солдатик, – услышал он глуховатый старческий голос. – Иди за мной, солдатик. – Егерь разлепил веки. Рядом с ним стояла старушка в платке. – Иди за мной, мой жалкий. Иди, не бойся.

– А ты кто, бабунюшка, – как маленький ухватился за нее Венька.

– Забыл ты меня, жалкий мой, – покачала головой старуха. – Иди, иди жалкий за мной, тут мелко… Помнишь, сидела я на базаре в уголочке, плакала? А ты мимо проходил. Нагнулся ко мне, спросил: «Что ты, бабушка, горько так плачешь?» Я говорю, милостыню в баночку мне накидали, а какой-то охальник в горсть себе высыпал и убег. И теперь мне даже хлебца не на что купить. А ты с руки часы с блестящим браслетом снял, мне в подол положил и убег… Видишь, дорожка от тех часов на воду легла серебряная. По ней солдатик к берегу и гребись. Очнулся Венька, белая дорожка от луны на воде серебрится. Пошел он маленькими шажками по этой дорожке. Все мельче – по пояс. Мотор заурчал. Все ближе, ближе. Прожектор ему в глаза ударил. Волной от катера накрыло.

– Смотри, наша Муму всплыла, – узнал он голос Камуфляжной Лапы. Хреновый из меня Герасим. Дай-ка я ему по башке веслом хлопну!

– Кончай, Боб! Когда на виселице веревка рвется, второй раз не вешают, – остановил его Кабанятник. Схватили под мышки, втащили в катер. Бросили на кучу рыбы.

Венька почувствовал, как край стакана больно вдавился в губу: «Пей!»

Водка обожгла рот. Венька ощутил, как горячий комок катится по горлу, разливается в животе.

– Выкинь его, не хера катать, – выругался Камуфляжья Лапа. Катер вскоре ткнулся о берег. Веньку толкнули за борт. На четвереньках выполз из воды, упал на землю.

– Хорошо, он теперь через полгода оклемается, – сквозь шум двигателя донесся до него голос Кабанятника. – Часа три в ледяной воде просидел.

– Его яйцами теперь только гвозди забивать, – заржал Камуфляжья Лапа.

– Спасибо тебе, бабуль, – пляшущими губами выговорил егерь и, спотыкаясь, побрел по блестевшему под луной ковылю.

Глава двадцать третья

Солнце поднялось над поймой, когда над желтой палаткой жутко заскрипели тормоза. Все трое, заспанные, выскочили наружу. Прямо у входа стоял по самую крышу заляпанный грязью УАЗик. От радиатора валил пар. Из кабины выпрыгнул егерь. Трое попятились. Даже Камуфляжья Лапа по-бабьи прикрыл рот ладонью. Голова егеря вся была белой, будто густо обсыпана снегом. В проваленных глазницах горели два желтых слепящих огня: на них нельзя было смотреть, как на солнце. В первый момент они даже не разглядели в его руке пистолет. Венька уперся взглядом в Камуфляжью Лапу.

– Топай, Бобик, к воде. И вы за ним, ну, – трудно разлепляя губы, страшно выговорил егерь, направил ствол на Камуфляжью Лапу. И тот, подчиняясь, горевшему в глазах егеря огню, двинулся вперед. Все четверо шли к берегу в полном безмолвии. Алик и Камуфляжья Лапа были обуты в кроссовки. Кабанятник шлепал по грязи в белых шерстяных носках. У воды все трое остановились. Смотрели на Веньку.

– Щас будем искать Муму. – Он вскинул пистолет. Негромко хлопнул выстрел. Сорванная с головы Камуфляжьей Лапы кепка закачалась на воде. – Ну-у!

Алик первый шагнул в воду по колено. За ним полез Кабанятник. Эти двое погрузились в воду по пояс, повернулись к егерю, ждали. Камуфляжья Лапа стоял по колено, держась за борт катера. Вдруг он быстро перегнулся через борт. И когда развернулся лицом к егерю, в правой руке блестела острога. Он закричал и метнул ее, как копье, целя егерю в лицо. Одним из рожков егерю вспороло щеку. Острога вонзилась в землю позади, задрожала древком. Тут же хлопнул выстрел. Камуфляжья Лапа попятился, все сильнее и сильнее запрокидываясь назад. Упал спиной в воду. Задергался. Кабанятник и Алик недвижно стояли в воде.

Кровь из разорванной щеки заливала куртку. Венька подошел ближе, вскинул пистолет.

– Не надо. Прости нас, – закричал Кабанятник. Алик полз по грязи на коленях, плакал.

– Тащите на берег, а то захлебнется, – показал пистолетом егерь на баламутившего воду ногами Камуфляжью Лапу. Когда его выволокли на склон, тот уже был мертв. Пуля пробила сердце, навылет.

Теперь в широко раскрытых глазах Камуфляжьей Лапы стояло весеннее небо. Промелькнула в зрачке низко пролетевшая ворона. Егерю показалось, будто Боб подмигнул ему.

Глава двадцать четвертая

Весь этот день прошел для егеря как в тумане. Хирург накладывал швы на рассеченное острогой щеку. Допрашивал следователь. Возили на место происшествия. Венька рассказывал и показывал, как все произошло.

К вечеру его начинал бить то сильный озноб, то вдруг делалось так горячо, будто его окунали в кипяток.

Танчура собрала на него все одеяла, шубы. Щипало от пота шов на щеке.

Вовка взбирался к нему на кровать, гладил отца по волосам:

– Пап, а зачем ты их мукой натер?… А она смоется? Мамка говорит, на все время… Ты мне так тоже сделаешь.

– Кыш отсюда. Дай отцу полежать спокойно. Видишь, болеет. Иди вон по телеку мультики твои про Скруджа.

– Не надо. Я ему лоб холодю. Он мне велел. – Вовка клал обе прохладные ладошки Веньке на лоб. – Так холодит, пап? Давай снега принесу.

– Смотри шов не задень, холодильник. Вень, я полотенце намочу. На лоб положим?

– Не канителься, Тань, все нормально.

– Ничо себе. Двенадцать швов. Шея вся угольно-черная. Какими-то полосами. Одежа в грязи, не отстираешь, – едва сдерживала раздражение Танчура. – Скажи, что хоть с тобой случилось. Все спрашивают, а я ничего не знаю. – Голос Танчуры дробился эхом. Слова превращались в красные сполохи, метались по комнате.

Ночью егеря на «скорой» увезли в райбольницу. Венька был без сознания. Упало давление. Обнаружились хрипы в легких. Дежурный врач-хирург, тот самый, что принимал роды у Танчуры, теперь с бородкой и животиком в состоянии егеря опасности не углядел. Капельница, антибиотики, жаропонижающее…

Утром к егерскому дому подкатила заляпанная грязью «десятка». Танчура как раз выходила с Вовкой из дома, вела в садик. Из салона вышел быстрый в движениях парень в черном свитере, с коротким ежиком волос. Присел на корточки перед Вовкой.

– Как тебя зовут? Вова? А фамилия Егоров? Молодец. А где папка?

– В больницу увезли с темпе… с темпелатулой.

– Чего допытываешься? Ты сам кто такой? – неласково спросила незнакомца Танчура.

– А вы его жена? – Парень в черном, не вставая с корточек, прицельно снизу вверх оглядел Танчуру. – У меня для вас гостинец. Ген, открой, – крикнул он в сторону машины. Крышка багажника поднялась. Парень вытащил оттуда большую картонную коробку. На нее поставил другую поменьше. – Откройте, я занесу.

– Эт что за гостинцы? – Танчура не тронулась с места. – Может, бомба какая чеченская?

– Ну, бдительная, – засмеялся парень. – Смотри. Тут коньяк, а в этом икра, балычок, семужка. Апельсинчики-лимончики…

– Веник не забудь, – донесся из машины голос.

– Точно. – Парень бросился к машине. Достал с заднего сиденья полыхнувший на солнце букет пунцовых роз. – Это вам.

– Такая красота, – закраснелась Танчура. – Это от кого все?

– Держите! От Бармалея.

– Щас я ворота отворю. Может, вы с дороги перекусите? – засуетилась Танчура. – Кто Бармалей-то такой богатый? Вов, не стой. Открой ворота дяде.

Во дворе парень достал из брюк пачку пятисоток в банковской упаковке. Протянул Танчуре.

– Это отдадите мужу.

– Нет. – Она даже руки за спину спрятала. – Вы сами ему отдайте.

– Это долг. Мы ему возвращаем. – Парень положил деньги на крыльцо. Хлопнул воротами и уехал.

Глеб Канавин, мокрый после душа, накинув халат на голое тело, пил чай. Отходил после запоя. В углу телевизор бубнил местные новости. Гнали всякую мелочь. Вдруг Глеб насторожился. «Сегодня криминальный мир области прощается с одним из самых крупных авторитетов региона, – частила дикторша. – Три дня назад был убит Борис Колымский, известный в криминальных кругах под кличкой Боб. По версии силовиков это было заказное убийство. Имя убийцы авторитета известно. Но держат в секрете. Боб Колымский курировал городской автомобильный рынок. Имел долю в игорном бизнесе, сеть магазинов и многое другое…»

Глеб отставил чашку. Нашарил пульт дистанционки. Его величество случай сам шел на него. Он нажал кнопку дистанционки, включив запись мелькавших на экране кадров на видео.

На экране возникли и пропадали машины ГАИ, перекрывшие боковые улицы. В устье змеившейся черной людской рекой плыл блестевший лаком и золотом гроб. «И ни одного крупного плана, – усмехнулся Глеб. – Оператор не первый раз снимает. Умудрился забраться на крышу, а ни одной рожи не показал».

Через минуту он уже звонил одному из своих приятелей, офицеров из «Альфы».

– Так кто грохнул этого урода? – Чай из чашки плеснулся на палас, будто из трубки сильно дунули в чашку. – Кто-кто его завалил?… Быть не может. И где он теперь? Как дома? Они же его порвут. На поминках, как всегда, будут клясться отомстить убийце…

Глеб нажал кнопку микрофона, положил трубку. В комнате зазвучал голос говорившего на том конце провода.

– Тебе что-нибудь говорит кличка «Развалина»?

– Слышал, так, бандюган, авторитет какой-то, – сказал Глеб.

– Это один из самых серьезных криминальных авторитетов. Вор в законе, еще тот, советской формации. Жестоко карает беспределыциков. Так вот. Развалина с осени охотился за этим психом. Помнишь, джип его расстреляли? Шофера завалили. А он на пол лег и ни царапины. Потом мину в подъезд подложили… А тут им везуха. Бесплатный киллер.

– Слушай, как-то не вяжется, – перебил говорившего Глеб. – Такая птичка и без охраны.

– А он, этот Боб такой был, отмороженный… С ним были двое. Алик, его правая рука, и еще один друг, бизнесмен… Теперь этого бедного егеря или сразу пристрелят, или посадят, а там на зоне уберут…

Через два часа Глеб чисто выбритый входил в здание райбольницы. Когда он в сопровождении медсестры поднялся на этаж, поперек коридора встали двое крепких близнецов в темных костюмах. Загородили дорогу Глебу.

– Вы кто?

– Вы почему без халатов в медучреждении, закричал на них Глеб. – Пусть немедленно наденут халаты, – повернулся он к медсестре. – Идемте!

Глеб сделал шаг к кровати и остановился, потрясенный. Он не сразу узнал егеря. Лицо его было обмотано бинтами. Из белизны провально чернели глазницы, выглядывал заострившийся нос. Шея представляла собой один страшный синяк с желтоватым оттенком.

Из бинтов на Глеба глянули сухие горячечные глаза. Венька был в сознании.

– Чего разлегся, поехали на рыбалку, – растерявшись, сказал Глеб.

– Отрыбачился, – чуть слышно отозвался Венька.

– Помнишь, ты тост говорил: враги умрут, беда растает. Давайте выпьем мы за то, что жизнь хорошая такая. Так выпьем!?

– Помнишь, ты меня приглашал на свои похороны? – тихо проговорил егерь. – Теперь я тебя на свои приглашаю.

– Вениамин, брось. Расскажи вкратце, как все получилось с этим Бобом.

– Зачем тебе?

– Понимаешь, тут есть о чем поразмышлять. Бандит – владелец магазинов, казино. На него охотятся милиция, прокуратура, налоговая полиция, наемные киллеры. А он в ус не дует. Он для них не уязвим. Вся государственная машина не может его остановить или не хочет. И находится один честный человек. Которому за его работу платят смешные копейки. И он единственный, кто не пасует перед этим уродом. Это же классная тема для статьи, Вениамин?

– Я просто пуля. – Егерь закрыл глаза.

– Ты о чем?

– Ты мне говорил. Он посылает пули с самонаводящейся системой. Меня выстрелили… Он хотел утопить, привязал лемех на шею… Никто не помог, одна старуха показала дорогу. Я ей отдал часы с браслетом… По серебряной полоске… Не замочив ног…

Медсестра тронула Глеба за руку.

– Идемте. Он бредит.

Прямо из больницы Канавин позвонил Рассохину. Тот только что приехал из Астрахани и ничего не знал. Вечером того же дня егеря на санитарном вертолете доставили в областной центр. Танчуре разрешили находиться около мужа в реанимационном отделении… Шли пятые сутки. Егерь все реже приходил в сознание. Метался в бреду. Кричал несуразное. От этих его выкриков Танчуре делалось страшно. Врач, румяный Колобок с треугольной бородкой, все чаще поджимал губы. Пристально глядел на Танчуру твердыми умными глазами. В рыжеватом венчике, окаймлявшем его лысину, волос осталось, пожалуй, меньше, чем он видел смертей. С Танчурой он заговорил жестко и просто.

– Ваш муж не хочет нам помогать. Он не борется за жизнь. Еще сутки, двое, и мы его потеряем. У меня складывается впечатление, что он почему-то хочет умереть. Почему? Вы ему не изменяли?

– Нет, ни одного раза, – в тон ответила Танчура.

– Он вас любит?

– Ну… любит.

– Так заставьте его, разбудите. Привезите ребенка! Залезьте к нему в постель.

Танчура глядела на Колобка во все глаза, не понимая. Под ее взглядом врач начал раздражаться.

– Это очень серьезно, милая моя. В сорок втором году в фашистских лагерях смерти врачи СС погружали пленных в ванны с битым льдом. Температура воды там была, как в Северном Ледовитом океане. Они хотели научиться оживлять своих моряков и летчиков, падавших в ледяную воду. Тогда выяснили: вернуть замерзшего человека к жизни способно лишь естественное тепло женского тела. Так вот милая, – поднялся из-за стола Колобок. – Убежден: если женское тепло способно оживлять тело, то женская любовь может оживлять душу.

Привезли Вовку. Подвели к больному. Под строгим взглядом матери малец подошел к кровати, чмокнул отца в щетинистую щеку. Выговорил, как учили дома:

– Папочка, хочу с тобой рыбачить. На охоту я с тобой хочу… За меня заступался…

Венька поманил сына рукой.

– Нагнись, нагнись к папочке, Вова, – подтолкнула Танчура. Венька поцеловал сына в лоб, разлепил спекшиеся губы.

– Дед научит.

«Прощается…», – поняла Танчура. Зажала рот ладонями, чтобы не закричать в голос, выбежала в коридор.