Текст книги "В мире фантастики и приключений. Тайна всех тайн"

Автор книги: Сергей Снегов

Соавторы: Георгий Мартынов,Илья Варшавский,Геннадий Гор,Лев Успенский,Аскольд Шейкин,Александр Мееров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц)

– Очень похоже, что так.

– И даже идешь дальше, предполагая, что сожженное письмо было именно от Иванова. Вот это и является первым слабым местом в твоей версии. Михайлов прибыл в Москву вчера вечером. Когда же Иванов успел узнать, где он остановился? Или письмо было привезено из Свердловска?

– Безусловно, нет!

– Правильно; безусловно, нет. В том, что Михайлов до приезда в Москву и не помышлял о самоубийстве, ты прав. Значит, если сожженная бумага – причина выстрела, то она получена в Москве в период от вчерашнего вечера до сегодняшнего утра.

Афонин молча кивнул головой. Как он и опасался, полковник сразу же ухватился за самое шаткое звено его версии. Возразить было нечего.

А Круглов, отлично понимая своего сотрудника, безжалостно продолжал «добивать» его, считая, что лучше всего с самого начала доказать капитану ложность его пути. Видимо, этот путь – результат знаменитой интуиции Афонина, в которую Круглов никогда но верил, признавая в следственной работе только путь логики.

– Но допустим, – продолжал он, – что ты прав в том, что причиной самоубийства явилось какое-то письмо. Могло ли оно быть от Иванова? Ведь такое письмо имеет характер шантажа. Кто такой Иванов? Комиссар партизанского отряда, человек, привыкший оценивать свои поступки с партийной точки зрении…

– Можете не продолжать, товарищ полковник. Мне всё ясно. Я ошибся!

Круглов усмехнулся. Резкость, с которой капитан произнес эту фразу, показывала, как глубоко задела его «стрела» полковника. Это хорошо!

– Тогда пойдем дальше, – сказал он. – Если Михайлов застрелился, узнав, что встретится с Ивановым, то вывод может быть только один. Михайлов боялся этой встречи. Почему он мог бояться? Только в том случае, если Иванов знает о нем что-то плохое. Очень плохое! Настолько, что Михайлов предпочел смерть разоблачению.

– Конечно!

– Но мог ли бояться этого Михайлов? Что бы он пи сделал в прошлом: проявил трусость или нарушил партизанскую дисциплину – всё искуплено последующей героической борьбой с оккупантами. Высокая награда зачеркивает прошлые грехи. Согласен?

– Да, пожалуй! Но Иванов мог знать такое, что делало Михайлова недостойным этой награды.

– Возможно. Но согласись, что в этом случае нет повода для самоубийства. Михайлов, по твоим же словам, производит впечатление сильного, волевого человека. Можно сказать, самый факт его самоубийства доказывает это. Как же должен был поступить такой человек? Он мог найти Иванова, поговорить с ним, как со своим бывшим комиссаром. Мог, наконец, не являться за наградой, письменно сообщив, что от нее отказывается, изложив причину. Дело Президиума Верховного Совета решить – достоин он или нет. Так должен был поступить каждый честный человек. Но Михайлов поступил иначе. Он приехал в Москву за наградой. По логике – кривя душой, так как знает, что ее недостоин. Поступил трусливо. А узнав, что ему грозит встреча с человеком, знающим, что он недостоин, кончает с собой. Логично ли это?

– Нет, – твердо ответил Афонин. – Нелогично!

– Те, кто представил Михайлова к награде, должны были знать о нем всё. – Полковник посмотрел па номер «Известий», лежавший пород ним на столе. B, помолчав, сказал: – Тебя толкнуло на ложный путь то, что возле фамилии Иванова карандаш у Михайлова сломался и он его отбросил. Но это могло быть случайностью. Ему могла прийти в голову какая-нибудь мысль как раз тогда, когда он дошел до этой фамилии, и, сама по себе, она тут ни при чем. Согласен?

– Могло быть и так, – сдержанно ответил Афонин.

Круглов метнул на него быстрый взгляд.

– Не согласен? Пойдем дальше. Ты не думай, Олег Григорьевич, – неожиданно сказал полковник, – что я тебя в чем-нибудь упрекаю. Ты сделал что мог, и твоя версия могла меня убедить, если бы я не знал того, чего ты не знаешь. Пока ты находился в гостинице, а затем колесил по Москве, мы связались по телефону с секретариатом Президиума Верховного Совета и выяснили, что Михайлов был представлен к одной и той же награде дважды. Командованием двух партизанских отрядов, в которых он воевал. Первое представление посмертное: Михайлова считали убитым. Оба командира отрядов находятся в Москве. Фамилия первого из них, того, кто представил Михайлова к награде посмертно, – Нестеров. Он москвич. Фамилия второго – Добронравов. Он приехал сегодня. Точнее, – поправился полковник, – приедет. Сегодня вечером. Здесь, – Круглов дотронулся до указа, – его имя стоит первым. Михайлов знал, что встретится с ними обоими, и это его не испугало. А в отряде, где комиссаром был Иванов, Михайлов вообще не воевал.

– Это точно? – вырвалось у Афонина.

– По полученным сведениям, точно.

– Да, это меняет дело.

– Именно меняет. Так где же и когда Михайлов мог встретиться с Андреем Демьяновичем Ивановым? (Афонин понял, что полковник намеренно произнес полное имя и отчество, подчеркивая свое уважение к Иванову и несогласие с подозрениями его, Афонина). В обоих представлениях Михайлова характеризуют как человека совершенно исключительной храбрости. Так разве такой человек мог покончить с собой из малодушия?

Тон, которым Круглов произнес последнюю фразу, показал Афонину, что ответа не требуется. Полковник как бы поставил точку в разговоре.

И капитан молчал. А внутренний голос упорно продолжал твердить одно и то же: «Иванов – ключ к тайне!»

Обычно Афонин не боялся отстаивать свое мнение, кто бы ни был его оппонент. Но он видел, что полковник почему-то взволнован. Круглов сиял очки и тщательно протирал стекла кусочком замши. В управлении псе знали, что это верный признак волнения. Без очков его лицо резко изменилось. Глаза уменьшились, придав ему выражение добродушия – черты, не свойственной характеру Круглова.

– Выходит, дело более сложно, чем я думал, – сказал Афонин после непродолжительного молчания.

– С чего начнешь?

Капитану хотелось ответить, что он намерен начать с Иванова, но он не рискнул. Настроение начальника МУРа изменилось и не располагало к проявлению упрямства.

– Раз Иванов отпадает… – всё же сказал он.

– Почему отпадает? Не крути, Олег Григорьевич! Хочешь начать с Иванова, начни с него. Кто знает… – Полковник снял трубку телефона и назвал номер. – Адрес Иванова установлен? – спросил он. – Записываю. Вот, – сказал он, положив трубку, – начни с него. А затем побеседуй с Нестеровым и Добронравовым. С последним завтра. Иванов приехал сегодня из Киева. Остановился у родственников, хотя номер в гостинице был ему забронирован. Возьми с собой фотографии, они готовы. Понимаешь, для чего?

– Понимаю, но фотография покойника…

– Ничего не поделаешь! Это несчастная случайность, что Михайлов забыл паспорт. Кстати, как думаешь, забыл или намеренно оставил?

– Сначала я думал, что намеренно, а потом – что случайно. Но это, – Афонин улыбнулся, – относится уже к моей ошибочной версии.

– Понимаю, – серьезно сказал Круглов. – Мы позвонили в Свердловск. Там сегодня же займутся поисками не только паспорта, его нетрудно будет найти, но и каких-нибудь фотографий. А также писем и вообще бумаг. Всё будет срочно прислано. Но мы ждать не можем, время дорого. Бери фотографии, какие есть.

Афонин встал.

– Разрешите выполнять?

– Держи меня в курсе. Желаю удачи!

Капитан вышел из кабинета Круглова далеко не в радужном настроении. Что бы там ни говорила ему интуиция, а логика на стороне начальника МУРа.

Афонин вспомнил лицо мертвого Михайлова. И еще раз подумал, что человек с таким лицом не мог покончить с собой без очень серьезной причины. И этой причиной не мог быть страх перед каким-либо разоблачением, даже если это разоблачение грозило лишением награды. Полковник прав.

Но как же тогда искать причину смерти Михайлова? Ведь могло произойти и так, что никакой причины не было. Внезапное помешательство маловероятно, но возможно. Правда, такое предположение никак не вяжется опять-таки с типом лица покойного Михайлова.

3

Машина остановилась у пятиэтажного дома на Большой Полянке.

Афонин вышел.

Квартира оказалась на самом верхнем, пятом этаже. Лифт не работал. Послевоенные неурядицы еще давали себя чувствовать на каждом шагу.

Афонин медленно поднимался по лестнице. Он вынужден был признаться самому себе, что волнуется.

Предстоящий разговор мог многое выяснить. В глубине сознания капитан всё еще не окончательно распростился со своей первоначальной версией.

Иванов – ключ к тайне смерти Михайлова!

Афонин чувствовал это всем существом.

Что же! Сейчас он убедится.

Бывший комиссар партизанского отряда ожидал его, предупрежденный по телефону.

Это был уже немолодой человек, среднего роста, с длинными седыми усами, которые резко дисгармонировали с моложавым лицом. Волосы также были тронуты сединой, явно преждевременной.

– Прошу, прошу! – сказал он, пожимая руку Афонина и пытливо всматриваясь в его лицо. – Чем могу быть полезен вашему почтенному учреждению? Кстати, вы могли и не приезжать сами, а вызвать меня повесткой. Так, кажется, у вас принято?

– Зависит от обстоятельств, – улыбнулся Афонин. – Вас мы не хотели беспокоить больше, чем это необходимо в интересах дела.

– Признателен за внимание. Времени у меня действительно очень мало. Прошу сюда!

Он открыл дверь и пропустил гостя вперед.

Квартира, видимо, была большой, но никто из жильцов но показывался. Ничем не нарушаемая тишина создавала впечатление, что Иванов дома один.

Афонина это вполне устраивало.

Комната, куда он вошел, была небольшой и служила одновременно столовой и спальней. По крайней мере, сейчас. На диване была постлана аккуратно заправленная постель.

На столе Афонин заметил всё тот же номер «Известий», точно так же сложенный и даже с карандашными пометками у фамилии, напечатанных в указах. Только здесь были не точки, а «птички», и они стояли возле всех двенадцати.

«Естественно, – подумал Афонин. – И Михайлов и Иванов искали знакомых».

Оп пристально вгляделся в пометку, стоявшую у фамилии «Михайлов». Но она ничем не отличалась от остальных.

– Вот сюда садитесь, – предложил хозяин, указывая на кресло у окна. – Здесь вам будет удобно.

Сам он уселся на стул.

– Слушаю вас, товарищ…

– Афонин, – представился капитан. – Олег Григорьевич.

– Слушаю вас, Олег Григорьевич! – В голосе Иванова явно звучало нетерпение. Видимо, он торопился или просто не любил терять время.

– Я приехал к вам по поводу Михайлова Николая Поликарповича, – без предисловий начал Афонин. – Знаете ли вы его, Андрей Демьянович?

Говоря, он внимательно следил за лицом собеседника. Нет, ни одна черточка не дрогнула па этом лице. Иванов оставался абсолютно спокойным.

Он протянул руку и взял со стола газету.

– Вот этого? – спросил он.

– Да.

– Нет, не знаю. Впервые услышал о нем из указа.

Это было сказано просто и даже с оттенком сожаления. Словно Иванову стало неловко, что он не сможет помочь своему гостю.

Невозможно было сомневаться в его искренности. Весь облик бывшего комиссара, и особенности выражение небольших умных глаз, начисто опровергал какие-либо подозрения на его счет. Слова полковника Круглова: «Комиссар привык подчинять свои действия партийным целям» – как нельзя больше подходили к этому человеку.

Было предельно ясно, что если бы Иванов знал Михайлова и тем более знал о нем что-нибудь плохое, то не стал бы прибегать к письмам или угрозам, а просто заявил бы куда следует. И он, конечно, не ответил бы отрицательно на вопрос капитана милиции.

Афонин почувствовал глубокое разочарование. И не потому, что интуиция на этот раз обманула его, а только потому, что ответ означал – наступает пора огромных трудностей.

Приезд в эту квартиру оказался ненужной тратой драгоценного времени.

– Уверены ли вы в этом? – спросил Афонин. – Может быть, вы его всё же знали, но забыли?

– Нет, не знал. Среди моих знакомых никогда не было Михайловых.

– А в тылу врага?

– Был в нашем отряде один Михайлов. Короткое время. Но я хорошо помню, что его звали Владимиром. Он был убит на моих глазах.

Афонин вынул из кармана фотографию. Как утопающий за соломинку, он цеплялся за надежду – вдруг Иванов вспомнит. Всё тогда выяснилось бы легко и просто.

– А этот человек вам не знаком?

Иванов взял карточку и удивленно поднял брови.

– Странный снимок!

– Это фотография мертвого человека. Сильно ретушированная. Нам крайне важно, чтобы вы его узнали, если когда-нибудь встречались с ним. Пожалуйста, напрягите память.

– Постараюсь!

Иванов долго всматривался в фотографию.

– Нет, – решительно сказал он. – Этого человека я не знаю. А лицо волевое, запоминающееся. Кто это?

– Это Михайлов.

– Какой Михайлов?

– Этот самый. – Афонин указал на газету.

– А разве он умер?

– Да, сегодня утром.

– Вот уж действительно не повезло человеку. Перед самым полученном такой высокой награды. Ай-яй, как нехорошо! А что же случилось, паралич сердца?

Афонин колебался буквально одну секунду. Сообщать правду он не собирался, по это было последней возможностью испытать искренность Иванова. Не железный же он в конце концов!

– Михайлов покончил самоубийством. Застрелился, в номере гостиницы «Москва».

Капитан ожидал восклицаний, расспросов, в которых легко было бы расслышать фальшивые поты. Но бывший комиссар оказался человеком закаленным. Он ничем не выказал своего отношения к услышанному, а только очень долго молчал.

«Нет! – подумал Афонин. – Мою версию надо окончательно сдать в архив. Так притворяться немыслимо. Полковник кругом прав».

– Теперь я понимаю, – задумчиво произнес Иванов, – причину вашего визита ко мне. Вам надо найти мотив самоубийства. Раз Михайлов приехал в Москву получать награду, этот мотив не может быть, например, семенного характера.

– Совершенно верно! – Афонин одобрительно кивнул головой.

Ничего не скажешь! Иванов обладает логическим мышлением.

– А раз так, – продолжал комиссар, – то вы и взялись за нас. Путь правильный! Но я, к сожалению, ничем не могу вам помочь. Не знал Михайлова.

Афонин поднялся.

– Не буду вас больше беспокоить, – сказал оп. – Поеду к другим.

– Возможно, что кто-нибудь из остальных десяти и воевал вместе с Михайловым, – сказал Иванов, провожая своего гостя. – Но вашей задаче я не завидую.

– Сам себе не завидую, – вздохнул Афонин. – Но… надо найти.

– Да, я понимаю.

И он так сказал эти слова, что Афонин понял – комиссар догадался, почему он не завидует себе…

Спустившись и сев в машину, Афонин дал водителю адрес Нестерова.

Версия с Ивановым рухнула окончательно. Привычно прислушавшись к самому себе, капитан убедился, что внутренний голос его молчит. «Иванов – ключ к тайне». Нет! Больше эта фраза не звучала.

Отбросим Иванова! Но уж Нестеров обязательно должен знать Михайлова. Он сам представил его к награде. Михайлов воевал в отряде Нестерова.

Ехать пришлось через весь город, на Бутырский хутор, где в одном из одноэтажных домиков, каких много еще сохранилось в Москве, жил бывший командир партизанского отряда.

Перед отъездом из управления Афонин звонил Иванову, но не позвонил Нестерову, не зная, когда сможет приехать к нему. И теперь опасался, что того не окажется дома.

Но дверь открыл сам Нестеров.

Афонин невольно улыбнулся, увидев его, до того Нестеров был похож на Иванова. Тот же рост, то же сложение. Только усы у него были черные, как смоль.

– Олег Григорьевич? – неожиданно спросил оп.

– Да.

– Входите! Меня предупредили о вашем приезде и просили оказать помощь. Готов сделать всё, что могу. Входите! – повторил он.

Афонин еще раз улыбнулся, но на этот раз внутренне. Проделка, иначе не назовешь, исходила от полковника Круглова. Телефонный звонок к Нестерову как бы говорил капиталу: «Ты всё еще не убежден, что твоя версия ошибочна? Ты думаешь, что разговор с Ивановым займет у тебя много времени? И что, может быть, тебе вообще не придется ехать к Нестерову? Я думаю иначе, и вот ты получаешь доказательство моей, а не твоей правоты».

Это было вполне в стиле полковника Круглова «без очков». Да, именно так, «без очков». Круглов «в очках» не сделал бы этого.

Комната, куда пошел Афонин, ничем не напоминала комнату Иванова. Это был кабинет, обставленный тяжелой, видимо старинной, кожаной мебелью. Массивный письменным стол, такие же книжные шкафы, громадные кресла. Телефон, стоявший на столе, никак не гармонировал с этом обстановкой. По приглашению хозяина Афонин сел в кресло, сразу утонув в нем.

Нестеров опустился в такое же кресло напротив.

– Итак? – сказал он и тут же, словно перебивая себя, прибавил: – Цель вашего, именно вашего, приезда для меня совершенно непонятна.

– Вам ничего не сообщили?

– Ничего. Только сказали, что просят подождать вас и что вы приедете скоро.

– Так и сказали, «скоро»?

– Да. И вы действительно не заставили себя ждать.

Нет, это уже не походило на «проделку»! Звонил, видимо, Круглов «в очках». А может быть, даже и не он сам. Полковника тревожит ход следствия, и он опасался, чтобы Афонину не пришлось проехаться к Нестерову зря.

– Нас, – Афонин подчеркнул это слово, – очень интересует всё, что вы сможете сказать о Михайлове Николае Поликарповиче. Знаете ли вы его?

Нестеров пожал плечами.

– Как же я могу его не знать? Вместе воевали пять месяцев. На фронте, а тем более в тылу врага, это много. Очень много. Но простите, перебью вас! Не могу не спросить. Почему Михайловым интересуется уголовный розыск? У-го-лов-ный!

– Это вышло почти случайно. Могло случиться и так, что вместо меня к вам приехал бы следователь прокуратуры.

– Хрен редьки не слаще!

Афонин засмеялся.

– Сейчас вы всё поймете, – сказал он. – Вы были дружны с Михайловым?

– Как понимать это слово? Личной дружбы не было. Я был командиром, а он рядовым партизаном. Но мы все были дружны. Иначе не могло быть. Партизанский отряд – не армейский полк. Когда мы думали, что Михайлов погиб, то искренне оплакивали его. Все! Но, еще раз простите, перебью вас. Я никогда не поверю, что Коля Михайлов способен на преступление. Это ошибка!

– Никакого преступления не было. Дело в том, что сегодня утром ваш бывший партизан Николай Поликарпович Михайлов действительно погиб.

– Убит? – Нестеров выпрямился в кресле.

– А разве у вас есть основание думать, что он мог быть убит? – тотчас же спросил Афонин.

У него сразу мелькнула мысль, что Нестеров что-то знает.

– Нет, оснований у меня никаких. Просто меня поразило слово «погиб», которое вы произнесли.

– Это слово больше подходит, чем слово «умер». Он не убит. Михайлов застрелился.

Скрывать от Нестерова правду о смерти Михайлова не было никакого смысла.

– Застрелился?!. – Нестеров ошеломленно смотрел на Афонина. – Сам? Но почему?.. Как?

– Как люди стреляются? Но вот почему это случилось? Причину мы как раз и надеемся выяснить с вашей помощью.

– Я ничего не могу знать об этом.

– Вы можете помочь нам, рассказав о том, что за человек был Николай Михайлов, как он воевал, какой у него был характер.

– Подождите! Просто не могу прийти в себя. Застрелился! А я как раз сегодня собирался его разыскать. Хотелось повидаться с ним. Откуда он приехал?

– Из Свердловска. Вчера вечером. А сегодня…

– Может быть, несчастная любовь?

«Нет, это не Иванов, – подумал Афонин. – Тот сразу сообразил».

Капитан коротко изложил соображения, по которым искать причину самоубийства Михайлова в Свердловске было бесполезно.

– Это логично, – согласился Нестеров, выслушав Афонина. – Но подумать только… Сегодня утром… А послезавтра…

– В том-то и дело!

Наступило молчание. Нестеров о чем-то задумался, видимо о Михайлове. Афонин не мешал ему. Пусть вспоминает! Разговор будет длинным, и не в интересах следствия форсировать его. Нестерову предстояло рассказать многое.

– И всё-таки погиб от пули, – неожиданно произнес оп.

– Как это понять? – спросил Афонин.

– А вот когда расскажу, тогда поймете. У каждого человека своя судьба.

– Вы фаталист?

– Поневоле станешь им после четырех лет партизанской жизни. Когда смерть смотрит в глаза четыре года подряд, каждый день и каждый час, единственный выход – махнуть рукой и сказать себе: «Что суждено, то и будет. Надо думать не о своей смерти, а о смерти врага».

– Это совсем не фатализм, – улыбнулся Афонин. – Так думают на фронте все. Без этого нельзя воевать.

– А вы и всерьез подумали, что я фаталист? Забегу немного вперед. Коля Михайлов искал смерти от немецкой пули.

– От нее он и умер, – сказал Афонин.

– То есть?

– Он застрелился из немецкого пистолета.

– Вот как! Так что же я могу рассказать вам? Коля Михайлов…

– Одну минуту! – перебил Афонин, которому пришла в голову новая мысль. – Посмотрите, пожалуйста, вот на эту фотографию.

– Снято с мертвого? – спросил Нестеров, взглянув на снимок.

– Да. Это он?

– Конечно он! Вы же сами знаете.

– Мы не в счет. Важно, чтобы его опознали вы. Нельзя исключить и такую возможность, что вместо Михайлова приехал в Москву и застрелился другой человек.

– Если бы так! Но, к сожалению, это, несомненно, мой Михайлов. Сейчас я вам это докажу.

Нестеров подошел к письменному столу и долго рылся в одном из ящиков. Афонин не сомневался, что сейчас увидит фронтовую фотографию Михайлова.

«Очень удачно, – думал он. – В наших руках будет фотография живого Михайлова. Это может очень пригодиться».

– Вот! – сказал Нестеров, снова усаживаясь в кресло и держа в руках довольно толстую пачку снимков. – Сейчас найдем!

Он медленно стал перебирать карточки, иногда подолгу разглядывая то ту, то другую. Афонин терпеливо ждал.

Наконец Нестеров закончил свой осмотр и протянул Афонину три снимка.

– Пожалуйста! – сказал он. – Убеждайтесь! Фотографии были очень плохие. На всех трех был изображен не один Михайлов, как надеялся Афонин, а группы бойцов, среди которых капитан только с большим трудом нашел того, кто его интересовал. Но как бы плохи были снимки, сомнений не было.

– Да, это он, – сказал Афонин.

Нестеров взял снимки из его рук.

– Здесь три группы моих партизан, – задумчиво сказал он. – Мало кто из них остался жив. Вот это взвод разведки, это диверсионная группа, а это автоматчики. Интересно, что Михайлов не принадлежал ни к одному из этих подразделений. Он был в стрелковом взводе. Но бойцы попросили его сняться вместе с ними. Это должно доказать вам, какой любовью пользовался Коля Михаилов во всем нашем отряде. И эта любовь была заслуженна.

– Только любовь?

– Почему вы так спросили?

– Любовью бойцов может пользоваться просто хороший парень.

– Нет. – Нестеров покачал головой. – Видно, что вы не были в партизанах. В партизанской жизни мало быть «хорошим парнем», как вы выразились. Этим не заслужишь любовь людей, ежедневно рискующих жизнью. Надо быть хорошим бойцом! А Михайлов был образец воина. Он пользовался не только любовью, но и уважением. И не только бойцов, а всех, в том числе и моим.

– Простите! – сказал Афонии, видя, что фраза, которую он произнес намеренно иронично, произвела на бывшего командира отряда неприятное впечатление. – Я совсем не хотел обидеть память вашего товарища.

– Да, именно товарища. Теперь, когда Михайлов умер, я больше чем прежде чувствую, что он был товарищем, даже другом. А не просто одним из бойцов, которых много перебывало у меня за четыре года.

Афонин почувствовал, что пора переменить разговор.

– Мне остается выслушать вас… Простите, до сих пор не спросил вашего имени и отчества.

– Федор Степанович.

– Прошу вас, Федор Степанович, рассказать как можно больше. Малейшая подробность может пролить свет на это темное дело.

– Какое «темное дело»?

Афонин мысленно выругал самого себя. Ведь он всегда умел найти правильный тон с каждым, кого допрашивал или с кем вел беседу. Полковник Круглов, а раньше, до воины, областной прокурор неоднократно хвалили его… а это умение. А вот сегодня ему положительно изменило следовательское чутье. В разговоре с Нестеровым он допустил вторую ошибку подряд.

– Я сказал «темное дело» потому, что причины смерти Михайлова покрыты мраком. Рассеять этот мрак – моя цель. И реабилитировать вашего покойного друга.

– Реабилитировать?

– Вы должны понимать, что самоубийство…

– Да, да! Я не подумал об этом. Было бы очень неприятно и несправедливо… Хотя Михайлов был достоин любой награды. Больше, чем я!

Афонии достал блокнот и карандаш.

– Итак, слушаю вас! – сказал он.

Нестеров откинулся на спинку кресла. Он даже закрыл глаза, очевидно вспоминая пять месяцев, которые интересовали его гостя, пять месяцев, бывших в его памяти небольшим отрезком богатой событиями партизанской жизни отряда, которым он командовал.

– Михайлов появился у нас ранней осенью тысяча девятьсот сорок третьего года… – начал он.