Текст книги "Роль, заметная на экране"
Автор книги: Серафима Полоцкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Внизу, под моим сучком, завозился тоненький юноша, несмотря на приклеенные усы больше похожий на девушку. Он еще глубже нахлобучил меховую шапку.
– Булат! – крикнула ему сверху Лена. – Ты что, спать собрался?..
– Не все же должны потерять вместе с жизнью и шапку, – проворчал Булат и бросил рядом с собой алый узорчатый кушак. – У меня, например, пояс разорвался.
Он был в завидном положении, потому что лежал на естественном выступе обрыва. Другие приняли выразительные, но очень неудобные позы. «Убитому копьем», который только что напился лимонада, пришлось улечься на откосе вниз головой. Но никто не унывал. Они хохотали, что-то выкрикивали, задирали ноги, махали руками. Всего было четыре убитых воина и один умирающий, друг пастуха, который еще держался за куст и пытался встать. Наверное, это были самые молодые и сильные артисты, потому что задача их требовала выносливости. О тех двоих, которых Анвер должен был во время съемки сбросить с берега, я уже слышала, что они превосходно прыгают в воду и плавают.
– Вот так и будем «умирать», товарищи! – удовлетворенно сказал наш главный режиссер. – Все остаются на местах! Проверяем центральную группу. Фонограмму! – скомандовал он.
Над рекой грянула литаврами и барабанами суровая музыка боя. На фоне синего неба высокая фигура Анвера казалась еще крупнее, когда он поднял на вытянутых руках артиста с копьем. С обеих сторон на него бросились два здоровенных парня с короткими мечами, а справа, подняв копье и скрючившись, приготовился к броску приземистый артист в расшитой золотом одежде, под которой на спине был приделан горб.
– Стоп! – раздалось над рекой. – Воин слева, почему вы остановились? Что вам нужно?
– Мне нужно, чтобы он меня проткнул! – деловито объявил левый воин.
– «Убитые», не уходя с мест, лягте поудобнее. Центральная группа отрепетирует одна…
– Раечка, – взял меня за руку Вадим. – Я вернулся… Как вы тут? Не страшно?..
– Что вы!.. Тут очень удобно…
Он сел рядом со мной.
– Я смотрел на вас с плота. Колоссально! Среди зелени ваша хрупкость подчеркивается еще больше! Конечно, нежный рот и чистые черты вашего прекрасного лица… Осторожно! – воскликнул он и схватил меня за плечи, потому что я, перестав держаться, приложила руки к груди.
– Да, так что?.. – все еще обнимая меня, спросил он растерянно. – Что я говорил?..
Я не знала, как ответить.
– Ах, да! Крупные планы вашего лица снимут потом… А сейчас давайте порепетируем.
Он стал напоминать мне вчерашнюю репетицию, но я не могла сосредоточиться. Мне было неловко, хотя то, что он, обнимая, придерживал меня, сидя над водой, было вполне естественно. В голове все путалось, будто меня вызвали к доске, а я ничего не выучила.
– Понятно, понятно, – механически повторяла я, не понимая ничего.
Потом он помог мне подняться.
– Представляете?.. Увидев пастуха, вы хотите покинуть свое убежище, где спрятались от черных воинов… Сверху падают тела убитых, и вы опять невольно прижимаетесь к стволу.
– Понятно, – твердила я.
Спрыгнув на откос, он стал давать мне разные указания. Мы принялись опять репетировать эти «два с половиной шага», которые, если говорить точно, были всего-навсего одним шагом.
– Рая! – крикнула в рупор Анна Николаевна. – Подними ногу понаряднее, выгни подъем! И корпус скучный… Ты что, аршин проглотила? Оживи корпус изгибом!
Искоса взглянув вниз на воду, я освободила руки и стала в такую позу, словно подо мной был пол нашего школьного зала.
– Еще чуточку прогнись! – донеслось с плота. – Вадим Ефимович, помогите ей…
– Ничего больше не надо, Раечка! – сказал Вадим. – Вы и так словно орхидея в ботаническом саду!
«Подо мной нет дна, а я никудышный пловец», – мелькнула мысль, но я, не шелохнувшись, опиралась на ветку одной ногой, как аист, и только слегка касалась ствола откинутой рукой.
– Хорошо, Рая. Запомни позу и отдыхай, – одобрила Анна Николаевна. – Вадим Ефимович, вернитесь, пожалуйста, на плот.
Но он не ушел. Он опять подстелил свою куртку, помог мне сесть, а сам присел неподалеку на глиняную ступеньку.
– Представляете, как на экране перед зрителем заплещутся серебристые волны реки, а над ними прекрасная девушка, из-за которой идет сражение. И все зрители почувствуют, что из-за этой девушки стоит умереть…
На мое счастье, опять включили фонограмму, и под звуки барабанов и скрежет мечей я могла ничего не отвечать Вадиму.
Большой буксир, проходящий мимо, дал гудок, и капитан, перегнувшись с мостика, спросил в рупор: не нужна ли помощь и что случилось? На плоту-самосплаве из шалаша выскочили два парня в трусиках и окаменели рядом с рулевым. Зяма что-то прокричал им, успокоительно помахав руками.
Мне стало казаться, что я веду себя глупо, ничего не отвечая Вадиму. Я злилась на свою растерянность. Хотелось говорить весело и остроумно, будто не принимая всерьез его слов. Вместо этого я громко и деловито спросила:
– Всегда на съемках столько времени уходит?
– В общем, всегда, – ответил, улыбаясь, Вадим. Он старался перекричать музыку и шум. – Но, конечно, задача снимать балет в природных условиях все усложняет. В павильоне с декорациями много проще… Как на сцене…
– Это же замечательно! – перебила я его. – Только очень трудно! Конечно, и на сцене не легко, но здесь особенно… Даже образы героев как-то по-другому раскрываются! Правда?
– Да, да, – радостно согласился он. – Вы правильно заметили! На фоне настоящего неба и земли…
Музыка кончилась.
– Нет, товарищи, это не годится, – раздался голос Евгения Даниловича. – Кто там слева? Надо было пригнуться…
Хабир с разгоряченным, потным лицом выскочил к краю обрыва и, присев, как кошка перед прыжком, крикнул:
– Держи меч на уровне плеча и прыгай в длину, а не вверх… По-настоящему!..
Он прыгнул, расстилаясь в воздухе. Потом выпрямился и снова начал считать. К нему присоединились остальные, и под громкий счет всех пятерых «сражающихся» они повторили «бой» с начала.
Солнце стояло уже прямо над головой, и, наверное, миновал полдень.
– Хабир, скоро вы? – спросила в микрофон Анна Николаевна и добавила: – Вадим Ефимович, вы нужны на плоту!
Вася через ее плечо крикнул в микрофон:
– Пора закругляться!.. А то уйдет солнце!..
Вадим, вздохнув, поднялся, довольно грустно улыбнулся мне и скрылся за кроной дерева.
Хабир даже не оглянулся в сторону плота.
– Мальчики, давайте как следует! И-и, раз, два, три! Раз…
Анвер горячился и, прыгая, выкрикивал какие-то башкирские слова. Парень, которого он схватил своими ручищами, даже ойкнул. Левый и правый воины ринулись вперед с такой злостью, что я испугалась, не проткнут ли они друг друга своими тупыми мечами. Когда они упали, Анвер так и взвился, перепрыгивая через них. Он поднял над головой скорченного горбуна, прыгнул с ним в сторону, потом вперед и, почти швырнув его рядом с собой, выдохнул, как в бочку:
– Хо-а!
– Яхши! – сказал Хабир. – Теперь все вместе! «Убитые», перестаньте ерзать! Считаю для всех. Рая, приготовьтесь!
Я поднялась с куртки Вадима и, спрятав ее, прижалась к стволу.
– И-и, раз, два, три! Раз, два…
Как можно больше выгнув подъем вытянутой ноги, я откинулась и протянула руку к сражающимся.
– Что это с вами? – прервав счет, удивленно спросил меня Хабир. – Почему вы такой соблазняющей русалкой извиваетесь среди ветвей?
– Я… я… – Мне оставалось только хлопать глазами.
– Да ведь на твоего любимого четверо навалились! Чудо будет, если они его к аллаху не отправят! С чего тебе такие роскошные аттитюды и арабески[2]2
Аттитюды и арабески – позы в классическом балете.
[Закрыть] демонстрировать! – крикнул на меня Хабир.
– Так ведь я балерина! И это балет… – рассердилась я. – Потом, и Анна Николаевна, и Вадим Ефимович…
– Можешь поименно перечислить всю съемочную группу, но здесь изображается не дно морское, и чары русалок ни при чем…
На плоту, видимо, тоже шел спор. Вадим что-то горячо доказывал Евгению Даниловичу, но никаких распоряжений не последовало, и я молчала.
Хабир, опустившись на колени возле корней дерева, склонился ко мне:
– Покажите, как бы вы держались во время боя, когда вокруг раздаются стоны, льется кровь…
Я невольно сжалась комочком около ствола и закрыла лицо рукой.
– Э, нет, Раюша! – на всю округу разнесся через репродукторы спокойный голос Евгения Даниловича. – Невеста не такая трусиха! Она ведь пошла против всех, швырнула в лицо баю его подарки. Вы сами назвали ее революционеркой!..
– Надо встать прямее, – начал объяснять Хабир.
Я не могла слушать. Невольно сравнивала с тем, что придумал Вадим. Потом я увидела, как от парома оттолкнулась лодка и Вадим гребет к нашему дереву.
Карабкаясь по ступеням, он мрачно объявил:
– Решили, что невесте надо просто двинуться вперед, потом отступить…
– Попроще, Рая, все делайте! – поднимаясь с колен, сказал Хабир. – Честное слово, так будет лучше…
– Внимание! – скомандовал Евгений Данилович. – Отрепетируем все вместе!
Вадим был уже около меня.
– Они не понимают… – сказал он неприязненно. – Эх, была бы моя воля…
– Отведи ногу назад! – крикнула Анна Николаевна.
– А корпус вперед, – сказал сверху Хабир. – Вы должны вглядываться, волнуясь за судьбу жениха…
Меня начали муштровать и с берега, и с плота, и в микрофон, и через рупор, и просто так… Молчал только Вадим. Я же за всю свою жизнь, кажется, не проявляла столько бестолковости, невольно сопротивляясь всему, что отличалось от репетиции с Вадимом.
Анвер, прыгая по берегу, чтобы не остыли мышцы, кричал:
– Если так репетировать, то работы хватит еще года на два!
– «Убитым», наверное, можно пока поспать? – иронизировали из-под дерева.
Я видела, как Булат, который с развязанным кушаком лежал около моей ветки, вытащил из-за пазухи книжку и начал читать. «Убитый копьем», размахивая убившим его оружием, смеясь, предложил:
– «Убитые», давайте уползем на кладбище, сниматься вряд ли будем.
Но убитой чувствовала себя я, а не они и была готова разреветься от всех этих веселых голосов.
– Ребята, перестаньте хулиганить! Вы мешаете нам работать! – гневно воскликнул Хабир, а мне сухо сказал: – Ты не обижайся. В нашем деле обижаться не приходится… Нет на это времени. Надо работать! Давай. Живот в себя… Ребра не выставляй.
Все смотрели на меня и ждали, когда я втяну живот.
– Еще прямее! – требовал Хабир. – Корпус должен быть как сталь, а ручки легонькие! Пальцы не растопыривай, хотя бы два соедини, это выразительнее.
И все ждали, когда я сделаю кисть руки выразительной.
– Приготовиться к съемке! – раздалось наконец над рекой.
Хабир убежал к Анверу.
– Так не ценить прекрасного! – возмущенно сказал Вадим и спрыгнул с дерева на ступени. – Ну, Хабир… Я еще понимаю. Но Евгений Данилович!.. Я никак не ожидал.
У него был такой расстроенный вид, что я, несмотря на собственное огорчение, сказала утешающим тоном:
– Я ведь еще буду много танцевать… Еще сумеем сделать как лучше…
– Включить свет!
– Не волнуйтесь, Раечка! – каким-то невыразительным, почти официальным голосом сказал он. – Двигайтесь осторожно.
– Фонограмма! Мотор!
Над рекой понеслась грохочущая музыка боя. Я, шагнув вперед, попятилась назад, прижалась к стволу, потом опять шагнула…
Этот маршрут я проделывала почти до заката. Между съемками были большие перерывы. После каждого падения в воду артисты снимали мокрый костюм, надевали сухой и поправляли грим. Вадим то с мрачным видом сидел на ступеньке позади дерева, то отправлялся на плот, то помогал Лене исправлять позы «убитых» на откосе, то молча приносил мне лимонад.
Мы больше не разговаривали. Увлечение общей работой, так сблизившее нас сегодня, окончилось. Неудача отдалила его от меня.
Кажется, если бы ко мне еще раз подошел Хабир, я запустила бы в него чем попало, несмотря на то что мне уже не восемь, а восемнадцать лет.
* * *
– Фонограмма!
– Мотор!
– И-и, раз!..
Эти команды теперь раздавались для меня ежедневно.
Каждый раз, услышав звук включенного съемочного аппарата, похожий на строчку швейной машины, я на мгновение деревенела и с большим трудом ступала первый шаг. Потом дело шло легче.
Меня снова снимали у шалаша. Актер, игравший моего отца, наконец прилетел. В театре у него были ответственные роли, и он вырвался только на несколько дней.
Сначала снимали, как я развешивала сеть, которая в первый мой съемочный день была уже развешена. Потом я принимала эту сеть из рук старика отца, вернувшегося с рыбной ловли почти без добычи. Я утешала его и помогала прилечь у очага, около которого на первой съемке я горевала о смерти отца. Эпизоды снимали не в том порядке, как они пойдут в фильме.
Моего отца играл не балетный, а драматический актер, очень известный в Башкирии. Работал он с большим увлечением, и мне с ним было необычайно легко. Его походка на съемочной площадке делалась настолько усталой, что я невольно спешила взять сеть из его рук и как можно ласковее обнять его. Он смотрел на меня с такой любовью и грустью, что я чуть не заплакала, поддерживая его, когда он тяжело опускался на подстилку из мха. Мне казалось, что, если бы мой отец не умер, а до сих пор боролся с болезнями – последствиями ранений, он с такой же грустью и любовью принимал бы мою помощь.
И глаза у него были такие же голубые, как у меня. Даже еще прозрачнее, совсем как вода моей приятельницы-речки у самого берега. И, конечно, никто не осуждал его за это, не говорил, что он не похож на башкира. Правда, усы и бороду ему приклеивали тоже рыжеватые, только с сединой.
Последняя съемка у шалаша была самым началом моей роли. Я выбегала из шалаша, прислушивалась к любимой песне пастуха, которую он играл на курае, и, перепрыгнув через бревно, служившее диваном, бежала по тропинке. Собственно, самый бег по тропинке будет сниматься где-то совсем в другом месте. Здесь сразу же после прыжка Евгений Данилович кричал:
– Стоп!
Я уже не чувствовала себя ненужной: то готовилась к съемке, то снималась, но простоты в моих отношениях с людьми не появилось. Только одна Альфиюшка продолжала дружить со мной. Балерины вежливо отвечали на мои вопросы, но разговор не продолжали. Анвер, поздоровавшись, спешил пройти мимо. Работникам съемочной группы было не до меня. В часы отдыха я продолжала смотреть на реку, на пароходы, на плоты, на дальний лес.
Однажды, когда я рассматривала в окно плывущий совсем близко плот, чувствуя свежий запах леса, который исходил от мокрой древесины, кто-то тронул меня за плечо.
Зяма, виновато щуря близорукие глаза, сказал:
– Я стучал, стучал, а вы задумались… Там лошадей привели…
– Лошадей?
– Ну да. Ведь невеста во время свадьбы убегает, вскочив на чью-то лошадь…
– Так разве это буду я?..
– А кто же?
– Зямочка, я ведь и к лошади-то никогда близко не подходила… Что же будет?..
– Я не знаю, – сочувственно сказал он, – но все-таки идемте, там все собрались…
На берегу, левее сходней, все население нашего «Батыра» окружило двух лошадей. Вороной высокий жеребец тревожно косил глазом на шумливых людей и тянул повод из рук молодого человека, который держал обеих лошадей. А светло-серая, с густой белой гривой кобылка спокойно смотрела поверх наших голов. Уши, поставленные сторожко, были неподвижны.
– Какая красавица! – невольно воскликнула я, подходя ближе.
Евгений Данилович обнял меня за плечи.
– Правда, Раюша, она прекрасна? Зовут Ап-ак – «Белейшая» по-башкирски.
Услышав свое имя, лошадь вопросительно оглянулась. Большие черные в черных ресницах глаза, необычайно яркие на белой морде, взглянули на меня с веселым интересом. Тонкие ноздри ее слегка раздулись, и от этого Ап-ак казалась немного курносой и еще более милой.
Я погладила ее шелковистый лоб, а она, перебрав ушами, качнула головой, словно ответила на приветствие.
Евгений Данилович настойчиво потянул меня в сторону. Когда мы вышли из толпы, он, все так же обнимая меня, сказал:
– Раюша, дорогая, вот в чем беда: эту редкой красоты и очень кроткую лошадь мы можем держать только сутки. Завтра, как вы знаете, у нас большая съемка, и мы ничего не успеем…
– И мне надо скакать на ней сегодня? – как можно спокойнее спросила я.
Он рассмеялся.
– Нет, скакать на ней будет наездник в вашем платье и парике с длинными косами. Он же будет и вскакивать на нее с ходу. Это мы сделаем завтра, на рассвете.
– А что должна делать я?
– Тут два варианта. Или все, что связано с лошадью, будет снято издали. В конце, когда невеста отпускает лошадь на свободу и прощается с ней, попробуем снять покрупнее… Ну, снимем парня со спины… Или, если вы не боитесь, мы снимем вас на лошади крупным планом. Не на галопе, на рыси… И мы все будем бежать с вами рядом… Тогда и приласкаете лошадь вы сами… Это будет очень красиво. Наша картина много выиграет…
– Тогда мне надо скорее гримироваться и одеваться?
– Да, Раюша, надо спешить. Снимать будем на закате, на фоне красного неба. Завтра на рассвете, тоже на фоне красного неба, снимем парнишку, и все будет великолепно. Получится, как одно целое…
Одевание получилось сложным. Моя одежда должна быть разорванной в борьбе с баем и во время скачки, поэтому на мне стали резать и рвать одно из красных платьев. Мая-художница и Анна Николаевна выхватывали друг у друга ножницы и, споря, кромсали шелк до тех пор, пока я не осталась в каких-то лоскутках.
– Анна Николаевна, она же у нас полуголая! – наконец ужаснулась Мая.
– А что же, по-вашему, прекрасная молодая девушка должна все время сниматься в каких-то мешках из-под картошки?
От возмущения таким отзывом о костюмах ноздри художницы раздулись, и она еще больше стала походить на шахматного коня.
– Почему вы так уверены, что разбираетесь во всем лучше других? – сердито сказала она. – Сегодняшний Раин образ должен монтироваться с наездником, которого будут снимать завтра! Что же, мы парню начнем плечи оголять? Одна смехота!
– Ладно. – Анна Николаевна надела мне отрезанный рукав и затянула на плече. – Но при разлуке с лошадью я все равно оторву эту дрянь! Пошли! – скомандовала она мне, не слушая протестов художницы.
Киноаппарат и операторы были уже в кузове грузовика. Лошадь стояла в старинной нарядной сбруе так же спокойно, как раньше. Небольшого роста, худощавый молодой человек взялся рукой за стремя и ожидающе взглянул на меня.
– Пожалуйста!
– Я не умею!
В его глазах мелькнуло презрение, но он только сказал:
– Тогда нужна табуретка или стул.
Кое-как со стула взгромоздилась я в седло. Мне почудилось, что я уселась на гребень волны, вот-вот готовой рассыпаться в брызги, до того колеблющимся, неустойчивым показалось сидение верхом. Я закачалась из стороны в сторону и вцепилась в седло.
– Оставьте в покое луку! – прикрикнул худенький парень, мой учитель. – Держитесь коленями! Упирайтесь в стремя!
Ап-ак стояла так спокойно, что я решилась даже пошутить:
– Ох, нелегкая это работа – из болота тащить бегемота…
Все же я поняла, как держать равновесие.
Потом наездник стал водить лошадь под уздцы.
Я совсем развеселилась, хотя сидеть верхом было ужасно неудобно, и мне даже казалось, что все кости ног выгибаются дугой. Легкая рысь тоже оказалась нестрашной, когда наездник бежит, держа под уздцы лошадь, по бокам трусит еще несколько человек, а сзади пыхтит почти вся группа.
Впереди уже медленно ехал грузовик, и Валя с Васей хлопотали около аппарата.
Я, осмелев, гладила на ходу лошадь, расправляла ее длинную густую гриву. Мне было приятно чувствовать ее живую теплоту.
Наконец наездник передал мне поводья, и мы с красавицей Ап-ак метров пятьдесят протрусили самостоятельно.
– Рая, вам надо поправить грим! – подбежав ко мне, сказала Нэля.
Я дотронулась до своего потного лба и поняла, что надо сойти с лошади. Наездник, придерживая стремя, протянул мне руку. Вадим протянул обе, и я спрыгнула с седла как в воду.
– Осторожно! – испуганно крикнул Вадим, подхватывая меня еще в воздухе.
Нэля тут же начала орудовать растушевками, а Евгений Данилович стал объяснять Вадиму и Зяме, чтобы они бежали около меня с другой стороны.
– Здесь хватит опытного наездника, – сказал он, – а там, для страховки, будьте оба. Только осторожно, не влезьте в кадр.
– Я один справлюсь, – сказал Вадим и, улыбнувшись, поддразнил Зяму: – Ты без очков, как раз под лошадь попадешь! Гуси на озере осиротеют, плакать будут!
– Сам завещание напиши! – отпарировал Зяма. – Ты человек женатый, сыну наследство оставляешь!
– Сыну сиротство не грозит! – рассмеялся Вадим.
Мне показалось, что Нэля что-то сделала с моими глазами и ушами, потому что на мгновение я перестала видеть и слышать. Потом я почувствовала, что она взяла рукой мой подбородок.
– Одну секунду подождите, Рая, не дергайте головой, а то я не так сделаю…
Я постаралась ни о чем не думать, но два голоса раздавались в ушах, словно на испорченной граммофонной пластинке. «Ты человек женатый…» – весело говорил один. «Сыну сиротство не грозит…» – задорно отвечал другой. «Ты человек женатый…», «Сыну сиротство не грозит…»
– Рая, что же ты застыла? – тряхнула меня за плечи улыбающаяся Лена.
– Устали? – спросил Евгений Данилович. – Ну, еще чуточку! Сейчас будем уже снимать.
Я повернулась лицом к лошади и закрыла глаза. Мне нужно было что-то сообразить, а что, я сама не знала. Каким-то образом я все-таки оказалась в седле. Я кивала головой всем, не вникая в то, о чем идет речь. Потом я увидела, как грузовик стал потихоньку удаляться.
Кто-то больно схватил меня за щиколотку, и я, оглянувшись, увидела Хабира.
– Рабига! – сказал он. – Возьми себя в руки. Поколения башкир садились в седло, как только начинали самостоятельно ходить! Ну, Рабига, не трусь, ты ведь башкирка!
Он выпустил мою ногу. Я ударила пятками бока лошади и закрыла глаза.
Ап-ак рванулась. Я почти вылетела из седла, но все-таки, хоть и с трудом, удержалась, привстав на стременах и сжимая изо всех сил бока лошади своими коленями.
– Рабига! – раздавался сзади голос Хабира. – Возьми себя в руки, Рабига!
Так называла меня когда-то мама. Это мое полное башкирское имя. Оно неожиданно ударило меня ощущением чего-то прежнего, навсегда потерянного. Сегодня я потеряла только радость неясных надежд на любовь, но старая и новая боль смешались, и я не могла с собой справиться. Неожиданно для себя я пустилась вскачь, чтобы больше не видеть и не слышать никого. Не знаю, каким способом я цеплялась за кроткую Ап-ак, но она неслась все быстрее.
– Рая, откройте глаза! – услышала я голос Евгения Даниловича. – Рая, откройте глаза! Спокойнее! Спокойнее!
Этот приказывающий голос вывел меня из оцепенения. Я еще не владела собой, но, приоткрыв глаза, увидела, как навстречу мне мчалась ровная серая дорога, на которой мелькали, выбивая дробь, белые ноги Ап-ак. У меня закружилась голова.
– Спокойнее, – повторила я себе слова Евгения Даниловича и, слегка выпрямившись, открыла наконец глаза.
– Держитесь крепче коленями! – приказывал его голос.
Теперь я видела белые уши своей лошади, а перед ними вертящиеся колеса в двойных резиновых шинах.
Грузовик шел полным ходом, а мы с Ап-ак вскачь догоняли его.
– Хорошо, хорошо! – кричал в рупор с грузовика Евгений Данилович. – Теперь спокойно натягивайте поводья! Постепенно.
Я с трудом сообразила, что надо сделать, и послушная Ап-ак перешла на рысь. Мы начали отставать от машины.
– Еще тяните! – кричал Евгений Данилович. – Прекрасно! Все уже снято! Остановите лошадь!
Грузовик, затормозив, свернул на обочину дороги. Евгений Данилович, соскочив прямо через борт, побежал нам навстречу. Ап-ак бежала уже совсем тихо, и он, схватив ее под уздцы, перевел на шаг и потом остановил.
– Вы сумасшедшая! – воскликнул он, отдуваясь. – Зачем вы пустили ее в галоп? Я чуть не умер от страха! Вы же могли упасть!.. Понимаете, упасть, сломать спину, разбить голову… Вы понимаете это?.. Понимаете?..
Он говорил сердито, а губы стали такими же серо-белыми, как его растрепавшиеся волосы. Ап-ак слушала, поводя ушами, а я гладила мягкую теплую шерсть между ними.
Потом подбежали остальные и подняли такой шум, что наездник, взяв под уздцы лошадь, гаркнул:
– Слезайте, девушка! Быстро! У лошади тоже нервы есть!
Поднявшись на стременах, я перекинула ногу, и меня подхватили Евгений Данилович и Зяма. Я хотела встать, но колени подогнулись, и я села у копыт Ап-ак. Кто-то поднял меня, и я увидела совсем близко добрые глаза Вадима, округлившиеся от испуга.
– Как вы нас напугали! – сказал он, осторожно ставя меня на землю. – Хорошо, что Евгений Данилович не растерялся, как-то сумел вас направить… Ведь вы же могли расшибиться насмерть. Хабира надо проучить за такую проделку.
– Нет, – сказала я. – Хабир ни при чем… Я сама ударила лошадь.
Я хотела шагнуть в сторону, но он удержал меня за руку.
– После такой скачки вы не сможете идти. Сейчас подойдет «козлик».
– А как же прощание с лошадью? – удивилась я.
– Утром снимем наездника со спины, – ответил Евгений Данилович. – Вам сейчас будет больно ходить. Вы только подумайте, пустилась вскачь! – ни к кому не обращаясь, воскликнул он. – Пустилась вскачь!
Я, отняв у Вадима свою руку, потопталась на месте. Оказалось, что терпеть можно, а я с детства славилась упрямством.
– Нет, Евгений Данилович, давайте уж до конца! Мне ведь не фуэте крутить, а около лошади постоять…
– А ну-ка, пройдитесь!
Я прошлась. Сделала несколько шагов семенящей балетной походкой, как на сцене, и с такой же, как на сцене, застывшей улыбкой.
– Внимание! – крикнул в рупор Евгений Данилович. – Продолжаем съемку!
Гладить прекрасную морду черноглазой белянке было только приятно, но двигаться после моих кавалерийских успехов оказалось не так-то просто. Ноги сводило судорогами. Они окостенели, и казалось, чтобы разогнуть их, нужны все сто пятьдесят лошадиных сил дяди Степиного лихтвагена.
Валя и Вася проявили в этот вечер чудеса расторопности, и аппарат их строчил, как хорошая портниха.
– Раюша, не делайте каменного лица, – просил наш режиссер. – Ведь эта лошадь спасла вас, помогла сохранить человеческое достоинство… Вы прощаетесь с ней, как с последним другом, как со всей природой… Вы прощаетесь с жизнью, похоронив свою любовь…
С трудом переведя дыхание, я прижалась щекой к шелковистой скуле Ап-ак и, гладя ее добрые губы, мысленно восклицала какие-то ласковые слова, хотя чувствовала, как жалостно кривится мой рот. Я совсем перестала пыжиться и уже не старалась сохранять показное спокойствие.
Аппарат жужжал и жужжал, а мне было все равно.
После команды «Стоп!» режиссер сказал:
– Товарищи, разрешите от имени всей группы поблагодарить нашу юную балерину за мужество и прекрасную игру! Рая, вы играли, как опытная актриса, а скачка, хоть и напугала нас всех, дала великолепные кадры. Желаем вам побольше таких удачных дней!
– Спасибо, – ответила я.
Таких дней я себе не желала. Если бы во время съемки мне надо было не печалиться, а веселиться, я не смогла бы ничего сделать и выдала себя.
Обе Маи и Лена заботливо помогли мне снять костюм и смыть грим. Они не хотели уходить из каюты, пока я не улягусь, и я, сжав зубы, стала влезать на боцманскую койку.
Вдруг дверь отворилась, и заглянул Хабир.
– Я хочу спросить, как ноги.
– Плохо, спасибо… – глупо ответила я.
– Тогда я войду.
Он протиснулся к окну.
– Я отвернусь, а ты надень купальник. Девочки, помогите ей, – обратился он к трем женщинам, стоявшим около меня. – Ей необходимо сделать массаж.
– Само пройдет, не надо! – сухо возразила я, недовольная бесцеремонностью Хабира.
– Нет уж, извини! – перебила меня Лена. – Мы не имеем права рисковать… Тебе завтра танцевать, и я за это отвечаю… Где твой купальник?
– Кричи, если больно, не сдерживайся! – сказал Хабир, принимаясь растирать и разминать мои одеревеневшие мышцы. – Ну, кричи: «Ой, больно, ой, Хабир мучает!..» – шутливо предлагал он.
– Ничего, терпеть можно, – сказала я сквозь зубы, боясь действительно закричать от боли и злясь, что снова принимаю помощь человека, несправедливо относящегося к дорогим для меня людям, а меня упрекнувшего в трусости.
– Молодец! – похвалил он меня на прощание. – И скакала хорошо, и терпела хорошо…
А в моей голове все еще вертелось: «Ты человек женатый…», «Сыну сиротство не грозит…», «Ты человек женатый…»
Оставшись наконец одна, я мысленно сказала:
«Спокойно. Возьми себя в руки, Рабига. Стыдно, очень стыдно признаться, но в этом заблуждении никто, кроме тебя, не виноват».
Да, я помнила все. И сейчас память подсказывала мельчайшие подробности.
Особенно запомнилось, как я спешила на вторую встречу с Вадимом и все-таки опоздала. Когда, сняв пальто, мы бежали по лестнице к зрительному залу Дома кино, я видела один лишь упрек на лице Вадима и была смущена чувством вины. Не поняла даже, что мы будем смотреть, услышала только дважды произнесенное: «Колоссально».
Мы едва нашли свободные места в темном зале. Вадим, усадив меня, задержал мою руку в своих ладонях. Глядя на экран и еще не понимая, что там происходит, я потихоньку высвободила пальцы, но тут же сама вцепилась в руку Вадима. На экране скромного вида молодой человек душил девушку. Ее широко открытые глаза стекленели. Зажмурившись, я опустила голову. Потом с опаской взглянула на экран, где молодой человек уже пил молоко и мирно играл со своей маленькой дочкой.
– Колоссально! – сказал Вадим, заглянув мне в лицо.
Мне стало не по себе. Я ждала чего-то страшного и все-таки не успела сразу закрыть глаза и увидела, как человек на экране задушил еще одну девушку. Его приговорили к смертной казни.
Теперь ладонь Вадима, державшая мою руку, казалась надежной опорой среди того, что предстояло увидеть.
С добросовестностью научного фильма нам показали, как два оживленных молодых человека в темных очках монтируют в тюрьме гильотину. Нож – во весь экран Улыбки молодых людей – очевидно, палачей – тоже во весь экран.
Вадим успокаивающе прикрыл мою кисть другой рукой.
А убийца в тюремной одиночке так по-человечески гнал от себя страшное ожидание, так надеялся на помилование, что у меня уже гасло чувство законности возмездия. Когда перед ним открыли дверь камеры для последнего пути к гильотине, я, скорчившись, как можно плотнее зажмурила глаза.
В оцепенении я слышала только тяжелое дыхание идущего на казнь, его шаркающие, неверные шаги. У меня не было сил заткнуть уши, и слух невольно ловил, как он все шаркал, спотыкался и хрипло дышал. А я, задыхаясь, мертвела на своем мягком стуле, все плотнее сжимая веки.
– Раечка, все… – услышала я голос Вадима сквозь плеск аплодисментов и шум в зале. – Все кончилось…
Ниже двумя этажами, в кафе, я хоть и глотала апельсиновый сок, но все еще не могла вымолвить слова. Вадим, пододвигая ко мне все стоявшее на столе, объяснял, что задача французского режиссера – протест против смертной казни даже для страшных преступников.
Мне все еще было трудно дышать. А есть я ничего не могла.
