Текст книги "Чаша ярости"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Артем Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)

ДЕЙСТВИЕ – 1. ЭПИЗОД – 5
НЬЮ-ЙОРК, 2157 год от Р.Х., месяц октябрь

Поскольку деньги, по заверению Мари, у них были – и немалые, а Иешуа не умел и принципиально не хотел скряжничать (ну когда бы ему, нищему пророку из Галилеи первого века, научиться копить динарии и сестерции, а теперь доллары или франки?..), для пребывания в городе Большого Яблока был выбран люкс-отель «Уолдорф-Астория». По принципу: знай наших. Иешуа – абсолютно равнодушный к комфорту, – к удивлению спутников, легко согласился с выбором и даже подтвердил: на сей раз и вправду полезно, чтоб наших – знали. Правда, почему необходимо – не объяснил.

Все время полета до Нью-Йорка, пока Иешуа спал, телеканалы надрывались от количества информации, непрерывно идущей из Европы – от собственных корреспондентов, из официальных источников, от информационных агентств. Судя по всему, Европа вдруг и разом превратилась в некий огромный военный полигон, по которому туда-сюда – именно так! – топали ботинками, шуршали шинами, ломали пластик дорожных покрытий стальными траками батальоны, полки, корпуса итальянских, французских, английских, русских, американских вояк, временно призванных под знамена Объединенных миротворческих сил, а над ошалевшими от удивления пополам со страхом – а вдруг война с китайцами началась? а вдруг марсиане напали? – горожанами рвали воздух «стелсы», «вулканы», «МИГи».

Если кто-то – например, космонавты с международной станции «Аврора», наблюдал европейские земли с космической высоты, все описанное должно было сильно напоминать муравейник, как некую действующую и живую модель перпетуум-мобиле навязанную кем-то Европе. А каково обыкновенным жителям европейских городов, городков, городишек жить в невесть откуда взявшейся на их головы модели? Естественно, страшно. Естественно, неуютно и непонятно.

Однако страшно, неуютно и непонятно было не только обывателям, но и небожителям – вершителям их судеб, то есть президентам и премьерам, которые мощно набросились на отцов-командиров миротворцев, говоря высокопарно потребовали их к священной жертве.

Жертвой определил себя лично командующий Объединенными силами генерал Лафонтен, чем попытался подтвердить расхожую суворовскую истину: смелость города берет. Городов было несметно – вся Земля смотрела и слушала генерала, но коли солдат получил приказ упасть, то уж не отжаться для него – штука невероятная.

Отжимался генерал честно.

– Мы не знаем, что происходит со всеми войсками, – сказал он в черные пасти нацеленных на него телекамер десятков мировых каналов. – Информация с мест не поступает на Биг-Брэйн или, если точнее, Большой компьютер штаба вот уже почти сутки. У тех командиров, до кого представители штаба успели за эти часы долететь или доехать, кое-что выяснили. Оказалось, что у каждого из них есть пришедший по компьютерной связи приказ командования о соответствующей передислокации с маршрутом следования.

– Откуда? От кого? – сразу несколько голосов из зала.

– От командования. Но это – явно фальшивка. Приказов не было, Биг-Брэйн не подтверждает передачу таковых по компьютерной сети. Военная контрразведка изучает возможность диверсии.

– Выходит, Биг-Брэйн отрицает свою причастность к передаче фальшивых приказов? – Корреспондент «Гардиан».

– Повторяю: не подтверждает.

– Может, этот ваш хренов Биг-Брэйн дал дуба? – Корреспондент Эн-би-си.

– Нет, он в оптимальном состоянии. Специалисты это подтвердили однозначно. Блокирован лишь ввод и вывод информации в сеть.

– Может, кто-то влез в него или – помимо него – в сеть? – Корреспондент Франс Пресс.

– Биг-Брэйн это отрицает.

– Врет ваш Биг-Брэйи! – Несколько голосов из зала.

– Биг-Брэйн – машина. Способность врать в него не заложена.

– А чем он объясняет невозможность ввода и вывода информации? Корреспондент Би-би-си.

– Он молчит.

– Как так молчит? – Корреспондент Би-би-си.

– Дает ответ: «Нет комментариев».

– Как так может быть? – Несколько голосов из зала.

– Специалисты считают, что мозг не закончил анализ ситуации.

– Значит, не такой уж он у вас супер-дупер? – Корреспондент Ти-эн-ти.

– Не понял термина. Но поясняю: определенным образом сформированный комплекс информации может дать сбой в компьютерном мозге любой мощности. Видимо, сейчас такой случай.

– Так остановите войска сами, без вашего Великого и Ужасного, раз его временно замкнуло, верните их к постоянным местам дислокации! – Корреспондент «Гералд трибюн».

– Это уже делается.

– Когда, по вашим расчетам, это произойдет? – Корреспондент «Гералд трибюн».

– Максимальный срок – семьдесят два часа.

– А что будет с Биг-Брэйном? Так и будет молчать? И сум ли он восстановить сеть? – Корреспондент «Ю-Эс-Эй тудей».

– Нет комментариев…

И опять шли картинки с мест событий: все то же, ничего но вого – танки, самолеты, бэтээры…

В огромном, недавно отреставрированном помпезном холле етеля «Уолдорф-Астория» висячие телеэкраны продолжали транслировать очередные пресс-конференции очередных сильных мира сего, толпящиеся тут же обитатели отеля и захожие визитеры внимали слышимому, но и сами орали истошно, поскольку в благословенной Америке издавна считалось: все, что вышло из-под се контроля, должно быть либо немедленно возвращено под него, либо ликвидировано как явление. Что требовалось ликвидировать – этого никто не знал, посему возмущение, прямо-таки гуляющее по отельному холлу шквалом, было безадресным.

Впрочем, адрес все-таки имел место. Начавшаяся вчера в здании ООН очередная Генеральная Ассамблея могла, учитывая остроту момента, включить в свою повестку незапланированный пункт: ситуация с войсками Объединенных миротворческих сил в Европе. Кое-какие делегации кое-каких государств остановились в «Астории», им, считали галдящие в холле, сам Бог велел выступить с такой своевременной инициативой…

– Гайд-парк, – сказала Мари, идя за боем с золоченой тележкой, на которой покоились три спортивные сумки – ее, Криса и – совсем худая и съежившаяся Иешуа.

– Странно, что никто ни в чем не обвиняет Учителя; – заметил Крис. – А то ведь это влегкую: очередное чудо пресловутого Мессии…

– Мы же там оказались инкогнито, – напомнила Мари. – Ни одного журналиста. Странно даже… Первая акция Учителя, не освещенная в медиа.

– Акции-то не было, – напомнил Крис. – По-лысому съездили. Разве что вылечили латынинских ребятишек.

Он легко приноровился говорить «мы», поминая содеянное лично Иешуа. А и то логично: командное мышление – так, кажется, в спорте выражаются.

– Почему ж не было акции? Была… – скромно сказал Иешуа. Он шел следом, слушал диалог учеников, посматривал с интересом по сторонам: ну никогда в жизни не видел он такой роскоши, как в «Астории», даже не представлял, кому и зачем она может понадобиться.

Крис аж затормозил, и Мари невольно на него налетела.

– Что вы имеете в виду?

– Что сказал, то и имею, дожди немного, объясню: штабе ввел в Биг-Брэйн заведомо ложные координаты атаки. Налицо – умысел командования. Биг-Брэйн штаба счел, что он – ошибочен не только в частном случае, но и вообще, поскольку исключение подтверждает правило только в теории, а на практике никогда. Я воспользовался его пониманием ошибочности и уговорил Биг-Брэйн-два поставить блок на любой приказ стрелять в людей. В любых: в наших, в ваших… А это «броуновское движение» войск – какая-то самодеятельность мозга, я его не заказывал. Возможно, оно – некая побочная реакция на запрет одной из основных функций. Биг-Брэйн изначально ориентирован на планирование и ведение военных действий, а какая война без стрельбы?.. Ничего, он – сильный мозг. Помается немного и излечится.

Некоторое время все молчали. Переваривали. Кто – бифштекс, кто – сообщение об очередном чуде.

Наконец, Крис счел нужным полюбопытствовать, но, – осторожно:

– А не будете ли вы так любезны, многоуважаемый Учитель, и не объясните ли несколько странноватый в применении к электронному мозгу термин «уговорил»?

– Буду, – улыбнулся Иешуа. Ему понравилась наипочтитель-нейшая вежливость ученика. – Уговорил значит уговорил. Ничего – сверх смысла. Использовал вполне понятную для Биг-Брэйна мотивацию: неэтичность убийства.

– Неэтичность? – продолжал удовлетворять любопытство Крис. – Вы уверены? Не мягковато ли – по отношению к убийству? Может, лучше – преступность?

– Не лучше. Понятие об этике заложено в мозг изначально, как одна из основ поведенческой модели. Поэтому ее, то есть его – понятие, можно трактовать, и мозг воспримет трактовку, если она покажется ему убедительной. А преступность следствие нарушенной этики, всего лишь. Для Биг-Брэйна-два – пустой термин… Короче, перестань философствовать: дело сделано. Они больше не смогут стрелять: просто не пройдет такой приказ по сети – и все… Да, попутно я расширил понятие Биг-Брэйна-два об этике поговоркой капитана Латынина.

– Двое дерутся – третий не мешай?

– По формулировке для Биг-Брэйна-два: неэтично третьему вмешиваться в противостояние двоих.

– А что будет потом?

– Не знаю. Но полагаю, что стрелять уже никто не станет. И мешиваться никто ни во что не станет. Так решил Биг-Брэйн-два. Правда его можно обойти: есть мобильная связь, не контролируемая мозгом, есть, наконец, устные приказы. Но я плохо представляю себе возможность быстрого и, главное, точного и результативного перехода командованием войсками на такую допотопную технологию. Сто лет уже вояки без компьютерной поддержки – ни шагу. Так что пока будет доминировать ситуация «по Латынину».

– Вы сами сказали: Биг-Брэйн ориентирован на войну. С чего бы ему тогда решать ни во что не вмешиваться? Он что, обладает свободой воли, выходящей за пределы основной профессиональной ориентации?

– К счастью или несчастью для людей – да. Он идеально, абсолютно логичен, хотя, думаю, его создатели и его пользователи не ведают – насколько.

– Раз со стрельбой невесть на какой срок покончено, что станут делать миротворцы?

– Вот уж что меня не волнует, так это судьба миротворцев. Пусть о них заботятся отцы-основатели и лично генерал Лафонтен…

– Кстати, а не потомок ли он великого французского баснописца? – не к месту и не ко времени поинтересовалась гуманитарно образованная Мари.

А, впрочем, почему бы и нет? Она же не задавала иных вопросов Учителю, значит, все поняла и приняла, как всегда все понимала и принимала в его странных действиях. Так что о баснописце – это вполне ассоциативно и мило.

Однако ни Иешуа, ни Крис гуманитарного интереса Мари не удовлетворили. Крис продолжал переваривать услышанное, а Иешуа счел завтрак-обед законченным, сказал Мари:

– Расплатись, и пошли.

– Далеко? – спросила Мари, подзывая официанта.

– Двадцать минут пешком. Здание Организации Объединенных Наций.

– У нас там дело?

– И быть может, последнее в этом цивилизованном мире, – Подчеркнул интонацией слово «этом».

Никто подчеркивания не заметил или уже сыты были как в прямом, так и в переносном смысле: наспрашивались про непонятное.

И все-таки Крис не отказал себе в последнем простеньком вопросе;

– А почему вы все время говорите «Биг-Брэйн-два»? Где-то есть еще и «один»?

– Есть, – ответил Иешуа. – Как раз он-то и познакомил меня со вторым.

И пошел к выходу, не оглядываясь. Знал – ученики не рискнут отстать: а вдруг что-то пропустят?

Они шли по Четвертой авеню, по многолюдной, шумной, выглядящей праздничной в любой день: магазинные витрины, наглая реклама, по-летнему ярко одетые и вполне по-американски раскованные люди. Ну и жара, конечно, удушливая нью-йоркская жара, от которой одни сбегают к морям-океанам, а другие, напротив, стремятся к ней: одних туристов в городе летом – едва ли не больше, чем коренных жителей.

Иешуа легко адаптировался к любой обстановке, будь то эфиопская пустыня, колумбийские джунгли или улицы современного адегаполиса. Он становился неотъемлемой частью этой обстановки, своим среди своих, вот и здесь, на Четвертой авеню, его просто-напросто не замечали, как не замечают идущего мимо и сквозь. И вот ведь странность: облик его, растиражированный телеэкранами, компьютерными сайтами, цветными полосами газет и журналов, не вспоминался в толпе, не узнавался, никто не тыкал пальцами, не приставал с автографом, не орал восторженно: «Смотрите, кто идет!»

Да никто не идет!.. Или по-другому: все кругом куда-то идут.

Крис как-то сказал об этом, еще в Париже отмеченном эффекте:

– Вы были бы идеальным шпионом, Учитель. Вы есть – и вас нет. Вы у всех на виду – и незаметны и невспоминаемы. А ведь ваше лицо сегодня известно не менее, чем лица президентов или кинозвезд…

– Лица президентов и кинозвезд – это их товар, – ответил тогда Иешуа, – а я ничем не торгую. Разве что словом, так ведь тоже не торгую, оно у меня бесплатно, поэтому легко доходит до каждого и надолго запоминается.

Но Иешуа умел и сознательно лишать людей способности видеть себя или кого-то – своих спутников, например. Это умение замечательно помогало в частые в их суматошной жизни и тяжкие моменты проникновенияв разные объекты, так или иначе блокированные охраной. В данный момент оно было актуальным, поскольку вход в стеклянный небоскреб ООН перекрывался местной секьюрити, особенно лютующей в дни больших официальных заседаний. Так-то можно гостевую пин-карту купить: небоскреб входил в число туристских достопримечательностей. Но не в дни Генеральной Ассамблеи.

Однако прошли. Металлический турникет трижды щелкнул, пропустив всех троих, а охранные лбы, как и положено, никого не увидели.

В принципе, эффект давно известен по сказкам народов мира и называется «отведением глаз».

– Вы хотите послушать чье-то выступление? – спросил Крис у Иешуа.

– Ни в коем случае, – ответил тот. – Я хочу, чтобы послушат ли меня… Улыбнулся хитро: – Здесь телекамер – прорва, а я что-то давно не появлялся на телеэкранах.

– А как вы собираетесь… э-э… – Крис начал было, но тут же понял идиотизм невольного недоумения. – Извините, Учитель, вопрос снимаю.

Но Иешуа не согласился с легким отступлением ученика.

– Тебе бы следовало спросить не «как», а «что». Не как я окажусь на трибуне – тут твои извинения принимаются, – а что я хочу сказать. И это «что» касается всех.

– Всех нас? – уточнил Крис.

– Всех, – настоял на своей версии Иешуа. Помолчал. Добавил: – Помните, я исчез – там, в Белграде?.. Мне нужен, очень нужен был один разговор.

– С кем? – быстро спросил Крис, боясь, что Учитель опять замолчит.

– С тем, кем был Апостол Петр. С человеком, называющим себя отцом всех католиков на земле.

– С Папой Римским? – восхитился Крис.

– Так его именуют… – усмехнулся Иешуа. – Ну да бог с ним, разве дело в имени?.. Он сказал мне, что я – опять один. И всегда буду один, как и прежде, как в Иудее… Я услышал то, что ждал. Не хотел услышать, нет – именно ждал. И вот что я решил для себя: врет он все, ваш Папа! Потому что ему так удобнее, Покойнее, уютней. Но в том-то и штука, что я никогда не был один… – Помолчал, будто подыскивал слова, будто хотел продолжить начатое.

Но не продолжил, не разъяснил, потому что они вошли в гигантский зал ассамблеи, круглым полутемным амфитеатром спускающийся от входов – глубоко вниз, где на ярко освещенном, кажущимся с высоты крохотным, пятачке высилась одинокая, насквозь прозрачная трибуна, за которой кто-то стоял сейчас и, судя по словам благодарности, произносимым на неважном английском, завершал выступление.

– Мы вовремя, – сказал Иешуа и легко, перескакивая через ступеньки, помчался вниз.

А потом взошел – незваный! – на трибуну и привычно поднял вверх руки.

– Я буду говорить с вами, – произнес негромко. – Послушайте меня.

И вот, как обычно, – ошеломляющий «эффект присутствия» вместо только что продемонстрированного «эффекта отсутствия»: казалось, все только и ждали его на этой трибуне, все сразу узнали его, все вскочили с мест, захлопали, заорали, затопали ногами, засвистели – в разных странах по-разному привыкли приветствовать кумиров. А то, что на трибуне Генеральной Ассамблеи ООН стоял именно кумир – тут никаких сомнений не возникло даже у скептика Криса, и верившего в многажды испытанную способность Мессии жестко и сразу взять в кулак любую аудиторию, и все же где-то в глубине души страшившегося пусть даже абсолютно невозможного, непредставимого провала.

Но какой там провал!.. Иешуа опустил руки, положил ладони на прозрачную поверхность трибуны, и все сели, и стало тихо, и только горели индикаторы десятков работающих телекамер, транслирующих заседание в прямом эфире многих стран-участниц.

– Я рад, что вы меня слушаете сейчас, – начал он, – и вы, господа делегаты, среди которых, я знаю, – лидеры великих и малых держав, имя которым, если взглянуть на глобус, – весь наш земной мир; и, главное, вы – люди у телеэкранов, которые суть – свет этого мира. Я вижу – вы узнали меня, а ведь я не сделал здесь, в ваши дни, ничего такого, чтобы мог рассчитывать на вашу добрую память. Я просто шел по земле и видел беду и пытался избавить от нее тех, кого она придавила тяжестью своей. Но разве вправе я слышать от людей слова: «…в тени крыл Твоих я укроюсь, доколе не пройдут беды»? Я много раз повторял: не Бог я, но лишь однажды избранный им смертный, и все, что могу я, то делаю с именем Его. Но нет, нет у меня Его крыл, чтобы укрыть вас от всех бед, которые приходят к нам тоже по воле и разумению Господа! И поэтому я заявляю сейчас, не страшась осуждения: все, не могу больше! Не имею права злоупотреблять людскими надеждами! И не хочу, не буду латать дыры на одежде, что расползается от старости прямо в руках. Простите меня, люди…

Он замолчал. Тишина по-прежнему висела такая плотная, тугая, что хоть режь ее на куски. Зал замер. Зал ждал. Все понимали, что это – только начало, и никто не хотел всерьез воспринимать просьбу Мессии о прощении. Как и слова о том, что он «не может больше». Не верили. И зря: он всерьез просил прощения. Крис уже достаточно хорошо знал Учителя, чтобы отличить естественный порыв от фигуры речи.

А Иешуа помолчал чуть-чуть – опять же не потому, что хотел выдержать паузу и умножить внимание, но, видимо, закончив мысль, поставив промежуточную точку, теперь выбирал слова, чтобы сложить из них единственно нужную – опять первую, в который раз первую! – фразу.

– Две тысячи лет тому назад, – начал он, – я мечтал разрушить великий Храм великого города Иершалаима, – ибо он был Храмом царя Ирода, в котором не нашлось места Богу, – и на его руинах выстроить новый – Храм Господа. Сегодня, два тысячелетия спустя, я понял: ничего истинно нового и тем более святого и чистого не построить на чьих-либо руинах. Я шел все эти дни по развалинам множества храмов, но что мог я сделать живущим в этих развалинах? Помощь моя, повторяю, – как пестрый лоскут на прогнившей насквозь ткани. Не спасти ее от тления… Но можно соткать иную, новую ткань: на то и силы есть, и руки имеются, и умение, и знания. Предвижу, мне напомнят: но и к ней – новой непременно придет срок тления, ибо сказано: «Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе…» Что ж, верны слова Проповедника, и время разбрасывать камни должно сменить время собирать их, а потом снова придет время разбрасывать, и снова – собирать… Но коли это так, почему столь бесконечно длится время разбрасывать то действительно чистое и святое, что было посеяно на крови моей?.. Когда там, далеко-далеко отсюда по времени, на грязной городской свалке за стенами Иершалаима; которую потомки красиво поименовали Голгофой, я попросил Господа пронести мимо меня чашу сию, то в свой смертный миг – так я подумал позже, сам себе объясняя странную просьбу, – вспомнил я пророческие слова Исайи о чаше ярости Его. Подумал я, – что Он не услышал меня тогда, и пришлось мне выпить сию чашу до дна, но выпить ее за всех, кто и в мое время, и во времена пророков и патриархов, и до них только и делал, что разбрасывал камни. Потом, после моей смерти, евангелисты скажут, что я принял искупление за всех смертных, кто грешен перед Богом. Не знаю, может быть, так и было замыслено Им… Но сегодня, здесь, сейчас я повторю сказанное величайшим в человеческой истории мучеником – Иовом: «А я знаю. Искупитель мой жив, и он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога»… Так вышло, что я-и вправду жив. Вот я перед вами – во плоти и крови, как бы это ни могло быть обидно всем, кто в течение двух с лишним тысячелетий использовал мою смерть отнюдь не в праведных целях. Что ж, я вторично пришел в этот мир попробовать начать нелегкую и небыструю работу – собирать камни. И поверьте: я не собираюсь снова умирать в терновом венце мученика Мессии. Наоборот, я очень хочу жить, жить долго и плодотворно, и хочу собрать вокруг себя всех, кто мечтает во плоти своей узреть Бога. Вряд ли вам, умным и многознающим, стоит напоминать, что я-не один, что таких мечтателей – миллионы. И именно для них и вместе с ними я на пустом месте, не тронутом человеческой цивилизацией, построю великий Храм Бога. Не только я не столько для молитв – молиться, как я много раз повторял, можно везде: для разговора с Ним не требуются ни стены, ни шпили, ни купола, ни тем более иконы и статуи, ибо они суть нарушение заповеди Его. Но построим мы сообща Храм для жизни, чтобы никто в нем не мог повторить про себя слова Нова: «Погибни день, в который я родился…», но сказал бы о нем другими его словами: «Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника. Малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего». И пусть будет так, ибо «на что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком?»…

Иешуа опять умолк. Все-таки гипноз, подумал Крис, все-таки какая-то аура исходит от него, иначе почему так долго и так внимательно, без шепотов и шорохов, без привычных покашливаний, поерзываний, поскрипываний стульями слушает его гигантский зал, в котором, по его словам, засели умные и многознающие?.. Уж они-то не раз слышали нечто подобное, уж не былые ли коммуни-сты-социалиеты-анархисты-имя-им-легион десятилетиями повторяли слова печального страдальца Иова – про равенство и свободу? Все было под солнцем, а ведь живет мертвая тишина в зале, будто каждое слово Мессии не просто золото кто его сегодня ценит! – но куда дороже: истина, никогда ранее не являвшаяся миру…

Но и то правда: во время и к месту помянутая, истина опять, в который раз становится истиной, поскольку, однажды родившись, она не умирает вовек. Это умозаключение, решил Крис, тоже – истина.

А Иешуа продолжил, как подслушал мысль ученика:

– Я знаю, никто не любит истин, называемых банальными. Но банальными их делают многочисленные пустые повторы, за которыми – только звук, а смысл давно затерялся. Если кто-то еще не понял, что я не бросаю обещания на ветер, то пусть подождет результата. Верю: он не заставит себя ждать. А пока я лишь повторю давние мои слова, брошенные однажды ученикам: «Да будет слово ваше: „да, да“, „нет, нет“, а что сверх этого, то от лукавого». Я говорю: да, да, Храм будет, но мне нужна для него не тронутая доселе греховными и пустыми делами земля. Вот вы, господа, – хозяева разных земель, больших и малых, богатых и нищих, вот вы можете сказать мне сейчас: да, да. Учитель, у меня есть такая земля и ее довольно будет, чтобы принять на себя десятки, сотни тысяч, а когда-нибудь и миллионы тех, чей путь сегодня закрыт и кого Бог окружил мраком?..

Задал вопрос, опять замолчал, обвел взглядом тонущий в теплом мраке зал. Ждал ответа.

И тот не замедлил прозвучать.

– У меня есть такая земля! Да, да! – Громовой голос, троекратно усиленный электроникой, мгновенно заполнил зал, эхом оттолкнулся от стен. – Я дам тебе много земли, Учитель. Ты понравился мне, парень, к твоя идея тоже – окей, и я решил поверить твоим словам…

С верхних рядов вниз по ступеням несся огромный черный человек в невероятном красно-желто-сине-зеленом гран-бубу, весь увешанный золотом: часы, браслеты, перстни, ожерелье. Он ухитрялся перепрыгивать через три ступени, не путаясь в длинном своем попугайском одеянии, и луч прожектора высвечивал его из тьмы, сопровождал, позволяя всем присутствующим разглядеть добровольца, а камераменам передать его незабываемый образ на весь изумленный мир.

Он выпрыгнул – именно так! – на пятачок с трибуной, оказался рядом с Мессией, зажал его в могучие объятия, и совсем не маленький Иешуа просто потерялся в них.

А механический голос компьютера, все и всех знающего и узнающего, объявил:

– Президент Республики Конго Нгамба.

И зал буквально взорвался аплодисментами, будто люди утомились сидеть мышками и вдруг решили дать волю эмоциям. И, перекрывая обвальный шум, из разных мест зала начали раздаваться возгласы:

– И у меня есть земля!

– Мессия, я тоже хочу дать тебе землю!

– Приезжайте ко мне. Мессия!..

Президент Нгамба отпустил помятого Иешуа, наклонился к трибуне, где спрятаны были чуткие микрофоны, и заявил не без торжествующего ехидства:

– У вас у всех тронутая пустыми делами, чтоб не сказать вообще черт-те чем, а у меня земля – нетронутая. Чистая! Ну прямо девственная, как десятилетняя девочка. Хотя ей – тыщи лет. И тыщи лет там никто ничего толком не строил, не сеял, не пас животных. Короче – не гадил. Разве что караванные пути проходили. Ну разве кто-то что-то копал, да бросил… А почему – спросите? Да потому, что там – почти пустыня, и ни строить, ни сеять, ни пасти там невозможно. А жить – это запросто. Опять спросите – почему? Потому, что моя столица росла-росла и подкралась потихоньку к этим землям. Пока – на расстояние хорошего автомобильного броска. Ну, часа два, два с половиной, не далеко ехать, обеспечить новый Храм нужными коммуникациями – это просто… А деньги? Ну, есть, конечно, но когда их много было? Так что, дорогие коллеги, не предлагайте нам ваши земли, а лучше помогите материально… И вообще, я первым сказал «да, да»…

А зал вновь зааплодировал, делегаты смеялись, многие повскакали с мест, кто-то что-то кричал, лучи света бешено мотались по рядам, помогая камераменам, Иешуа и гигант Нгамба живописно стояли на ярком пятачке, обнявшись, вздев свободные от объятий пуки вверх: победа будет за нами.

В общем, хеппенинг, радость для всех. А уж телевизионщики – те на седьмом небе были: такая сенсация выпадает нечасто, и опять ее подарил все тем же «городу и миру» человек, который назвался Мессией.

Ну и дело впереди, конечно, маячило, большое дело: имя ему дано – Храм. Хотя по всему получалось, что под привычным именем возникало иное, совсем не привычное понятие – Храм-дом, Храм-земля, Храм-страна.

…Когда продирались к выходу – по-прежнему в обнимку с гигантом Нгамбой, – сквозь толпу делегатов и журналистов, кто-то из последних, отталкивая коллег, сунул микрофон Иешуа чуть ли не в рот, выкрикнул:

– Скажите, Мессия, вся эта хреновина с войсками в Европе и сошедшим с ума Биг-Брэйном – ваша работа?

Иешуа оглянулся на вопрошающего, сказал удивленно:

– С чего вы так решили?

– Ну, как же, – не отставал неназвавшийся журналюга, – ведь вы же там еще вчера были, оказывается, тут-то все и началось…

– Значит, если здесь, в ООН, через полчаса обвалится потолок, в этом тоже обвинят меня?.. Окотитесь, юноша, я в военные игры не играю, а если я и вылечил кого-то из воинов-миротворцев, раненных своими же вертолетчиками, так это мой долг…

И пошел вперед, прикрываемый Нгамбой и бугаями из секьюрити ООН.

Крису и Мари, не попавшим в сферу спасительную их прикрытия, приходилось куда труднее. Но, ледоколом раздвигая толпу, стараясь не отстать от Учителя и Мари не потерять, Крис все же склочно подумал: и в самом деле интересно, не рухнет ли через полчаса этот гребаный потолок?..