Текст книги "Ракетная рапсодия"

Автор книги: Семен Лопато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

– А кто же им нужен?

– Ну, есть такой лабораторный гомункулус, залог женского счастья, в чистом виде не встречается, хотя я видел особей, которые стояли от него не так уж далеко.

– Женщинам нужен гомункулус? И какой?

– Тебе нужны тактико-технические данные?

– Ну конечно. Должна ж я знать, с кем буду счастлива.

– А, ну это-то легче всего. Он должен обладать непреодолимым желанием поставить в паспорте штамп ЗАГСа и получить на руки свидетельство о браке.

Сергей мрачно поднял голову.

– И лучше не один раз.

– Нет-нет, именно один раз и на всю жизнь и при этом далее рассматривать этот штамп как наивысшую ценность и свое наивысшее достижение.

– И всем его показывать.

– Ну да. Чтоб завидовали.

Отстранившись, девушка оскорблено взглянула на них.

– И что в этом плохого?

– Ничего, наоборот, это гораздо более продуктивная мания, чем алкоголизм или какое-нибудь коллекционирование спичечных коробков.

Мрачно-искоса Сергей взглянул на Николая.

– Алкоголизм более распространен.

Смеясь глазами, Наташа быстро кивнула.

– Коллекционирование тоже. У нас как раз на работе один коллекционировал какие-то этикетки.

– И не женился?

– Не-а.

– Вот сволочь.

– По-вашему, одного желания штампа в паспорте женщине достаточно?

– Это главное достоинство, затмевающее все остальные. Хотя есть, конечно, и другие.

– И какие же?

– Он должен умиляться при виде детей и всем своим видом показывать, как ему приятно это зрелище и как он готов к экстазу отцовства. А потом, когда ребенок действительно появится, он должен постоянно его фотографировать и так же постоянно показывать эти фотографии родным и знакомым, подробно объясняя, как и когда все было сфотографировано, какими обстоятельствами сопровождалось и кто что сказал.

– А помогать женщине ухаживать за ребенком он не должен?

– Ну, это само собой. А потом все фотографировать.

– Еще что?

– Еще он должен уметь готовить все на свете блюда, постоянно этим увлекаться, полностью взять на себя домашнее хозяйство, а когда к жене будут приходить подруги и обсуждать ее семейную жизнь и ей завидовать, время от времени появляться на кухне, всем улыбаться и спрашивать, все ли в порядке и не надо ли еще чего-нибудь принести или приготовить.

Вспомнив свой опыт, Сергей мрачно поднял голову.

– Еще он должен любить ездить на дачу, копать там грядки, вносить в них разные удобрения и любить носить в ведрах землю и перегной. И увлекаться консервированием. То есть огурцы засовываются в банку, заливаются каким-то раствором, а потом на банку накладывается крышка и с помощью какой-то хреновины обжимается по краям, чтоб потом ничего не протекло.

– Это важное замечание, его надо зафиксировать.

Передернув плечами, девушка быстро-скандализовано взглянула на Николая.

– То есть женщины – это такие примитивные хрюшки, которые хотят сделать из своих мужей кулинарно-пеленочных андроидов.

– Да нет, они не хрюшки, просто базовые фантазии у всех людей одинаково примитивны, это касается и мужчин и женщин, вне зависимости от интеллекта и образования. Вспоминается один мой приятель, который свой идеал взаимоотношений с противоположным полом описывал следующим образом: мы с друзьями сидим, пьем пиво, обсуждаем важные проблемы, а женщины сидят под столом и у нас отсасывают.

– Такой идеал сейчас доступен за пятьдесят долларов, так что твой приятель может быть абсолютно счастлив и ни в какие другие отношения с женщинами не вступать.

– Мой приятель женат и любит свою жену, в чем он мне сам недавно с пьяными слезами признавался. Так что это скорее напоминание об утраченных идеалах юности.

– И с человеком с такими идеалами ты общаешься?

– Общался в годы учебы плюс одна встреча совсем недавно, но ее можно и не учитывать.

– Интересно, с какой целью.

– Ну так, сидели за столом, пили пиво, обсуждали проблемы…

– О том, кто был в это время под столом, я даже не спрашиваю.

– Под столом были другие участники симпозиума, это была встреча однокурсников. Все закончилось коллективной пьянкой, так что некоторые действительно попадали под стол. И все дружно исповедовались мне в своих личных проблемах.

– У них есть проблемы?

– Ну понятно, у человека, который нажрался в зюзю, личных проблем быть не может, но у них остались нереализованные желания, причем порой самого неожиданного свойства. Однокурсник слева, вспоминая свои романтические увлечения, вдруг признался, что хрустальной мечтой его юности был секс с сорокалетней женщиной, причем страшно переживал по этому поводу. Глаза были полны слез: «Судьба мне не подарила». Сам он мой одногодок и женат на ровеснице. Я ему сказал: в чем собственно проблема, еще пару лет, и твоя мечта осуществится.

– Интересно, о какой женщине в таком случае мечтал сосед справа?

– Сосед справа ни о чем не мечтал, у соседа справа после десяти лет примерной супружеской жизни образовалась любовница, которую он теперь исправно посещает два раза в неделю, причем между ними образовалось то, что составляет фетиш американцев – «серьезные отношения». В русском варианте это означает, что любовница уже начинает ему периодически намекать на неполноценность своего положения и о чем-то отсутствующе задумываться в его присутствии, отчего он страшно мучается.

– Боже, и ты взялся что-то ему советовать?

– Видишь ли, мужчины делятся на две группы, к первой относятся те, что все свое внимание относят к той женщине, с которой находятся в данный момент: если он в данный момент с женой, то все свое внимание уделяет жене, если с любовницей, то любовнице, что позволяет ему получать удовольствие от той и от другой попеременно. К этой группе относятся достойные, добропорядочные люди, с позитивным складом характера…

– Вроде тебя…

– Будучи неженатым, я вообще не подвержен порокам, свойственным этой группе населения. А ко второй группе принадлежат те, кто, наоборот, постоянно думает о той женщине, которая отсутствует. Пока он с любовницей, его мучает чувство вины перед женой, а когда с женой – чувство вины перед любовницей, так что вместо попеременного удовольствия он чувствует попеременное страдание.

– И ты посоветовал ему сменить группу крови?

– Едва ли бы он оценил практичность такого совета, проблематика выбора – не его стихия. Поскольку, как показал последующий допрос, чувство вины перед женой его все-таки мучает больше, я ему посоветовал внести некоторые коррективы, одна жена и одна любовница – это действительно некоторое неуважение к жене, получается, они как бы наравне. Я посоветовал ему завести не одну любовницу, а двух, а лучше несколько, тогда эксклюзивность по отношению к жене восстанавливается, получается, с одной стороны жена, а с другой – все остальные. Гармония семейного очага восстановлена.

– Можно подумать, гармония семейного очага восстанавливается безнравственными советами.

– Основа нравственности – умеренный темперамент. Честному инженеру, который потянулся за сексом и сдуру вляпался в серьезные отношения, помочь могут только безнравственные советы. Нравственным людям советы не нужны, они их сами охотно раздают, имея на то основания: не испытывая соблазнов, они им соответственно и не поддаются, в результате чего страшно собой довольны. Безнравственные советы, по крайней мере, всегда можно выполнить.

– А может, нравственные люди просто любят своих жен, может, для них семья и есть вершина любви?

– Нравственные люди и любят нравственно, тут-то и есть проблема, не всякой это подойдет, а для других семья – это скорее плаха, на которой любви отрубают голову, так что вершиной любви остается раздельное проживание и встречи раз в неделю.

– Значит, надо плюнуть на все и менять женщин как перчатки.

– Ну, я этим не занимаюсь, но если судить по отзывам энтузиастов этого дела, что-то в этом, возможно, и есть, но крайней мере, какая-то сумма впечатлений. Так сказать, знание женщин способно заменить знание жизни.

– Вот интересно, семью вы не хотите, семья вам не нравится, ну а если женщина, коль скоро ей не удалось реализовать себя в семейной жизни, хочет наравне с вами делать карьеру, работать, вы этого тоже не хотите, мой редактор мне еще английского писателя цитирует: «Если женщина захочет быть товарищем, то она может дождаться момента, когда ей по-товарищески дадут коленом под зад». [12]12
  Гилбер Кит Честертон.


[Закрыть]Я ему говорю: а если женщина мужчине по-товарищески даст коленом под зад – это как? Нет, говорит, это неправильно, этого нельзя допустить. И вообще. Юля, вот когда у тебя будет собственная газета, там ты и будешь распоряжаться. И уволили.

– Коленом под зад?

– Типа того.

– То есть ты ушла по-английски.

– Это вообще как – нормально? То есть вы женщин ни туда, ни туда не пускаете. И что им тогда остается делать?

Раздумывая, Николай признающе покивал.

– М-да, здесь имеется некоторая бесхозность.

Невольно думая за этим разговором, чувствуя, что может укрыться в него, Сергей невидяще повернулся к девушке.

– Идиоты, которые цитируют английских писателей, могут делать это безнаказанно, они спекулируют на реальных трудностях, женщина может сбросить власть одного мужчины, но не мужского общества, тупость и страх перед конкуренцией неистребимы. Женщине трудно быть независимой, что бы она ни захотела, ей трудно сделать все по своей воле.

– И при этом чуть сунешься, начинаются эти разговоры: куда вы лезете, это не для вас, все лучшие ученые – мужчины, все лучшие писатели – мужчины, можно подумать, что-то может быть иначе, когда такая дискриминация.

– Дело не в дискриминации, дело в самом поле, на котором предлагается соревноваться, само поле мужское. Женщина живет в чуждом мире. С точки зрения нормальной женщины, процентов семьдесят того, чем занимаются мужчины, должно казаться абсурдом – война, политика, техника, финансы, спорт, в женском мире все б это было, но в каких-то своих, женских формах. Когда задают вопрос, в чем предназначение женщины, дурак отвечает: кухня, семья, дети, мужчина поделикатней говорит, что область реализации женщин та же, что у мужчин, но правильный ответ – женская политика, женская война, женские финансы, женская техника, то есть то, чего нет. Женщина играет на чужом поле ради целей, которые не ей придуманы, и по правилам, которые не ей установлены, ей трудно победить в игре, которая ей не нравится, а другой игры нет. Нужно изменить игру, постепенно это происходит, но нужны столетия, чтобы появилась игра, которая устроит и мужчин, и женщин, мужчины, которые это понимают и чувствуют, за женщин мы не можем это сделать.

– Что же тогда нужно делать?

– Ничего, ничто не может заменить того, что должно складываться годами.

– Как-то это не очень утешительно звучит.

Николай с удовольствием повернулся к девушке:

– В ближайшие столетия тебе рассчитывать не на что.

– В принципе все идет в том направлении, в котором нужно, это видно по мелочам, по отголоскам, двести лет назад во всех романсах было «о, мой друг прекрасный», аристократы к своим женам обращались «друг мой», они специально это делали, они хотели показать, что видят в женщине не служанку, а друга, потом парламенты, состоящие из мужчин, принимали законы об избирательном праве для женщин, обо всех видах равноправия, этот процесс не остановить, для построения женской цивилизации будут все условия.

Николай вновь с удовольствием кивнул.

– В общем, феминизм имеет шансы на успех, только если им займутся мужчины.

Девушка помотала головой.

– Вы прям так хорошо обо всем рассуждаете, я б тоже так хотела.

– Так же красиво рассуждать?

– Так же легко обо всем рассуждать, потому что вы действительно имеете на это право, потому что вам все дозволено, вы же в таком положении, что все только вокруг вас и вертится, вы даже, наверно, не понимаете, как это классно быть мужчиной, когда все к твоим услугам, когда, если ты чего-то хочешь, то просто пойди и возьми, никто тебе и слова не скажет, что ты не имеешь на это права, вам же только и остается, что радоваться и наслаждаться жизнью, я вообще не понимаю, как в вашем положении можно быть чем-то недовольным, что, разве не так?

Бегло обменявшись понимающим взглядом с Сергеем, Николай, с улыбкой отведя глаза, взглянул куда-то в сторону.

– Почти так, если не считать некоторых нюансов.

– Это каких? Что-нибудь там насчет ответственности? Или член может не встать?

– Ну, член, конечно, может и не встать, особенно у того, кто слишком много размышляет об ответственности, но дело не в этом.

– А в чем?

– Вопрос реализации. Женщинам, по крайней мере, не приходится выбирать, в чем она будет, – женский мир пока что не наступил, так что поневоле все остается в русле представлений дурака – кухня, семья, дети, у мужчин несколько иная ситуация, так что и диапазон оказывается несколько шире – либо все, либо ничто, так что приходится мириться с последствиями этого факта.

– Что ты имеешь в виду?

– Непредсказуемость правил игры. Для женщины они всегда умеренно скверны, для мужчин слишком резко все может меняться – от вполне дружественных до совершенно все обессмысливающих, мы слишком зависим от времени, в котором живем, зависим от политики, остается только высказывать сожаление по поводу этого факта тоже.

– И что, это прямо так страшно?

– Смотря на что ты рассчитывал. Это лотерея, в которой не каждый выигрывает, самое худшее, что может случиться, – это попасть не в свое время, бывает, оно начинается как твое, а потом все меняется, причем это происходит в одну секунду, в один день, под действием сил, которые ты не контролируешь, все, что ты ценил, к чему готовил себя, в один миг оказывается ненужным, а потом происходит то, что многократно бывает в истории. Люди просыпаются в другой стране. Кавалерийские офицеры, чье призвание водить эскадроны в атаку, идут наниматься биржевыми агентами и банковскими служащими, люди начинают проживать не свои, а чьи-то достаточно кривые жизни, всё, начиная с личного уровня до самого глобального, идет наперекосяк. Семена второсортности, прорастая и разрастаясь, покрывают все на манер некоего торжествующего дачно-сорнякового растения. И на этом, пожалуй, надо ставить точку.

– Ты так говоришь, как будто тебя самого это задело.

– И это утверждение не лишено оснований.

– То есть ты считаешь себя нереализовавшимся? Никогда не поверю, что ты можешь отрицать то время, которому ты всем обязан.

– Чем я ему обязан и чем не обязан – это большой вопрос. При советской власти я был математиком, можешь мне поверить, не самым плохим. Я сидел в закрытом НИИ и разрабатывал свои самонаводящиеся торпеды. Потом времена изменились, быть бедным стало неприлично, как неприлично когда-то было плохо учиться в школе, я вынужден был бросить математику и начать спекулировать, как все, сегодня у меня три квартиры в Москве, домик в Испании, счета в восемнадцати банках, к моим услугам все товары, все развлечения, практически все женщины. Я состоялся как потребитель. Но как личность я не состоялся. Я перестал быть математиком. Перемены обратились не к самой сильной и не к самой лучшей стороне моей натуры. И последствия этого я буду ощущать всю жизнь. И к сожалению, не только я, но и окружающие.

– То есть ты уже не поведешь свой эскадрон в атаку? И что, ты уверен, что об этом следует жалеть? Ты же сам рассказывал, какой был маразм. То, о чем ты говоришь, все равно бы рухнуло, потому что люди этого не хотели.

– Чего люди хотели, они сами толком не могли выразить, так что революции можно было ждать еще лет сто пятьдесят. Кроме того, далеко не для каждого трагедией является дефицит колбасы. Многим нужно совсем другое. У меня с советской властью были чисто стилистические разногласия, я любил тяжелый рок, а она нет, если б советская власть издала полное собрание Uriah Неери Pink Floyd, я вступил бы в партию на следующий день. И миллионы бы вступили. Когда Горбачев начал свои реформы, у него получилось только потому, что его поддержали все пишущие и снимающие, они кинулись писать в газеты, они подняли общественное мнение, в результате все получилось так, как получилось. Для чего они это делали – их волновал закон стоимости? Да плевать они на него хотели. Они защищали свои интересы, они почувствовали, что при изменении порядка падут стилистические ограничения, что у них будет больше свободы самовыражения, ради свободы от стилистических ограничений они обрушили экономику. Если бы власть не ограничивала их стилистически, если б разрешала как угодно самовыражаться и в этот момент Горбачев вдруг возник со своими идеями, они б его не поддержали, они бы деликатно промолчали, глядя в окно, и Горбачева с его реформами тихо задавили бы на политбюро. Во всем этом нет ничего нового. Давно известно, что наиболее благоприятным для развития искусств строем является феодализм. Это ж неправда, что, получив свободу, они б его расшатывали. Да они б его защищали всеми способами, они б нашли такие художественные средства для его оправдания, что у людей бы рты пораскрывались, никто б и мысли не допустил о его порочности. Да, собственно, и убеждать бы особо никого не пришлось, коммунизм прекрасно подходит русскому народу. По крайней мере огромной его части. Вместо этого они обрушили его и рухнули сами. Обстановка развернулась в пользу того менталитета, который в России всегда был в меньшинстве, так что все выгоды получили не творцы-ваятели, не инженеры и ученые и даже не рабочие и крестьяне, а валютные спекулянты и фарцовщики, которые и во сне не чаяли получить такого подарка. Наступило время второсортных банкиров, это, конечно, может нравиться, может не нравиться, об эскадронах и атаках можно забыть, но на выражение народных чаяний это мало тянет.

– Ты прямо так банкиров опускаешь, я, между прочим, кое с кем из них знакома была, они там у себя по-взрослому дела делают.

– В советские времена дефицитом были товары, так что лучше всех жили работники торговли, потом времена переменились, единственным дефицитом стали деньги, так что лучше всех стали жить банкиры и финансисты. Но близость к дефициту развращает, поэтому как те не умели торговать, так эти не умеют инвестировать. Их дети и потомки, конечно, с удивлением откроют для себя, что кроме перегона денег на офшорные счета есть и другие виды банковской деятельности, но это уже не имеет отношения к делу. В любом случае эпоха установилась всерьез и надолго, и ее не назовешь особо благоприятной но отношению к тем, кто чувствует свое призвание в том, чтобы участвовать в строительстве империй, а не мародерствовать на их развалинах.

– По-моему, ты не так уж неудачно мародерствуешь.

– С точки зрения настоящих мародеров, я неудачник и голодранец. Разумеется, и это поправимо – не в том смысле, что я начну по-настоящему мародерствовать, а в том смысле, что мародеры начнут модифицироваться, они начнут проникаться общественными мыслями, они начнут сращиваться с государством, собственно, они уже и есть государство, все это будет длительная и кропотливая работа, на это уйдут десятилетия, но все это уже неинтересно. Во всяком случае, вряд ли я в этом буду принимать участие. У меня в последние годы наметились серьезные расхождения с федеральной властью. Она хочет строить капитализм, а я нет. Мне скучно строить капитализм. И на этой оптимистической ноте, наверно, надо сделать перерыв, потому что перекурить уже настоятельно необходимо.

– Только, ради бога, не здесь, где-нибудь в коридоре, а еще лучше где-нибудь там, подальше.

Девушка повернулась к Наташе.

– Надеюсь, кто-нибудь проявит сочувствие и пока что на это время составит мне компанию.

Спрятав глаза, Наташа улыбнулась.

– Попробую.

Вслед за Николаем Сергей вышел из кухни; зайдя в свежеотремонтированную комнату без мебели, они придвинули к окну два табурета; машинально набрав номер, который набирал утром на вокзале, услышав в ответ механический голос, набрав второй и третий с тем же результатом, Сергей слепо сунул телефон в карман; искоса наблюдая за ним, Николай чиркнул спичкой.

– Все пытаешься вручить свой артефакт трепещущим от радости представителям руководства?

– Руководство временно недоступно.

– Ну, руководство в России никогда не отличалось доступностью, так что вряд ли тут есть повод удивляться чему-то.

Уже зная ответ, внутренне сдавливая себя, Сергей бегло взглянул на него.

– Как ты думаешь, имуже все равно?

– Абсолютно. Вот в этом можешь быть совершенно уверен. Они живут в совершенно другом мире, их ход мыслей и угол зрения на вещи не имеют ничего общего с твоими – равно как и с моими, и вообще с чьими бы то ни было. Так что если ты уж настроился переживать, то переживай из-за своих личных проблем, чем из-за этих тоже.

Затравленно выносясь вперед мыслями, словно судорожно пытаясь вырваться, но натыкаясь чувствами на препятствие, Сергей истощенно смотрел в сторону.

– Я мог бы примириться со всем, что произошло, если бы знал, что то, что я сделал, не пропало даром, я казнил бы себя мысленно, я наложил бы на себя тысячу наказаний и ограничений, я чувствовал бы то же, что чувствую сейчас, я знал бы, что жизнь моя кончена, она действительно кончена, но в чем-то главном я был бы внутренне спокоен. Я знал бы, что все, что случилось, – это не более чем моя личная гибель, личная осечка на фоне общего верного движения, без связи с положением вещей значительных, случайный эпизод. Но это не случайность. Весь этот провал, все, что я сделал, находится в каком-то гнусном созвучии с тем, что делают они, это не возмещенные чьей-то мудростью жертвы, я добавил свой штрих в черную палитру, но я всего лишь случайный инженер-электронщик, случайно оказавшийся в это время и в этом месте, а они, какими бы по своим личным качествам они ни были, они поставлены блюсти государство, уж из чьего положения, как не их, видно, куда все движется, почему они бездействуют, уже по своему положению они должны понимать это, хотя бы умом, пусть не чувством, почему они ничего не делают, почему не предпринимают ничего?

– Что ты имеешь в виду?

– Должны же они понимать, что единство страны, единство разделенной нации важнее любых сиюминутных выгод, что это не сиюминутная игрушка, а корень и основание всего дальнейшего существования, за воскрешение которого можно заплатить любуюцену? Ведь рассуждения о том, что формальная разделенность может быть возмещена общностью языка, истории и культуры, не более чем бред, это может продолжаться пять, десять, пятнадцать лет, потом ей просто не дадут существовать, живя на границе двух миров, нельзя оставаться нейтральным, маленький шарик на вершине горы обязательно скатится в ту или другую сторону, и нечего говорить, что та самая общность не позволит ему скатиться в сторону, нам чуждую, это глупо говорить в век, когда для обработки людей существуют мощнейшие средства, достаточно одного поколения, чтобы создать трещины, которые никогда не зарастут, они видят все это и ничего не делают, и я понимаю, что и не сделают, а мы, которые живем, не зная, кто и за какие дергает ниточки, мы здесь, мы уже убиваем, сначала мало, потом будем больше, а потом, когда все полыхнет, то никто даже не удивится, всем покажется, что все так и должно быть, что это естественно, все само собой к этому шло, и никто ни в чем не виноват, а между тем это безумие куется сегодня, копится, лелеется, подкармливается ложью, обещаниями, пустыми договорами, предательским забвением всего, чем веками жило государство, и остается лишь смотреть на все это, остановить ничего нельзя, остается только мысленно причитать – да что же это такое, да как же это? Не знаю, Николай, я не знаю, что мне делать, в последнее время мне стало трудно жить. Я отвечу стократно за то, что я сделал, но они, которые знают и видят в сто раз больше, как они могут такими быть?

– Ты еще скажи, как Бог там сверху смотрит и терпит все это. Это же спектакль, ну так какие же причины относиться к этому иначе, чем к спектаклю? Причем спектакль взаимный. Что думаешь, у этих ребят есть какие-то проблемы в отношении таких, как ты, – которые задают неприятные вопросы? Да никаких, уверяю тебя, на все же есть давно отработанные рецепты. Причем и у тех и у других, это ж только по видимости международные переговоры, на деле и те и другие решают сугубо внутренние проблемы. Они ж за эти годы прекрасно научились с народом общаться – даже никаких политтехнологов не надо. Хотите объединения – получите договорчик, пусть он пустой, пусть он ничего не решает, ну так какое это имеет значение, мы ж старались, мы ж чего-то там суетились, чего-то там варили, шарились, ну не получилось, ну что ж делать, бывает, не все сразу, еще посуетимся, может, через годик-другой получится, так сказать, начало положено, процессы запущены, позитивные подвижки, положительная динамика, будем и дальше развивать контакты, налаживать связи, не снижая усилий, синхронизация подходов, выработка общих платформ, что с того, что все все понимают, – придраться-то не к чему, а может, кто и вправду поверит. Тем более что с той стороны все равно встречного движения не будет. Онже не дурак, он все понимает. Он же прекрасно понимает, что будет, согласись он действительно на такое объединение. Сдай он Белоруссию – что, думаешь, ему дадут играть хоть какое-то подобие самостоятельной роли? Скажут – сдал? Спасибо. А теперь сиди тихо. Твой годовой доход – такой-то. Будешь выступать – урежем. Будешь еще выступать – на сына заведем уголовное дело. Так что вряд ли стоит всерьез воспринимать процесс, который сами его участники всерьез не воспринимают с самого начала.

С опустошающей ясностью, уже не слушая, Сергей остановившимся взглядом смотрел мимо Николая.

– Скоты. Оскотинились сами и оскотинивают нас. И мы сами позволяем им делать это.

– Возможно. Единственное, в чем ты ошибаешься, – то в идентификации носителей зла. Ты говоришь о них, как о чем-то появившемся невесть откуда и только что. А на деле ты всех их знаешь. Ты встречал их – в институте на лекциях, на партсобраниях, в студенческих столовых и домах отдыха, на вечеринках, в метро. Фарцовщики, выменивавшие у иностранцев жвачку на пионерские значки, бывшие секретари комсомольских организаций, абсолютно знакомые лица. В частной беседе они, возможно, согласятся с тобой, никогда не надо забывать, что все эти брокеры, трейдеры, министры, банкиры, архимандриты – все они обычные советские люди, но настанет новый день, они приступят к своим обязанностям и будут проводить именно ту политику, которой ты сейчас возмущаешься. Иначе и быть не может, потому что, однажды свернув, они вступили в колею, уйти с которой невозможно, и взывать к их совести бессмысленно, поскольку самой логикой вещей они вовлечены в систему координат, где совести в ее привычном понимании уже не существует и восстановить ее невозможно. Так что единственное, что можно сделать, – это вступить с ними в легкую светскую беседу о прежних временах и, кстати, обсудить заодно и современное положение вещей, так, как если бы им занимались не они, а кто-то другой, – и единство по всем вопросам гарантировано, равно как и полное взаимопонимание на эмоциональном уровне.

Словно самостоятельно все поняв, Сергей рассеянно смотрел перед собой.

– Да, ты прав, все именно так и обстоит. Монстров и злодеев нет и в помине. Если что-то и делается, то только нашими хорошими знакомыми, и вообще все хорошо. Причин для волнения никаких – кругом милейшие люди. Просто обстоятельства деятельности заставляют их хитрить, изворачиваться, приспосабливаться к обстоятельствам… грабить, убивать, насиловать. А так они все те же – со своими надеждами, исканиями, системой нравственных ценностей, идеалами юности. С годами они только укрепились, так что поводов для беспокойства ни малейших.

– Я рад, что мы с тобой пришли к единой точке зрения. Надеюсь только, что из всего этого ты не будешь делать выводов об изначальной порочности всего сущего и тотальной непригодности страны в целом. При любых эмоциях приходится овладевать искусством жить в предлагаемых обстоятельствах. Другой России у меня для тебя нет. Так что придется как-то обходиться с этой.

– Ну, этого ты мог бы и не говорить.

– Ну, это я так, на всякий случай. Как показывает практика, состояние всеобщего неустройства повергает в подобные настроения даже относительно приличных людей.

Машинально додумывая уже ненужную мысль, Сергей заторможено взглянул мимо него.

– Странно, что люди, порой весьма мужественно переносящие любовь без взаимности к женщине, ту же форму любви по отношению к отечеству переносят гораздо тяжелее. А ведь эти чувства друг другу сродни. Женщина, имевшая счастье вам понравиться, абсолютно ничего не должна вам. Но ведь и Россия вам ничего не должна. Если то, что вы называете любовью, действительно есть любовь, то она не нуждается в поощрении. Если уж довелось родиться с этим, так и живи с этим. Глупо требовать награды – как пятерки за хорошее поведение.

С выражением вежливого терпения дослушав его, Николай пожал плечом.

– Ну что ж, возможна, вероятно, и такая трактовка происходящего. Так сказать, через призму личной жизни. Вполне в духе гендерных разговоров, что мы тут вели. Кстати, вынужден принести тебе свои извинения – я имею в виду свою подругу, из-за которой пришлось покинуть ристалище. В силу некоторых причин она не может переносить табачного дыма.

– Ничего, некурящая женщина – это даже редкость.

– Да нет, эта как раз пьет и курит за двоих, просто ей сейчас нельзя, вот она и бесится.

Перехватив вскользь брошенный вопросительный взгляд Сергея, с нарочитым хладнокровием он отвел глаза.

– Ну да, уже через шесть месяцев где-то.

– И ты что?

– Да ничего, послал ее на УЗИ, если б была девочка, то, сам понимаешь, мне это вряд ли было бы нужно, но поскольку оказался мальчик, то это уже меняет дело, так что с учетом этого фактора я и дал ей зеленый свет.

– Интересный подход. И как она восприняла все это?

– Да как восприняла – пообижалась, пообижалась и успокоилась, стала вести себя адекватно, насколько это вообще возможно в ее положении. Она знает, что если я за что-то беру на себя ответственность, то в дальнейшем уже нет оснований сомневаться.

Невольно реагируя, Сергей увел взгляд, рассматривая разрисованные обои:

– Да, ты, как всегда, прав во всем. В сущности, это единственная причина, по которой надо быть богатым: если твоя женщина забеременеет, то можно не посылать ее под нож, а просто дать ей спокойно родить, а потом сделать так, чтобы ни она, ни ребенок до конца своих дней ни в чем не нуждались. Чем казнить себя ужасами законного брака, право остаться приличным человеком лучше просто купить за деньги.

– Ну, в данном случае объектом притязаний служили как раз ужасы, они же и прелести законного брака, отсюда и ирония, и рассуждения о мужчинах, которым можно довериться. Что, впрочем, естественно в условиях, когда эти притязания не возымели успех.