Текст книги "Чаша ярости"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Артем Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

ДЕЙСТВИЕ – 1. ЭПИЗОД – 4
БАЛКАНЫ; КОСОВО. ПРИШТИНА, 2157 года от Р.Х., месяц октябрь
(Продолжение)

Граница между Сербией и Косово-Метохийской республикой проходила в пяти километрах к северу от столицы республики Приштины. Граница была установлена лет сто тому назад, но все эти сто лет никем толком не соблюдалась – ни сербами, ни албанцами из Косово и Метохии, поскольку ни те, ни другие ее не признавали и постоянно требовали изменений. Что характерно, каждый раз разных. Границу придумал Совет Европы под жестким давлением Соединенных Штатов Америки и «огнем и мечом» установили Объединенные силы. Россия, Польша и Болгария протестовали тогда против столь кардинального и исторически сомнительного решения, но остались в меньшинстве. Принцип неизменения границ, который никто не отменял с двадцатого века, здесь, строго говоря, не подходил: никто, никакой головастый историк и вправду не мог сказать точно, где вести границу, поскольку многочисленные официальные Балканские войны, начиная с первой – против Турции, начиная с девятнадцатого века, перекраивали Балканы каждый раз по-новому, и каждый раз на недлинный срок здесь воцарялся непривычный и пугающий мир. Почему пугающий? Да потому, что каждый новый мир лелеял в себе росток новой войны, а новый крой границ – неизбежность нового их передела. Казалось бы: ныне граница – пусть искусственная, пусть сторонними умами сочиненная! – между албанцами и сербами обозначена, но ни албанцы, ни сербы, повторим, не считали, что она верна, каждый народ рад был подвигать ее туда-сюда, а длящийся два века христиано-мусульманский конфликт, рожденный из территориально-этнического и планомерно укрепляющий оный, еще более усугублял ситуацию. И незваные миротворцы, к которым тем не менее то и дело апеллировали все конфликтующие стороны, могли бы умыть руки и заявить: «Я мирен: но только заговорю, они – к войне». В высказывании этом – лицемерие отнюдь не мирного библейского царя Давида легко коррелировалось с таким же лицемерием мировых держав. Тут столь же к месту может прийтись русская поговорка: кому война, а кому – мать родна. Мать родна она – как раз большим мировым державам, в первую очередь – Штатам, которым никак не нравилось усиление объединенной Европы. Поскольку в Объединенных силах американские вояки имели (вот наследие давно умершего блока НАТО!) традиционно мощное влияние, то чаще всего они и диктовали правила игры. А еще существовали местные интересы – венгров, болгар, греков. А еще сербы и хорваты делили свой территориальный пирог. А еще мешала многим благополучная маленькая Словения, круто развившая у себя туристский промысел и старающаяся не лезть ни в какие споры и свары… Короче, неумирающая и даже весьма бодрая «мать родна» вовсю правила бал на Балканах, но, если по сути и по правде, не сербы, не албанцы, не хорваты были тому причиной: они всегда оставались лишь поводом.

Конечно, Иешуа понимал, что Биг-Брэйн скорее всего прав, потому что обладает куда более полной информацией, чем Иешуа. Да и он сам все больше склонялся к высказанному «Большим Мозгом» мнению, тем более что оно родилось и в его собственном мозге еще до разговора с машиной. Ну, может, родилось не совсем мнение, но уж сомнение – точно. Может быть, как раз после чуда в Колумбии это сомнение возникло и крепло с каждым днем, особенно – пока добывали в Белграде разрешения на вылет в зону конфликта. Но – слово сказано: Биг-Брэйн ждет от Иешуа результата хотя бы в его родной епархии – в религиозной… Иешуа всерьез считал, что мусульманам и христианам нечего делить, поскольку Бог един, а коли внутренние самооценки решительно Ие совпадают, то их можно оптимизировать. Если не убеждением, то – насильно. Сил для этого у Иешуа имелось в избытке. Плюс – знание того, как оные силы к делу применить. Поэтому он не пожелал ни на день оставаться в Приштине, а потребовал обещаний персональный вертолет, в день прилета из Белграда получил раниями майора Круза в пользование могучий и неторопливый спасательный «кавасаки-боинг», погрузился туда всей командой и отбыл в район Равна-Баня, где в последние дни шли особенно ожесточенные, кусачие, хотя и позиционные, бои между сербами и косоварами. Землю, однако, делили, как водится… Хуже всего приходилось бойцам Корпуса «Балканы», которые застряли между позициями тех и других, что мешало миротворцам применить артиллерию и авиацию – по своим-то бить не хотелось. Круз сказал об этом странное:

– Пока…

Что имел в виду? Пока мешало? Пока не хотелось? Пока хуже всего?..

Круз не объяснил, а Иешуа, может, и понял, но тоже не стал комментировать. Он вообще в этой клятой Сербии стал молчаливым и мрачным, считали ученики. Почему – боялись спрашивать…

Стоит заметить, что миролюбивый отец Никодим оставил свою матушку и своих прихожан и возжелал полететь с Мессией. Полететь-то он полетел, но был брошен Иешуа в Приштине, в корпусном гостевом доме, в компании с отцом Педро, Крисом и Соле-дад. С собой Иешуа взял почему-то только Мари. Ну и майора Круза, естественно…

Крис возмутился:

– Почему не я? Почему женщина?

Иешуа объяснил:

– При чем здесь половые признаки? Защитить Мари я как-нибудь сумею, но мне нужен ее тот, кто внутри.

– Зачем он вам? – продолжал склочничать Крис.

– Я хочу научить его понимать то, что он ощущает, – терпеливо, но туманно объяснил Иешуа.

Говорил он об этом феномене Мари как о живом существе. А может, вдруг подумал Крис, он – тот, кто внутри, – и был для Мессии живым и дееспособным. Отдельным от Мари, хотя и нераздельным с нею. Вот такой парадокс с ходу придумал Крис, смирился, хотя обиду все же затаил.

Но с Иешуа разве поспоришь? Тем более – с молчаливым и мрачным…

Летели недолго – с час, наверно. По ним не стреляли. Даже когда пошли на посадку рядом с неширокой речкой Ветерницей, на земле царило затишье. То ли стороны не были заинтересованы в прямом конфликте с миротворцами, то ли гости попали в час краткого перемирия, отведенного на сон, на еду, на отдых, на прочие хозяйственные нужды. Война шла хоть и кровавая, – война и есть война! но, поскольку шла бесконечно, превратилась в домашнюю и оттого прагматичную. Представьте: живут рядом терпеть не могущие друг друга разведенные уже муж и жена, делят жилплощадь, то и дело бьют посуду, швыряют друг другу в головы упоги и кастрюли, наносят этим серьезные травмы, ведущие к появлению полиции и медиков, но на ночь-то они спать ложатся по своим углам. Или обедают среди дня. Или в сортир забегают. Поврозь, поврозь, но – тихо. Особенность малых локальных войн: возможность ненадолго негласно договориться. Без слов. По понятиям.

«Кавасаки-боинг» легко присел в ложбину между двумя длинными холмами. Позади холмов к западу и к северу держало позицию сербское подразделение, красиво называемое «дивизия Святого Петра». К востоку, на противоположном берегу Ветерницы окопались албанские косовары, усиленные добровольцами – или наемниками, как угодно, – из Ливии, Саудовской Аравии, Ирана, из Чечни. И если местные албанцы, то есть косовары, все-таки, несмотря на войну, считались для сербов худо-бедно своими – ну, соседями, что ли, то пришлые мусульмане были радикальными исламистами. Они в большой степени плевали на истинные причины военного конфликта, то есть на территориальные, их вела всегда бессмысленная и даже Кораном не объяснимая ненависть к иноверцам. Если честно, погоду в боях делали они и заражали своей нетерпимостью многих косоваров, особенно – молодых, которые воевали, толком недодумывая – за что…

Миротворцы бездарно торчали между теми и этими, постреливали на запад и на восток, несли легкие потери и наносили легкие потери, злились, ждали смены или вывода. Еще ждали от своего ко-мавдования какого-нибудь поступка – именно так: не решения, а поступка, – который сломал бы ситуацию, хоть туда, хоть сюда, а сломал бы, нарушил рутинную бессмыслицу ожидания.

Логично: военные хотели либо войны, либо мира. Лучше, конечно, мира, иначе на кой хрен называться миротворцами?.. То, что они имели по обе сторон Ветерницы, можно было, по их мнению, назвать как угодно, но не войной. И не миром.

Майор Круз объяснил, что в эти часы в пограничном городке Обилич командир миротворческого Корпуса «Балканы» русский полковник Андрей Гарин вел переговоры с представителями косовской и сербской сторон о временном перемирии на этом участке, что-то там не очень получалось, результатов ждали третий день.

– А зачем вы здесь нужны? – удивлялся Иешуа. – Сидеть молчком и ждать, пока всех перестреляют?

– Почему? Мы – некий буфер, не позволяющий перейти в реальное наступление и захватить чужую территорию, – заученно отвечал Круз.

– А если какая-то из сторон пойдет в наступление – справитесь? Станете стрелять, убивать, бомбить?

– И делаем так. А как же иначе. Граница должна быть незыблемой.

– Дурость какая-то, – возмутился Иешуа. – Сами придумали границу, сами ее и охраняете. Вам это нужно? Ваши же ребята гибнут, ни в чем не повинные жители гибнут под бомбами, а ваше начальство уперлось и – ни в какую…

Диалог начался еще в вертолете и продолжился на земле – уже с участием командира миротворцев капитана Латынина, так он представился на хорошем английском.

– Давно здесь? – спросил его Иешуа.

– Здесь, на Балканах, или здесь, на Ветернице? – уточнил тот.

– И так и так.

– На Балканах – год уже. Как попал в Объединенные силы, так почти сразу сюда. А здесь, на реке, – две недели… – И спросил совсем не по-уставному: – А вы правда тот самый Мессия?

– Правда, – утешил его Иешуа. – А скажи-ка мне, капитан, что бы ты сделал сейчас, если б не твое мудрое начальство? Так бы и сидел в лощине и ждал, пока всех твоих парней шальными пулями не перебьют?

– Почему же? – спокойно возразил капитан Латынин. – Я – солдат. Я выполняю приказ, даже если он мне не нравится. Но если будет приказ: принять решение по обстановке и действовать самостоятельно, то я бы начал массированный обстрел косовских позиций.

– Почему?

– Потому что они могут форсировать реку – здесь неглубоко и нешироко – и перейти на сербскую территорию.

– А тебе до этого что?

– А мне до этого – офицерский долг.

– А если по сердцу?

Латынин усмехнулся.

– По сердцу, говорите… – взглянул на ту сторону Ветерницы. – По сердцу я б домой вернулся. Нечего нам тут делать. Есть у русских старая поговорка: двое дерутся – третий не мешай. Сколько живем, ни разу она не ошиблась, эта поговорка. Если третий в драку вмешивается, то либо ему и перепадает по башке, либо ему что-то нужно от дерущихся, и, значит, он врет и тому и другому, а на самом деле точно определил для себя, кто должен верх взять. Или его сам факт драки устраивает…

– Ну а вы-то здесь кто? Из знающих или из башку подставляющих?

– А это смотря о ком отвечать. О нас, о солдатах, – так мы, ясный пень, из вторых. А если о политиках, которые нас сюда послали, – это, извините, не мой должностной уровень. Капитан по определению не может понять, о чем генерал думает.

– А ты, капитан, хитер и неоткровенен. Сказать тебе, о чем ты думаешь?.. О том, что по-хорошему, если б кому-то в Штатах или в Совете Европы не нужен был постоянно действующий пожар на Балканах, надо бы оставить всех местных наедине друг с другом и подождать: кто после бойни останется, тот и царь. Так?

– Вам виднее, – неприязненно ответил капитан. – Вы – Мессия. Вы вон все можете. Реки наполняете, в разные измерения свободно перемещаетесь, кокаин в соду превращаете… Чудны дела ваши… Только что ж вы меня спрашиваете? Я наемник. Человек подневольный. Куда пошлют, туда и пойду и стрелять стану. В кого скажут, в того и стану. А вы у тех спросите, кто друг с другом мирно жить так и не научился. У тех вон… – он махнул в сторону реки, – или у тех, указал за холм. – Вы же очередные чудеса делать прилетели, да? Так делайте. Или до сих пор не поняли: какие именно чудеса к этой ситуации подойдут?

– Ты прав, капитан, – спокойно ответил Иешуа. – Не понял пока. Но пойму обязательно. И когда буду, как ты говоришь, чудеса делать, обязательно тебя позову. Посмотришь, поучишься. Глядишь – получится… А пока и впрямь пойду и спрошу.

Повернулся и пошел на холм, прочь от реки. Мари было за ним дернулась, но он взглядом остановил ее. А Круза не стал останавливать, и тот широко зашагал рядом, ничуть не опасаясь, что озверевшие от позиционного ожидания «братушки» не воспримут адекватно его скрещенные оливковые веточки. Или делал вид, что не опасался. Тогда хорошо делал… И все российские солдатики-миротворцы во главе с мрачным капитаном Латыниным молча смотрели им вслед. Не двигаясь. Их дело позицию в лощине держать, а не прикрывать грудью заезжих туристов, будь они хоть трижды мессиями…

Иешуа и Круз перевалили через холм и начали спускаться вниз, в большую долину с прекрасными и пока еще целыми дубами, с сочной, хотя и потоптанной травой, а подальше – с наскоро слепленными из тех же дубов укреплениями, за которыми скрывались сербские то ли защитники, то ли агрессоры. Это уж с какой стороны посмотреть.

Шли спокойно.

Вообще-то Круз в глубине души малость нервничал. Он, как человек военный, прошедший не одну «миротворческую» войну – в Индонезии, в Ливии, теперь на Балканах, – отлично знал цену этого мнимого спокойствия, цену так называемой «боевой тишины». Динар – ей цена, поскольку любой из бойцов, глядящих на двух то ли парламентеров (а где белый флаг?), то ли перебежчиков, то ли просто сумасшедших, идущих к позициям воюющей стороны, любой нервный, любой обозленный, любой просто невыспавшийся, недопивший, недолюбивший, и теперь «пере» – перекуривший травки может пальнуть в них длинной очередью и сразу закрыть тему.

Но никто пока не палил, Иешуа шагал мощно и целенаправленно, Круз держался на полшага впереди него – так положено: если все же пальнут, то он успевает прикрыть Мессию, Круз по-военному нерассуждающе понимал свой долг проводника, а если все же рассуждать не по-военному, то выходило просто, но высокопарно: это – Мессия, он принадлежит человечеству. О том, что Иешуа никому не принадлежит и не хочет принадлежать и по предназначению никому не позволит убить себя, Круз не знал, да это его не волновало. Зато его волновало иное: успеет ли закрыть, если выстрелят?

А Иешуа дошел до линии окопов и спрыгнул вниз. И сказал по-сербски:

– Кто здесь старший?

Из группы усталых, грязных людей в выцветших зеленых ка-муфляжных комбезах вышел, не сгибаясь, не прячась за земляной валик, тянущийся вдоль окопа, неестественно высокий – ему и окоп-то рыть надо особый! – блондин лет тридцати пяти с корот-коствольным «Калашниковым» на груди, ответил довольно приветливо:

– Ну я старший. Майор Вукич, зовут Драгомиром, так и называйте… А вы и есть… тот самый?..

– Я и есть тот самый, – засмеялся Иешуа.

И Драгомир Вукич улыбнулся. И бойцы его легко подхватили смех. И даже Крузу невесть от чего стало смешно. Он-то сразу подумал: пустил Мессия в воздух какую-то хитрую смешинку, вот все и скалятся, а на самом деле – ничего смешного. Но и не страшно, уже хорошо.

– Тут у нас есть что-то вроде ка-эн-пэ, – сказал Вукич, – там и посидеть можно, и кофе попить – ребята сварят.

– А где основные силы? – поинтересовался Иешуа.

– В километре к северу. Село там – Званце называется. Большое.

– И жители остались?

– Кое-кто остался – кто хотел. Большинство эвакуировано. Дети, женщины, старики – эти в первую очередь.

– И много вас там? Военных, я имею в виду… Вукич засмеялся:

– Военная тайна, господин… – замялся, так и не зная, как обращаться к Иешуа.

Иешуа не помог Вукичу: не знает – пусть никак не обращается. Иешуа опять засмеялся, будто пущенная им смешинка все еще жила в теплом октябрьском воздухе.

– Кому ж я ее выдам, по-твоему, а, майор? Богу? Так Он же всеведущ, как ты учил в детстве. Ему ваши тайны известны по определению.

– Откуда я знаю – кому? – пожал плечами Вукич. – Вы же для всех… этот… А там, за рекой, албанцы, муслимы…

Между тем они шли и шли по окопу и дошли до сооружения, названного Вукичем ка-эн-пэ. Там и вправду торчала на трех ногах мощная труба, объективом направленная в сторону реки. Иешуа Приложился глазом к окуляру: близко и четко увидел с высоты холма противоположный берег Ветерницы, увидел развесистые ивы, стеной прикрывающие позиции албанцев, да и более того – самих албанцев увидел, которые бродили по берегу, то воду ведром зачерпывали, то что-то мыли в реке, а один, несмотря на осеннюю стылость речной воды, плавал вдоль берега, стараясь далеко не заплывать.

– У вас что – перемирие? – удивленно спросил Вукича.

– Да какое там! Обед просто. Перерыв. Да и люди пусть отдохнут – что наши, что их…

– Ленивая у вас война какая-то, – подытожил Иешуа, садясь на пустой снарядный ящик и принимая из рук солдатика фаянсовую кружку с черным кофе. – А в штабах европейских головы ломают: как остановить ее, как развести противников. Слышите, Круз, это до смешного просто: объявить всебалканский обеденный перерыв…

Круз тоже сел на ящик и взял кружку с кофе.

– Слышу, – ответил он, – но только всякий перерыв имеет конец.

– Так надо договориться о том, чтобы он был бесконечным… Мы же так любим эти слова – бесконечность, вечность… С сотворения мира повторяем их, как заклинания, словно надеясь, что, повторяя, сами приблизимся к тайной и сладкой сути их. Но знаем точно: жизнь человека конечна. Более того, она вообще не видна рядом с бесконечностью! А мы тратим этот жалкий отрезок на действительно бесконечные войны… Скажи, майор, за что ты рискуешь своим отрезком?

Вукич посерьезнел, закаменел лицом, стал похож сразу на всех положительных киногероев-суперменов.

– За мою землю, – сурово, как и полагалось на такой провокационный вопрос, ответил он.

– Конкретно за эту? – не отставал Иешуа. – На которой мы пьем кофе?.. А зачем она тебе? Она изрыта окопами, распахана танковыми траками, засеяна гильзами от автоматных патронов. Что может взойти на ней? И что ты будешь на ней делать, когда защитишь ее от ужасного врага?

– Лично я? Я солдат. Я ничего больше не умею. Лично я скорее всего уйду воевать дальше. А мои соотечественники будут делать на ней то, что делали всегда, испокон веков.

– Разве эта земля испокон веков принадлежала твоим соотечественникам? Именно эта, на которой, повторяю, мы пьем кофе?.. Вздор!.. Здесь никто не помнит никаких границ! Вообще на земле никто не помнит границ, а уж в Европе, где границы постоянно двигались, как лестницы в метро, говорить о точности просто бессмысленно. Да вообще бессмысленно говорить о границах: это понятие придумали люди вместе с «мое» и «чужое». А почему? Потому что забыли сказанное: «Господня – земля и что наполняет ее, вселенная и все живущее в ней»… С чего ты взял, майор, что этот вонючий окоп – твоя земля, именно твоя, а не албанская, турецкая, хорватская, какая еще? Вы воюете за принцип. Точнее – за миф. Я не умею понять всех властителей прошлого, которые непрерывно губили души подданных за лишний метр, за лишнюю милю, которые, как одержимые бесом, старались расширить свои – именно так: свои! – владения с помощью войн. И сегодня их потомки кричат: эта наша земля, ни пяди не отдадим… Я скверно знаю историю Балкан вообще и Балканских войн в частности, хотя, по-моему, эти «вообще» и «в частности» можно объединить: история Балкан и есть история войн. И история передела земли. Или границ – как нравится… А может, майор, тебе мусульмане не любы, поскольку они чтут не меня, а пророка Мухаммада? Ну, не повезло мне с ними, хотя Мухаммад, говорят, ко мне неплохо относился. Не знаю, я вознесся и вышел из реального времени много раньше его рождения… Но Бог-то у нас один. И вся земля, как ты слышал, – Его. Так чего делить? Ритуалы? Понятия? Храмы?.. Бог один, повторяю, и земля одна, и законы одни: те же, что записаны в Торе. И в Библии. И в Коране. Одни! Все остальное – не от Бога, а от жизни. От понятий… – Иешуа, так и не глотнув кофе, поставил кружку на другой ящик, служащий в ка-эн-пэ столом. Поднялся. – Нет, майор, не убедил ты меня и никого не убедишь в необходимости воевать. Нужен вам большой обеденный перерыв, по времени асимптотически приближающийся к бесконечности… – Выдал донельзя умную фразу, легко, как стоял, выпрыгнул из окопа – полтора метра, между прочим, в высоту! И Круз следом за ним выбрался. Хоть и не прыгал, но тоже легко. – Пойдем-ка мы к албанцам, пока перерыв не завершился, узнаем: а они там какого черта воюют?

И в эту же минуту раздался тяжелый самолетный вой, звено из трех «вулканов» споро прошло над позицией сербов, очень низко прошло, и первые бомбы легли в землю, как раз в лощинку между Рекой и линией окопов легли, подняв тучи земли высоко в воздух.

– Ложись! – заорал Вукич.

– Это кто? – недоуменно спросил Иешуа, провожая взглядом самолетное звено, умчавшееся за реку.

– Это наши, – с непонятной безнадежностью ответил Круз. – Нам и вправду стоит уйти в укрытие.

– Ну уж нет, – не согласился Иешуа. – Я же сказал: пока перерыв не закончился… – И пошел, обходя вновь родившиеся воронки, к реке.

– А если… – Круз не досказал.

– Не может быть никакого «если», – отрезал Иешуа.

Круз не поспевал за ним. Крузу казалось, что гость не идет, а парит над землей, не касается ее подошвами стареньких грязных кроссовок, и шаги его нечеловечески длинны и легки.

Так ему, значит, казалось, а потом он подумал, что так и должно быть, раз гость – Мессия и чудотворец, вот подумал об этом, и сразу получилось у него и догнать Иешуа, и даже поспевать вровень, и совсем не чувствовать земли под собой, как будто и он, Круз, умел парить, как птица, как планер, как аппараты тяжелее воздуха «вулканы», громким и кратким взрывом явившиеся над ними.

А уже и река легла у ног, и не на чем было переправиться через нее, хотя качалось у берега в ивняке несколько резиновых десантных ботов с мощными движками. Но кто решился бы использовать хоть и надежную, но все же так уязвимую надувную лодку, когда небо полосовали «вулканы», а где-то сзади, не торопясь, – предполагал Круз! – подгребали к нейтральной полосе штурмовые машины.

Предполагал – и не ошибся. С севера, из-за сербских позиций не спеша вылетели три «Кашки» – вертолеты русского производства, прошли почти над землей, разрывая стоячий воздух запредельным грохотом, смешанным со свистом или воем – уж у кого какое воображение. Уши закладывало. «Кашки» протарахтели и ушли за реку, скрылись за горизонтом. А неторопливые «вулканы», где-то там же, за горизонтом, развернувшисьвозвращались назад, оставив свой бомбовый груз на нейтральной земле. Слава богу – на пустой земле. Без людей.

Иешуа притормозил на берегу – у спуска к ботам.

– Они на ходу? – спросил.

– Обязательно, – ответил Круз.

Странно, но он сейчас абсолютно не чувствовал страха, хотя, как принято считать, не чувствующий страха воин, – нонсенс в час войны, страх – чуткий индикатор опасности, без него исчезает разумная осторожность.

– Чем вооружены вертолеты? – еще спросил Иешуа.

– Я на них никаких ракет не углядел, а пулеметы стоят по умолчанию. Очень мощные. Тысяча выстрелов в минуту. Мы называем это «градом смерти». А «вулканы»… Вы же сами все видели…

– Почему «Кашки» не стреляют?

– Психическая атака. Пугают.

– Кого? Миротворцев?

– Нет, мы привыкли. Сербов и албанцев, конечно.

– Зачем пугать?

– Профилактика.

– А бомбы?

– Я не понимаю. Возможно, ошибка…

– Ошибка – при автоматическом определении точек сброса?

– Бывает… Но здесь скорее точкой сброса был берег реки, не занятый людьми. Вы же сами видели… Таких полетов много, через день – точно, и всегда они – просто демонстрация силы…

– Чушь какая! – сказал, как выругался, Иешуа. – Ведь все же небось знают, что подобные атаки – обыкновенная пугаловка…

– Не всегда, – ответил Круз. – Бывает, что и стреляют, «град» – это частенько, и еще бомбят. Когда сербов, когда албанцев… Особенно когда наземные военные действия активизируются. Поэтому сербов – чаще, они активнее… Сейчас-то внизу тишина… Хотя… – Он не договорил.

Развернувшаяся с албанской стороны группа из трех «Кашек» синхронно и стремительно пошла назад, и по неслышимому приказу невидимого командира ударил накарканный Крузом «град смерти». Тяжелые пули взрывали землю, выворачивали траву, все это невысокими фонтанчиками взлетало в воздух. Как дождь по воде. И непрерываемые следы фонтанов потянулись дальше, дальше-к позициям миротворцев Корпуса «Балканы», и продолжал рвать воздух двигательный рев, смешанный с непрерывным грохотом пулеметных очередей.

– Ложись! – автоматически, так же как и Вукич получасом ранее, крикнул Круз и упал в ивняк, опять автоматически закрыв затылок ладонями.

И вдруг почувствовал, как некая сила поднимает его и ставит на ноги.

Силой оказался Иешуа.

– Что с тобой? – удивленно спросил Иешуа, по-прежнему Держа майора за ворот.

– Так стреляют же – с отчаянием в голосе воскликнул Круз. Он знал, что все сделал правильно, по инструкции.

– Ничего не бойся, – наставительно сказал Иешуа, вдруг переходя с майором на «ты». – Никогда ничего не бойся. Почему всплыл страх? Его же в тебе не было…

– Не знаю, – растерянно ответил Круз.

Он и впрямь не знал.

– Живи спокойно. И знай: страха вообще нет, он придуман теми, кто хочет бояться и не понимает себя… – И вдруг спросил, помолчав: – Почему они стреляют по своим?

– Они же не видят. Очень высокая скорость.

– Кретины!.. Давай в лодку. Заводи ее.

– А вертолеты?..

– Я же сказал: страха нет.

Страх и вправду опять ушел, хотя Круз все-таки опасался нового, не игранного доселе психологического состояния. Вот так: ничего не опасался – ни вертолетов, ни пулеметов, а вот этого ощущения безопасности – вовсю.

«Кашки» развернулись снова и снова полили «градом» землю – не сербскую, не албанскую, а опять нейтральную, которую добросовестно караулили миротворцы… Они явно сознательно били по-своим, но вот вопрос: почему они начинали стрелять именно здесь, над своими, почему невидимые пулеметчики включали стреляющие машинки над землей по эту сторону Ветерницы, и не по пустому берегу, а явно по людям капитана Латынина?..

Круз запустил двигатели бота, тот круто рванул с места, понесся на ту сторону реки, оставляя за собой узкий и длинный пенный след. И тут же река вспухла от выстрелов. Пули ложились вдоль следа, рядом с бортами, а бот несся через реку, словно окруженный каким-то пуленепробиваемым колпаком, и Иешуа стоял на носу, глядя на албанский берег, стоял в полный рост, и Круз непривычно спокойный и изумленный своим спокойствием – целенаправленно рулил к позициям албанцев, в такой же ивняк, в такую же омытую рекой землю, которая, как сказал Мессия, принадлежала Богу, только Богу и никому больше.

Они ткнулись в ивняк, Иешуа соскочил в воду, выбрался на сухое, подождал, пока Круз закрепит швартовый канат за какое-то кривое деревце.

«Кашки» ушли. Тихо стало вокруг. Даже комары попрятались под листву.

– Как все это понимать? – спросил Иешуа.

Только любопытство – никаких дополнительных эмоций.

– Не знаю, – честно ответил Круз.

– Они стреляли только по позициям миротворцев. Они бомбили только позиции миротворцев. Полагаю, у капитана Латынина личный состав поредел. А может, и самого Латынина нет. Град выбил посевы… – сказал странную фразу, замолчал надолго. Круз ждал. – Как ты думаешь, майор, – продолжил Иешуа, – на кого они свалят гибель миротворцев? На сербов? На албанцев? А может, вообще на какую-нибудь третью силу, на пришельцев из космоса, например? Какой смысл? Ведь «град» есть «град», как я понимаю, его не выдать за легкий автоматный «дождик», я уж не говорю о бомбежке, и никто не возьмет на себя ответственность за такую смерть солдат – ни сербы, ни албанцы. Действительно, одна надежда на пришельцев… Но подумай, майор, зачем твоему начальству неудачная провокация? В штабе не дураки сидят, так?

Круз послушно кивнул: так, мол.

– Что ты имел в виду, когда сказал «пока»?

– Что «пока»? – не понял или не захотел понять Круз.

– Не прикидывайся, майор. Ты же что-то знал о возможности обстрела позиций миротворцев.

– Ну-у, разве только краем уха…

– Что краем уха?

– Да если честно – ничего конкретного. Что надо бы, мол, что ситуация законсервирована – стоит взорвать…

– Верю тебе. Слышу, что правду говоришь. Сдается мне, что если мы не поспешим, то не найдем на позициях Латынина не только живых, но и трупов. Успеют убрать. А «вулканы» и «Кашки», поддержанные общественным негодованием, которое охотно растиражируют медиа-средства, начнут следом бомбить и вышибать «градом» либо сербов, либо косоваров. Против кого прикажут негодовать, того и уничтожат. В разумном количестве, конечно… Это не война, майор. Это политика, замешенная на крови. Как там Латынин говорил: двое дерутся – третий не мешай? Верно говорил, двое подерутся и устанут, если их не подстегивать. Так что все здесь только от третьего и зависит. А кто у нас третий?

– Командование Корпуса?..

Иешуа невесело засмеялся:

– Командование Корпуса – мясорубка. А ручку крутят другие люди. Я их покажу тебе, майор, если захочешь.

– Я бы хотел… очень…

– Значит, пойдешь со мной.

– Назад?

– Пока назад, – опять засмеялся Иешуа, – а потом – дальше. Но это будет потом. А сейчас я хотел бы спасти тех ребят Латынина, кого еще можно спасти…

– А к косоварам? – рискнул напомнить Круз.

– Уже нет смысла. – И добавил непонятное: – Они тоже слепы от рождения… Заводи мотор, майор, времени у нас – кот наплакал…

Круз запустил движки и погнал бот обратно, выжимая из него все, на что способны были могучие «мерседесовские» лошадиные силы. Спросил с надеждой, перекрикивая вой моторов:

– Вы думаете, кто-то остался жив?

Иешуа крикнул в ответ опять малопонятное:

– Там – моя ученица…

Впрочем, малопонятное всегда наиболее убедительно.