Текст книги "Бродячие собаки"

Автор книги: Сергей Жигалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Глава девятая

Возвращаясь из города, Подкрылок увидел привязанного у пивной белого кобеля. За две бутылки пива выкупил его вместе с обрывком веревки у не ворочавшего языком синяка. Привез на ферму. Рассудил, к весне будет кому пасти стадо. У собаки были умные глаза. Переодевшись в свой одеревенелый от грязи и крови халат, Подкрылок зачерпнул из фляги кружку браги, выпил. Жевал, глядел, как в углу трясется крупной дрожью белый красивый пес с слезящимися глазами. Швырнул ему огрызок хлеба. Сеттер обнюхал его и отошел.

– Ты чо, пидор, брезгуешь? – Подкрылок нагнулся, схватил его за порезанную лапу. Пес взвизгнул и слегка куснул за руку. Подкрылок с испугу сел на зад, больно ударившись копчиком о бетонный пол.

– Кого кусаешь, пидор? – выкрикнул он. – Рыцаря смерти кусаешь. – Так он величал себя, когда достигал кондиции.

Мысль убить белого сеттера поначалу удивила Подкрылка. Скорей всего она пришла снизу, из мозжившего от удара копчика. Чем больше он вглядывался в прекрасное животное, тем сильнее поднималась в нем злоба…

– Небось, тебя прежние хозявы разными герболаями кормили. В специальной ванне купали, а я из тебя безрукавку Тамарке сделаю.

Арго лежал, положив голову на вытянутые перед собой лапы, обиженно смотрел на человека добрыми глазами.

Этот взгляд, как мерещилось пьяному Крылану, насмешливых, женских глаз, еще больше разжигал и злил его.

– Щас ты у меня станцуешь краковяк, пидор. – Кралан накинул на Арго удавку. Пес послушно встал, сгорбился. Подкрылок потянул собаку на калду.

… Взвизг и хрипы около убойного цеха насторожили Найду. Она, крадучись, подошла к калде. Запах этого человека она узнала бы из тысяч. Он отнимал и прятал ее детенышей. Найда пристально следила за каждым движением Крылана. Вот он, приседая от натуги, потянул за перекинутую через перекладину веревку. Тело белого пса повисло в воздухе, забилось. Вся стая полукругом стояла за спиной Крылана, ждала. Слепыш кавказец, не понимая, что происходит, хрустел снегом, шумно тянул носом. Крылан оглянулся на скрип снега. Из темноты мерцали звериные глаза.

– В-вы… Ну-ка отседа! – Крылан сделал вид, будто нагибается за камнем. Но псы не бросились врассыпную. Найда зарычала. Крылану показалось, что топтавшийся на месте с развевающейся гривой кавказец заходит сзади. Но еще больше его напугал вид Майконга. Животным чутьем Крылан определил исходящую от этого уродливо могучего зверя смертельную опасность.

Белый сеттер, за которого было обещано «баснословное вознаграждение», бился в петле, ронял из пасти на навоз пену, хрипел.

– Пошли отседа, страхуилы! – бодря себя, закричал Крылан. Сунул руку за голенище – пусто. Нож остался на столе. Он двинулся было с калды. Найда перегородила ему дорогу. Крылан быстро трезвел. Он вдруг почуял: еще шаг, и он переступит черту, за которой его порвут на клочья. Псы окружали.

– Да нате вам, пидоры. – Он попятился, дрожа руками, развязал конец удавки. Арго упал в навоз, широко зевал ртом. Крылан нагнулся, сдернул петлю. Боком, боком обошел стаю, зашмыгнул в дверь. Схватил топор, остановился: «Эти пидоры и на топор кинутся…» Так к стае прибился белый сеттер.

… К убойному цеху, где на топчане спал мертвецки пьяный Крылан, «девятка» цвета валюты прорвалась около полуночи. Лом и Шило при красноватом свете лампочки не сразу разглядели валявшегося на деревянном топчане человечка в шапке и керзачах.

– Эй, мужик. – Лом пнул туфлей в топчан. Крылан осекся храпом и сел. Посидел с полминуты, не открывая глаз, и опять опрокинулся на свое дощатое ложе.

– Во, чуня. – Шило взял со стола кружку с недопитой брагой, понюхал. Поднес к лицу начавшего всхрапывать Рыцаря Смерти, струйкой стал лить в раззявленный рот. Крылан зачмокал, задохнулся, вскочил, бешено тараща глаза.

– Теперь проснулся, – заржали гости.

– Вы го, ох… – осекся Крылан, стер со щек гущу. Эти двое были похлеще, чем стая псов, это Крылан понял сразу.

– Слышь, земляк, говорят, ты из города белую собаку привез? – спросил Шило. – Может, продашь нам?

– За сколь?

– А сколько попросишь, – весело ответил Шило.

– Две тыщи. – Крылан нарочно назвал астрономическую сумму, чтоб отвязались.

– Годится. – Шило достал бумажник. Бросил на топчан четыре пятисотки. – Давай собаку!

– Ребята, я пошутил, – заерзал Крылан. – Нет у меня никакой собаки.

– А нам сказали, что есть. – Шило поднял с пола тот самый обрывок веревки с петлей. Повертел в руках, разглядывая прилипшую к ней шерсть и вдруг ловко накинул на шею Крылану, дернул. Рыцарь Смерти слетел с топчана на пол. Попытался руками растянуть петлю. Страшный удар ногой в пах скрючил его пополам.

– Тащи к лебедке этого шутника, – велел Шило Лому.

Они замотали конец веревки на крюк лебедки, которой Крылан поднимал туши коров. Лом завертел рукоятку. Крюк на тросе пополз вверх. Крылан вытянулся в петле, чуть касаясь пола носками керзачей. Хватался руками за веревку, хрипел.

– Где собака? – все так же миролюбиво спросил Шило.

– Ха-алде-е уа-ала-а…

– Во молодчина, уже вспомнил. Лом, опусти чуть-чуть, галстук другану уши жмет.

– Убежала со стаей. – Из вытаращенных глаз Крылана катились слезы. Он торопился, частил. – Без меня не поймаете. Сука буду…

– Опять ты нам балду гонишь. – Лом стрекотнул рукояткой лебедки, Крылана приподняло вверх.

– Пусти, покажу, – успел просипеть Крылан.

Через пять минут они, утопая в снегу, шли к полуразрушенному зданию старой фермы около речки. Впереди ковылял Крылан. Торчавшая из-под халата лопатка при каждом шаге вскидывалась, как обрубок крыла.

– Ты, запятая, смотри у меня! Не рыпайся. – Шило достал пистолет, клацнул, вгоняя пулю в ствол.

– Туда поросят дохлых отвезли днем, – не обратив внимания на угрозу, булькал Крылан. – Там они, больше им быть негде. Надо с двух сторон заходить. С того конца тоже дверей нету.

На счастье Крылана псы оказались на ферме. Но как только Найда заслышала скрип снега и в воротах показались человеческие фигуры, она прыгнула в оконный проем. За ней кинулась вся стая. Кавказец, побежавший следом за ними, смаху ударился головой о стену. Загородил дорогу. Псы толкали, прыгали через него.

– Вон, вон он, белый! – что есть мочи орал Крылан. – Вон, видишь? Быстрей!

Сеттер легким прыжком вылетел в окно. Кавказец все тыкался в стену. Под ногами у него подпрыгивал и взвизгивал спаниель.

Трое мужчин выбежали из здания, смотрели вслед убегавшим собакам. Последними мчались спаниель, за ним кавказец.

– Их теперь только на «Буране» можно догнать, – сказал облегченно Крылан. – Как рванули. Вон-вон, еще догоняют, оглобля с наперстком. – Указал на спаниеля с Джимом. Прикусил язык. Но эти оглобля с наперстком уже кому-то звонили по сотовому телефону.

Глава десятая

… Волчица бежала по санному следу. Принюхивалась к каплям мерзлой крови, накапавшей из саней с лосиной туши. След привел их на поляну, где охотники разделывали лосиху. Еще до того, как стая выбежала на поляну, от темневшей на снегу горки внутренностей метнулся в лес седой лисовин.

В мгновенье ока псы сожрали лосиные внутренности, зародыши лосят. Волчица затрусила, было, в поле, но оглянувшись на замершего кавказца, остановилась. Задрав лохматую башку, Джим двигал обрубками ушей. Волчица взбежала на пригорок. Стая ждала. В стылом воздухе волчица тоже уловила задавленные хрипы и направилась в сторону черневшего в низине перелеска. Стая бежала следом. Скоро они наткнулись на след раненого сохатого. Лось лежал в ложбине под осиной. Заслышав собак, зверь тяжело поднялся и пошел. Собаки окружили его и молча бежали по бокам. Один сеттер заливался лаем, пока не осип. Обессиленный лось цеплялся за ветви рогами, падал, опять шел. Волчица бежала перед самой мордой, выжидала. Они загнали сохатого в овраг, где он по брюхо завяз в снегу. Забился в пресмертных муках. Когда сохатый вытянул свою рогатую голову, будто клал ее на эшафот, волчица бросилась на него, как живой нож ударила клыками по горлу. Псы накинулись на трепещущее тело. В голодной ярости давились густой шерстью, рычали.

Из облаков проглянула молоденькая луна. Над тушей лося клубился густой пар. Псы скалили окровавленные морды. Рыча, заныривали в мрак разорванной грудины, терзали еще трепещущее сердце…

Волчица, припав к горлу лося, как запойный пьяница, цедила быстро густевшую кровь.

Добычи хватило на всех. Красавец сеттер, нахватавшись парного мяса, теперь уже не дрожал. Майконг с хряском разгрызал кости своими страшными челюстями. Раненый гончак лизал кровь. Кавказец со шматом легкого заглотил сплющенную пулю. Растопырив передние лапы и угнув башку, он срыгивал на снег целые куски мяса…

Ясная луна сквозь ветви старого дуба поглядела на это пиршество и поплыла себе по небу: «Ну что с них взять, звери они и есть звери…»

… Разоспавшегося в кабине трактора Вовку егерь на руках занес домой. Раздел, уложил в постель. Малец, разметавшись во сне, звал Найду. Вытянутыми перед собой ручонками комкал простынку: «На колени, подонки, с вами будет говорить мой кольт!»

Глава одиннадцатая

Егерь весь подобрался, когда вечером к воротам подкатила девятка, осветив через окно комнату. Быстро оделся, сунул в карман пистолет. Бесшумно вышел на крыльцо. Прислушался.

– Вот тут он живет. Только сами стучитесь. У него баба сердитая, – сказал кто-то знакомым голосом.

Егерь нарочно громко хлопнул дверью. Подошел к воротам.

– Чего надо?

– Вениамин, тут ребята вот из города. Белого сеттера ищут. Ты меня не узнал? Эт я, Колюня Колотилин, ну, Подкрылок.

– У меня нет никакого белого сеттера.

– Он со стаей убег, где Найда твоя. Поймать надо.

– Вот и лови. Я при чем?

– Вениамин, подожди. У тя «Буран».

– Вы не по адресу, ребята, спокойной ночи.

– Подожди. – В тот же момент черная фигура, блеснув кожаной курткой, перемахнула во двор. Это был Шило.

– Р-руки на забор, – передернул затвор пистолета егерь. – Кому сказал? Лицом к забору! Дернешься, положу на месте, – шепотом приказал, боясь напугать Танчуру.

– Все. Стою, как памятник, – как показалось Веньке, весело так же шепотом отозвался парень в кожаной куртке. – Ствол у меня в левом кармане.

Венька одной рукой, держа гостя на прицеле, вытащил у него пистолет.

– А теперь той же дорогой. Духу твоего чтоб не было.

– Остынь, командир. Сеттер мой убежал с бродячей стаей. Поможешь поймать, тыщу баксов. Пятьсот прямо тут и пятьсот, когда поймаем.

– Давай, земляк, той же дорогой. Забери пистолет. Обойму я тебе потом кину.

– Две тыщи.

– Давай отсюда по хорошему.

– Помочь, – раздался густой голос с другой стороны забора.

– Постой. Торг уместен. – Шило начинал злиться. – Три тыщи. Три тыщи баксов. Девяносто тыщ в деревянных.

– Ты мне дуру не гони, – начал заводиться и Венька. Езжайте спать по-хорошему.

– Долго ты из себя целку будешь строить? – оскалился Шило. – Чо ты мне свой пугач тычешь? Ща с «шмеля» по твоей хибаре двину, угли одни останутся.

– От тебя тоже.

– Помочь… – Над забором высунулась здоровенная голова. Увидев, нацеленный в лоб пистолет, заморгала, скрылась. – Во бля.

В тот момент в кармане у Шило запел сотовый.

– Да, нашли, – быстро сказал он в телефон. – Нет. Бегает вокруг деревни с какой-то стаей… Надо на снегоходе. С егерем каким-то. Бык уперся. Щас у него. Вениамин. Даю. На, – сунул егерю телефон.

Пенальчик в черном футляре зашелся знакомым кашлем.

Егерь сразу вспомнил этот кашель. Однажды под утро в больнице он очнулся от чьего-то взгляда. В предрассветном сумраке на фоне серой стены больничной палаты чернела человеческая фигура. «Опять Камуфляжья Лапа», – спросонья подумал Венька. Сунул руку под подушку за пистолетолм. Но скрипнули под ногами призрака паркетные дощечки. Окончательно очнувшись, егерь разглядел предутреннего гостя. Это был сутулый подросток в темном старомодном костюме и лакированных туфлях. Силуэт четко выделялся на фоне светлой стены, лицо же сливалось с ней. И будто из глубины стены в егеря целились сощуренные жесткие глаза.

Венька разжал пальцы на рукоятке пистолета, вытащил пустую руку из-под подушки, сел на кровати.

Нет, гость никак не походил на Камуфляжью Лапу. Вошедший молча смотрел на егеря. Этот взгляд из стены, казалось, впился в мозг и считывал, скачивал из его памяти нужную ему информацию до тех пор, пока пришельца не согнул пополам злой приступ кашля.

Так он познакомился с Развалиной. Разговор получился короткий. После его ухода егерь ощутил в себе злую холодную силу. И еще никогда ранее не испытанное чувство нежного отчаяния и любви.

Позже егерь узнал, что пожаловал к нему сам Развалина. Последний из могикан, вор в законе старого закала. Он презирал и ненавидел беспредельщиков вроде Камуфляжьей Лапы. Терпеливый и мудрый, низлечимо больной и потому абсолютно бесшабашный, он правил бал и в молодом криминальном мире.

– Накатили они на тебя, сынок? – просипел телефончик.

– Нормально. Конкретные ребята, – усмехнулся егерь.

– Я помню свой должок. Помню. Мне нужна эта собака, сынок, – сипел экранчик. – От хрустов не отказывайся. За мной… – Экранчик погас.

– Извини, командир, я не въехал, – мотнул головой Шило. – Ведь это ты Бобариху завалил? Я торчу. Виноват.

– Слыш, Костян, я пошел в машину. Простыну, – кашлянул за забором Лом. Хлопнула дверца.

– Подожди, щас в гостиницу вас устрою, – сказал егерь. – Вас сколько?

Пока одевался, проснулась Танчура.

– Куда собрался?

– Охотники приехали. В гостиницу отвезу.

– Опять до утра пьянствовать, – забубнила она. – Ночь-полночь. Лезут. Ни стыда, ни совести…

Венька долго колотил в дверь гостиницы ногой, прежде чем дежурная, узнав его голос, открыла. Она привыкла: егерь селил охотников и днем, и ночью. При виде молодых мужиков встрепенулась. Отомкнула угловой номер, но посидеть с гостями отказалась.

Венька тоже хотел уйти.

– Обижаешься за давешнее командир? По сорок капель за знакомство. – Он глядел на егеря шалыми глазами так, будто егерь был его лучшим другом. – Присаживайся. Лом, Пашок, коробки из машины быстро! А ты чего там встал, проходи, – кивнул он увязавшемуся за ними Подкрылку.

Сидя в кресле, Венька, будто из скрадка, наблюдал за гостями, как наблюдал бы за тетеревиным током или за стадом кабанов, вышедших к кормушке. Самое большое любопытство вызывал Малек. Он был самый молодой из четверых. Четвертый – рослый сумрачный парняга, Пашок, все время молчал в готовности исполнять любую команду Шила.

Малек выделялся стремительными и одновременно мягкими движениями. Когда его кто-нибудь окликал, он тут же оказывался рядом с этим человеком. Прямой взгляд в глаза собеседнику и подобие узкой улыбки отбивали охоту подначить.

В пять минут накрыли стол. Шило разлил по стаканам водку.

– Мне безалкогольное пиво, – сказал молчаливый Пашок.

– Безалкогольное пиво – путь к резиновой женщине, – на всю гостиницу раскатился Лом. – А мне всего на палец от верха.

Венька заметил, Малек быстро пьянел. Из разговора он понял, что тот умудрился завербоваться на три месяца контрактником в Чечню.

– А телки там у вас были? – Лом так и сидел в пальто. Вытирал горстью пот с лица.

– У нас не, – серьезно сказал Малек. – У чехов снайперши точно были. Одна выходила на нашу частоту, базарила про себя. Что ей восемнадцать лет, бывшая биатлонистка. Деньги на операцию матери приехала зарабатывать. Я раз сам слышал, к радистам зашел, она в рации толкует: пацаны я вас сегодня убивать не буду, у меня критические дни… Скажите своему мудаку, пусть голым задом передо мной не сверкает, а то хозяйство отстрелю. Мы из дома выскочили, точно один чмошник из срочников сидит в кустах, тужится…

– Такую бы пидораску: ласты повязать, оттянуть. – Лом стянул с могучих плеч пальто, швырнул на кровать, будто ту самую снайпершу.

– Десантура отлавливала. – Малек поиграл ножом. – Гранату между ног засунули и с вертолета толкнули.

– Чать, ты там заработал неплохо, – вежливо спросил Подкрылок. Он раскраснелся от выпитого. Вытянул ноги.

– Там заработаешь. Козлы за броник высчитали. В зеленке на засаду въехали. – Малек обвел слушателей взглядом, хмыкнул. – Со всех сторон, чехи. Петля. Я броник сбросил и в речку прыгнул. А пацанов посекли. Срок закончился, в Моздок добирайся, как хочешь. Ни копейки. Пацаны научили. В рейсовый автобус сел. Контролер подкатился, я чеку из эргэдешки дернул, показываю: «У меня, братан, проездной.» Он чуть в окно не выскочил. А за броник конкретно высчитали. Ты, говорят, может, его чехам загнал за баксы…

– А чо такое баксы? – шопотом спросил Веньку Подкрылок, когда вышли покурить.

Ушел из гостиницы егерь уже в первом часу ночи.

Улицы были пустынны. В голове и так и эдак звучали пьяненькие речи Подкрылка: «Петруччио с вечера никакой. Отрубился в дежурке…» «В дежурке… Никакой…» «Хряки потравились, еще больше пить стал…» «Никакой», – а ноги уже сами вышагивали к ее дому. Давнул на щеколду – воротца подались. Подошел к двери: «В дежурке… никакой». «А если дома… Ее под скандал подставлю… – Заглянул в окно, за стеклами чернота. – В постели сонная голышом. Она любит спать голышом… С ним…» А пальцы уже стучали по стеклу: «Если он дома, прикинусь пьяным, нездешним, мол, Евсеевы тут живут?…»

За чернотой стекла метнулось белое. Стукнула дверь:

– Петь, ты?

– Наташ.

– Господи, Венька! Ты чего надумал?

– Одна?

– Одна.

Он шагнул в черноту приоткрывшейся двери. На ходу расстегивая пуговицы куртки, развел полы. Она прижалась, обхватила за шею. Целовала в скулу. Пришептывала:

– Шрамик мой любименький, как я по нему соскучилась.

– А по мне?

– Вень, не поверишь. Лежу, про нас с тобой думаю, и ты стучишься. – Пойдем, а то я вся голая, студено. Пойдем в дом. Не споткнись, я свет включу.

– Не надо, – поймал он ее за руку.

– Пусти, халат накину, Вень, ну не балуйся. У тебя руки ледяные. Садись сюда. Я щас. – Накинула халат. Взобралась с ногами к нему на колени.

– Что случилось?

– Ничего. Шел мимо. Дай, думаю, зайду: проведаю.

– Ох, Венька, какой ты болтун у меня. Подожди, Вень, у тебя руки не согрелись.

– А ты что на ужин ела?

– Курицу магазинную. Есть хочешь? Давай покормлю.

– Я думал, поросенка целого. Живот толстый. – Развел полы халата, целовал.

– Вень! – Она запахнула халат, прижалась подбородком. – Вень, я беременная.

– Эт когда ж опять?

– Помнишь, на базу ездили с ночевкой? Эта база. В первый раз я там залетела. И в этот раз тоже. Что молчишь-то?

– Я не знаю, что говорить.

– Вень, я давно хочу от тебя ребеночка. – Она сжала его руку в своих ладонях. – Мальчика. Я рожу его, капля в каплю на тебя похожего. Только не молчи, Вень. Скажи, хочешь, чтобы я родила тебе сыночка? Хочешь, Вень?

– Не знаю. Тут такое начнется.

– А что, Вень, начнется? – Она говорила быстрым веселым голосом. – Что начнется? Я замужняя женщина. Родила от мужа. Не бойся, мы уедем отсюда с Петром.

– И с моим сыном!?

– Ну, тогда бери меня замуж. Я от тебя уже и так два аборта сделала. Хватит.

– Ты же сама не любишь с этими резинками.

– Вень, я тебя ни в чем не виню. Я просто хочу родить от тебя сына. И назову его в честь твоего отца Сашей.

– Со своим мужем будете растить моего сына. А я кто вам? Донор?

– Господи, как же я тебя, дурачка, люблю, Венька-а. – Он почувствовал, как слезы капают ему на руки. – Ни одна баба на свете тебя так любить не будет, как я. Запомни. Никогда-никогда. Мой любименький, мой расчудесный шрамик. От тебя водкой так несет, ф-ф-у! – Сама все целовала и целовала солеными губами его лицо, волосы, руки. – Ты… ты мой любимый донор.

«… Не посоветовалась… За меня все решила… теперь ластится»… – подумал он. А руки уже гладили ее волосы, плечи, трогали поднявшиеся соски, опускались ниже.

– Я больше не могу. Пойдем в кровать. Сдави мне руку сильно сильно. – Замотала головой. – Мучитель. Пойдем. – И будто угадав его мысли, сказала. – Пошли, я постелила свежие простыни.

– Давай тут.

– А как тут-то?

– Садись. Ноги вот так.

– Так?…

– Так, так. – Эта ее послушность школьницы рождала в нем самого его поражавшую нежность и дикую силу.

– Венька, что ты надо мной вытворяешь. Я тебя так люблю… Не мучай, я щас умру!..

Узкая молодая луна, выбравшись из ветвей старого дуба, откуда смотрела на кровавый пир стаи, теперь, привлеченная женскими стонами заглянула в окно. Осветила седой мужской затылок, обхватившие его дрожащие пальцы, высоко поднятые белые женские колени, запрокинутое вниз лицо с жарким раскрытым ртом. Осветила и тут же ушла за тучку: скукотища, все одно и то же в этом подлунном мире.

Глава двенадцатая

Петруччио проснулся под утро от рези в мочевом пузыре. Спустил с кровати ноги в резиновых сапогах. Голая без абажура лампочка под потолком пронзила зрачки.

Сердце колотится. Рот раскрыть, наружу выпрыгнет, красной лягушкой по полу поскачет. Окочуриться бы за счастье, но рот ссохся, челюсти не разжимаются, сердце на волю не пущают. В ушах звон. И некому крикнуть: «Поднимите мне веки!»

Краснозадый волосатик в очередной раз с вечера утопился в стакане. Со стены таращится свинячье рыло. На башке у борова черный цилиндр, на шее бабочка, в зубах сигара. На пятаке следы губной помады. Тьфу! Хряк толстомордый, стрихнина на тебя нет.

«Пока я спал, он слез с плаката и все допил, – подумал Петруччио, испугался: – Уж не крыша у меня поехала? – Боров вроде бы вильнул глазами в бок, в угол, где белели молочные фляги. – Там,» – догадался Петруччио. Шагнул в угол. И точно, между флягами стояла недопитая бутылка. Обрадовался. Плеснул в стакан. Видели бы сослуживцы, на дно какой помойки скатился русский боевой офицер Петр Генералов.

– Что прошло, то теперь не вернется, а что будет, не надо тужить, – бодря себя, пропел Петруччио. Выпил, и сердце присмирело. Боров перестал играть глазками.

Вспомнив, Петручио побежал в родильное отделение. Пятнистая матка ночью опоросилась. Семеро поросяток лежали у материнского брюха, причмокивали. Восьмой, поджав желтоватые копытца, валялся у двери. Петруччио на вилах отнес мертвенького в клетку к оставшемуся в живых хряку: «На десерт тебе, Бульдозер!»

Запряг в сани Сивку, раскормленную широкозадую кобылу. Бросил в сани пару мешков дробленки, притрусил сверху соломой. Ну-ка предколхоза навстречу попадется. Дробленку завез по дороге тетке Шуре. Такса известная – бутылка. Сунул в сани пару пузырей и духом воспарил: «А-ап, и тигры у ног моих сели. А-ап, и в огненный обруч летят…» К дому подъехал, стишал. Не любит Наташа такого его веселья.

– Наташа, я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что своим весенним светом на ветвях затрепетало, – с порога закричал Петруччио.

– Петь, ну когда это кончится. Опять с утра пьяный! – Наталья, уже одетая на работу, у зеркала стояла, пятнышко синенькое на шее пудрой маскировала.

– Как ты на меня ни ругаешься, а я тебя, Наташ, все равно люблю…

– Не паясничай, – крикнула Наталья так, что Петруччио вздрогнул. – Надоело!

– А я тебя все равно люблю, – с пьяным упорством повторил Петруччио. В зеркале ему было видно лицо жены. Запавшие глаза ее горели сухим упрямым огнем.

– Наташ, поедем с тобой в Париж? Мне колхоз двадцать одну тысячу должен. Получу, и поедем. Или ты одна поезжай. Елисейские поля. Лувр. Хочешь, Наташ? Увидеть Париж и умереть. Ты бы, Наташ, так согласилась: увидеть и умереть?

– Суп на плите. Разогрей, поешь, Париж.

По дороге на работу Наталья думала о ночной встрече с Венькой. Вспоминала его слова, лицо: «А я кто, донор?»… Обиделся… Не станет больше со мной встречаться… Может, правда, аборт надо было сделать?…»

В садике здоровалась, помогала ребятишкам раздеться. Ласкала, спрашивала, шутила, а сама все поглядывала в окно. Загадала: если он Вовку в садик заведет, все у них хорошо будет. Глядь, Вовка один от ворот шмурлит. Головенку угнул, вылитый Венька. Вздохнула: «Будь, как будет…»

Егерь подвез Вовку до садика на «Буране» и упылил за реку на ферму. Нашел там Подкрылка. Тот снимал шкуру с павшей коровы.

– Ты мне больше таких кренделей по ночам не привози, – насыпался на него егерь.

– Вень, бля буду, виноват. Жить-то охота. Из-за этого белого кобеля меня чуть не удавили. От вас из гостиницы пришел, задремал, менты примчались. Тоже, где белый, как его, штуцер, сеттер. Правда, штоль, в ем наркотики на мильон долларов зашиты?

– Крылан прищурил глаза. – Во-о, бля, распотрошить бы. Всю жизнь по курортам ездить хватит…

– Куда они убежали? – прервал егерь.

– Вон от старой фермы туда, к поганому огороду.

Следы вывели егеря в конце концов на поляну, где убили лосиху. Он заглушил «Буран». Отвязал притороченные сбоку широкие охотничьи лыжи. Пошел по следу. Километра через два наткнулся на изглоданного лося. Цепочка собачьих следов тянулась к оврагу. Сбоку в стороне егерь заметил еще один след. Пес ковылял на трех лапах. «Он и есть, белый сеттер. Не привык ходить след в след, – подумал егерь. – Найда… жалко, и ее застрелят… Выла под окном, когда Танчура разродиться не могла. Разбудила… Свинья Вовку бы загрызла, отбила… Этим кренделям сказать, чтобы в нее не стреляли. А как поймаешь? Заманить куда-нибудь…»

Розмыслы егеря спугнул рокот вертолета, низко летевшего над лесом. «Опять Кашезубов со своей бандой кабанов гоняет, – подумал егерь. – Сволочь, божился, что не будет…»

Вертолет, уходивший к сосновому лесу, вдруг развернулся в его сторону «Это не нефтянники, вояки…», – определил егерь, разглядев пятнистую окраску и звезды.

Вертолет завис над поляной и, гоняя белые вихри, приземлился. Из дверцы выпрыгнул не Рассохин, как ожидал егерь, а все тот же Подкрылок в развевающемся халате. За ним выскочили на снег знакомый военный охотовед и крепкий молодой полковник в камуфляжном костюме без шапки.

Подкрылок, широко разевая рот, кричал что-то, указывал на егеря. Полковник злыми глазами оглядел лес, показал пилоту перекрещенные руки. Рев стих, лопасти обвисли.

– Опять за тобой, – закричал Подкрылок. – Эти каких-то собак-людоедов ищут!..