Текст книги "Чаша ярости"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Артем Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц)

– Что вы имеете в виду. Учитель? – спросила Мари.

– «Мир детей», – ответил Иешуа. – Знаете про такую организацию?.. Или, как ее называют, секту?.. Знаете, отлично знаете, кто ж о ней не знает, если ее лидер после каждого похищения детей появляется на всех телеэкранах мира и самодовольно заявляет, что никому не следует беспокоиться, что дети живы и здоровы, что они – в лучшем мире, в Царстве Божьем, где властвуют не бездарные и бесчеловечные людские, а именно Божеские законы, где нет лжи, нет злости, нет подлости и убийств, где царят справедливость и доброта.

– Доктор Иешуа Ханоцри… – медленно, будто не веря услышанному, проговорил Крис. – А как же…

– Никак! – резко перебил его Иешуа. – Он называет себя моим потомком? Ложь! У меня не было потомков. А таких – и не могло быть. Я не уверен, что имя и фамилия настоящие…

– Спецы из Интерпола проверяли: настоящие.

– Где они проверяли? В Гарвардском университете? Да, там он учился под этим именем. А до Гарварда – темнота. Никакой ваш Интерпол ничего о нем не нашел. Как, впрочем, и Служба Времени…

– Какая служба? – не понял Крис.

И Мари с удивлением взглянула. С до-о-олгим удивлением…

Иешуа вспомнил, что говорил Петр о своей Службе. Служба Времени, о которой никому на Земле ничего не было известно, никому, кроме самых высших государственных чинов весьма ограниченного круга государств, существовала для того, чтобы охранять Историю мира от так называемых сломав – изменений в известном прошлом, не соответствующих опять-таки известной людям Истории, изменений, которые могли бы всерьез и разрушительно повлиять на дальнейшее ее течение. Таким сломом оказался факт отсутствия в Истории Мессии Христа, но зато удивительное наличие на его месте и в его облике обыкновенного сына плотника, тоже плотника, обремененного женой, хозяйством, целым выводком детей. И тогда. Служба, действуя по своему Уставу, послала в прошлое некоего Петра Анохина, Мастера исправления подобных сломов, чтобы вернуть все накрути свои, чтобы все произошло так, как должно было произойти. Петр нашел Иешуа. Петр научил его тому многому, что знал и умел сам. Петр помог Истории осуществиться так, как это значилось в Евангелиях. Но ведал ли он, начиная исправлять слом, что не он, Мастер Петр, а только Бог сам избрал Мессию и отметил его Знанием, которого не ведал будущий Апостол Петр. А по сути, не отметил Знанием, а просто дал возможность по максимуму пользоваться им, изначально заложенным в каждого человека…

Именно об этом они и проговорили сегодня весь вечер Иешуа, Крис и Мари, об изначально заложенном в человеке Знании себя и своих возможностей…

Выходит, не все возможности даны Иешуа. Вот ведь знал же, что нет и не было никакой Службы для не посвященных в тайну времени жителей планеты, никто здесь не знает даже об открытии способа перемещаться во времени, хотя он существует уже пару десятилетий, а невольная оговорка легко вырвалась наружу… Вон как изумилась Мари! Плохо! Неужто расслабился? И это в такой момент…

– Фигура речи, – раздраженносказал Иешуа, понимая, что выпускает пар, что сам ляпнул лишнее – сам и винись, а не срывай зло на близких. – Никто ничего об этом моем потомке не знает. Кроме его гарвардского прошлого. И еще того, что он – твой коллега, Крис. Тоже философ и тоже теолог.

– Я детей не краду, – почему-то по-мальчишески обиделся Крис.

– Поэтому ты со мной, – просто ответил Иешуа. Раздражение уходило. Оставались сила и ненависть.

– И что вы собираетесь делать, Учитель? – все еще обиженно спросил Крис. Нью-Йорк огромен…

– «Кто может уразуметь, что угодно Господу?» – ответил Иешуа словами не раз к ночи помянутого царя Шломо. – Вот телефон… – Он указал на треснутый древний аппарат, висящий на стене у кровати, чудом сохранившийся сегодня в этом обиженном Богом отеле, а точнее, не Богом вовсе, а дремучим и долгим безденежьем. Что, впрочем, тоже от Бога. – Когда придет срок, он зазвенит.

И все уставились на маленькую, с широкой рукотворной трещиной ярко-красную коробочку, прилепившуюся к ярко-желтой стене, как заплатка, как нос клоуна, уставились, ждали: а вдруг и впрямь зазвенит.

И она впрямь зазвенела. Будто по просьбе трудящихся.

Иешуа легко поднялся, словно он точно знал, когда ему звенеть – этому переговорному ископаемому, вынул из него кругляш наушника, вставил в ухо, сказал повелительно жестко:

– Говорите, Ханоцри.

Ни Мари, ни Крис даже на миг не удивились очередному провидению Учителя: то ли не сообразили, что в таком случае следует удивиться, то ли просто привыкли не удивляться. Они молчали и слушали, поскольку, судя по всему, от них всего лишь эти два действия и требовались: молчать и слушать.

– С благополучным прибытием на благословенную землю Америки. – Голос в динамике трещал и сипел. Вероятно, телефон кил на грани смерти, или у абонента на том конце связи было неважно со здоровьем. – Когда желаете встретиться, предок?

– Немедленно, – так же резко ответил Иешуа.

– Вы знаете город? – прохрипел было собеседник, но тут же спохватился: Ах да, я ж забыл, с кем имею дело!.. Диктую адрес. Не боитесь встретиться на моей территории или предпочитаете нейтральную?

– Диктуйте.

Мари лихорадочно шарила в прикроватной тумбочке в поисках чего-нибудь пишущего. Нашарила карандаш, нацелилась на стену: там уже хватало разных телефонов и адресов. Одним больше…

– Вы понимаете, что нейтральная вам не нужна, – неведомый «потомок» железно засмеялся. – Вам моя нужна. Извольте! Только не думайте, что все у вас получится: вы, видно, не учитываете фактор хозяина.

– Я все учитываю. – Иешуа повысил голос. – Не тяните время. Скоро станет светать.

– А я не исчезну с рассветом, – опять засмеялся собеседник. – Я же не вампир… Ну, пишите: Бруклин, из Бруклинского туннеля – по хайвею, никуда не сворачивая, мили через полторы – притормозите. Увидите слева большой серый ангар, на нем вывеска: «Робертсон и сын». Я узнаю, когда вы подъедете. Один придете или с новыми апостолами?

– С апостолами, – ответил Иешуа и вынул наушник, сжал его пальцами – тот треснул, рассыпался. Рассеянно, словно внутренне еще продолжал разговор, взглянул на Мари и Криса. Тряхнул головой, сбрасывая… что?.. наваждение?.. Бросил уже на бегу: – Поехали! Быстро!

И тоже на бегу Мари позволила себе вопрос:

– Кто это был? Дьявол?

– Дьявол? – Иешуа громко сыпался по лестнице, не глядя на ступени, перепрыгивая разом через три. – Вполне вероятно, девочка, вполне вероятно…

А легконогий Крис несся следом и бессмысленно думал: все-таки динамик в этом телефоне сдох. Как все в отеле.

Или вообще в Нью-Йорке?..

ДЕЙСТВИЕ – 1. ЭПИЗОД – 2
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ, НЬЮ-ЙОРК, 2157 год от Р.Х., месяц август
(Продолжение)

С севера Манхэттена на самый юг, в Downtown, под East River по скоростному Brooklin Battery tunnel и – сразу направо, на Gowanus Expressway, и по этому скоростному пути – дальше к югу вдоль грязных портовых причалов по правую руку, а по левую – мимо одинаковых, как близнецы-братья, бетонно-железных ангаров, куда можно загнать и могучие фуры под растаможенный груз, и юркие грузовички под нерастаможенный, контрабандный, и куда при желании влезет пятисотместный сверхзвуковой «боинг», или тяжелый атомный подводный «флингер», или целая армия Тита Флавия, некогда осадившая и сровнявшая с землей вредный город Иершалаим, не любимый Иешуа так же активно, как и Нью-Йорк.

Таксист-негр – или афроамериканец, если прибегнуть к так называемой политкорректности, давно и тупо задолбавшей страну, – наотрез отказывался пилить среди ночи к черту на рога, но Крис пообщался с ним на суахили. Мари посулила на английском лишнюю десятку гринов, и он таки попилил, безостановочно и однообразно ругаясь себе под нос.

Пассажиров последнее особенно устраивало: можно было помолчать.

Выражаясь метафорично – каждый молчал о своем. Крис – о предстоящем. О встрече с человеком, носящем имя Мессии – Иешуа Ханоцри, не исключено – просто укравшем это или о встрече с глазу на глаз (хотя скорее всего там будет уйма лишних и очень бдительных глаз!) с главой самой тайной из всех тайных сект, которого называли «Сатаной двадцать второго века» и на счету которого было больше трех сотен украденных детей из Штатов, Канады, Мексики. Дальше Северной и Центральной Америк его влияние пока не простиралось. То ли не мог, то ли не спешил. Все знали его в лицо – по ти-ви выступлениям, но никто не видел лично. А Крис увидит. И… И тут фантазия давала сбой. Но Нью-Йорк, но ночной Манхэттен, но бешеная гонка по пустым улицам, но мертвенно-мрачный порт, обещавший очередное, возможно, даже опасное Неожидаемое – ах, романтика-романтика наивных африканских мальчиков, верящих, что Бог – тоже романтик, иначе зачем он не дал умереть этому славному древнему чувству в век Очень Высоких Технологий!..

Мари тоже думала о предстоящем. Она думала о нем отстранение, как о чужом действии, в котором она, Мари, как всегда, окажется только свидетелем, ей нравилась такая роль – быть везде и не вмешиваться ни во что, хотя она преотлично знала себя и знала, что скажи Иешуа слово – и она войдет в живую ткань оного действия, подхватит оброненную кем-то реплику и поведет свою ррль убедительно и живо, но – теперь уже отстранение, потому что зыбкое слово «странность» преследовало ее с детства, с низко летящего ветра в холодных нормандских дюнах, с мерного шелеста песка, с привычной атмосферы тяжелого молчания в большом родительском доме-замке, и из-за такой атмосферы – с однажды возникшего в девочке ощущения кого-то внутри нее, кого-то, кто ведет. «Странность» и «странница» – однокоренные слова, и, уйдя из странного мира Нормандии, она стала странницей в остальном мире, а встреча с Мессией – она поняла это сразу и навсегда! – сделала ее, студентку-историка, странницей на всю оставшуюся жизнь: так захотел тот, кто внутри. Так ей хотелось думать. И еще: она совсем не боялась того, что их ожидало в Бруклине. Она вообще никогда и ничего не боялась, если тот, кто внутри, не остерегал ее. А сейчас он молчал. Отсутствовал.

А о чем думал Иешуа, никому знать не дано. Вероятно, если бы его спросили, о чем он думает в том или ином случае, он и сам не сумел бы ответить логично. Всегда, в любую минуту перед ним была точная цель: маленькая или великая, земная или Божественная, и он знал точку начала и точку конца, а что посередине – никогда не анализировал, не выстраивал логическую цепочку ассоциаций. Зачем?.. Как-то сказал Мари со смешком: я – как компьютер, у меня не мозг в человеческом понимании этого слова, а очень мощный процессор; но зачем процессору знать, как, откуда и куда идет сигнал…

Слышал бы это высказывание оставшийся в иудейском прошлом Мастер Петр ужаснулся бы провидческой точности метафоры. Он-то отлично знал, почему мозг ученика реально стоит сравнить с компьютером, хотя сравнение окажется явно не в пользу последнего – будь он хоть самый мощный из всех существующих… Петр знал. И кто-то еще на Земле знал – из нынешних. Петр знал – кто, но что с того знания толку? Петр – далеко, не достать…

А тем временем примчались. Таксист с визгом, стирая резину протекторов, затормозил у темной громады ангара, на которой тем не менее ярко горели, освещая пустынное пространство у входа мертвенно-красным светом, метровые буквы: «Richardson amp; Son».

Таксист испарился, как вечно живущий в американской памяти народной Бэтмен на своем бэтмобиле: вжик – и нет его.

Трое остались одни. Ветер откуда-то явился, мокрый и колкий ветер с Ист-ривер, погнал по асфальту обрывки газет, пустые банки из-под пива и колы, еще какой-то мусор.

– И дальше что? – спросил Крис.

Бодрился, гнал страх, но кто бы не почувствовал себя, мягко скажем, одиноко в этот час в этом месте? Разве что Мари? Она и не бодрилась, и никакого страха не ощущала, она просто спокойно ждала, потому что ничего иного в подобной ситуации представить себе не могла: ночь, ветер, безлюдье. И еще: Мессия был рядом. Чего тогда опасаться?..

Тяжелая громада ворот медленно, почти бесшумно раскололась надвое, и створки покатились в разные стороны, открывая пространство внутри ангара, практически черное, густое, может быть даже живое, не пускающее в себя свет потому что мощные лампы, вспыхнувшие у входа, не могли вырвать из тьмы даже пары Метров в глубину. Но в сжатой полоске света возникли четверо в камуфляже американских коммандос с короткоствольными, почти игрушечными в их лапищах автоматиками и пятый – в аккуратном черном костюмчике нью-йоркского «яппи», в белой, естественно, рубашечке, с галстучком-шнурком, в очечках без оправы, что было весьма модно теперь, даже если зрение – стопроцентное или коррекцию еще в детском саду сделали. Уменьшительные суффиксы в данном случае особо уместны, потому что кукольный мальчик-«яппи» смотрелся крохотулькой рядом с настоящими коммандос.

– Господин Ханоцри? – вежливо, склонив, как птица, голову чуть направо, спросил «яппи». И, не дожидаясь ответа, повел правой же рукой в темноту ангара. – Господин Ханоцри ждет вас. Я провожу.

Иешуа засмеялся.

Смех прозвучал странно, даже чужеродно в этих почти священных, храмовых темноте и тишине.

– Я сказал что-то смешное? – «Яппи» теперь склонил голову налево.

– Отнюдь нет, – оборвал смех Иешуа. – Ты куда как серьезен, служивый человек. Смешна сама ситуация, уж очень она театральна, но тем проще будет общение. Мне не приходилось бывать в театрах – ни в Риме, в Древнем, как вы его называете, ни теперь, но, полагаю, театр – это игра, и очень трудно, задумывая трагедию, не получить в итоге комедию или даже фарс.

– От великого до смешного – один шаг, – тихо заметила Мари, которой было ужасно интересно.

– Я не вижу ничего смешного в той ситуации, в которой вы, господа, можете оказаться, – абсолютно серьезно и при этом спокойно, безэмоционально произнес «яппи». И непонятно было: то ли угрозил чем, то ли просто констатировал известный ему факт. – Прошу вас. – И нырнул в темноту.

Иешуа, Мари и Крис последовали за ним, а громилы шли сзади, задрав в потолок автоматы. Прикрывали, значит, с тыла.

Темнота по-прежнему жила своей темной жизнью, но позволила зажечь внутри себя тусклую дорожку под ногами идущих, которая ничего по сторонам не высвечивала, но определяла путь, по которому все и шагали, а дорожка прихотливо виляла, что-то невидное огибая, что-то оставляя в стороне, и привела в итоге к внезапно высветившейся двери с большим тач-определителем обок. «Яппи» приложил ладонь к определителю, тот из белого стал синим, и дверь, щелкнув, отъехала. За ней оказался большой и ярко освещенный лифт с зеркальными стенами, полом и потолком, в котором легко уместилась вся компания, по многу раз отразившись в зеркалах, и в зеркалах внутри зеркал, и дальше, дальше, пока зрения хватало.

– Вы, Учитель, совсем недавно, час назад, не больше, упрекали людей, что они не заглядывают в зеркало, помните? – спросила Мари. – Похоже, что зживушие здесь любят посмотреть на себя…

– Вот только что они видят в зеркале? – вопросом на вопрос отмахнулся Иешуа. – Человека или…

Оба понимали, что говорят просто ради произнесения слов. А с другой стороны – что еще в театре делать, если тебя явно не в зрители пригласили, а в участники? Единственно – говорить, единственно – подавать реплики, пусть даже и проходные, но ведь и проходные реплики в конце концов ведут к ключевым.

«Яппи» промолчал, не счел нужным реагировать на пустое. Коммандос молчали по определению: за них, если дело дойдет, заговорят автоматы.

Бесшумный и практически бездвижный по ощущениям лифт вдруг открыл дверь, и по глазам, привыкшим к черноте ночи, резко и больно ударил сильный, прямо-таки физически ощутимый свет. Зажмурились, естественно, а когда рискнули открыть глаза, увидели огромный, в половину футбольного поля, зал, действительно ярко освещенный невидимыми светильниками. Да скорее всего их и не существовало вовсе: сам воздух, казалось, светился. И еще увидели в светящемся воздухе: зал был абсолютно пуст. Черный лаковый пол, белый потолок, одна стена красная, другая – желтая, третья – синяя, четвертая, как нетрудно сообразить, – зеленая. И еще: в центре зала росло дерево – с толстым стволом, ветвистое, высоченное под потолок, а до потолка – метров десять, и на ветках странного дерева висели некие плоды, спелые, с красными боками, отдаленно напоминающие яблоки.

– Не хватает змия, – сказала Мари, которая очень адекватно врубилась в ситуацию – в отличие от умного, но очень ошарашенного и потому слегка приторможенного африканского мальчика Криса.

– Сказать, чтоб принесли? – спросил кто-то сзади. Все обернулись.

У двери, которая только что вела в лифт, а сейчас почти исчезла, напоминая о своем существовании лишь тонким контуром на стене, стоял высокий: худой человек в белой тунике до полу, босиком, с длинными светлыми волосами, с бородкой, улыбающийся и очень привести: вый, стоял и смотрел на званых гостей, ждал ответа.

– Не надо, – сказала Мари. – Не люблю змей… Кстати, дерево настоящее или органика?

– Обижаете, девушка, – закручинился хозяин, – здесь все настоящее. Хотите яблочка?

– Сыта, – ответила Мари. – И потом: мое имя – Мари.

– Да я вас за Еву и не держу, – засмеялся хозяин. – Акт грехопадения давным-давно стал привычным и милым, мои яблоки к нему никакого отношения не имеют, они просто вкусны и сочны, гидропоника творит чудеса… – Он легко и плавно – Крису почудилось, будто он плыл над полом, а не ступал по нему! подошел к дереву, сорвал фрукт и с хрустом надкусил его. – Люблю фрукты и, соответственно, овощи. Дерево, как вы понимаете, в первую очередь – дизайн, хотя и плодоносит отменно. А вообще-то у меня здесь имеется неплохой сад. Приглашаю.

– Меня лично? – по-прежнему ровно, без эмоций, поинтересовалась Мари.

Пинг-понг: шарик – на ту сторону, шарик – на эту сторону.

– Вы же одна не рискнете.

– Термин неверен. Не захочу.

– Да, я запамятовал: вы совсем не страшитесь риска… Вам говорил чрезвычайно уважаемый мною господин Ханоцри, что вы – уникум?

– То есть?

– Не говорил… – удовлетворенно заметил хозяин, садясь на пол и делая рукой соответствующий жест: мол, и вас приглашаю сесть, мол, у нас здесь по-простому, без церемоний, мебели не держим. – Неужто не понял? – Посмотрел на Иешуа: тот принял приглашение, уселся на пол, молчал, лицо – спокойное, непроницаемое, одна эмоция – вежливое внимание. – Нет, не может быть! Просто не спешил, вероятно, считал, что время не пришло. А у меня иное мнение: пришло время. Я скажу. Вы, Мари, обладаете способностью, которая фантастически редка на нашей планете. Во всяком случае, я – а я повидал многое и многих! – не встречал подобных вам. Вы – простите за некорректное сравнение, но иного с ходу не подберу, – уникальный прибор, который чувствует… – Он все же замялся, не умея найти слово или намеренно не находя его, желая вынудить Иешуа сказать, вообще заговорить. Но Иешуа молчал как в танке. Только слегка улыбаться начал. – Чувствует движения окружающего мира, как живого, так и неживого. Как природы, так и людей. Всего вокруг. Точнее, не чувствует, а предчувствует. Вы можете предсказывать явления природы – начиная от дождя и кончая землетрясениями. Вы слышите не ухом, нет, чем-то внутри – намерения людей и животных. Более того: вы можете управлять ими. Да Бог с вами – вы невероятно много можете! Вы сами о себе что-то знаете, только не понимаете, что именно. Верно?

Мари удивиться бы, испугаться, растеряться – ну какая еще возможна реакция?.. ведь она всего лишь женщина!.. – но ни испуга, ни растерянности не возникло, даже удивления не появилось: тот, кто внутри, не позволил обычным человеческим чувствам вырваться наружу. Именно здесь не позволил – в присутствии этого всезнающего и всевидящего, но опасного, несущего угрозу не только ей – всем троим. Так решил тот, кто внутри. И она ответила на вопрос холодно и спокойно:

– Если я скажу – неверно, вы все равно не поверите. Вы знаете. Но зачем мне ваше знание? Что оно прибавит мне? Удачи? Счастья? Или наоборот – горя и бед?.. Что я знаю, то знаю. Что узнаю – сама узнаю. Я вообще сама по себе. Как кошка. Не трогайте кошку: она не помнит человека, но лишь место. Какое? Например, где человек обидел ее. И еще. Кошки чувствует людей. А я, как вы говорите, не просто кошка, а какой-то прибор, умеющий чувствовать. Так вот, я чувствую, что вы мне не нравитесь. Что от вас исходит опасность. Не могу понять – какая именно, но ощущаю: лучше избежать ее. Лучше встать и уйти. Немедленно!

Она, кстати, так и не села на пол, продолжала стоять – рыжая худая кошка в выцветших голубых джинсах, в маечке с надписью на английском «Спасите наших детей», в сандалиях на босу ногу, с красным платком, повязанным на предплечье левой руки.

Хозяин засмеялся:

– Уйти вы не сможете. Во-первых, вас никто сюда не тянул на веревке – сами явились, благодарите за это господина Ханоцри, называющего себя Мессией. У него, как у Мессии, есть задача: найти пропавших детей. О'кей, это – тема для разговора, я готов к нему… А во-вторых, в этот дом никто не может без моего желания ни войти, ни выйти.

Иешуа терпеливо молчал и слушал этот парфюмерный бред самодовольного человека, действительно очень мощного паранорма, – Иешуа не мог, как ни пытался, пробиться сквозь поставленный хозяином блок, не улавливал ни мысли только слова, выпущенные хозяином на волю. Такой блок могли держать только он сам, Иешуа, и еще Петр, даже у Иоанна, тоже сильного паранорма, блокировка мозга была послабее…

Ты плакался, что не встречал паранорма вровень тебе, подумал Иешуа, так вот он. И лучше бы ты его не встречал!..

Пятнадцать самых могучих на Земле, включая Петра – все они работали на Службу Времени и, вероятно, работают на нее – кроме Петра, естественно, тот физически слишком далек от Службы, – наверняка продолжают как-то трудиться, хотя каналы времени, доступные Службе, намертво заблокированы Иешуа. Всего пятнадцать человек! Петр говорил: больше не нашли… Плохо искали. Вот он шестнадцатый. Только талант его, которому позволено было раскрыться, служит чему-то не тому, чему-то скверному… Хотя чему доброму служат таланты тех пятнадцати?.. Служба Времени, по мнению Иешуа, тоже работала ради весьма сомнительных целей – но это было только его мнение. Хотя и реализованное – в блокировке каналов, в отторжении Службы от Времени…

А Мари этот паранорм зря сказал все. Рано. Девочка может неверно оценить себя, пойти не так и не туда, не дай Бог – сломаться… Хотя почему?.. Ты же рядом. Рано или поздно, но ты все равно бы объяснил ей ее действительно редчайший дар. Правда, предварительно отточив его и скорректировав – как нужно для дела…

– Вы слишком самоуверенны, потомок. – Иешуа решил, что пора брать нить разговора в свои руки и вести ее туда, куда задумано. Куда было задумано еще в Париже, когда внезапно пришло решение лететь в Нью-Йорк, когда таксисту в аэропорту был назван адрес именно этого вонючего отеля, когда ждал звонка, абсолютно открывшись, сняв все блоки, чтобы нынешний собеседник нашел именно его в безумном нью-йоркском ментальном вареве, ждал с необычным для себя нетерпением, потому что знал: этот – найдет. Ему – хочется. Давно. И нашел ведь! Так что пора показать ему, кто хозяин положения… – Вы слишком самоуверенны и не по чину…

Иешуа, не вставая с пола, обернулся, протянул руку к двери лифта, едва заметной на синей стене, и резко сжал пальцы в кулак.

И дверь взорвалась, разлетелась на мелкие и не очень мелкие куски, и посыпались серебряным дождем осколки зеркал, укрывавших стены лифта, и выскочили в зал четверо коммандос, дежурившие в лифте, выпрыгнули, прикрывая руками и автоматами головы от осколков, и привычно, как их учили, упали на пил, вжались в него, не снимая рук с головы.

– Пошли? – Иешуа встал и обратился к спутникам. Хозяин тоже вскочил. Именно вскочил – торопясь.

– Подождите. – Он явно не хотел, чтобы гости уходили, но старался держать лицо. – Вы же не сможете: лифт поврежден…

– Для кого как… – туманно пояснил Иешуа, и лифт дернулся, потом еще раз и плавно пошел вниз, открыв взору шахту, всем своим деловым рабочим видом жуть как дисгармонирующую с абстрактной фантазией дизайнера, придумавшего разностенный зал с деревом Эдема посередине. – А что, сюда, кроме как на лифте, нельзя?.. А лестница?.. Ну, в случае пожара или прорыва канализации…

– Нет сюда никакой лестницы, – почему-то раздраженно сказал хозяин. Только лифт.

– А и верно, – расстроился Иешуа, прямо-таки закручинился, – я и запамятовал: вам лестницы-лифты ни к чему. Вы у нас телепортируетесь туда-сюда. А как насчет ваших бодигардов? Они на лифте?.. Или вы их тоже – туда-сюда?

Иешуа уверенно брал игру в свои руки. Он понимал, что пока это – именно игра, но не собирался затягивать ее, потому что он явился сюда из Европы не для словесных пикировок, а для конкретного дела, и подходила пора делать его, а не выяснять по-дурацки: кто из двоих сильнее как паранорм. Во-первых, неинтересно, а во-вторых, выяснять-то особо нечего…

Даже Крис понял, что Учитель закончил малопонятный этап молчания и приступил к столь же пока непонятным действиям. Взорванный лифт впечатлял, конечно, но Крис успел повидать нечто более впечатляющее – ожившие реки, например, так что пока, понимал он, идет разминка, а если прибегнуть к театральной терминологии, что уже позволил себе Иешуа, то – интродукция, завязка, а вся интрига, кульминация – впереди… И вдруг ощутил в себе слова Учителя: «Забери у бодигардов оружие, пока они не очухались».

«Зачем?» – не понимая, спросил Крис и вдруг сам осознал, что спросил мысленно.

И Иешуа услышал его и так же ответил:

«Эти идиоты могут с испуга затеять стрельбу. Очень не хотелось бы…»

И в этот мысленный диалог нежданно вмешался третий – хозяин:

«Не затеют. Они ничего не сделают без моего приказа».

«Забери», – повторил Иешуа и произнес уже вслух: – Давайте говорить вслух, господин… Хартман, если не ошибаюсь? Джереми Хартман, сорока двух лет, холост, родился в городе Сода-Спрингс, штат Айдахо, в семье Энн и Джошуа Хартманов, единственный ребенок, родители умерли, когда мальчику было шесть автокатастрофа, воспитывался одиноким дедом по линии матери в городе Бландинг, штат Юта, там и проявились начальные паранормальные способности… Напомнить, господин Хартман, как они проявились? Или давайте без церемоний: напомнить, Джереми…

– Не надо, – быстро ответил хозяин, на глазах меняясь, словно старея, волосы, только что легкие и красивые, вдруг обвисли сосульками, кожа выдала сетку морщинок у губ и глаз, да и глаза – синие-пресиние! – вдруг выцвели, потускнели. Ослабил внимание – потерял «эффект маски».

– Что не надо? – Иешуа не снижал давления на Хартмана. – Не надо по имени? Или не надо напоминать? Точнее формулируйте, я не понял… Итак, городок Бландинг на юге штата, школа, седьмой, если не ошибаюсь, класс, девочка-одноклассница по, имени Рэйчел Треверс…

– Не надо, – повторил Хартман, – я помню…

– Не сомневаюсь, – сказал Иешуа. – Еще бы не помнить! Бедная Рэйчел до сих пор коротает деньки в приюте для умалишенных, и навестить ее некому. А может, навестим ее, а, Джереми?.. Телепортируемся в Юту, это нам с вами – раз плюнуть, зайдем в приют, попробуем вытащить женщину из сумрака. Я в свое время, в Галилее первого века, пробовал – получалось. Думаю, и у вас получится…

Крис посмотрел на Мари, поймал ее успокаивающий взгляд, а услышал непроизнесенное:

«Не надо беспокоиться. Все в норме. Учитель владеет ситуацией… – и еще: – Я совсем не чувствую опасности. Была и спряталась. Но ведь она есть, есть…»

Крис понял: Мари даже не предполагает, что он слышит ее мысли. И если первые опосредованно адресовались именно ему – в конце концов их можно было понять и без всякой телепатии, взгляда хватало, то остальное Крису вовсе не предназначалось. А он услышал и застыдился: выходит, теперь ему придется прятать открывшуюся способность? Кому охота быть рядом с типом, который подслушивает любое сокровенное?.. Оборвал себя: а как же Иешуа? Он не скрывает, что слышит… И сам себе ответил: так то ж Учитель! Пусть он и объяснит, как ему, Крису, вести себя дальше-с внезапно проснувшимся, незваным, но довольно симпатичным даром. И, кстати, хорошо, что Мари не чувствует опасности: так спокойнее ожидать развития событий, которые текут невесть в какие края, а там, в тех краях, четыре конфискованных автомата погоды явно не сделают…

Он так и торчал посреди разноцветного зала – обвешанный оружием. Обернулся: ожившие и пришедшие в себя бодигарды стояли у раскуроченного лифта, который, оказывается, вернулся на место, – или его Иешуа вернул? – и никакой активности не проявляли. Игра в «замри»: хозяин приказывает, слуги исполняют.

А Иешуа и Хартман по-прежнему стояли друг против друга под развесистым древом познания добра и зла, выросшим в припортовом ангаре на щедрой гидропонике, и вели малопонятную для окружающих беседу.

– А тремя годами позже, на выпускном вечере, вы обнаружили в себе дар и решили, что отмечены Богом, так?

– По-вашему, не отмечен? – Хартман – никакой не Ханоцри! – вновь обрел потерянную было уверенность, даже наглость, повел разговор на равных.

Крис не слышал Иешуа, не слышал Хартмана, блоки у обоих были каменные, непробиваемые, но никаким не паранормальным, а традиционно развитым у любого сапиенса чувством, называемым в народе шестым, довольно ощущал: рановато – на равных. Еще не вечер. Учитель еще даже не начал генерального сражения, он еще только играл полегоньку – как помянутая Мари кошка играет с живой и нахальной крысой.

– Почему ж? – вроде бы заколебался Иешуа. – Отмечены, конечно. Вы неплохо используете свой мозг – не в пример вашим временникам…

– А вы – не в пример вашим… – перебил Комплиментом Хартман, довольно-таки хамским. Но Иешуа хамства не заметил.

– Только вот используете вы свой дар не ради добра, не ради помощи тем, кто, увы, не владеет таким же или более слабым даром, а ради… – замолчал, не находя определения. Спросил: – Кстати, ради чего, ответьте?

– Мир погряз в грехах, – зло сказал Хартман. – Вы это без устали талдычили аж две тысячи лет назад, а что изменилось? Только хуже стало. Но я могу спасти его. А если мы вместе? Мы вдвоем и с нами – отлично вымуштрованные солдатики… Ну, пусть не весь мир, но хотя бы тех, кто еще не затронут его смертельным вирусом…

– Прекратите демагогию, – раздраженно перебил его Иешуа. – Я, знаете ли, такие речи и сам могу часами произносить – на сколько связок хватит. И произносил – как раз две тысячи лет тому. Надоело… Лучше ответьте: почему вы взяли мое имя? Почему претендуете на родство со мной? Да вообще – кем вы себя считаете, Хартман? Посланцем Бога? Мессией? Самим Богом?.. Вы не тот и не другой. И тем более не Бог. Так кто же вы?