Текст книги "Любимый в подарок (СИ)"
Автор книги: Селена Лан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
ПЛОД
Утром таможенный разъезд, выпасающий на заре контрабандистов по берегу Невы, нашёл на отмели Койвосаари труп старой женщины. Она не была утопленницей. Широкий разрез поперёк горла, из которого река вымыла кровь, указывал на умышленное убийство.
Когда по вызову начальника таможни на баркасе с солдатами из крепости прибыли фогт, юстиц-бургомистр и старший письмоводитель, они опознали тело, что случалось с ними в последнее время удручающе часто. Повитуха Грит приняла смерть в состоянии крайнего испуга, о чём свидетельствовала гримаса ужаса и отчаяния, как будто старуха знала, в чём её грех, и не готова была принять неминуемую расплату, всецело сознавая пугающую неотвратимость.
– Что-то такое я и предполагал, Калле, – сказал Хайнц, когда королевский фогт отошёл от них обсудить новости с начальником таможни бароном Мортеном Лейоншельдом, дружбы которого всегда искал и к которому был близок куда более остальных значительных мужей Ниена.
Карл-Фридер Грюббе засопел и уставился на реку, будто желал не столько отыскать в ней ответы, сколько утопить их. Нева величественно несла воды в самом нижнем течении, чтобы впасть в залив ровной широкой полосой серой стали. Если она притащила на себе труп, то отмыла его от скверны, и грешным делом казалось возводить на него подозрения.
Но бургомистру юстиции из Нюрнберга было не привыкать к осквернению.
– Повитуха Грит изгнала плод из Уты и перевезла на тот берег, у неё был челнок, – проговорил он, набивая трубку.
Трубок у бургомистра водилось много. Чашечка этой была вырезана в форме смеющейся козлиной головы с прижатыми ушами. Без рогов, но чистый дьявол. Письмоводитель немедленно набил свою, из вишнёвого корня, высек огонь и подал трут юстиц-бургомистру.
Карл-Фридер Грюббе задымил и продолжил:
– На том берегу, в лесу, Ута встретилась с отцом ребёнка. А теперь и Грит встретилась с ним.
Они раскурились, стояли и плевали, глядя на Неву, а потом Клаус Хайнц сказал:
– Они все поражены одной и той же рукой. Убийца слишком глуп или самоуверен, что равноценно. И это не бродяга, которого сдал нам ленсман Штумпф. При нём не было ножа и даже пустых ножен. Если он не Сатана, о котором стало принято у нас говорить, то не мог находиться одновременно в кроге фру Коновой и в Ниене, в доме купца и в его лавке, либо перемещаться между этими местами со скоростью молнии.
– Бродяга был на перекрёстке, – твёрдо сказал юстиц-бургомистр. – Деньги и крест взяты с трупа дочки шорника. Когда мы узнаем, кто дал ей кису далеров, мы сможем выйти на след настоящего убийцы. Не надо искать Сатану там, где его нет. Кому как не нам знать, что все злодейства совершают люди.
Главный письмоводитель дососал табак. В маленькой чашечке его не хватало надолго, да и всё у Хайнца было маломерным, как он сам, кроме гордости.
– Это были не моряки, – трубка запищала и засвистела, Хайнц сплюнул кислую слюну и выбил трубку о ладонь. – От начала навигации прошло не так много времени, чтобы плод потребовалось изгонять. Йомфру Ута общалась с убийцей раньше. Это кто-то из мужиков или вовсе из наших.
– Из бюргеров или из гарнизона, – кивнул Грюббе и выбил свою большую трубку, не дотянув до конца. – Поспрашивай у ремесленников, с кем видели дочку Тилля, с кем она общалась весной.
– А что будем делать с бродягой?
– Он – мародёр. Он ограбил труп, – мрачно сказал юстиц-бургомистр. – Что мы делаем с бродягами и мародёрами? Год земельных работ на благо Ниена, а потом выдадим русским.
Старший письмоводитель, накануне участвовавший в первом допросе бродяги, уставился проницательным взглядом снизу-вверх на бургомистра и предложил:
– Может быть, мы всё-таки устроим очную ставку с тем, к кому шёл из Руси Фадийка Мальцев? Опросим их обоих, а Малисон как следует переведёт с русского. Это может быть интересно. Его брата тоже коснулся Враг.
БРАТ
В замке узников кормили объедками с солдатского стола, либо доброхотными подаяниями горожан. Поэтому, когда Хайнц рассказал, с кем предстоит встретиться и для чего вызывают в крепость, Малисон собрал корзинку провизии, какой торговали в калашном ряду, и они пошли в Ниеншанц.
Сыпал дождь, но в Ниене всё было рядом. За рыночной площадью Якорная улица отделяла лавки купцов от городских весов, причалов и пакгаузов. Она спускалась к Неве от Выборгской улицы, пересекала Среднюю, Королевскую и упиралась в Корабельный мост, ведущий на мыс, где стояла крепость.
Ниеншанцу было тридцать три года. Возведённый по скудости истощённой войнами казны Карла Девятого крепостным мастером Херро Янсом, он не ведал настоящей угрозы и не подновлялся. Валы оплыли в ров, бревенчатые стены почернели. Однако же каменная цитадель внутри с четырьмя башнями, крестом полковой кирхи и шпилем с флагом производила впечатление грозное и мрачное. Длиною в сто двадцать альнов и шириной в сотню, замок был предназначен для укрытия войска, если стены падут под огнём артиллерии и враг ворвётся в крепость. В замке жил комендант, офицеры, располагались склады и службы, а также резиденция генерал-губернатора Ингерманландии, когда ему случалось прибыть в Ниен. Внутри стен Ниеншанца стояли казармы, конюшни и находился плац. Крепость была рассчитана на пятьсот человек, сколько не бывало в ней ни разу. Также в подвале замка размещались казематы гауптвахты, на которой протрезвлялись пьяные солдаты и содержались до исполнения наказания преступники.
Именно туда и явились купец и старший письмоводитель.
Малисон прежде не бывал на гауптвахте. Ему доводилось возить в Ниеншанц разные товары и даже заходить в квартиру слотсгауптмана, однако же от тёмной стороны, связанной с заточением, Бог его уберёг.
До сего дня.
И менее всего он ожидал увидеть там родственника.
Ему не пришлось спускаться, но потребовалось зайти в самую дальнюю башню замка, за которой тянулся Мёртвый бастион. Снаружи бастиона, чуть отойдя ото рва, на берегу хоронили умерших от болезней солдат и погибших строителей крепости. Было это большое кладбище.
Невская местность людей не жаловала.
Караульная комната на первом этаже башни содержала в себе стол, скамьи и нары вдоль стен в три ряда. Казарма на случай осады, но сейчас как раз в ней солдат почти нет. На нарах четыре набитых сеном матраса. И солдат в караулке столько же: трое и четвёртый – капрал. Не тот, что принимал с мушкетёрами бродягу, а другой, но тоже савакот. Дежурный по полку офицер, сопровождавший их, приказал вывести арестованного. Малисон поставил корзину на стол.
– Что там у тебя? – спросил капрал.
Солдат ухмыльнулся.
– Не про твою честь, – сказал офицер.
Капрал заткнулся.
Солдат продолжал ухмыляться.
Клаус Хайнц выложил на стол бумагу, походную чернильницу, перо. Малисон заметил на столе затёртые синие пятна. Здесь вели допросы, лили чернила, а временами и кровь. Письмоводителю ниенского магистрата было не привыкать вести здесь допросы.
Купец снял шляпу. Стряхнул воду. Положил шляпу на скамью и опустился сам. Двинул корзину по столу.
– Пироги, – предложил он солдатам, особо обращаясь по-шведски. – Угощайтесь.
– Им не положено, – сказал офицер.
– Благодарю, – сказал Малисон.
Казематы в замке Ниеншанца были заглублены настолько, чтобы их не затапливало грунтовыми водами, но и не могло взорвать пороховой погреб случайным попаданием вражеского ядра. Таким образом, камеры гауптвахты имели под потолком оконце размером с ладонь, дающее узнику немного света, воздуха, а с ним – и холода. Печей возле пороха не держали, и казематы не отапливались. Посадить солдата в холодную было надёжным средством протрезвить его надолго, а при удачном стечении обстоятельств, в особенности, зимою – и навсегда.
Когда солдат привёл жердяистого мужика, обросшего, грязного и поменявшегося в лице от ночёвок в холодной, Малисон испытующе разглядывал его, пока арестант не воскликнул:
– Егор-ка!
– Брат?..
Растерянный купец поднялся, опираясь на стол.
– Не признаёшь?
И тогда Малисон поспешно вышел к нему. Братья обнялись, а потом Егор Васильев сын отшагнул, держа за плечи Фадея Васильева сына, вгляделся, не веря своим глазам.
– Ты как здесь оказался?
– Бес попутал, – Фадей тряхнул головой, космы разлетелись по лицу, придавая ему вид дикий и подозрительный.
– Ты, давай, садись, я тебе поесть принёс, – заторопился купец, ведя брата к столу.
Офицер хмыкнул.
Клаус Хайнц откинул крышку чернильницы, умакнул перо и принялся быстро выводить буквы по верху листа.
– Герр лейтенант, – не отрываясь от своего занятия, обратился он к офицеру. – Вы согласны быть свидетелем на допросе, чтобы заверить своей подписью слова арестованного, которые переведёт нам знающий русский язык герр Малисон? Это потребуется для суда.
– Согласен.
– Понадобится ещё один понятой. Лучше выбрать капрала.
– Он плохо понимает наш язык и может поставить крестик, – предупредил офицер.
– Этого достаточно, – сказал Клаус Хайнц. – Главное, чтобы мы могли вызвать его на суд, где капрал подтвердит услышанное. Я ему переведу.
– Да, герр Хайнц, – сказал офицер и приказал капралу по-фински: – Ты будешь слушать господина нотариуса и потом поставишь на бумаге крест, где тебе укажут. Запоминай, что тебе говорят, потому что ты будешь впоследствии вызван на суд, чтобы подтвердить услышанное.
– Так точно, – ответил капрал.
Услышав о суде, он испугался. Судебное разбирательство тесно связывалось в голове капрала с кнутом, виселицей и солдатом Урпо из Кякисалми.
– Превосходно, – старший письмоводитель Ниена выпрямился и перевёл взгляд на братьев, от которых теперь надеялся услышать обстоятельный ответ. – Начнём допрос.
Офицер опустился на скамью. Капрал примостился с краю стола. Тогда и солдаты сели на тюфяки и с ожиданием развлечения уставились на них. Когда чужие волнения не грозят тебе лично, они превращаются в развлечение.
– Я тебя должен буду подробно расспросить и перевести, – сразу известил брата Малисон. – Немец запишет.
– Так записывал давеча.
– Теперь в подробностях запишет. Он по-русски понимает не ахти, но понимает, имей это в виду.
– Я уже понял, – сказал Фадей.
Сидели, смотрели, как старший письмоводитель шелестит пером. Когда строчек набралось много, он поднял голову и посмотрел на купца.
– Герр Малисон, – строго спросил он. – Вы опознаёте задержанного?
– Признаю, – кивнул купец. – Это брат мой младший, Фадей Васильев сын Мальсен.
– Мальцев я, – угрюмо поправил Фадей.
«Malsen», – записал Клаус Хайнц.
– Каково его подданство? – спросил он.
Малисон перевёл.
– Русский, – буркнул Фадей.
– С какой целью проник на земли нашей королевы Швеции Кристины?
– Шёл к брату.
– Ты давай ответ подробней, – встревожился купец, как бы чего не вышло. – Здесь порядки строгие. Меня недаром сюда привели, дабы ты разговорился и всё в мелочах показал. Не запирайся, через то на суде тебе скощуха выйдет.
Фадей мрачно скривил губы, но согласно мотнул головою.
– Я тебе сам всё хотел рассказать, как есть, но если вот так вышло, то скажу тут.
– Рассказывай, – жадно спросил Малисон. – У тебя же лавка в Вологде была?
– Была, – горько усмехнулся Фадей. – Лавка-то была, торговли не было. Так, торговлишка… Все везут товары в Холмогоры или в Архангельск, а у нас движения нет. Посидел я в Вологде, дом построил, чуть не женился. И сманил меня в Москву один прохиндей. Я продал дом и приехал, а в белокаменной таких как я знаешь сколько… Все друг у друга на голове сидят. Не протиснешься между ними.
– А наши что же?
– Отцу я писал, и братьям писал, – тряхнул космами Фадей. – У них всё без меня очень хорошо.
– Дела-а, – вздохнул Малисон и прилежно повторил всё внимательно слушающему Клаусу Хайнцу.
– Пустил я прахом свой магазин, – сознался Фадей, глядя в стол. – Отчалил тогда в Новгород, думал, там развернусь. В оконцовке расплачивался уже товаром, в убыток. Всё спустил. А в Новгороде народ, знаешь, злой. Ну, в общем… Сам видишь, я на ноги вставал, вставал, не ленился, да вот проторговался в край. От Новгорода до Ингрии уже рукой подать. Дай, думаю, к тебе в Ниен приду. А не примешь, так хоть в латыши к немцу наймусь на мызу какую-нибудь. Говорят, здесь холопы требуются.
Так рассказывал брат о своей судьбе. Последний год у Фадея выдался незавидным. В скитаниях он зарабатывал чем придётся, дрожал от холода, терпел и перемогался. Изредка выпадали счастливые денёчки, да только за ними следовали убытки.
Малисон смотрел на него и видел совсем чужого человека. Не таким он помнил брата. Фадей сильно изменился. Жизнь не щадила его. И потом Малисон подумал, что для брата он выглядит не менее чужим – в немецком платье и говорит по-немецки, да и пришёл с немцем.
– А девку… – с замиранием сердца спросил Малисон, словно ожидая увидеть перед собою антихриста, но до конца в то не веря. – Девку в лесу ты?
– Нет, – быстро и уверенно ответил Фадей и посмотрел в глаза брату. – Я не душегуб. Ты меня знаешь.
У Малисона словно камень с души свалился.
– А что было-то?
– В ночь пошёл по дороге, какую указал мне чухонец. Думал, к утру добраться до Ниена и тебя найти, а нашёл вот… – он вздохнул ещё горше и продолжил: – Пока шёл, началась гроза, но я уже не останавливался, чтобы не замёрзнуть. Пока идёшь, вроде как греешься. Иду как слепой. Какую-то палку подобрал и дорогу ей ощупывал, а другую руку перед собой выставил, чтобы в дерево не врубиться. Молния сверкнёт иногда, тогда видно, что с пути не сбился. И вот, она как полыхнула, да несколько раз, долго так. Я вижу – на краю дороги тело лежит, а в чаще кто-то ломится, ветки громко хрустели. Растерялся тогда я. Уж прости меня, Егорушка, бес попутал. Хотел вроде как помочь, вдруг дышит. Стал ощупывать, а молнии блещут. Вижу, что девка, в кровище вся и неживая. Она как кукла тряпочная была. Возле неё кошель валялся. Я и взял.
– Зачем ты в трактир вернулся? – спросил Малисон, когда закончил переводить.
– А куда мне ещё идти? Что я тут знаю? Город – он невесть где, а дорога в трактир – вот она. Да и напугался. Да и жрать захотелось. И выпить. В общем, вернулся как пришёл, и утешился.
– Утешился… – пробормотал Малисон и перевёл.
– Зачем взял кису с деньгами от трупа убиенной девицы? – спросил по-русски Клаус Хайнц.
– Жалко было бросить, – пожал плечами Фадей, являя сущность купеческую. – Деньги же. Если не я, то их бы лиходей забрал. Да всё равно кто-нибудь нашёл и прибрал к рукам, а у меня – с пользой.
У старшего письмоводителя поднялись брови, а офицер рассмеялся, когда услышал перевод Малисона. Солдаты тоже заухмылялись. Будет о чём поведать, сменившись с караула.
– Почему не рассказал никому в кроге? – спросил Хайнц.
– Боялся, что обвинят, а потом не до того стало, – только и нашёл, что ответить Фадей Мальцев.
Когда они вышли из крепости, купец остановился у Корабельного моста и размашисто перекрестился на кирху.
– Ты чего? – спросил Клаус Хайнц.
– Слава Богу, он невиновен.
Старший письмоводитель был согласен с ним, но согласия своего не выражал. Руководствовался корыстью, ведь невиновность надо было ещё доказать в суде, а как повернётся суд – от него в немалой степени зависит.
– Ты сможешь меня убедить, что Уту порешил Фадей? – спросил Малисон.
– Не возьмусь, – честно, как другу, ответил Хайнц.
Старший письмоводитель решил, что отсутствие доказательств преступления не является доказательством отсутствия преступления. И хотя купец проверяет его, он старается успокоить себя. И ещё Хайнц подумал, что Малисон в самое ближайшее время начнёт прикладывать силы и средства для освобождения брата.
Из родственных чувств или для сокрытия своих злодеяний.
РОДНАЯ КРОВЬ
Малисон теперь безвылазно торчал в лавке аки перст. Утешением ему услужила Книга, купленная у бродяги. Она не была украдена в церкви Спаса Преображения. Купец окольными путями разузнал, не случалось ли хищения в Спасском, и тщательно перепроверил, чтобы избежать суда земного и горнего. Ничего подобного, а откуда бродяга взял Святое Писание, то Бог весть.
Утвердившись в своей безнаказанности, Малисон положил за правило держать Книгу открыто, чтобы постоянно заглядывать в неё для скрашивания вынужденного уединения. За раз много ухватить не получалось, отвлекали покупатели и прочие дела, зато получалось додумать премудрости. Купец пристрастился к чтению.
Из Евангелия уяснил он, что диавол бродил по земле и был настолько силён, что мог возвести Сына Божия на высокую гору. Что же тогда сомневаться насчёт девицы Уты? Как она могла противостоять врагу рода человеческого, если тот ходил где угодно с Иисусом и сулил Ему все царствия вселенной, правом на которые обладал, а Сын Божий почему-то нет?
С этими вопросами он подошёл после воскресной службы к пастору Фаттабуру, который ответил на это так:
– Сатана является князем мира сего и все царства, слава и роскошь их находятся в его цепких лапах, ибо ничто они пред лицем Господа. Христос знал об этом, но противостоял искушению, зная также и о Царствии Небесном, предуготовленному Ему Отцом. Поэтому и учил Он отринуть сокровища земные, ибо богатому невозможно попасть в Царствие Небесное. А давно ли ты делал пожертвования на храм?
– Но если все сокровища земные принадлежат князю мира сего, тогда и богатства Церкви тоже находятся в руках дьявола? – резонно ответил вопросом на вопрос купец, избегая прямого ответа на поставленный ему вопрос.
Пастору это не понравилось.
– Не искушай Господа Бога своего такими вопросами, – мягко предостерёг он. – Ты откуда этих сомнений набрался?
– Я головой ушибся, – пробормотал Малисон.
– Ой, не лги мне, – смиренно вздохнул Фатабур. – Ты искушаем дьяволом в горе своём. Ты легко можешь оступиться и согрешить. И согрешил уже? – подождав в молчании, пастор добавил: – Исповедаться тебе надо.
– Надо бы, ваше преподобие, – склонил чело Малисон и пошёл вон из храма.
Моросил дождь. Но день выдался безветренный и оттого такой тёплый, что Малисон, избегая крыши и тесноты, взял в «Медном эре» бутыль кюммеля и побрёл, куда глаза глядят. В туфлях чавкало, со шляпы текли струйки, однако же на сердце легла такая благодать, какая нечасто случается после хорошей церковной службы или от пары-тройки глотков умело разбавленной тминной настойки на чистом перваче. Здороваясь со всеми встречными горожанами и приветливо улыбаясь им, купец вышел из пределов Ниена, оставил оплывший городской вал за спиною и побрёл по Нотебургской дороге, помахивая в такт шагам оплетённой глиняной бутылкой.
За городом, справа от дороги, где росло Висельное дерево с ветками, похожими на кости, были врыты в ряд три столба, соединённые перекладинами. Между столбами могли разместиться сразу четыре преступника, но такое случалось не каждый год, и перекладины успели замшеть, не очищаемые верёвкой.
Под Висельным деревом, раскинув ноги, сидел шорник Хооде. Вместо воскресной службы он пришёл сюда, и пивное ведёрко его опустело.
С утра Тилль Хооде вставал к верстаку кроить кожи, вощил дратву, потом садился шить, и так ему было терпимо жить. Он забывался среди привычной работы до самой ночи, чтобы торопливо заснуть и сном сократить отцовское горе. В праздники же ему нечего было праздновать, но и работать по цеховому уставу не полагалось. Проповедь не утешала его, не радовали соседи. Шорник искал спасения в одиночестве и находил отдохновение в пиве.
– Goden dag, – вежливо приветствовал его купец на платтдойч, который знал хуже шведского и финского, но выучился говорить, чтобы понимать не только язык соседей со Средней улицы, но и голландцев.
– Moin, – кратко ответствовал Хооде, после чего замер и остекленел.
Купец приложился к бутылке и посмотрел на него. Шорник недвижно уставился вдаль и, казалось, думал о чём-то. Шляпа его сбилась набок. Струи дождя текли по щеке и подбородку.
– Не желаешь ли ты выпить, сосед? – тщательно подбирая слова, обратился к нему купец. – Кюммель сегодня удался.
Шорник с трудом перевёл на него взор и медленно кивнул.
Малисон подошёл и протянул бутылку.
Шорник потянулся, взял, шляпа съехала и упала на траву. Он приставил дульный срез бутыли к губам и трижды отглотнул как воду.
Малисон вертел в руках пробку, словно соображая, что с ней делать.
– Присаживайся, – разрешил шорник.
Малисон опустился рядом, плечом к плечу, и прижался спиной к стволу Висельного дерева.
– Хороший кюммель, – сказал Тилль.
Купец взял у него бутылку и отхлебнул.
Недвижно глядели на дождь, который усилился и полил сквозь тощую листву на головы и плечи сидящих мужчин, но им было не холодно. Потом купец шумно засопел.
– Я как дерево, которому обрубили все ветки, – Малисон мотнул головой вверх на Висельное дерево. – Чувствую себя каким-то обкарнанным.
– У меня пятеро было, – сказал Тилль. – Ута первая, я её не любил, сына ждал. Двое народились и померли. Да и Хельга двойню так и не родила…
– У меня тож помёрли в одну зиму Плашка да Ивашка, – сказал купец по-русски и вздохнул, но шорник понял. Не столько слова, сколько вздох.
– А тех, кого финскими именами назвал, выжили, – добавил купец на платте.
– Не выжили, – отметил Тилль. – Как ни называй.
Выпили за упокой невинных душ, а потом купец сказал:
– Надо наплодить новых. Размножиться аки песок морской.
Теперь он был подкован, благодаря Книге.
– Я бабу присмотрел, – сообщил шорник. – Катрина, дочь таможенного объездчика…
– Она же вдова бездетная…
– Хотел посвататься, а тут, – шорник сделал усилие, поднял руку, вяло махнул, уронил. – Траур.
– Ты ведь не жену похоронил – дочку, – рассудил Малисон. – Какой траур?
– Горе. Да и сил не осталось. Только поработать, а в доме пусто.
Заботливый купец протянул ему бутыль. Шорник отпил, и ему полегчало.
– Теперь придётся жениться, – сказал он. – Хозяйство вести некому.
– Пусть баба какая-никакая приходит. Безмужнюю работницу можно найти за сходную цену.
Тилль крякнул и махнул рукой столь красноречиво, что Малисон без слов понял – платить не будет, а, скорее, с тоски удавится.
– …Разговоры пойдут, – пробормотал шорник. – Лучше сразу жениться. Внебрачные дети – позор на всех. Уж я знаю. Ута была на сносях.
Малисону стало зябко.
– И ты отвёл её к старухе?
– Нет, – хрипло промолвил Тилль. – Я бы никогда не совершил такой грех.
Малисону страсть как захотелось курить, но запалить трут под таким дождём было немыслимо, да и табак промок, должно быть, насквозь. Он подумал, знает ли несчастный отец все новости, и сообщил шорнику:
– Антихрист прикончил Грит. Она не ушла от возмездия.
– Известно, что Грит – старая блудница и гоморрщица, также травница и повитуха, и прощения божьего ей нет, – изрёк Хооде, будто уверенным ножом резал дорогую кожу – раз навсегда и на свою совесть мастера.
– Это был не мой брат, – молвил купец и рассказал про допрос в Ниеншанце. – Он в это время сидел в крепости.
– Значит, не он, – сказал Хооде. – Нет, не он.
Сидели молчали.
– Я хочу выкупить его из крепости, – сообщил купец.
– Правильно, – согласился шорник.
– Я хочу его в лавке пристроить, а живёт пускай у меня.
– Кровь гуще, чем вода, – сказал шорник.
– Да уж, не водица, – пробормотал по-русски купец и сказал на платте: – Мы вместе будем искать того, кто убивает. Ты будешь искать с нами?
– Буду.
Это был разговор двух мужчин. Пьяное слово – крепкое слово. Легко с губ сорвётся и насмерть вопьётся.
– А когда мы найдём врага, мы его покараем, – пообещал купец.
– Даже если выяснится, что он – твой брат? – на всякий случай уточнил Тилль Хооде.
– Особенно, в этом случае.
– Тогда пусть живёт, я не против.
– А что скажут соседи?
– Соседи скажут, что старший цеховой мастер скажет.
– А кто у нас главный? – повеселел Малисон.
– Я! – гордо ткнул себя шорник подбородком в грудь.
Выпили за это.
– А я женюсь, – вдруг решился Малисон. – Что в доме без бабы?
– На ком? – заинтересовался шорник.
– На Аннелисе, работнице своей.
– Она же из савакотов и с детьми, – поразился Хооде.
– Да! – как бы переча шорнику, признал купец и тоном величайшей покорности судьбе добавил: – Какая разница…
Он многозначительно отхлебнул кюммеля. Передал бутылку и замолк, глядя в даль, но не как Хооде – на капающую с ветвей воду, а вдаль, где под небом и за лесом торчал шпиль ратуши.
– Силён, – признал шорник и от души глотнул. – Я не столь богат.
– Новые народятся, – Малисон забрал у него бутыль и выпил за здравие будущих детей. – Всё им отдам.
Они сидели и смотрели, как к таможне скатывается солнце, а с листьев перестают падать капли.
Дождь кончился, а с ним и кюммель.
– Пока у нас нет жён… – начал подниматься Тилль Хооде, опираясь одной рукой на плечо купца, а другой держась за ствол Висельного дерева.
– Отчаливаем в «Бухту радости»!
