Текст книги "Роль, заметная на экране"
Автор книги: Серафима Полоцкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Над рекой уже плыла чистая луна, вернее, ее половина. Облака виднелись только у самого горизонта. Но так было уже несколько дней. Иногда ясным казался и рассвет, потом небо нависло серыми тучами.
– Разгуливается, как всегда, до утра, – заметила я.
– Нет уж, я-то вижу и могу предсказать!
Анвер пустился в длиннейшее обсуждение примет хорошей погоды, которые я слышала раз двадцать. А мне было так легко и весело, что я миролюбиво посмеялась над его приметами и в двадцать первый раз.
* * *
Очень приятно давать обещания, но до чего же трудно их выполнять! Я обещала Анне Николаевне помогать в ее делах, и я дала себе самой слово не кривить душой. Мне от всего сердца хотелось выполнить это, но прежняя острота впечатлений, видно, притупилась, и я перестала разбираться в происходящем.
Наверное, была виновата погода…
На скале тщательно, как никогда, отрепетировали и то, как «камыши» внушают невесте надежду на победу добра, и то, как приводят к ней спасенного пастуха. Но в день назначенной съемки полил дождь. На следующий день он моросил. На третий – дождя не было, даже проглядывало солнце, но скала из папье-маше, раскиснув, потеряла форму, а брезент и фанера настила впитали столько воды, что танцевать на нем смогли бы только лягушки. Потом косой дождь опять сек нашу только что подсохшую площадку. Потом наступила обыкновенная пасмурная погода.
На съемку не было никаких надежд, и приунывшая киногруппа поехала готовить эпизод, назначенный на дальнейшее. Возобновили нашу радостную встречу с Анвером, из-за которой Анне Николаевне пришлось извиняться перед Венерой и мне столько передумать о своем поведении. Ни на одном лице не было улыбки. Даже Альфия, увязавшаяся со мной, поддалась общему настроению и с постным лицом бродила между бочками с цементом, грудой досок и киноаппаратом. Валя и Вася смотрели то на небо, то в свой аппарат с такой мрачностью и так часто, будто с помощью этих взглядов надеялись разогнать тучи или приучить аппарат снимать без солнца.
Мы с Анвером приступили к повторению танца тоже с мрачно-похоронным видом.
– Нет, товарищи, – упрекнула нас Анна Николаевна. – Вы делаете совсем не то… Позабыли весь танец!
– Мы в прошлый раз выучили в точности так, – подсказала я, видя, что именно она-то и забыла.
– Не знаю, что ты умудрилась выучить, но репетировала я с вами совсем другое.
Хоть Анна Николаевна сказала это веско, со всей строгостью, но объяснить, чего от нас хочет, не могла!
– Постойте, постойте… Значит…
Она ходила по площадке, вполголоса считала, останавливалась в задумчивости, опять считала…
– Постойте, постойте…
А мы и стояли. Что нам еще оставалось?
– Да мы же сейчас так все и делали, как тогда, – опять постаралась выручить ее я.
– Не спорь! – оборвала она и, повторив вполголоса свой счет, спросила Анвера: – А как в театре это па-де-де поставлено?
Анвер лукаво взглянул на меня и, превратив свои и без того узкие глаза в щелочки, протянул:
– Н-не зна-аю!
– Как это – не знаю? – рассердилась она. – Ты же хвалился, что у тебя все назубок…
– Дык… – замявшись, сказал Анвер вместо «так» и еще раз повторил: – Дык я про сольные номера… А когда в театре это па-де-де идет, я как раз из деревенского кузнеца в «черного воина» переодеваюсь…
Анвер не умел врать. Это было заметно, как говорится, невооруженным глазом. Конечно, догадалась и Анна Николаевна, но ничего не сказала.
Я удивлялась, почему молчали Вадим и Евгений Данилович: ведь оба присутствовали и на прошлой репетиции. Но вступился вдруг оператор Вася:
– Конечно, все так и было… Я же видел…
Анна Николаевна взглянула на него так, что хоть Вася был не из трусливых, но все же от дальнейших споров воздержался. Опершись рукой на полуразобранный киноаппарат, он только с вызовом уставился на Анну Николаевну.
– Вася, успокойтесь! – резко сказал ему наш Евгений Данилович. – Анна Николаевна, в конце танца позы говорят о какой-то иссушающей страсти, а ведь ребята должны просто радоваться встрече и своему счастью.
– Так они же всё путают! – сердито ответила она. – Предельное легкомыслие!
Я уже не пыталась ничего объяснять.
– Попробуйте вспомнить, – сказал ей Евгений Данилович. – А я пока поговорю с ними о начале… Ну-ка, еще разок, ребята.
Мы начали снова, а он и считал, и отбивал такт ногой, и хлопал в ладоши, и прикрикивал:
– Анвер, вы поддерживаете ее за талию, но смотреть все время на талию незачем! В лицо заглядывайте! Вы же любите ее, вы от нее взгляда отвести не можете!
Анвер, рассмеявшись, заглянул мне в глаза.
– Прекрасно! – обрадовался Евгений Данилович, но тут же испуганно закричал: – Рая, Рая, зачем это вы сами голову ему на грудь опускаете?! Вы же почти ребенок! Ткнитесь лбом, по-детски, в его плечо, а он пусть сам притянет вашу голову… И по-взрослому… Сильно! А вы испугались и отскочили. А он-то как огорчился! И обиделся! Отбежал на два шага… Ну-ка, «от печки»…
Мы повторили.
– Чудесно! – воскликнул Вадим, глядя на меня. – Евгений Данилович, а что, если Раечке вначале быть еще сдержаннее… Знаете, как это у нее бывает в жизни: на детском доверчивом лице глаза вдруг становятся строгими, углубленными в себя…
Никогда не ждала, что, напуская на себя строгость при встречах с Вадимом, привлеку его внимание. Я испуганно покосилась в его сторону, но встретила сочувственный взгляд Анвера.
– Не красней, – буркнул он. – Это Вадим правильно заметил…
– Хорошо придумано… – сказал и Евгений Данилович.
Взволнованная этими словами, я без всякой команды побежала «к печке». И без всякой команды мы с Анвером одновременно шагнули друг к другу… Анна Николаевна начала считать, и мы повторили все отрепетированное с Евгением Даниловичем. Вадим только блеснул глазами, а Евгений Данилович насмешливо спросил:
– Поняли наконец? А то им по восемнадцать – двадцать лет, а они встретились над озером, как будто для того, чтобы совместно делать жетэ, фуэте и всякие шаж-мандепье…[8]8
Различные балетные движения.
[Закрыть]
Мы с Анвером расхохотались.
– Трудно с ними, – заметила Анна Николаевна.
Анвер уже открыл рот для ответа, но Евгений Данилович строго сказал:
– Пастух, успокойтесь! Анна Николаевна, давайте пойдем дальше!
Дальше дело пошло неважно. Наш Евгений Данилович наморщил нос:
– Нет, нет! Как тут могут быть эти движения, когда в музыке столько светлой веселости?!
Анвер почти вдвое согнулся, чтобы шепнуть мне в самое ухо:
– Сейчас она объявит, что эта музыка известна ей с шестимесячного возраста…
Почти одновременно с ним Анна Николаевна возмущенно воскликнула:
– Эту музыку мне пришлось изучать почти двадцать лет назад, когда вы о ней и понятия не имели…
Не удержавшись, я фыркнула так громко, что невольно улыбнулась и Лена. Лукаво взглянул на меня и наш режиссер.
– А давайте еще раз прослушаем танец, – добродушно предложил он. – Хорошая музыка! Ленуша, нельзя ли…
Лена уже бежала к тонвагену, когда он обратился к ней. Ее обогнал легкий на ногу Зяма, и через минуту над Старым Куштиряком полилась звонкая, как весенняя капель, радостная музыка.
Зяма, возвращаясь к площадке, начал подпрыгивать на ходу и с неожиданной лихостью встряхивал волосами. А у сараев в «зрительном зале» старухи и дети, посмеиваясь, притопывали ногами и покачивали в такт головой. Даже бродившие рядом куры, казалось, не в поисках пищи разрывают землю, а приплясывают, не совсем попадая в такт. Музыка как будто плясала сама и заразительно приглашала плясать всех.
– Итак? – вопросительно взглянул на Анну Николаевну Евгений Данилович.
– Сейчас она начнет хвастаться, как Хлестаков! – опять пробормотал мне на ухо Анвер. – Она и есть господин Загоскин и Пушкин тоже… И танцев таких не видывали еще в столичных театрах… Хотя «мы живем, компрене ву, в деревне…».
Он копировал ее интонации и голос необыкновенно смешно, но не угадал…
– Не совсем понимаю, какое несоответствие вы нашли между музыкой и движениями, – спокойно ответила она. – Давайте проверим под музыку…
Мой партнер совсем развеселился. Увидев, что там, где он начинает танец, прыгает на одной ножке Альфия, Анвер направился к ней тоже на одной ноге. Тогда я издали послала им с Альфиюшкой цирковой воздушный поцелуй.
– Хватит, хватит фокусничать! – заметив нашу пантомиму, сказала Анна Николаевна. – Давайте работать!
– Прошу с самого начала! – воскликнул Евгений Данилович.
Какое это наслаждение – танцевать под музыку! Какое счастье ощущать движение своих послушных ног, рук, тела… Чувствовать готовность каждого мускула мгновенно выполнять то, что я хочу! Я прыгнула от Анвера, свернувшись в воздухе и сделав такое «кольцо», что подошва туфли щелкнула меня по затылку. Этот звук, говорящий о силе, раззадорил меня еще больше. И, когда Анвер умоляюще протянул ко мне руки, я, зная, как ловки эти руки, сделала вместо обыкновенной «двойную рыбку», скользнув и перевернувшись вокруг своей оси в воздухе.
– Нахалка! – беззлобно воскликнул он. – Надо предупреждать. А вдруг…
– Удержишь! – засмеялась я.
Мы дотанцевали до конца этой веселой музыки, хотя и не так ловко, как вначале.
– Конец… совсем не то! – воскликнул Евгений Данилович и сел прямо посреди площадки, напротив стула Анны Николаевны. – Понимаете, – сказал он мечтательно, – они любят друг друга с детства. Но тогда они были только товарищами в играх. Он тогда больше замечал камешки, палочки и эти самые… Ну, косточки бараньи… Как их?
– Козанки! – подсказал, просияв, Анвер.
– Вот, оказывается, и Анвер в козанки любил играть, – улыбнулся Евгений Данилович. – А потом он стал замечать красоту природы, красоту девушки… Анвер, не смущайтесь… Я говорю про пастуха! И ее по-новому влечет его ловкость и сила… Их детская любовь начинает свое превращение. И мне хочется, чтобы это превращение происходило на наших глазах…
– Я не вижу возможности воткнуть все эти тонкости в танцы таких молодых, неопытных актеров, – сказала сухо Анна Николаевна.
– Вы не правы, – ответил Евгений Данилович, вставая. – Вот вы утверждали, что Рая не сумеет исполнить сложные танцы, и предложили сокращать балет за счет ее вариаций… А теперь мы видим, как она хорошо справляется…
От возмущения я даже не разобрала ответа Анны Николаевны.
Она объявила, что я не сумею, хотя никогда не видела, как я танцую! Ее не было даже на занятиях в училище, которые посещал Евгений Данилович. Она сама об этом говорила…
Так как же она могла обо мне судить, когда видела только на кинопробе несколько наскоро состряпанных ею непонятных движений?.. Или и здесь она по-хлестаковски думала, что знает все на свете, даже и то, чего никогда не видела?..
– Зачем же вы меня взяли сниматься, если думали, что я танцевать не умею? – воскликнула я, забыв, что дала себе слово молчать, если дело будет касаться меня одной.
Но Анна Николаевна меня не слушала. Она громко спорила с нашим режиссером.
– Зачем же они меня тогда пригласили? – закричала я Анверу, дергая его за рукав. – Ну, зачем?..
Он улыбнулся:
– За голубые глаза, наверное? И за фигуру…
– А мое дело танцевать, а не демонстрировать фигуру! – резко сказала я, заподозрив иронию.
– Ну, во-от, – протянул Анвер. – Я в том смысле, что ты похожа на девочку! Трогательность – как говорит Евгений Данилович. Выглядишь очень молодо… Чего ты все колючки подняла, как ежик?
Мой задор невольно угас.
– Меня когда-то звали ежиком, – сказала я тихо.
– Я теперь так тебя и буду называть. По башкирски «ежик» – «керпе»… Запомни!
Керпе! Последнее слово, которое я услышала от своей мамы. Оно врезалось в мою память на всю жизнь. Мной завладели воспоминания.
Я опомнилась, когда услышала гневный возглас Анны Николаевны:
– Нет, нет и нет! С танцами сделано что возможно, и оставим эти разговоры…
Евгений Данилович, окинув взглядом всю съемочную площадку, сказал:
– Ленуша, быстренько пойдите на пароход и привезите Хабира. Скажите, что я очень прошу…
– Что? – Голос Анны Николаевны, наверное, услышали под горой в Новом Куштиряке. – Я запрещаю! Вы и так искалечили все танцы… Вы разбили все произведение…
Евгений Данилович молча смотрел на нее, и по лицу его поползла сдержанная улыбка. Он совсем не принимал всерьез ее крики и обвинения. Это лишило Анну Николаевну остатков сдержанности:
– Ваши бесконечные придирки мешают жить всем! Из-за ваших требований мы не можем наверстать план… Могли бы снимать так, чтобы плановый отдел студии… – Она совсем задохнулась. – Могли бы… чтобы…
Узкое лицо нашего режиссера еще никогда не становилось таким гневным.
– Чтобы что? – тихо переспросил он. – Чтобы вышла на экран еще одна заурядная кинокартина? Я считаю недопустимым отказаться от выразительности и скомкать все ради благополучной отчетности планового отдела и бухгалтерии…
– Вот как? – саркастически рассмеялась она. – Значит, по-вашему, интересы государства…
Он не дал ей досказать:
– Да, признаю: уложиться в срок, не считаясь ни с чем, очень важно для студии, ну, может быть, даже для министерства! Но фильм, который разбудит мысли, научит новому, нужен всему народу… А значит, и государству!
– Оставьте свою пышную риторику… – уже спокойно сказала Анна Николаевна. – Все равно вы не имеете права навязывать мне Хабира!
Наступило молчание. Растерявшись, мы все застыли на своих местах. Застыла и Лена, уже отбежавшая от площадки.
Я стояла столбом, понимая, что поддерживать Анну Николаевну больше не могу. Даже то, что прежде казалось мне обеднением только моей роли, моим личным делом, слишком тесно переплеталось с общей работой… Но я помнила и то, как в начале работы, заподозрив Хабира в хитрости, предупредила об этом Анну Николаевну, еще больше укрепив ее мнение о нем. И теперь, когда ее отказ от совместной работы с Хабиром угрожал успеху картины, часть вины была моей. Я запуталась, не знала, что сделать, что сказать.
– Простите, – подойдя к ней, мягко начал Вадим. – Мне кажется, что, если вы сейчас измените спорные куски танца, это будет полезнее для всех.
Она резко обернулась к нему, но сдержалась.
– Это нужно в интересах дела, а не для нашей пользы, – сухо заметил Евгений Данилович.
– Хорошо, я исполню ваши требования! – ответила Анна Николаевна еще суше и подошла к нам с Анвером. Прищурив сердитые глаза, она рассеянно сказала: – Значит, так, так, сюда…
– На сцене пастух здесь берет невесту за талию, и она щелкает пальцами и отбегает, – тихо сказал Анвер, не то забыв утверждение, что ничего не помнит, не то решив помочь, хотя бы и выдавая все свое притворство. – А пастух делает двойной тур…[9]9
Двойной тур – двойной оборот во время прыжка.
[Закрыть]
– Да, да, я знаю, – так же тихо сказала она и скомандовала: – По местам!
– А потом невеста крутит шестнадцать фуэте! – торопливо добавил Анвер.
– Я знаю, – холодно сказала она. – И-и, раз!
Конечно, она ничего не знала, забыв все танцы давнего балета и не умея придумать ничего другого.
Это понимал и Анвер, а потому под энергичный счет «Хлестакова в юбке» мы делали все так, как подсказывал мой партнер.
Евгений Данилович следил за нами, и глаза у него постепенно добрели.
– Раюша, когда щелкаете пальцами перед носом своего пастуха, подчеркните шуточность! – воскликнул он, опять увлекшись работой. – Пощелкайте сильнее! Это чисто башкирский жест, и надо обязательно донести до зрителей национальный колорит…
Мы повторили новый конец танца увереннее. Евгений Данилович уже улыбался.
– Раюша, вы теперь в конце не лбом прикасайтесь к Анверу… Теперь пора ласково коснуться щекой щеки пастуха…
– Черт побери, значит, не напрасно я сегодня так старательно брился! – пошутил мой пастух.
– Ладно тебе, – улыбнулась наконец и Анна Николаевна. – Поосторожней хватай Раю при поддержках. Ты же не черный бай, а робкий юноша… И-и, раз!
Мы опять развеселились, начав работать. Анвер так хорошо играл свою роль, что даже будто затрепетал, когда я, обняв за шею, коснулась щекой его щеки. Я бы сказала, что даже слишком, потому что после команды «Стоп!» он не сразу отпустил меня, и получилось довольно глупо.
Но, конечно, Евгению Даниловичу этого было мало. Он добивался естественности поведения, и не знаю уж сколько раз возвращал нас с Анвером «к печке».
Только увидев, что мы сильно устали, он сжалился:
– Спасибо, хватит! – И лукаво добавил: – Ну, сегодня мы закончили работу намного позже, но зато завтра… Как говорил один мой друг: зато завтра мы начнем намного раньше…
* * *
Прошло еще несколько пасмурных дней. Однажды рано утром, выйдя на верхнюю палубу, я не поверила своим глазам – из-за горизонта выплывало огромное, по-летнему ослепительное солнце. Но моя ласковая речка казалась незнакомой. Она зловеще блестела зеленой водой и мрачными тенями прибрежных деревьев. Плеск быстрины слышался угрожающе сильно. Верховой ветер будоражил поверхность воды и гнал волну. Кое-где на гребешках вскипала розовая от утреннего солнца пена.
Холодище наступил осенний. Зато на небе не виднелось ни единого облака.
Я, сбегая по трапу, крикнула на весь пароход:
– Солнце! Ура! Съемочная погода! Вставайте!
Пока я надевала лыжный костюм, чтобы не простудиться во время занятий, повсюду захлопали двери, затопали бегущие ноги. Заботливой Лене никого не пришлось будить.
Свои ежедневные занятия я начала, ежась от холода, хотя и пристроилась за рубкой рулевого с подветренной стороны. На плотах, которые плыли мимо, люди были в брезентовых плащах и ватниках.
Над озером, за деревней Старый Куштиряк, нам тем не менее пришлось сниматься полуголыми в своих балетных костюмах. Я стучала зубами в красном разорванном платье. «Камыши» дрожали в прозрачных хитонах. Даже сквозь загорело-розовый тон, которым были покрыты наши руки и плечи, проступала синева, и было заметно, что кожа стала пупырчатой, как апельсиновая кожура.
Анвер был в лучшем положении. Обутый в сапожки с войлочными голенищами и одетый в шерстяные домотканые брюки, он подставлял холодному ветру только широкую грудь в разорванной рубахе. Но и у него посинели губы.
Танцы наши не отличались особым мастерством, несмотря на все предшествующие репетиции. Как мы ни старались, ноги нас не слушались. А пока Валя с Васей хлопотали у аппарата, мы успевали почти закоченеть.
В один из таких перерывов я внезапно заметила, что на алюминиевых стульях вместо Анны Николаевны и Вадима сидят незнакомые пожилые мужчины. Один в распахнутом на толстом животе плаще и надвинутой до самых торчащих бровей шляпе, другой – худощавый, с поднятым воротником драпового пальто и скучным выражением болезненного лица.
Редкий гость на съемках, Михаил Алексеевич склонился над ними сзади и что-то шептал, указывая на съемочную площадку. Тут я встретилась взглядом с маленькими бесцветными глазами, важно смотревшими из-под густых бровей, а потом с мелькнувшими желтоватыми белками человека с больной печенью.
– Кто это? – спросила я у стоящего рядом Анвера.
– Судя по улыбкам Анны Николаевны, важные шишки! – усмехнулся он.
Да, Анна Николаевна, кутаясь в нарядный пушистый жакет и ласково улыбаясь, что-то говорила то бровастому толстяку, то болезненному человеку без шляпы. Вадим тоже почему-то явился в новом красном свитере, но стоял поодаль, лишь иногда поглядывая на гостей.
– Внимание! – прозвучал усиленный репродуктором голос Евгения Даниловича. – Включить свет!
Нас снимали еще много раз, но перерывы, надо сказать, сильно сократились. Валя и Вася торопились как никогда, и стало ясно, что на съемке в самом деле присутствует начальство. Толстяк вскоре застегнул плащ и поднял воротник, а другой из желтого превратился в синего. Потом они в сопровождении Михаила Алексеевича пошли к «козлику».
Мы же, полуголые, все ужасно разозлились на это невнимание тепло одетых людей и стали танцевать с такой экспрессией, что согрелись, а наши плечи и руки наконец приобрели естественный оттенок.
Когда выключили фонограмму, Анвер сбросил меня с плеча на землю, как тюк, и, тяжело дыша, сказал:
– Согрелась наконец?
– Да, уж ты постарался! Тормошил, как куклу… – сказала я, оглядывая свои голые руки, с опасением увидеть следы его железных лапищ.
– Во-первых, пастух и должен был убедиться, что невеста жива-здорова, а во-вторых, у тебя от холода носишко стал таким же синим, как глаза… Надо было спасать!..
– Прекрасно спаслись! – похвалил нас Евгений Данилович. – Можно считать, что этот дубль самый удачный. Спасибо. Съемка окончена!
Он начал растирать свои красные озябшие руки и, лукаво улыбнувшись, добавил:
– Рад, что приезд начальства подействовал на вас вдохновляюще!
– А кто они? – спросила я, натягивая поверх своих красных лоскутков лыжный костюм.
– Представитель главка! – начала Анна Николаевна.
– Который без шляпы, – добавил Анвер, поднимая воротник куртки неуловимо выразительным жестом болезненного гостя и придавая лицу кислое выражение.
– Не балагань! – прикрикнула на него Анна Николаевна и с подчеркнутой уважительностью сказала: – А другой – директор киностудии. Очевидно, они найдут время побеседовать и с вами.
– Вот как! – улыбнулась Фатыма, грациозным движением кутаясь в пуховый платок. – Это очень трогательно.
Я внезапно поняла, что недоброжелательство к приезжим вызвано заметным расположением к ним Анны Николаевны. Их встретили так же, как два месяца назад встретили меня.
Теперь я сама осуждающе наблюдала их дружеский разговор с ней и, как ни странно, никакого раскаяния за это не чувствовала.
– А что там, на пароходе, стряпали сегодня? – спросила я у Альфии, когда мы уселись в автобусе. – Ты не знаешь?
– Биточки с макаронами, потом щи и компот, – с готовностью ответила моя маленькая подружка. – А еще курицу жарили! Я видела, как в духовку ставили. Этим дяденькам… И картошка, то-оненько нарезанная!..
Все так захохотали, что шофер, притормозив, обернулся. Альфиюшка стала обиженно объяснять по-башкирски, и все захохотали еще громче. Я уже начала понимать с пятого на десятое и тоже смеялась.
– О чем это вы? – не выдержал шофер.
– Альфия объяснила начальству, как изжаренное для них куриное мясо полезно нашим балеринам, – сказала я, вопросительно глядя на Анвера.
– Смотри-ка, – удивился он, – поняла все правильно…
Смеялись всю дорогу, выспрашивая у раздосадованной Альфиюшки разные подробности.
За обедом тоже все острословие оттачивалось о жареную курицу, и это начало надоедать. Я поспешила к развешанным на стене газетам. Но обед после целого дня, проведенного на холоде, действовал усыпляюще. По два раза перечитав и все равно не поняв половины, я пошла в боцманскую каюту.
Нырнув под одеяло, я сразу же закрыла глаза и, наверное, не открыла бы их до утра, если бы меня не разбудил шум. Над моей головой так стучали и топали, что я, наспех одевшись, выскочила на верхнюю палубу.
Все население «Батыра» было наверху. В темноте шла дружная работа: кто натягивал экран, кто приколачивал какие-то доски, кто расставлял скамейки. Наши соседи, куштирякцы, привезли кинопередвижку. В общей суете я не могла отыскать ни Гюзели, ни Мансура, хотя была уверена, что это их затея.
– Невеста! – послышался голос Анвера с кормы. – Иди сюда скорее.
– Чего тебе? Тут доски…
– Иди, я тебя с мамой познакомлю!
Пришлось лезть в темноте через скамейки, удлиненные досками.
Рядом с Анвером сидела маленькая женщина. Она пожала мне руку и засмеялась:
– Писал, писал о невесте, а я в темноте ее не вижу…
– Что же он мог писать? – удивилась я.
– Да разве я много писал? – удивился и Анвер.
– Вот тебе раз! – удивилась теперь мать Анвера и опять рассмеялась. – Откуда же я могла узнать, что она и человек хороший, и «работяга», по твоему выражению, и благородство в движениях необыкновенное…
– Спасибо, – сказала я, продолжая удивляться. – Мне очень приятно, что он переменил свое мнение…
Лица ее не было видно, но голос был спокойный и добрый. Мне тоже захотелось сделать ей приятное.
– Жалко, вас днем на съемке не было, – сказала я. – Анвер так здорово танцевал… Даже наш режиссер похвалил…
– Ладно тебе, – смутился Анвер и переменил тему разговора. – Мама только недавно приехала… К Розе муж на своей машине выбрался, ну и маму пригласил…
Луна вынырнула из-за облака, и широкая блестящая дорожка, как всегда, улеглась поперек реки. Стало светлее, и все наконец уселись по местам, закутанные кто во что горазд. Как раз перед нами сидела Роза со своим мужем-летчиком. Она набросила ему на плечи кусок одеяла, в которое была укутана, и странно было видеть, как его летная фуражка поднималась сразу из пушистых розовых складок.
– Вот это да! – толкнул меня локтем Анвер.
– Зато тепло! – рассмеялась я.
– Тебе холодно, доченька? – спросила мать Анвера, всматриваясь в мое лицо. – Ну-ка придвигайся ближе.
Обняв, она прижала меня к себе.
Показывали картину о жизни одного колхоза, и так все у них получалось хорошо и ладно, что оставалось только завидовать и… скучать. Я видела ее еще в Москве вместе с Коняшей, но тогда и вокруг нас, в школе, все было ладно и сплошное благополучие на экране не раздражало. Кроме того, сеанс три раза прерывался. Два раза отказал движок, а потом ночная бабочка залетела в аппарат, и звук нарушился.
Все же после сеанса я вместе с другими горячо благодарила колхозников. Они хотели доставить нам удовольствие и не могли отвечать за движок, бабочку и киностудию, поставившую эту неинтересную картину.
Потом гостей из колхоза повели пить чай к артисткам кордебалета, где были составлены столы. Балерины опять ссыпали все свои запасы на бумагу, а Роза и Анвер принесли свежие гостинцы. У меня была только банка черной смородины. Я поставила ее на стол, но никто на нее даже не взглянул, к моей большой досаде.
И гости и хозяева оживленно говорили по-башкирски. Ливер смеялся и кричал больше всех, а мне, понимавшей только отдельные слова, оставалось лишь хлопать ушами. Выхватив у Фатымы большой термос, я пошла вдоль столов, заглядывая, не опустела ли у кого кружка.
– Ах, вот у кого пустые чашки! – склонилась я над Мансуром и Гюзелью. – Здравствуйте!
– Салам, салам! – закричала Гюзель и так быстро обняла меня, что я чуть не ошпарила ее чаем, который наливала в кружку Мансура.
– Рахмат, туганым! – сказал он.
– А что такое «туганым»?
– Хорошее слово, – сказал он, – «сестрица»!
– «Сестричка»! – перевела по-своему Гюзель. – Ласковое слово!..
Мать Анвера подошла и хотела взять из моих рук термос.
– Давай я буду наливать, а ты побеседуй с молодежью, дочка!..
– Да ничего, спасибо, я люблю хозяйничать, – не отдавала термос я, немного смутившись от ее внимания.
– Это хорошо, что мама тебя приучила, – сказала она.
– Мама не успела, – грустно улыбнулась я. – Рано умерла.
– Да, да, Анвер писал… Чужие люди пригрели.
Я обиделась:
– Бабушка мне самая родная на свете! И чего это Анвер надумал, описывать мою биографию!..
Она обняла меня и все-таки отобрала термос.
– Видно, хороший человек твоя бабушка. И тебя воспитала хорошо… Отдыхай-ка после трудового дня. Выпей с гостями чайку…
Я уселась около молодоженов и заставила их есть черную смородину.
– Витамин «це» полезен будущей Рабиге, – шепнула я в смуглое ухо Гюзели.
– И витамин «ше» тоже, – засмеялась она, выбирая из вороха на середине стола шоколадную конфету.
Проводив своих гостей, мы начали расходиться по каютам. Маленькая мать Анвера, с такими же узкими, как у него, глазами, прощаясь со мной, сказала:
– Что же ты, сын, не написал, что невеста такая красавица?
– Да что ты заладила? – рассердился он. – Почему я должен о ней все расписывать? И какая она красавица?..
– Ну ладно, дети! Работайте хорошо, и все будет прекрасно.
– Да ты что, сватаешь нас, что ли! – возмущенно воскликнул Анвер. – Она же пастухова невеста, не моя!
Мать, прищурившись, как это часто делал и Анвер, обняла его за талию, потому что выше не могла дотянуться, и засмеялась.
Мы с Анвером тоже принялись смеяться, поняв, что она продолжает заблуждаться.
* * *
Ясная погода удержалась. На следующий день снимали нашу первую встречу с Анвером у этого обрыва, ту самую, из-за которой было столько неприятностей. По сценарию это происходило еще до бегства от бая, и одежда на нас была целая. Платье мое имело такой фасон, что я смогла надеть под него шерстяную кофту. Мне было тепло и весело оттого, что никто этого не заметил. Я посоветовала и Анверу надеть под рубаху свитер, но он неожиданно разозлился и заворчал:
– А тебе-то что?
– Ну и мерзни! Пожалуйста! – обиделась я, но все же из вежливости спросила: – Мама твоя уже уехала?
– Да какое тебе дело? Что ты вообразила? – еще возмущеннее воскликнул он.
– Я вообразила, что ты не такой идиот, какой ты есть на самом деле! – возмутилась я.
Но танцевали мы нормально. Во время работы Анвер смотрел на меня с улыбкой и нежностью, наверное, из уважения к «работяге». Я же после репетиции с Евгением Даниловичем так вошла в роль, что при первом же звуке музыки становилась невестой, бегущей на свидание.
Начальство явилось лишь к концу съемки. Анвер, видимо, утихомирился, потому что шутливо шепнул:
– Наконец доели курятину! Явились!
– У этой остроты еще вчера выросла борода! – не пойдя на мировую, ответила я, но, так как в это время включили фонограмму, мы разбежались по своим местам.
Я как полагалось побежала навстречу, повернувшись во время прыжка, оказалась на его руках лицом к нему и так сильно обняла его шею, что он чуть не задохнулся.
«Вот тебе! – внутренне смеясь, подумала я. – Позлись еще больше! А мне только весело…»
Но он не рассердился. Между нами неожиданно, без единого слова, возникло соревнование: кто лучше проведет свою роль. Анвер смотрел на меня с необыкновенной нежностью и только что не целовал, когда приходилось меня обнимать.
Когда раздалась команда «Стоп!», послышались аплодисменты. Начальство хлопало в ладоши. Представитель главка, который сегодня появился в берете, воскликнул:
– Браво! Танец великолепный! Исполнение чудесное!
Мы вовсе не ожидали таких результатов и остолбенели, держась за руки. Я не знала, надо кланяться или нет. Посмотрела на Анвера. Опять не обменявшись ни единым словом, мы слегка кивнули и отошли к противоположной стороне площадки. Там мы рассмеялись.
– Ты чего сегодня взъелся? – спросила я.
– Да ну, не придирайся! – сказал он. – Наверное, я был расстроен, что у меня нет берета и куштирякские куры могут меня осудить. Хорошо, что все коровы на пастбище и не видят моей невоспитанности!..
– Две копейки за остроту получишь после съемки! – сказала я и вприпрыжку побежала к исходному положению, так как в микрофон прогремело:
– Занять свои места!
Когда окончилась съемка, Анна Николаевна подошла к нам и, сияя глазами, поцеловала сначала Анвера, потом меня.
– Спасибо, ребята! Танцевали по самому высшему классу. Молодцы!
Потом Анна Николаевна подвела нас к начальству, представила, и мы опять поклонились в ответ на комплименты представителя главка. А когда мы повернулись, чтобы отойти, она сказала:
