Текст книги "Роль, заметная на экране"
Автор книги: Серафима Полоцкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Правда, я замечала, что на съемках он почти не бывает. Здесь, на верхней палубе, я спросила у него, много ли работы будет в этом районе, а он, повернув ко мне свое лицо с круглыми, как у совы, глазами, ответил:
– Вот один настил сделан, потом возьмемся за дорожку, а там и грот будет готов.
Я совершенно не поняла его. Он меня, кажется, тоже. А вот Иван Агеевич, стоя в воде, соглашался с его дельными советами, и нашему повару, заядлому рыболову, он со знанием дела подробно рассказал, на какую приманку ловят рыбу уральцы.
Наконец на берегу появился «козлик», и мы с Михаилом Алексеевичем, отважно прыгнув с борта в лодку, заспешили на съемку.
– Ну, Ваня, как здесь дорога? – спросил Михаил Алексеевич, усаживаясь.
– Н-ничего, – ответил Иван Дмитриевич.
– А как там, на съемке? – спросила я.
– Н-ничего, – последовал спокойный ответ.
– А может быть, все-таки есть что-нибудь хорошее? – рассмеялась я.
– Н-ничего! – засмеялся Иван Дмитриевич.
Поговорив таким образом, мы раза четыре подскочили на колдобинах, а потом ехали уже по хорошей дороге.
– Анна Николаевна очень устает, – завела я с Михаилом Алексеевичем интересный для меня разговор. – Балет в кино много труднее, чем в театре.
– На это она и специалист! – возразил Михаил Алексеевич. – Я и Евгению Даниловичу сказал, что не стоит ему спорить. За качество танца отвечает она. Балетмейстер обозначает – балетный мастер.
– Конечно, танцы – дело балетмейстера! – улыбнулась я, неожиданно обнаружив заступника Анны Николаевны и удивившись решительности его суждений. – Только киносъемка – дело сложное…
– Можно и попроще… Тут математических законов нет, не здание строим! Ну-ну! – протянул Михаил Алексеевич и вдруг оживился: – Ваня, а ведь я слышу, что у «козлика» барахлит подача!
Тот только хмыкнул в ответ.
Но Михаил Алексеевич с интересом строил предположения, почему начала «барахлить подача», потом вспомнил про солидол и говорил о нем так долго, что вставить слово о съемках мне не удалось.
Не успела я выйти из «козлика», как на меня накинулись с упреком и гримеры и костюмеры.
– Вся задержка из-за тебя! – прикрикнула на меня Анна Николаевна.
Но, после того как я торопливо оделась и загримировалась, пришлось еще ждать, когда Анна Николаевна закончит репетицию с «черными воинами», в которых наконец превратились все наши «черные рыболовы».
Съемка была массовая. Мужская половина нашего балета была свитой злого бая. Артистки балета были одеты в старинные народные костюмы бело-голубых тонов. Из соседних деревень пригласили стариков, старух и детей и тоже нарядили в бело-голубые башкирские костюмы. Среди них был Анвер, мой светлоглазый «отец» и маленькая Альфия в национальном платье.
Бай хотел увезти невесту пастуха, а народ не давал.
Хабир был неузнаваем в черно-красной бархатной одежде, с черными усами и бородой. Его крадущаяся походка казалась зловещей, когда он приближался к нам с Анвером. Хабир был гораздо ниже ростом, чем Анвер, но он особым хищным жестом толкал его в грудь, и казалось естественным, что высоченный Анвер не может удержаться на ногах. Анвер падал, а я оказывалась в руках Хабира. Он нес меня как добычу с охоты, зажав мои колени локтем, а голову опустив к своему сапогу так, что мои приплетенные косы волочились по земле.
Хоть я и дала себе слово терпеть все ради Анны Николаевны, но это постоянное таскание на руках начинало раздражать. А тут ещё меня волокли вниз головой.
– Раюша! – словно угадав мои мысли, подозвал к себе Евгений Данилович. – Потерпите, дорогая! Потерпите ради успеха этого эпизода! Уж такую мы с вами выбрали профессию, что ради общего дела не приходится считаться со своим настроением и удобствами.
Анна Николаевна смотрела выжидающе.
– Н-ничего, – со вздохом вырвалось у меня любимое словечко нашего шофера. – Я пожалуйста…
К Анверу, в исходное положение, я поплелась тоже со вздохами. Грянула музыка, и перед нами опять словно вырос Хабир.
– Стон, стоп! – разнесся через микрофон по всей поляне строгий голос режиссера. – Рая, не смотрите в землю: вас не трава, а партнеры должны интересовать!
Я старалась делать как надо, но Евгений Данилович взял меня за руку и остановил, хотя музыка продолжала греметь.
– Раюша, что с вами? Ваша воздушность сегодня так холодна, что превратилась в безвоздушность… Ну, давайте вместе подумаем, как еще, по-другому, злодей может отнять невесту у любящего человека?
– Да иначе как же?.. – начал Анвер.
– Подождите, – перебил его Евгений Данилович. – Пусть Рая сама подумает…
– Конечно, – опять вздохнула я. – Только если он свалит с ног жениха и, скрутив, утащит невесту.
– А почему такой мрачный голос? – рассмеялся Евгений Данилович. – Ведь мы не оставим вас злодею, а увезем с собой на пароход…
Я улыбнулась, а он сделал огорченное лицо.
– Нет, вы посмотрите, Раюша, какие мужчины из-за вас дерутся! Другого такого пастуха и днем с огнем не найти, хоть до второго пришествия ищи! А бай! Одни глаза чего стоят: взглянет – и сразу испепелит… Это не считая собольей шапки… Даже обидно, что такое приключение кончится, как всегда, поездкой в автобусе и горячим душем.
– А мне очень нравится горячий душ! – упрямо сказала я, хотя меня уже разбирал смех.
– Ах, так! Слушайте, товарищи, – серьезным голосом обратился он к моим партнерам, а в глазах так и сыпались веселые искорки, как у разыгравшейся овчарки. – Слушайте, поставьте Рае парочку синяков, чтобы она знала настоящее мужское обращение!
Они засмеялись. Я тоже…
– Ну, товарищи, – уже серьезно сказал наш режиссер. – Будем снимать. Приготовиться к съемке! – пронесся по поляне его голос.
Все замерли.
Я чувствовала общее напряжение и покорно ждала, когда меня схватит Хабир.
– Мотор!
Хабир расправился с нами молниеносно. Все остальное тоже пошло точно, в такт быстрой музыке. Он опустил меня на землю, намотав мои косы на руку. Запрокинув мне голову, он так страшно и жестоко рассматривал мое лицо, что меня продрал по коже мороз. Я хотела отклониться, но его рука держала, как железный капкан.
Вокруг нас в дикой пляске топали «черные воины». Музыка гремела в бешеном темпе.
– Вот, Рабига, – негромко сказал Хабир, почти не шевеля губами и еще сильнее натягивая мои косы. – Так обращались еще и с твоей бабушкой. А ты сама зарабатываешь на жизнь, говоришь по-английски, играешь на рояле… Поняла, что тебя ожидало, если бы все осталось по-прежнему…
Неожиданные слезы вдруг покатились из моих глаз по запрокинутому лицу, и только потом я сообразила закрыть его ладонями, как полагалось по роли…
– Стоп! – крикнул Евгений Данилович. – Операторы, если вы плохо сняли этот дубль, вам головы мало снести!
– Здорово получилось! – воскликнула. Анна Николаевна.
Хабир осторожно поднял меня и поставил.
– Ну, что расплакалась? – улыбнулся он. – Больно за косы тянул?
– Вы хитрый, Хабир, – улыбнулась теперь и я.
– Гримеры, вытрите героине глаза! – позвал Вадим, подходя ко мне. – Раечка, вы были так трогательны, что я сам чуть не разревелся!
– Внимание, товарищи, съемка! – опять разнеслось по поляне.
Мы повторили и так же точно уложились в музыкальный отрывок. Все было в точности, как на репетициях.
Я увидела на лицах невольное разочарование.
– Что ж, неплохо, неплохо, – сдержанно сказала Анна Николаевна.
– Раюша, – обратился ко мне Евгений Данилович. – Когда вы сами холодны, остаемся равнодушными к событиям и мы – зрители… Попробуем еще разок? – Он с надеждой взглянул на меня и сказал в микрофон: – Снимаем еще дубль.
На этот раз, протащив меня по поляне, Хабир почти швырнул к своим ногам и, приблизив мою голову к своему жестокому лицу, прошептал:
– А тот, кого ты любишь, не сделал бы шага, если бы тебя действительно отдавали в четвертые жены такому, как я… Ему наплевать на тебя…
Это было ужасно. Задохнувшись, я застыла, потом хотела вырваться, забыв о съемке. Он схватил меня еще и другой рукой и не отпускал.
Я поняла, что он сказал правду, но не заплакала. Не чувствуя боли, я всей тяжестью повисла на своих косах, намотанных на его руку, и только водила глазами, ожидая, когда окончится дикая пляска и можно будет уйти.
Но вот воины уже отошли в сторону и смолкла музыка, а Хабир все еще меня не отпускал. Теперь он держал меня за обе руки, поставив перед собой.
– Прости меня. Я не знал… Я сказал просто так, первое, что пришло в голову… Прости…
Меня било как в ознобе. Я ничего не могла ему ответить. Да я и не знала, где правда, а где неправда в его словах.
– Ну, что тут у вас? – подошла к нам Анна Николаевна.
– Я чересчур сильно затянул ей косы, – слукавил Хабир. – Еще раз прошу прощения!
И он быстро отошел от нас.
– Видишь, Раюша, твоя слава растет и без танцев – сказала Анна Николаевна, поправляя мне серьгу, запутавшуюся в волосах. – Сегодня тебя превозносили, как современную Комиссаржевскую… Даже не можем понять, какой дубль лучше: первый или этот, с отчаянным взглядом…
Я молчала. Не потому, что хотела незаслуженно прослыть хорошей актрисой и умалить заслугу Хабира, управлявшего мной. Мне нужно было побыть одной и разобраться в себе.
Пока Вадим и Лена расставляли по местам бело-голубых друзей пастуха, я уселась на раскладушке под деревом. Теперь мне было понятно, что я выдала себя самой себе. Давно я дала слово смириться с отношением Вадима ко мне только как к исполнительнице главной роли. У него своя жизнь, своя семья… Мы товарищи по работе, и всё… Я понимала это. Но в глубине души, видно, для меня все оставалось по-прежнему, если так потрясли слова Хабира. Видно, понимать все и принять решение поступить благоразумно было еще мало.
Рядом со мной бочком уселся Зяма:
– Не отдохнули еще, Раечка? Вы сегодня показали такой класс игры!..
Я невесело засмеялась:
– Какая там игра! Это Хабир показал класс дрессировки. Как в цирке, в нужный момент щелкнул бичом…
– Успокойтесь, Раечка! – воскликнул Зяма и, вспомнив о своих обязанностях, кивнул в сторону киноаппарата. – Там скоро начинать будут.
– Ладно, идемте, – встала я с раскладушки.
Во время спора бая с народом я, закрыв руками лицо, лежала у ног Хабира с накрученными на его руку косами. Только в конце, когда старейшины требуют три дня на решение, кому отдать невесту, бай отпускал меня. Я кидалась к отцу.
Повторяли это много раз, потому что в съемке участвовало больше ста человек, и то один, то другой двигался не вовремя. К тому же два старика колхозника, с не наклеенными, а собственными белоснежными бородами, принялись против чего-то возражать. Евгений Данилович, любивший во всем точность, стал доказывать им, что старинные рукописи в музеях дают основания утверждать такие права старейшин. Он даже рассказал и объяснил какие-то ритуалы. Анвер, служивший переводчиком, задавал столько своих вопросов и так многословно удивлялся знаниям нашего режиссера, что я успела успокоиться и заметила расстроенный вид Хабира. Он огорченно поглядывал в мою сторону.
– Извините меня, – сказала я, улучив свободную минуту. – Вместо того чтобы благодарить за помощь, я…
Он взял мою руку и крепко пожал.
– Вы не сердитесь? Я действительно хотел помочь!
– Эй, эй, черный бай! – закричал Евгений Данилович. – Мы репетируем или нет?
Наконец, когда солнце приблизилось к шапке леса, все окончилось. Я, отвязав косы, распустила волосы, которым все же порядочно досталось.
– Больно? – спросил, подойдя, Иван Дмитриевич.
– Ничего, – ответила я, растирая пальцами голову.
– Ус-стали? – сочувственно покачал он головой.
– Ничего.
Мы оба рассмеялись.
– Н-научились у меня! – сказал он. – Идемте, есть место в «к-к-козлике».
Мы побежали вместе.
В «козлике» уже сидели операторы, режиссер, Анна Николаевна и Вадим. Свободное место было рядом с ним. Я села.
– Поздравляю вас, – сказал он. – Сыграть лучше не могла бы и сама Комиссаржевская!
Душа моя наполнилась радостью.
– А вам удалось видеть эту знаменитую артистку? – спросила я иронически, досадуя на себя за то, что не могу быть равнодушной к его словам.
– Нет, злюка, не видел, – рассмеялся он. – Я не хуже вас знаю, что она умерла, когда меня еще не было на свете. Но рассказывают…
– Рассказывают, что хорошо все получается с хорошими партнерами, – заметила я, чтобы избежать его комплиментов.
Евгений Данилович засмеялся. Встретившись с ним взглядом, я поняла, что он догадался о помощи Хабира.
– Ничего, Раюша, – весело сказал он. – Хабир – человек гуманный, обошелся своими средствами вместо моих жестоких советов… Но вы были молодцом!
– А где Михаил Алексеевич? – спросила я, как будто мне было это интересно, а разговор о Хабире меня не касался.
– Фу-у! Давно уехал! Запрашивает по телефону киностудию о каких-то делах, – ответил Вадим.
Я сидела рядом с ним, сохраняя самый беззаботный вид, но вряд ли мне было бы хуже, если бы Хабир действительно наставил мне синяков.
* * *
У «Батыра» уже снова были устроены удобные сходни. Нас ждал обед, по времени больше походивший на ужин.
Управившись со всеми тремя блюдами, я поднялась на верхнюю палубу и залюбовалась сумеречными лиловато-серыми красками воды, неба, песчаной косы. Большой буксир тащил с верховья длинный плот. Бревна, связанные звеньями, свободно изогнулись дугой, повторяя форму нашей речной излучины.
– Вот так бусы! – воскликнула Альфиюшка, подбегая ко мне и показывая рукой.
Плот действительно был похож на ожерелье гиганта.
– Ой, из бревен бусы!.. Смотрите! – прыгая на одной ноге, кричала Альфия матери и ее подругам.
Все балерины, которые отдыхали на палубе, подошли к нам. Опершись на поручни, они смотрели на плоты, между звеньями которых вода была зеркально гладкая, хотя шумно плескалась вдоль бревен.
– Какие мягкие краски! – задумчиво заметила Роза, и ее черные глаза стали мечтательными.
Она привалилась к поручням, небрежно свесив округлые руки, но ее небольшая голова была так красиво посажена на покатых плечах, что спокойно-горделивая осанка Розы, как всегда, сохранилась. Роза почти не изменилась с тех пор, как покинула интернат. Я сказала ей об этом. Она обернула ко мне свое задумчивое лицо, розовое, как… роза. Я улыбнулась.
– А помните, как шутила бабушка… Ольга Михайловна, – торопливо поправилась я. – «Зовут меня Розой – царицей цветов»…
Глаза Розы опять стали веселыми.
– Я даже помню, что кого-то тоже дразнили, – рассмеялась она и, склонившись ко мне, тихонько спела:
Отчего ты, Рая, такая худая?
Видно, плохо кормят тебя, дорогая!
– Выходит, мы обе не изменились с тех пор! – рассмеялась я. – А частушку совсем забыла…
– Я тоже забыла, – улыбнулась Роза. – Это Анвер вспомнил.
– А-а…
Наверное, у меня сразу изменилось лицо, потому что Роза, пристально поглядев на меня, сказала:
– Мы часто вспоминаем школу. Все, все стало дорогим… Даже как я на школьном концерте шлепнулась посреди сцены! Тогда рыдала, а теперь вспоминаю с улыбкой.
Я вздохнула, вспомнив свою Коняшу, которая была так далеко от меня. Она писала мне уже из Москвы, а я ей посылала только короткие записки. Все здесь было так не похоже на нашу прежнюю, школьную жизнь, что я ничего не могла объяснить в обычном письме. Я обещала ей при встрече прочесть самые подробнейшие записи, и в моей тетрадке все меньше оставалось чистых страниц.
– Чудесное, беззаботное время было! – вступила в разговор Фатыма.
Расплывчатые черты ее смуглого лица совсем потеряли отчетливость в сумерках, зато маленькую грациозную фигуру нельзя было спутать ни с кем.
– Помните, как мы всем интернатом катались по Москве-реке? – спросила я.
– Да-а, – протянула Фатыма и, обернувшись к реке, задумчиво спросила: – Но разве здесь плохо?
– Нет, что вы, моя речка прекрасна! – вырвалось у меня, и я вспыхнула, ожидая общего смеха над тем, как я присвоила речку.
Они не заметили или сделали вид, что не заметили.
– Смотрите, уже огни, – сказала Роза.
В наступающей темноте из-за поворота выплыли три белых огня на высокой мачте. Потом низко над рекой показались желтоватые фонари: два на середине плота и два на хвосте. Их отражения в воде дрожали, как в ознобе. С другой стороны двинулись навстречу два белых огня на мачте. Значит, снизу буксир тянет баржи. Зеленый огонь быстро пронесся мимо – это, конечно, «Павлин» обгоняет попутчиков.
– Большой нахал этот «Павлин», – заметила я.
Обе оглянулись на меня, но промолчали.
А вдоль реки уже рассыпались красные огни бакенов, и зажегся яркий сигнал на песчаной косе.
– Альфиюшка, пора спать! – сказала Венера.
– Нет! – закричала девочка и, сказав что-то по-башкирски, побежала на нос парохода, где зажглись и наши сигнальные огни.
Все засмеялись.
– Она сказала, что утром снималась в массовке и может ложиться так же поздно, как другие артистки, – перевела, улыбаясь, Венера и строго крикнула: – Альфия, сейчас же иди сюда!
– Пять минуток! Еще пять минуток! – со смехом ответил тоненький детский голос.
– Все-таки, Венера, у девочки никакого режима, – заметила Фатыма. – Зря ты не оставила ее у родных мужа…
– Этот человек не будет иметь отношения ни ко мне, ни к моей дочери! – воскликнула Венера возмущенно. – Хватит мне терпеть его пьянство и безделье. Воспитаю девочку сама… Крыша над головой есть, зарабатываю… – Она перешла на башкирский язык.
Я уже начала припоминать кое-какие башкирские слова, но в быстром разговоре собеседниц понимала только, что они соглашаются с ней. Мне вспомнилась сегодняшняя съемка и слова Хабира. Да, теперь нас, башкирок, уже никто не может схватить за косу.
Неожиданно меня с разбегу обняла Альфия:
– Ты тоже пойдешь спать?
– Конечно. Мы ведь с тобой сегодня устали! – ответила я, слегка нажав пальцем на ее вздернутый нос.
Разговоры разом прекратились.
– Извините, Рая, мы всё забываем и опять по-башкирски, – сказала Венера и взяла девочку за плечо. – Альфия, пять минут прошло. Спать!
Фатыма повернула ко мне голову:
– Тебе тоже пора. Намучилась во время съемки?.. Зато как получилось! Мы ахнули…
Ее низкий голос с еле уловимым башкирским акцентом звучал искренним уважением. Значит, Хабир никому не рассказал… Я почувствовала к нему такую благодарность, что невольно и без всякого смущения призналась:
– Без Хабира ничего бы у меня не вышло!
Фатыма, засмеявшись, прикрыла своей маленькой ладонью мою руку, лежащую на перилах:
– А у меня и с Хабиром не получилось бы так!.. Иди отдыхай…
– Идем с нами, – сонно прильнула ко мне девочка. – Пойдем все вместе, да?
Так толпой мы и вошли в большое помещение третьего класса, где оба яруса пароходных полок были по-домашнему застелены покрывалами и украшены вышитыми подушками.
– А ведь Рая у нас в гостях первый раз! – воскликнула Роза.
– Тише, не говори так громко! – закапризничала Альфия. – Ты утюжок разбудишь!
Она уложила рядом с собой запеленатый в полотенце чугунный утюг и сонно вздохнула:
– Спи, спи…
– Забыли дома куклу, – улыбнулась Венера, укрывая одеялом и девочку и утюг.
Пока мы возились с Альфией, девушки вытащили на стол все сласти, какие у них нашлись.
Усталые, со слипающимися глазами, мы торжественно уселись вокруг стола по двое на табуретке и в знак мирного сосуществования съели все, что было.
Прощаясь, я торжественно поклонилась, прижав руку к груди, и сказала:
– Рахмат!
Все дружески рассмеялись.
– Тише, утюжок спит! – серьезно воскликнула я, и мы засмеялись все вместе.
Уже укладываясь на койке боцмана, я вспомнила жестокие слова Хабира. Вадим… Я тряхнула головой, словно отгоняя надоедливого комара, и закрыла глаза.
– Ничего, – сказала я себе и мысленно добавила вторую любимую поговорку нашего шофера: «Назад ни шагу».
* * *
Все-таки, несмотря на наш уговор, Анне Николаевне приходилось иногда тратить время на работу со мной. Только через полтора месяца после того, как я на съемке выбежала из шалаша, подошла очередь снимать дорожку, по которой я бегу.
Место для декорации выбрали очень удачно. В большой воронке, выбитой весенними водами, а теперь заросшей травой, установили всю съемочную и осветительную аппаратуру. Настил двухметровой ширины длиннейшей запятой почти окружил сверху всю воронку. Это и была «дорожка невесты». Кое-где ее закрывали от объектива киноаппарата деревья, кусты, а весь край дорожки тонул в траве и полевых цветах. Киноаппарат должен был следовать панорамой за моим движением от начала до конца пути. На экране изгиба не будет заметно, дорожка станет совершенно прямой.
Накануне съемки Анна Николаевна придумала для меня танец. Я бежала на пальцах, кружилась и прыгала по настилу около широкой солнечной поляны на опушке леса. Потом, смеясь, спускалась к ручью.
Переход через этот ручей уже снят в тридцати километрах отсюда, в тот день, когда мы объяснились с Анной Николаевной. Но это не имеет значения. Дорожка под узкой листвой склонившихся ив, и шалаш, и ручей очень поэтичны, и что-то неуловимое делает их даже более близкими, чем если бы они были действительно рядом.
Я бегала и прыгала по своей дорожке с восторгом, будто сорвавшийся с привязи щенок. Меня одолевало желание коснуться рукой цветов и деревьев. Анна Николаевна хохотала надо мной чуть не до слез, но осталась довольна.
А Евгений Данилович заметил:
– Жаль, жаль, что не можем использовать всю музыку танца.
– Да, – вздохнув, сказала Анна Николаевна. – Увы, половину приходится сократить…
– Почему же? – спросила я, с надеждой глядя на них. Дорвавшись наконец до настоящего балета, я хотела танцевать как можно больше.
Анна Николаевна пожала плечами, а Евгений Данилович досадливо поморщился:
– Времени не хватает на подготовку, и так план не выполняем! – Потом добавил: – Танец получается очень мило, однако… надо подчеркнуть смысл. Ведь невеста не сразу выбегает к пастуху, потому что у дорожки так чудесно и от радости захотелось покружиться.
Мне вдруг вовсе расхотелось кружиться. Я поковыряла носком балетной туфли пятно желтой краски на брезенте и потом пробурчала:
– Может быть, лучше разучить движения на всю музыку танца за то время, которое мы тратим на анализы…
– Рая! – предупреждающе воскликнула Анна Николаевна.
– Нет, постойте! – резко сказал Евгений Данилович. – Рае надо разобраться… И не опускайте глаза, Раюша! Мне понятно, что вам хочется танцевать побольше…
Я кивнула, но осталась с опущенной головой.
– Сколько времени займут три действия спектакля, если отбросить антракты? – спросил он. – Как по-вашему?
– Ну-у, часа два.
– Так. А сеанс в кинотеатре рассчитан на час сорок минут. Значит, если отбросить время на надписи, действие балета приходится сразу же сократить почти на полчаса.
Я удивленно подняла на него глаза. Он смотрел на меня довольно сурово:
– Сокращено много, а впечатления должно остаться не меньше. Нет, много больше! И, значит, все должно быть отработано не только технически, но и наполниться чувством. Фильм будут смотреть и в далеких колхозах, и в таежных поселках. Чтобы сделать его понятным для всех, надо заменить отсутствие человеческой речи выразительностью – красноречием движения…
Анна Николаевна, глядя на меня так же строго, заметила:
– В этом и заключается мастерство великих балерин.
Я опять опустила глаза.
– Не вешайте голову, Раюша, – уже мягче сказал Евгений Данилович. – С великими балеринами пока соперничать не будем, а постараемся, чтобы наши простенькие танцы брали людей за душу. И, знаете, натренироваться в разных прыжках сумеет всякая балерина, а вот создать образ человека… Это самое главное!
– Так всегда говорила мне учительница… – смущенно призналась я.
– Очень рад, что мы с ней оказались единомышленниками, – пошутил наш режиссер и, улыбаясь, взял меня за руку. – Ну-ка, невеста, бегите к жениху! Это должен быть восторженный пробег! Как все хорошо вокруг! Каждый цветок, каждая самая невзрачная травинка приветствуют вас! Не захочешь – да запляшешь…
– Поняла? – спросила Анна Николаевна и весело повторила: – Как хороши цветы! Сорвала цветок и закружилась…
Что говорить, теплые лучи солнца и окружающая природа были так ласковы, что им не могли противостоять ни раздражительность, ни дурное настроение. Я припустилась к началу дорожки, готовая работать хоть до утра.
Утро съемки встретило меня хмурым небом. Река и дальний лес как-то потускнели, но стало ясно видно, что на деревьях уже появились желтые листья. Приближалась осень.
На пароходе все возились, как сонные, осенние мухи, но в конце концов все-таки выехали на съемку. Казалось, на солнце не было никаких надежд, но меня загримировали и одели, а операторы и осветители продолжали хлопотать около аппаратуры. Я раз пятнадцать повторила свой танец и, взглянув на темное небо, уселась на подножке автобуса. Все то и дело поднимали глаза вверх, но солнце нашим желаниям не подчинялось.
– Вот какая вы несчастливая! – сказала Мая-художница, проходя мимо, и тоже взглянула на небо.
Ко мне подошла Анна Николаевна.
– Не мучайся. Полежи на раскладушке и туфли сними, – сказала она. – Мы с Копылевским, пока нет солнца, съездим в деревню и кое-что купим… Купить тебе яичек? Хочешь?
Я хотела только солнечной погоды, но, на всякий случай, попросила и десяток яиц.
Автобус уехал, а я стала прыгать через бревно, положенное поперек дорожки в самом начале. Зрители должны будут принимать его за то бревно, которое заменяло диван около шалаша, и с этого прыжка начинался мой сегодняшний танец.
Я уже собиралась прекратить разминку, когда тучи в самой середине небосвода прорвались и выглянула яркая голубизна. Лучи света снопом ринулись на поляну.
– Солнце! – крикнули все хором, будто древние поклонники бога Ярилы. – Солнце!
Зашевелились бодрее даже осветители, даже пиротехник Слава.
– Готовься, невеста, – сказала мне Лена. – Анна Николаевна увидит солнце и сейчас вернется.
Разрыв облаков ширился. Вся брезентовая дорожка была залита светом. Только кое-где шевелились на ней тени от листвы и гибких ветвей ивы. Внизу, около аппаратуры, собралось много народа. Вместе с солнцем на поляне появились и все артисты. Евгений Данилович, давая распоряжения, метался по воронке, словно в западне.
Вдруг ко мне подошла Венера. Не мать Альфиюшки, а Венера, чью роль отдали мне.
– Здравствуйте, – сказала она со своей иронической улыбкой.
– Здравствуйте! – наклонила я голову.
– Вы ничего не имеете против, если я буду помогать вам во время съемки? Евгений Данилович хочет начать, не теряя времени.
– Без Анны Николаевны? – удивилась я.
– Это вы уж объяснитесь с ним. Мне только хотелось узнать, смогу ли я быть вам полезной, как он просит…
Я побежала на дно воронки.
– Снимем один раз без Анны Николаевны, – сухо сказал Евгений Данилович. – Вы знаете, процесс этот долгий… А к повторной съемке, будем надеяться, она вернется. Жалко упускать солнце, – уже мягче объяснил он.
Венера все с той же кривой усмешкой попросила меня показать ей танец. Скрепя сердце я встала на пальцы и пронеслась по своей дорожке.
– А не лучше ли вам не рвать цветов? – сказала она, и я хотела уже возразить, но она добавила: – Не лучше ли коснуться их рукой, только ласково коснуться… Ведь лес – ваш дом, зачем же срывать и губить украшения своего дома? Это горожанам хочется принести букеты в свои скучные квартиры.
– Да! – обрадовалась я. – Мне еще вчера хотелось все это обнять и потрогать… Это замечательно!
– Ну-ка попробуйте! – предложила она. – Обнимите какое-нибудь дерево по дороге! А перед последней ивой сделайте два двойных тура[7]7
Туры – в данном случае: быстрые обороты на одной ноге с продвижением вперед.
[Закрыть], будто, расшалившись, приглашаете ее потанцевать.
Поляна, деревья, дорожка стали для меня как друзья. Стремительно неслась я вперед, но не забывала приветствовать их по пути. Все мои пируэты, прыжки и батманы стали еще более осмысленными и логичными.
– Вот здорово! – сказала я Венере.
– Да, на сцене нет такого простора. Мне там не удалось этого сделать, как хотелось.
– Ах, простите! – бухнула я от растерянности.
– Не надо, – тихо сказала она. – Мы с Хабиром уже поняли, что пора уступать роли молодежи. Вы и Анвер как нельзя лучше покажете красоту башкирской юности. Ну, давайте еще раз! И делайте все так, как вам удобнее. Не насилуйте себя в трудных местах.
Я насторожилась. Неужели Венера думает, что я не умею танцевать и получила роль только за смазливое лицо? Неужели предостережения Анны Николаевны все-таки справедливы? Но нет. Пусть Венера знает, что рано ей насмешливо улыбаться: я не упрощу, а все усложню.
При первых тактах музыки я прыгнула через поваленное бревно, будто мною выстрелили из пушки. Перед тем как обнять дерево, я, подняв руки, откинулась, чтобы приветствовать его вершину, так что волосы мои коснулись земли и я чуть на них не наступила. А потом, вскользь проведя рукой по траве и цветам возле дорожки, я, словно приглашая танцевать иву, вместо двойных туров начала фуэте. Я знала, что в запасе есть музыка еще на половину танца.
«Раз, два, три, четыре, пять, – считала я про себя. Правая нога на отлете от опорной левой описывала высоко в воздухе легкие ровные кружки. Я могла так кружиться очень долго и ежедневно повторяла это на занятиях вдали от всех. – Сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один! – отсчитывала я повороты и одновременно твердила: – Пусть Венера знает!»
Почувствовав, что музыка идет к концу, я прыгнула на откос к несуществующему ручью и вылетела так, что могла бы угодить прямо на киноаппарат, стоявший передо мной. Но, уцепившись за ветки ивы, успела перенести центр тяжести своего тела и застыла на одном носке, подняв другую ногу в стремлении перепрыгнуть невидимый ручей. Улыбку при этом я постаралась изобразить самую невинную.
«Пусть наконец все поверят Анне Николаевне, что она пригласила меня работать не из-за приятельства, не по блату, как говорят многие!» – запальчиво подумала я.
Хабир, который сидел около киноаппарата, вскочив, захлопал в ладоши. И над поляной, как в театре, плеском волн пронеслись аплодисменты. Аплодировали и артисты и киногруппа. А маленькая Альфия, хлопая в ладоши, плясала и прыгала.
Аплодировал даже Евгений Данилович, говоря мне при этом:
– Повторите так же чудесно, и будем снимать! Только, Раюша, родная, ваши великолепные фуэте сделайте половину на месте, а потом вдоль по дорожке к ручью… Можно?
– Конечно! Только это уже пойдут туры…
Я побежала к Венере.
Она крепко пожала мне руку своими маленькими руками:
– Поздравляю! Шестьдесят четыре фуэте! Да не в них дело! Каждое па одушевлено и отчеканено технически! Ножки легонькие, ступня выразительная, говорящая… Вы настоящая балерина! Как жаль, что до этого все ваши танцы были упрощены!
Что я могла ей ответить, когда она задела такую болезненную для меня тему?
Венера смотрела очень серьезно, и тут я поняла: улыбка ее не была насмешливой. Это казалось оттого, что один уголок ее рта смотрел вверх, а другой вниз.
– Хочу вам посоветовать, – сказала она. – Крепче держите спину… Иначе некрасиво напрягается шея и голова как-то зажимается…
