Текст книги "В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше"

Автор книги: Сергей Снегов

Соавторы: Ольга Ларионова,Вячеслав Рыбаков,Александр Шалимов,Лев Куклин,Виктор Жилин,Игорь Смирнов,Александр Хлебников,Феликс Дымов,Галина Усова,Наталия Никитайская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 43 страниц)

– А вы не знаете, что будет после вас?

– Наверное, туман. Теперь природа в силах защитить себя после многовекового терпения! Да и я пришел к людям не плакать и не просить пощады…

– Н-да. – Костя зябко повел плечами. – Сталкивать людей лбами, ломать магнитофоны и мотоциклы только потому, что кто-то в порыве пьяной злости совершил варварство, а кто-то мешал громкой музыкой всему живому… не слишком ли это?

– Не слишком. Убеждать глупого – что шелуху молоть. Глупость не прошибешь ничем, кроме противодействия. – Загранцев говорил все тише и все больше растягивал слова. – А теперь оставьте меня, пожалуйста, хочу отдохнуть.

Костя в нерешительности потер ладонями коленки, огляделся.

– Может быть, пойдем ко мне? – предложил он. Я один, жена в доме отдыха.

– Мой дом здесь, Константин Сергеевич, и лучшего мне не надо. Вы же отлично понимаете: природа – моя мать. – После непродолжительного молчания он совсем тихо сказал: – Сегодня ночью по городу пройдет туман.

Костя весь напрягся от неожиданности.

– Тот самый туман?

Загранцев не отозвался.

6. Последняя встреча

Костя хотел позвонить, но автомата поблизости не было. Пришлось ехать в центр.

Автобус шел неторопливо, покачиваясь на неровной дороге. Впереди сидели двое. Громко бубнили о какой-то бабке Пелагее, о куме Николае и куме Настасье – мешали сосредоточиться. И чемоданы взгромоздили возле своего сиденья – ни проехать ни пройти. Садились у вокзала. Один – здешний, другой – приезжий.

Костя пересел подальше, но неожиданно до его слуха донеслось слово «туман». Это было так неожиданно, что Костя тут же вернулся на прежнее место, вряд ли сознавая, что делает. Приезжий рассказывал товарищу, будто в городе Большое Село он видел необычный туман, наступавший на химзавод, – точно такой же, какой пришлось наблюдать за его деревней возле лесосплава перед отъездом. Но самое любопытное было в том, что трое пассажиров поезда сообщили о таких же туманах и в их городах – и все это было незадолго перед отъездом или даже в день отъезда из родных мест.

Ага! Значит, такое происходит не только в Привольном – наверно, по всей земле! Если так, теперь от этого невозможно отмахнуться! Теперь, может быть, будет более уступчивым и Васильев?

Костя выскочил из автобуса, бросился к телефону-автомату.

Семена Ипполитовича дома не было. Костя набрался храбрости и позвонил Васильеву. Тот сразу отозвался. Выслушав молодого следователя, он спокойно спросил:

– И это все?

– Все, Василий Васильевич, – облегченно выдохнул Костя. – Только надо обязательно сегодня-завтра, боюсь, будет поздно!

Слышно было, как шеф сопел в трубку.

– Значит, вызвать от моего имени? – мрачно спросил он. – Господи, да зачем же профессора Ильина? Давайте уж сразу академика Светлова!

В груди у Кости похолодело. Наконец ему стало ясно, что шеф по-прежнему не разделяет его точки зрения.

– Нет уж, – категорически заключил Васильев, – не – впутывайте меня в ваши авантюры! И вообще, выспитесь, в конце концов, как следует, завтра поговорим! Спокойной ночи!

Резкий щелчок. Гудки…

Костя повесил трубку и неторопливо побрел по тротуару. Какой же он осел – понадеялся на согласие шефа! Тут и к гадалке ходить не надо!.. А Семен Ипполитович решил бы иначе. Решил бы?… Если да, то что ему, Косте, мешает вот сейчас же, на свой страх и риск, отправить телеграмму Ильину? Да ну же, смелее – победителей судить не будут!

Почта только что закрылась, но приемщица оказалась на редкость любезной и тут же приняла телеграмму. Настроение повысилось, хотя где-то в глубине души скребли кошки: «А что скажет завтра Василий Васильевич?…»

Заснул Костя как убитый, но в четыре часа утра словно кто-то толкнул его. Он открыл глаза, посмотрел на часы и мгновенно вспомнил о последних словах Загранцева. Накинув на плечи куртку от пижамы, выбежал на балкон. Было тепло. Над крышами разлилась заря – яркая и чистая. Через минуту выглянет солнце, и тогда…

Внимание привлекло что-то подвижное, светлое…

То, что Костя слабо надеялся увидеть и чего, откровенно говоря, побаивался, сейчас легким сероватым паром блуждало по двору, проскальзывало в открытые окна и двери балконов. Их было много, этих облачков, и все они, словно подчиняясь единой команде, носились по городу в поисках… чего или кого?

Конечно, кого!

Только сейчас Костя вспомнил, что совсем недавно ему уже приходилось видеть один такой клочок пара!

Да, да. Это тоже случилось ранним утром, до восхода солнца. Он случайно проснулся и заметил, как что-то полупризрачное, хвостатое метнулось от подушки к раскрытой двери балкона. Тогда он подумал, что все это ему просто привиделось. Со сна.

Выходит, не привиделось!

Вон они, клочки сероватого пара, с хвостами и без хвостов, напоминающие то комету, то волны во время прибоя, то размазанные шары и кляксы. Но не это главное. Жуткой была неотвязная мысль о том, что они живые!..

Костя быстро оделся – не прозевать бы Загранцева! – и толкнул дверь. Он быстрым шагом проскочил несколько улиц и всюду видел над собой скользящие серо-лиловые призраки, словно они заполнили собою весь город. А может быть, так оно и было?

Пробегая мимо центрального сквера, Костя внезапно остановился:

– Виктор Ильич!

Загранцев скупо улыбался и поглядывал вверх:

– Вон сколько их! А то ли еще будет!.. Но сейчас они исчезнут с улиц – ждут солнца. – Загранцев замолчал, разглядывая изодранные ботинки. – Да! Я ухожу, Константин Сергеевич. Моя не совсем удачная миссия закончилась. И потому хотел бы выполнить свое обещание. Только сил маловато.

Косте стало не по себе.

– А нельзя ли… уйти позже?

– Нельзя, – твердо сказал Загранцев. Он подвел Костю к первой же скамье и предложил сесть. – А теперь слушайте меня внимательно…

Костя ничего не услышал. Видимо, все, что хотел передать ему Загранцев, вошло в его сознание без слов.

Сначала он понял то, что давно знал и сам, – какие факторы породили и вскормили жизнь на Земле. Затем пошли мысли о развитии жизни, о преобразовании оболочки планеты, об организации всеобщей системы жизни… Умело приноравливаясь к окружающей среде, живые организмы сами становились ее создателями, создателями экосферы – мудро построенного самой природой здания.

Безбрежные леса и сочнотравные долины в процессе длительного времени нашли способ использовать солнечный свет для преобразования углекислоты и неорганических веществ в новую органическую субстанцию.

Образовалось великое кольцо – менее стойкий линейный процесс превратился в постоянный круговорот, в самообновляющийся цикл жизни.

А потом – словно пощечина: это прочное кольцо разорвал человек. Когда же нарушаются такие связи, то ослабевают или вовсе прекращаются те двигательные влияния, которые поддерживали всю эту мудрую, тысячелетиями создававшуюся систему.

После этого Костя стал понимать не совсем ясно.

Дальше было тоже что-то вроде упрека: велик, мол, человек, но именно он оказался самым жестоким из всех биологических видов, и если он не хочет погибнуть в разрушенном им здании, то должен как можно скорее восстановить его…

Загранцев сидел рядом, безвольно уронив руки на колени. Лицо его казалось изнуренным, серым. Глаза впали. По лбу к вискам стекали струйки пота.

– Я все… почти все это знал, Виктор Ильич, – с сожалением сказал Костя.

– Не успел… Не хватило пороху. – Загранцев с трудом дышал. Заставил себя улыбнуться. Улыбка получилась вымученная, тоскливая. Уж лучше бы он сейчас не улыбался! – Вот видите, Константин Сергеевич, милейший мой человек, что значит быть в ответственной миссии похожим на вас, людей, – весь запас энергии я израсходовал на… борьбу с хулиганством и возмущение деяниями человека… Ну, делать нечего. Мой парламентерский приход оказался малополезным, видимо, именно потому, что я такой, как и вы. Мне понравилось быть таким, как вы, но только с добрым сердцем. А ведь я мог стать кем угодно, даже невиданным чудовищем! Но нет, человеческая оболочка для всех вас пострашнее, особенно если в ней должное содержание. А я… что-то во мне не сработало… словно больной. – Он закрыл глаза, поморщился. – А теперь – прощайте. Я оставляю вас.

Костя не двинулся с места.

– Уходите же, уходите, прошу вас! Вы не должны видеть… ничего.

7. Большой туман

С Васильевым он столкнулся в коридоре прокуратуры.

– Что нового, Константин Сергеевич?

– Да вот… – Костя приложил папку к груди. – Конец этому делу.

– Так, так. – Васильев был совсем другой – спокойный, доброжелательный. – Конец, говорите? Отлично. Значит, насколько я понимаю, ваш Загранцев исчез?

– Исчез, Василий Васильевич.

– Жаль. Ну да ладно… А как же теперь быть с пострадавшими? Кто будет отвечать за деяния Загранцева?

– Но… он же не человек. Мы же не можем…

– В том-то и дело. Ну, насчет формулировки посоветуемся с Семеном Ипполитовичем, а пока не будем ломать голову. – Он вдруг спохватился. – Прошу вас, отнесите, пожалуйста, Инне Георгиевне материал о новых фактах загрязнения окружающей среды администрацией целлюлозно-бумажного комбината – пусть срочно перепечатает то, что я пометил.

– Хорошо, Василий Васильевич. Только я должен сказать… – Костя с минуту колебался – говорить ли, потом торопливо выложил: – Я все-таки пригласил к нам профессора Ильина…

– Ну и молодец! – весело сказал прокурор.

– Так ведь если бы раньше…

– Ничего, ничего. Этим история не закончилась, попомните мое слово! Ждите продолжения, Константин Сергеевич!.. Да, а вы крепко спали этой ночью? Я, понимаете ли, проснулся около четырех часов и увидел – угадайте что! – увидел у себя на подушке крохотное хвостатое облачко! Не успел приподнять голову, как оно – юрк в форточку и было таково!.. Вот я теперь и думаю: не тот ли это туман, о котором так много нынче болтают? Если тот… какая гарантия, что сейчас перед вами настоящий прокурор Васильев, а не его двойник, как это случилось с Загранцевым! А может быть, и вы тоже теперь не настоящий Константин Сергеевич? Подумайте-ка на досуге, мог ли настоящий молодой следователь Груздин так быстро и безошибочно разобраться в сложной ситуации с Загранцевым.

Васильев засмеялся и вразвалку зашагал к своему кабинету.

Когда Костя вернулся от машинистки, его позвали к телефону. Звонил Загранцев.

– Простите… – послышался в трубке смущенный голос. – Мне жена ничего толком объяснить не может…

Что я мог тут натворить, если… меня не было в городе?

– А когда вы приехали? – поинтересовался Костя.

– Вот только с поезда… И ничего не понимаю!

– Вы можете сказать, где были последние десять дней?

– Разумеется… Хотя вы можете и не поверить – был в плену у леса. Заблудился и не мог выбраться. Да к тому же подвернул ногу – три дня гостил у лесника.

– Еще вопрос, Виктор Ильич: вы помните, что с вами произошло в предобеденное время двадцать девятого июня?

На том конце провода возникла пауза.

– По-моему, да, – ответил наконец Загранцев. – Я ходил за реку в лес. Ну и… заблудился. Вот и все.

– А перед тем как войти в лес?

– Перед тем как войти в лес… Ну, разумеется, был на опушке.

– Ничего странного не наблюдали?

– Нет.

– Пар или туман?

– Да, да, помню. Туман был. Но это был обычный туман. Я проскочил сквозь него – вот и все.

– И пошли в лес?

– Совершенно верно. Но, простите, Константин, э… Сергеевич, объясните, пожалуйста, что все это значит?

Костя с усилием провел рукой по лбу, взглянул на часы.

– У вас найдется время встретиться со мной вечером? – спросил он.

– О, конечно!

– Тогда я жду вас ровно в пять.

Они встретились в пять, А в шесть уже стояли на берегу Сужи за мрачноватыми бурыми холмами лигнина и с тревогой смотрели за реку: с той стороны медленно надвигалась сизая туча тумана. Она ползла широким фронтом, утопая в тени прибрежного леса, ползла угрожающе тихо – даже птицы примолкли, – и казалось, никакая сила не могла остановить ее.

«Грядет день! Грядет день! – молотом стучали в мозгу слова старика Анциферова. – Натерпелась она, матушка, от нас, от людей, ох как натерпелась!»

– Вот и дождались!

Костя узнал басок Васильева, но не оглянулся. Несколько минут назад он видел, что шеф стоял рядом с директором комбината и нервно постукивал пухлым пальцем по пуговице пиджака. Там же, с ними, и Семен Ипполитович.

– И вы что же, всерьез хотите напугать меня этой штукой? – вполголоса пророкотал директор.

– Делайте выводы сами, Николай Петрович, – отозвался Васильев. – Эта, как вы изволили выразиться, штука идет на ваш комбинат, и вам, как капитану, нельзя покидать своего мостика, когда корабль в беде.

И главному инженеру тоже. Не так ли? А что таится в этой штуке, наверно, и самому господу богу неизвестно!

– Меня больше пугает ваш строгий прокурорский надзор, Василий Васильевич, а какой-то там туман…

«Грядет день! Грядет день!»

– Кто же был тот… другой? – оборвал мысли голос Загранцева.

Костя отвел глаза от завораживающего тумана.

– Ученые разберутся, – не сразу ответил он. – Но, полагаю, их мнение не во многом разойдется с нашим: по-видимому, это сгусток материи, рожденный накопившейся энергией протеста так называемой низшей биосферы.

– Протеста против деяний человека?

– Безусловно.

Загранцев недоверчиво приподнял плечи, однако выражение лица его оставалось серьезным.

Васильев окликнул Костю:

– Идемте отсюда! И вы, Семен Ипполитович. Пусть администрация комбината сама отчитывается за свои беспорядки перед окружающей средой.

Костя чуть задержался, почему-то виновато взглянул на Загранцева:

– Прощайте, Виктор Ильич.

– До свидания.

Загранцев не отрываясь смотрел за реку. Профиль его был грустный и строгий, губы плотно сжаты… Наверно, все же что-то вошло в его сознание от того, другого Загранцева, иначе не было бы в нем столько скорби.

Выйдя на дорогу, Костя оглянулся. Огромное облако тумана вынырнуло передним краем из тени леса и в лучах заходящего солнца светилось, словно раскаленное…

Что оно такое – предостережение природы, попытка образумить человека или решительное наступление, направленное на защиту своих прав?

Этого пока никто не знал.

АЛЕКСАНДР ХЛЕБНИКОВ
ОТБЛЕСК ГРЯДУЩЕГО
Повесть

Институт оказался крошечным – всего четырнадцать этажей. В парадном вестибюле, куда сходились эскалаторные дорожки к скоростным лифтам, Ракша остановился, рассматривая на стене план-схему расположения отделов. Сначала шли обычные: административный, теоретический, пресс-центр, энергоцентр. Но большую часть здания занимали отделы «Обеспечение», «Экипировка», «Вход и выход», «Адаптация», «Эвакуация», «Зона переброски».

«Было бы нелишне, чтобы кто-то раскрыл их назначение, – подумал Ракша. – Отчет о совещании лучше всего начать с рассказа о структуре института». И направился в отдел информации.

Его сотрудницей оказалась Леночка – симпатичная молоденькая девушка. Тоненькая, маленького роста – исключительно редкого теперь! – она держалась со строгой значительностью, не допускающей со стороны посетителей никакой фамильярности.

– Ракша, журналист марсианского поселения «Аэлита-2»? Великолепно! – восхищалась Леночка. – Поверите ли, просто соскучилась! Многие, предпочитая брать разъяснения у автомата, игнорируют личные контакты.

Итак, наш Институт АСВ-активной связи времен предназначен исследовать прошлое с целью оберегать благополучие настоящего и будущего от губительных воздействий негативных явлений прошлого. Кроме того, наши десантники, которых мы собираемся забрасывать даже в отдаленные эпохи, могут оказать необходимую помощь от нашего двадцать второго века обществу тех времен, в которых находятся. Если это не повлияет на генеральный ход истории.

– Неужели они будут выполнять и просветительские функции?

– Конечно, нет! Любое внесение современных знаний в прошлое способно изменить объективное развитие событий. А это запрещено. Теперь об отделах института. Они создают нужные условия для успешной работы десантников в далеких от нас исторических эпохах. Взять хотя бы отдел «Вход и выход». Его сотрудники готовят десантника для вхождения в чужую эпоху и выхода из нее. Надо так все обосновать, чтобы для людей прошлого появление десантника выглядело вполне объяснимо и не казалось сверхъестественным. Задолго до экспедиции разработчики программ тщательно изучают сотни вариантов, пока не выберут наилучший.

– А остальные отделы?

– Чтобы десантник не выделялся в обществе прошлого, не вызывал бы подозрений, его соответствующим образом нужно подготовить. Отделы «Экипировка» и «Обеспечение» этим и занимаются. Но и этого недостаточно. Для благополучного адаптирования в прошлом десантник должен владеть и языком того народа, среди которого будет находиться, знать его обычаи, мораль, стереотипы поведения. Он обязан в совершенстве владеть и личным оружием, характерным для данной эпохи, – мечом ли, шпагой, пистолетом… Десантник должен быть и хорошим актером. Всему этому он и обучается в отделе «Адаптация». Если выяснится, что десантник сам не в состоянии вернуться, специальный датчик пошлет нам сигнал бедствия и отдел «Эвакуация» сделает все возможное, чтобы его спасти.

– Какие ограничения существуют в деятельности десантника?

– Самое важное – одно. Он всегда должен помнить, что любое грубое вмешательство в прошлое может привести к тяжелым последствиям в будущем. И не делать ни малейшей попытки изменить какое-либо основополагающее событие прошлого.

– Извините, – сказал Ракша, – это же явное противоречие. Как же десантник выполнит свою миссию, если лишен права вмешательства в события прошлого, если ему противопоказана даже малейшая попытка изменить их?

– Я говорю о грубом вмешательстве.

– А разве может быть иное?

– Да, то, которое не ведет к разрыву причинно-следственных связей, ответственных за возникновение события, существенного для данного временного потока.

– Туманно. Нельзя ли пример попроще?

– Пожалуйста. – Леночка на минуту задумалась, а потом рассмеялась. – Вы знаете легенду о том, что якобы Наполеон проиграл решающее сражение из-за насморка?

– Знаю.

– Так вот, десантнику, если он окажется в ближайшем окружении Наполеона, надлежит действовать таким образом, чтобы ненароком не избавить Наполеона от этого злосчастного насморка. А то, глядишь, он выиграет.

Ракша улыбнулся:

– Признателен за превосходное интервью, которое вы мне дали.

– Сандра Николаевна Дубровина!

И в конференц-зал вошла девушка в повседневной одежде десантников – голубом комбинезоне с золотой нашивкой на груди: горизонтальной восьмеркой, пронзенной стрелой, – символом передвижения во времени.

Подойдя к столу, за которым сидели президент Академии наук Донат Бельский, ректор института Вахтанг Тондзе и руководители всех отделов, Сандра остановилась, ничем не выражая своего волнения, хотя, несомненно, догадывалась, что вызов на совещание такого высокого уровня не случаен.

Пристально всматривался Вахтанг в лицо Дубровиной. Возможно, ей предстоит очутиться в ледяном аду, в таких условиях, о которых страшно и подумать. Выдержит ли там восемнадцатилетняя девушка, избалованная комфортом спокойного и мирного века? Да, она закалена, прекрасно физически развита, пройдет дополнительную психофизическую подготовку. Но не лучше ли все-таки послать мужчину?

«Нет, не лучше, – только что утверждал руководитель сектора, ведающего двадцатым веком. – Любой десантник-мужчина, да еще молодой, будет сразу призван в армию. А Сандра, как девушка, сохранит за собой свободу передвижения. Кроме того, Сандра специалист по стране, в которую намечен заброс, только что защитила кандидатскую диссертацию».

– Сандра Николаевна, – сказал президент, – недавно в Центральном архиве случайно обнаружили маленькую картонную папку. В ней – рукописи и рисунки, сделанные четырнадцатилетним Сережей Еремеевым в Ленинграде ровно двести лет назад – в мае тысяча девятьсот сорок первого года. Посмотрите, она перед вами на столе.

Бережно взяла Сандра папку, развязала матерчатые тесемочки, вынула и наугад развернула одну из тоненьких школьных тетрадок с таблицей умножения на обложке.

«…Беляев лишь в одном ошибся, – прочитала она, – не так-то просто жить в невесомости, как он описывает.

По-моему, если человек будет долго жить в невесомости, его организм так к ней приспособится, что обратного хода на Землю ему не будет. Иначе он погибнет. Такой человек должен до самой смерти находиться на космической станции».

Сандра перевернула несколько размытых водой страниц и наткнулась на сделанные, видимо, карандашом рисунки и схемы.

– Обратите внимание на эти формулы, – указал Бельский.

– Удивительно! – восхитилась Сандра. – Ведь над этой сложнейшей проблемой бились выдающиеся ученые.

– Да, Сандра Николаевна, теперь, после детального рассмотрения содержания этой папки, – сказал Бельский, – мы можем уверенно сказать: он был гений, не успевший реализовать свои возможности.

– Мальчик погиб во время блокады Ленинграда при неизвестных обстоятельствах, – пояснил директор Центрального архива. – Семья, все близкие его тоже погибли. Потомков его родственников разыскать не удалось.

Эта папка – все, что от него осталось. Каким образом она уцелела – неизвестно.

– Его гибель – невосполнимая потеря, – вздохнул Бельский. – Есть основания полагать, что именно ему было бы суждено приблизить наступление космической эры. Ведь в своих рукописях Сережа касается многих важнейших тем космонавтики. Однако нам казалось, что наше настоящее и тем более будущее гибель Сережи особенно не затронула. Да и вы, Сандра, вероятно, подумали: «Какая разница, на сколько десятков лет раньше или позже наступила космическая эра? Важно, что наступила!» Не так ли? Но пришлось изменить мнение после того, как прогнозатор произвел экстраполирование идей, содержащихся в рукописях Сережи. Прогнозатор сделал неопровержимый вывод: оказывается, Сережа был на пути к созданию космического корабля, способного достичь околосветовой скорости… Это проблема, над разрешением которой мы безрезультатно бьемся и сейчас!

До вашего прихода мы обсуждали здесь, что и как сделать, чтобы уберечь гениального маленького ленинградца. По расчетам прогнозатора Сереже потребовалось бы около тридцати лет для воплощения своих замыслов с последующим проектированием КОССа – корабля околосветовой скорости.

Решали мы, кто из десантников способен спасти Сережу. И остановили свой выбор на вас, Сандра! Но прежде чем дать свое согласие, трезво оцените свои силы: ваше задание будет неимоверно трудным и опасным.

Вы окажетесь в блокадном городе, подвергаемом артиллерийским обстрелам и бомбежкам. Прибавьте еще голод – предугадать невозможно, как надолго затянется ваша командировка. Ваша жизнь подвергнется большому риску.

– Благодарю за доверие, я согласна! – не колеблясь ответила Сандра.

– Итак, основная ваша задача – вывезти мальчика из блокадного Ленинграда.

– А до блокады разве нельзя? – спросил кто-то.

– Вырвать мальчика из семьи, из привычного уклада жизни, из родного города? Исключено. Да и каким образом, куда? Эвакуировать в наш век? Но вне своей эпохи человек нежизнеспособен. Это всем известно. Корнями связанный со своей эпохой, он будет чувствовать себя чужеродным пришельцем и неминуемо зачахнет… Имеются у вас еще какие-нибудь соображения о предстоящем задании? Нет? Тогда обсудим детали. И прежде всего – срок заброски в Ленинград и необходимое обеспечение.

Вечером 21 июня 1941 года Сандра не могла уснуть.

Вышла из дома, бесцельно поехала на набережную Невы.

Было по-летнему тепло, но ее знобило. Сандра словно физически ощущала, как грозно и стремительно накатывается война. Через считанные часы она черным ураганом обрушится на миллионы людских судеб, ломая их, калеча, перечеркивая планы, сокрушая мечты. Окаменеет от горя огромная страна, заголосят у военкоматов женщины, провожая любимых, и поднимется народ на борьбу, тяжелую и кровавую… Как горько знать, не имея возможности ничего изменить…

А ночь… Какой прекрасной была последняя мирная ночь! Под трепетным сиянием высокого розовато-жемчужного неба здания казались призрачными, нематериальными. Деревья не шевелились; подобно театральным декорациям, они выделялись четко и резко на фоне светлого неба. Нева будто замерла, от неба почти не отличимая, такая же розовая и жемчужная…

На Невском проспекте было особенно многолюдно.

Белые платья женщин, обилие цветов, зеркальные витрины, отражающие светлое небо, радужная россыпь огней кинотеатров, шипение зеленых вспышек над дугами трамваев, их веселый перезвон и смех, улыбки, блеск счастливых глаз…

Вглядываясь во встречных, веселых и беззаботных, Сандра вспоминала виденные ею перед экспедицией в прошлое гигантские могилы Пискаревского кладбища.

Это они, идущие сейчас по улице – счастливые, молодые, полные жизни и надежд на будущее, лягут в них через какие-нибудь семь месяцев. Ей хотелось встать посреди проспекта и закричать: «Люди, завтра война! Вывозите детей, пока не захлестнула вас петля блокады!»

Нельзя кричать: скажут – сумасшедшая. Надо стиснуть зубы и молчать. Оказывается, какая это мука – знать грядущее!

Не в силах больше находиться в толпе, Сандра свернула на канал Грибоедова. Теперь попадались лишь одинокие прохожие да в тени деревьев или у решетки набережной неподвижно стояли влюбленные пары.

Хотя в четверг и пятницу прошли грозы, ночь была жаркая, душная. Окна домов открыты. За тюлевыми занавесками – сияние матерчатых абажуров: оранжевых, голубых, желтых. Играли патефоны. Из ближайшего окна звучало:

И ночами снится мне недаром холодок оставленной скамьи, тронутые ласковым загаром руки обнаженные твои…

«Танго – старинный танец двадцатого века», – определила Сандра и прислушалась.

Неужели не вернется снова этой лунной ночи забытье, тихий шепот голоса родного, робкое дыхание твое…

Танго ей нравилось. «В нем – тепло, задушевность…

Или ошибаюсь, – размышляла Сандра, – и оно привлекает только потому, что в моем рациональном веке, стыдящемся открытого проявления душевных порывов, подобного непритязательного выражения чувств никогда не услышишь?»

Сандра шла медленно. И незаметно одна мелодия переходила в другую. Задумчивое танго «Дождь идет» сменялось серебряными аккордами «Весеннего вальса», затем озорной румбой «Кукарача».

Сандра легко узнавала их – не напрасно же занималась в исторической фонотеке Института АСВ. Даже припоминала названия. Но то, что раньше было для нее историей музыки далекой эпохи, вдруг обрело совершенно иной смысл. Теперь Сандра слушала ее не в записях, снятых с архивных полок, а в ее первоначальном исполнении. «Я стала современницей ее!» – эта мысль потрясла Сандру своей простотой. Отвлеченное философское понятие «быть современником» неожиданно реализовалось в конкретном слуховом восприятии. Быть современником – значит быть неразрывно связанной с тем, что тебя окружает.

Несколько шагов – и новая песня:

 
Любимый город может спать спокойно,
и видеть сны, и зеленеть среди весны…
 

Наступал день, обещающий быть таким же прекрасным и солнечным, как и субботний…

23 часа 35 минут. Только что, как знала Сандра из исторической хроники, народный комиссар Военно-Морского Флота Кузнецов предупредил по телефону командующего Балтийским флотом адмирала Трибуца о необходимости объявить по флоту готовность номер один, чтобы отразить возможное нападение…

За шторой окна на втором этаже – силуэты танцующих. Опять танец, милый в своей непосредственности:

 
Когда простым и нежным взором ласкаешь ты меня, мой друг,
необычайным цветным узором земля и небо вспыхивают вдруг,
 

23 часа 37 минут. Все соединения и военно-морские силы Балтийского флота начали получать приказы для перехода на готовность номер один. Война – на пороге!

После полуночи небо начало наливаться зеленью и синью, оставаясь розовым только у горизонта. Похолодало.

«2 часа 30 минут, – подсказывала беспощадная память. – На всем протяжении советских западных границ немецко-фашистские войска закончили последние приготовления. Штурмовые отряды первой волны вторжения сосредоточены в непосредственной близости от границы.

Стволы артиллерийских батарей наведены на советские погранзаставы».

Перерезая набережную, навстречу Сандре двигалась цепочка выпускников-десятиклассников. Девушки – в белых и розовых платьях значительно ниже колен, юноши – в светлых рубашках с отложными воротничками.

Взявшись за руки и дружно шагая в ногу, школьники пели:

 
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда.
 

Приблизившись к Сандре, цепочка изогнулась, и школьники закружились вокруг нее, смеясь, не выпуская из кольца.

– Кто вы? – спросил ее один из мальчиков.

– Студентка Библиотечного института.

Сандра не обманывала. Месяц назад, сразу же после прибытия в Ленинград сорок первого года, она представила в этот институт документы о своем переводе из московского института, была принята (но без предоставления, общежития, что ей и требовалось) и теперь успешно сдавала экзамены. Период ее адаптации прошел успешно.

«3 часа 00 минут. Немецкие бомбардировщики к взлету готовы…»

– Девушка, не хмурьтесь! Идемте с нами! – закричали Сандре из налетевшей новой стайки десятиклассников.

Ах как модно были одеты мальчишки, как гордо поглядывали на девчонок! Они были в бордовых, светло-зеленых, голубых «бобочках» – самых шикарных трикотажных рубашках с короткими, до локтей, рукавами, в белых полотняных брюках. А на ногах у них – подумать только! – белоснежные парусиновые туфли, начищенные зубным порошком.

Мальчишки, мальчишки, сколько вас уцелеет?… Как вы красивы сейчас!..

Уже в седьмом часу, едва не падая от усталости, на Лиговском проспекте Сандра села в «десятку». Новенький вагон трамвая сверкал чистотой. В раскрытые окна влетал свежий ветерок.

Набрав в карманчике пятнадцать копеек разными монетами, Сандра протянула их пожилой кондукторше, затянутой в форменную тужурку с белыми металлическими пуговицами, в темно-синем берете, кокетливо сдвинутом набок. Под рукой у нее – потертая кожаная сумка, на груди, на проволочной петле, рулончики билетов.

Сандра доехала до Расстанной.

Своим ключом Сандра открыла дверь и удивилась.

Несмотря на ранний час и воскресенье, все семейство Анны Петровны уже завтракало на кухне, где аппетитно пахло кофе и свежеиспеченными булочками.

– Доброе утро, соседушка! Как раз вовремя! Выпей кофейку, да и кусочек омлета, надеюсь, не помешает.

Анна Петровна, оставшись вдовой после гибели мужа, убитого под Выборгом в 1939 году в войне с белофиннами, духом не пала, хотя на скромную зарплату библиотекаря ей было трудно растить троих детей. Таня нынче закончила десятый класс, Сережа – седьмой, а шестилетняя Катенька ходила еще в детский сад.

– Спасибо, Анна Петровна, я уже позавтракала, отказалась Сандра. Ей было неловко пользоваться добротой хозяйки, зная, как она перебивается от зарплаты до зарплаты. Вот и комнатку ей сдает.